Бастард Ивана Грозного 2

Глава 28

— Пригласи тех, кто защищал меня, завтра на мою полуденную трапезу, — сказал Санька Адашеву на десятый день своей болезни. Рана на ноге, не смотря на «энергетические вливания», заживала плохо. С микробами и стафилококком своими силами Санька справиться не мог и рассчитывал только на чеснок.

Спасением от внутреннего воспаления была ихтиоловая мазь, которую Санька обнаружил у царского лекаря Грациано Порци. Он, почему-то, при наличии характерных черт лица и фрязского имени, называл себя выходцем из Тироля. Перебирая лекарства, которыми лекарь собирался поддерживать царское здоровье, Санька признал в одной из мазей ихтиоловую. Её запах спутать с чем-либо ещё было не реально.

На вопрос: «Где взял?», Граций сказал: «Из земли выпарил».

Оказалось, что в Тироле давно из богатой серой нефти вываривают лекарственную жижу. Совсем небольшое её количество смешивают с маслами и воском, получая не очень вонючую субстанцию. Сама по себе жижа воняла так невыносимо противно серой, что от неё отказывались все пациенты Грациано. И царь Иван Васильевич, в том числе.

Санька же о пользе ихтиоловой мази знал и воспользовался ею при первейшем подвернувшемся случае. Польза от неё была и на десятые сутки стало понятно, что процесс заживления наладился. Нога всё ещё походила на небольшой бочонок, но синюшность сходила.

В трапезной поставили небольшое узкое ложе с высокой наклонной спинкой и подставкой под ногу. Рядом с ложем с обеих сторон поставили маленькие столы с едой и питьём для царя. Перед ложем выставили стол для ближних людей, коих пришло семь человек.

После трёх заздравных кубков Санька поднял руку, прося тишины. Когда все смолкли, Санька сказал:

— Благодарю вас, мои товарищи, что не оставили меня, когда некоторые родичи решили прервать мою жизнь и царствование. В трудное время мы живём. Казань, Астрахань волнуются. Крымский хан готовит поход на нижние земли. Ногаи на Итиле безобразят, засечные преграды и городки жгут. Хочу просить вас, други мои, взять те земли в охрану, бо многие из опальных воевод и бояр за теми землями смотрели, а сегодня и некому.

— Какие земли прибрать, государь, надобно? — лукаво спросил князь Микулинский.

— Рязань, Тулу, Калугу. На реке Воронеж городок укреплять надо…

— Людишек не хватает. Мрут, родимые, — подхватил разговор князь Телятевский, сосед Микулинского.

— Вам, князья Тверские, своих дел хватит. Да и земель неосвоенных к морю шведскому предостаточно. Вы там разбирайтесь. Сейчас границы южные прибрать надо.

— Рязань мы держать можем! — сказал, откашлявшись, Андрей Андреевич Опраксин. — И держим, государь. В Рязани более сотни дворов служилых людей по отечеству. В основном наши родичи. Они проживают в своих поместьях и наезжают в город по делам или в случае угрозы. Но во дворах живут дворники, и военные запасы на случай брани там имеются. Засечная черта в целости. Блюдём за границей. С Касимовским князем не ссоримся. Ежели ты нам земли опальных князей отдашь легче будет. За Рязань не тревожься, государь.

После слов Опраксина Санька заволновался ещё больше.

Опраксины вышли из рода Анастасии, родной сестры Рязанского князя Олега Ивановича, и в рязанской земле, после бегства, а потом смерти последнего Рязанского князя Ивана Ивановича, не оставившего детей, играли главенствующую роль. Причём Опраксины были не единственной ветвью Анастасии Ивановны и Солахмира. Пара была плодовита. От неё пошли: Вердеревские, Базаровы, Шишкины, Ханыковы, Крюковы, Дувановы, Ратаевы, Кончеевы и Пороватые.

Земли Вердеревских простирались по границе засечной черты от Молвина до Вердерева. Только Рюриковичи Пронские могли противостоять им по силе и по статусу.

Санька, хоть и не был в своей прошлой жизни политиком, но понимал, что отдавая всю власть над большой территорией в одни руки при ослаблении управления из центра, можно запросто получить сначала автономную область, а потом независимую республику. События СССР и России девяностых годов даже из обычных граждан сделали политологов.

А Пронские, по дури своей, попали в опалу. Отдать их земли Опраксиным-Вердеревским? При этой мысли по телу Александра пробежали «мурашки». Уплывёт Рязань! Точно уплывёт! Может и под крымского хана лечь. Давние «тёрки» между Рязанскими Ольговичами и Московскими Юрьевичами. Рязань всегда была ближе к татарам. Даже по духу…

— Спасибо, Андрей Андреевич. Надеюсь на твоих родичей. Отберите человек пять хороших воевод. Поставлю в Тулу да Лихвин. Епифань и Дедилов сдержат татар? Без засек?

— Сдержат, государь. Там наши браты сидят. Только без людишек тяжело воеводам в Туле им будет.

— Людей в Тулу мы отправили. Много отправили. Там мой человек… Пётр Алтуфёев литьём железа занят. На реку Воронеж пойдёт. Там корабли строить будет, руду рыть и железо лить. Помочь ему надобно. Туда трёх воевод отправим. По Дону крымский хан ходит… Да, то вы и сами знаете. Из людишек тех пешее войско собрать надо. Пушки в Туле льют. Оружием там же снарядим.

— Это ты, государь, про тот народ говоришь, что в Эстляндии взяли? — спросил Алтуфьев.

— Про него. Про эстов. Везёте народ?

— Как ты и приказал, пешком никто не идёт. В санях едут, как мои крестьяне никогда не ездили. Да в тепло все одетые…

— Ибо помереть от холода и голода в пути никто не должен, — перебил Санька. — Каждый мой человек на вес золота. Своих крестьян хоть об угол терема бейте, однако ежели казённая подать снизится, пеняйте на себя. С четей налог считаем, не забываете? А чети ваши Иван Васильевич успел посчитать, спасибо ему за это и царствие ему небесное.

Санька перекрестился.

— Всем понятно, что никого не воюем и силы не тратим. Все своевольные набеги отставить. Алексей Афанасьевич, набирай в свой тайный приказ смышлёных молодших детей боярских из незначительных родов. И закрепи за небольшими территориями. Пусть ездят, смотрят, слушают и записывают. К каждому закрепи двух, трёх охранников. И учи их уму разуму…

— Уже так делаем, государь.

— Что делаете? — удивился Санька.

— Учебники, как ты говорил, открыли. Считать, писать там учат. Пока при московских монастырских дворах. А которых уже отослал для догляда.

— Да смотри, чтобы не наговаривали напраслину на соседей. Перепроверяй и о том говори своим проверяльщикам.

— Так и будет, государь.

Санька вздохнул.

— Много говорим. Пейте, товарищи!

Царские гости выпили, закусили.

Поднялся Мстиславский.

— Хотел у тебя, государь, прощение просить.

— За что? — удивился Санька.

— Хульные речи на тебя говорил, да не понимал, что готовят тебе бояре хитрые. Подговаривали и меня. Ты, дескать, из ближних к царю Ивану был, послушает тебя новый государь… А оно вона, как вышло…

— Ты Иван Фёдорович не винись. Сражался ты за меня. Этим всё сказано. И за то тебе спасибо. А хульные речи на думе не в новость. Часто бороды трещат, посохи о спину и головы ломаются. Да и режут, бывало.

— Бывало, — рассмеялся Мстиславский.

— Вы всё как малые дети… Не можете по старшинству разобраться, кому верховодить. Ещё Иван Васильевич, брат мой, развести по углам вас пытался. Но, вы не успокоитесь никак. У стен Казани, царь Иван сказывал, едва сами между собой не подрались. Надо стены воевать, врага бить, а вы всё командира не выберете. В книгах древних разбираетесь, кто под кем ходил. Не смешно?

Санька с упрёком смотрел на лучших людей России. Те сидели потупив глаза.

— Смотрите… — с угрозой в голосе сказал Санька. — Чем с вами договариваться, возьму полководцев из незнатных родов, соберу пешее войско и с ними воевать пойду. А вы дома сидите!

— Не к нам твой гнев, государь, — рассмеялся Опраксин. — Наш род вообще ни под кем на войну не ходил, кроме великих князей и царей Российских. Да и то… Ста лет ещё нет, как Рязань под рукой князя московского.

— С вами ясно всё, — отмахнулся царь. — Потому в воеводы и ставлю. С другими труднее. Раньше ведь других князей не было, кроме Рюриков. И тогда, почему-то, никому зазорно не было под рукой брата идти на супостата. А сейчас братья спорят, вместо того, чтобы врага бить. Стоят, спорят, книги мусолят, а враг города грабит… Решат наконец кому руководить, а татар и след простыл. Города и веси пожжены, войско разбежалось, людей в полон увели. И так постоянно! И я уже столкнулся с вашими заморочками! Поставишь умного человека дела править, князья ему: «Ты мне не указ!»

Александр отпил из кубка, откинулся на лежанку и скривился. Надо было делать вид, что рана тревожит и заживает.

— Как нога, государь? — спросил Мстиславский.

— На поправку пошла. Заживает.

Мстиславский удовлетворённо сел.

— Совсем поправлюсь, тогда соберу всех, а пока слушайте Алексея Фёдоровича Адашева. Он мою волю передаёт. Не опасайтесь, он не своевольничает. Я проверяю, — Санька рассмеялся.

Его, осторожным смехом, поддержали бояре.

— А буде, кого сомнения гложить станут, приходи ко мне и спроси. Я разъясню.

Нога уже только сильно чесалась. Мазь снимала воспаление, чесночные компрессы убивали микробов, а сам он своей внутренней силой до такой степени не владел. Раньше он не задумывался и не тревожился, получится у него вылечить кого-либо или себя, или нет. И лечил. А после нападения на него и Гарпию вампирши Вампусы, — посланницы Аида, его не покидало чувство тревоги и даже страха. Да и общение с тёмными сущностями испачкало его внутреннюю энергию. Поэтому приходилось пользоваться народными средствами самолечения.

Он почти не хромал и поэтому, пользуясь случаем, ежедневно инспектировал стройки замков. Часть пленников он оставил в Москве при каждом объекте и записал в строители. Приготовленных землянок и запасов ячменя, гороха и чечевицы хватало и люди воспряли духом. Около тысячи человек он отправил к Мокше в Коломенское, где производства расширились в фабрики. Пряли и ткали лён, шёлк, лили и ковали металлы, жгли кирпич, черепицу и цемент.

Царским указом двухлетней давности Иван Васильевич заставил хоромы с подклетями и землянки крыть черепицей и печи «одевать в кирпич, дабы открытого огня в избах не допускать». Санька же поручил Адашевским сыскарям учинить сыск по исполнению указа, и те, объявляя «государево слово и дело», входили в простые избы и хоромы знатные и проверяли наличие в них печей с трубами. В случае отсутствия таковых, на хозяина накладывался штраф, который можно было снизить вполовину, если поставить печь в течении месяца. На воротах таких дворов ставилась специальная печать. «А ежели вдруг учиниться пожар, то строить город за счёт опечатанных дворов».

Причём многие хозяева землянок и небольших избушек, жившие бедно, получали кирпич, дверки для печей и черепицу бесплатно. Большинство из них, получив дармовое богатство, продавали его. Таких приставы арестовывали и силком отвозили в «работные дворы», образованные там же в Коломенском, вся территория которого сейчас была огорожена стеной с небольшими сторожевыми башнями на которых стояли небольшие пушки. Со стороны кузнецкий двор, занимавший территорию в полторы тысячи гектар (это без пахотных земель), больше походил на крепость.

Кроме промышленного производства в Мокшанске, как теперь называли этот городок, в прудах, образованных плотинами, разводили рыбу и поставляли её на царский двор, содержали конюшни, в огромных печах пекли хлеб, держали в ульях пчёл.

Ульи Санька сделал по «новейшей» технологии с разборными квадратными с сотовыми рамками. Для них же сделал отжимную круглую колоду-центрифугу, с помощью которой «качали» мёд. Сам Мокша, когда увидел, как от вращения из рамок вытекает мёд, раскрыл рот, хотя, казалось бы, удивиться ничему, что делал Санька, уже не мог. А когда Санька отнёс ульи в приготовленные заранее омшаники, Мокша просто полдня ходил и качал в раздумье головой.

С тех пор прошло уже несколько лет, и пчёлы исправно давали мед, воск, прополис и пергу. Последние два продукта очень ценились у лекарей и раскупались не доезжая до рынков за очень высокую цену. Как, впрочем и «рыбий клей», производство которого было поставлено на такой «поток», что еда не уронили цену на рынке. Санька вовремя опомнился и распорядился складировать товар, приготовив его к продаже на экспорт.

Люди, попадавшие в Мокшанск, поначалу терялись от существующего порядка, организованности и чистоты, за которой следила Лёкса со своими девками-хозяйками, но дней через пять приходили в себя и понимали, что житьё в нормальных хатах и хорошее кормление не сон, а обыденность. Понимая это, работные считали за счастье делать всё, что от них требовалось, то есть работали.

Так и пленные эсты, попав за стены Мокшанска, довольно быстро осознали, что здешняя жизнь значительно лучше прежней. Рыцари хоть и не обирали крестьян «до нитки», но считать умели хорошо, оставляя на прожитьё минимум.

На Санькиных стройках работали те, кто прошёл отбор и «акклиматизацию» у Мокши и почувствовали, как говорится, разницу. Уходить из городка они не хотели, но Санька-Ракшай говорил с ними лично и обещал такое же нормальное отношение и такое же житьё-бытьё.

Люд разный везде, а Саньке лишние проблемы на стройках крепостей были не нужны, поэтому он отбирал самых спокойных и трудолюбивых.

— Семейные смогут построить себе избы-пятистенки с топкой по белому. Бобылям построены бараки, как здесь в Мокшанске. Пока в бараках места хватит всем, и для семейных тоже. Вода есть, запасы еды есть, дрова есть.

Так и обросли стройки крепостей строителями, коих в дальнейшем Санька думал переквалифицировать кого в воинов, а кого в обслуживающий персонал. Пока мужья строили, бабы делали свою бабью работу, пряли, ткали, готовили еду.

К концу зимы стены крепостей были возведены на нужную высоту. Подвалы и низ крепости лили из обычного бетона с щебневым наполнителем, верх из керамзитобетона.

Вокруг Москвы обнаружилось несколько месторождений легкоплавких вспениваемых каменных глин. Такие глины ни для чего иного, кроме керамзита не годились и Мокша даже поначалу расстроился, ибо глины такой нарыли и навезли много. Но Санька накрошил «вспученные» изделия на мелкие фракции и слепил несколько керамзитобетонных блоков. Мокша, после их высыхания, удивился их прочности и лёгкости.

Санька с Мокшей давно соорудили несколько барабанных камнедробилок, и отходы кирпично-глиняного производства начали использоваться в строительстве. На дробилках же измельчали и каменную глину на фракции разного размера, от чего менялись параметры керамзита, а значит и керамобетона: прочность и теплопроводность.

В строительстве крепостей Александр решил пойти по простому пути. Он предполагал, что к Москве до Наполеона никто кроме крымского хана не придёт, да и тот пушек с собой не возьмёт. Насколько помнил Санька из истории, «какой-то там Гирей» пограбит Русь и сожжёт Москву только за то, что та долго не платила в Крым «поминки», тоесть просто собрал дань. Причём должен сгореть полностью весь деревянный посад и масса народа. В своих «крепостицах» Санька хотел спрятать простой народ от пожара и от полона, а в случае благоприятного стечения обстоятельств, и дать Гирею отпор.

Крепости строили по возможности прямолинейными в виде закрытых кварталов с внутренними дворами. В каждом таком трёхэтажном, с учётом подвала, квартале могло укрыться до тысячи человек. К весне тысяча пятьсот пятьдесят шестого года на каждом военном гостевом дворе возвели по пять таких секций. Пятью пять — двадцать пять… Это знает каждый. А в Москве, по последней переписи, проживало около ста тысяч человек.

С бунтовщиками Санька решил поступить по закону. Двадцать пять человек верховная дума, назначенная государем, осудила и двадцати двум отрубили головы на лобном месте, предварительно объявив о попытке злодейского нападения на царя. Троих Санька помиловал. Двое оказались Захарьиными, которым, за их бездействие во время свары, у Саньки рука не поднялась подписать смертный приговор. Третьим помилованным стал Данила Дмитриевич Пронский.

Его сын Пётр стоял воеводой в Новгород-Северском. И хорошо стоял. В это время Пётр Данилович прибыл в Москву за пополнением, ибо решил Санька укрепить его гарнизон и потому вызвал. А тут отец его проявил себя на стороне восставших. Слава богу, что не сильно проявил. Так… Стоял с мечом наголо. Рубиться-то было кому в первых рядах. А кикиморкам Санькиным он не противился. Получил булавой по спине, да и всех делов.

Потому Александр с пониманием отнёсся к прошению Петра о помиловании отца. Однако предварительно разговор с ними обоими прямо у себя в палатах поимел.

— Вот смотрю я на тебя, Данила Дмитриевич, и задаю себе всё тот же вопрос, что меня гложил на той думе. В присутствии твоего сына задавать его тебе я не буду. Помнишь его? — спросил Санька.

Пронский старший молча кивнул и потупил взгляд. Седая спутанная борода упиралась всё в тот же кафтан, в который он был одет неделю назад на думском заседании, закончившемся для него плачевно. От него пахло немытым телом. Бани в камерах тюрьмы, построенной Санькой из керамзитобетонных блоков, пока не было.

— И если бы не нужда в тебе и твоей семье в Рязани, — продолжил Санька, — махнул бы я топором над твоей шеей без жалости. За дурость твою. Но не хочу ослаблять землю Рязанскую, оставляя её только в руках Опраксиных. Да и лишать твоих сынов, верно служащих отечеству нашему, дохода и обрекать на нищету и голод внуков твоих не считаю верным. Потому отпускаю я тебя на поруки сына твоего, даже не спрося тебя, будешь ли мне служить далее верой и правдой. Но от службы твоей не откажусь.

Пронский старший медленно опустился на колени.

— Спаси тебя бог, государь! Вечно буду молить о здравии твоём и положу живот свой за дело твоё!

Санька не стал говорить пафосных слов о том, что ему нужна не смерть, а жизнь, а лишь махнул рукой.

— Ступайте с богом!