Ай да Пушкин, ай да, с… сын!

Глава 8 Подготовка к балу

Среди мужчин бытует устойчивое мнение, что женские разговоры слишком эмоциональны, полны излишней сентиментальностей, и, вообще, скучны и не интересны для «сильной» половины человечества. Руководствуясь именно этим убеждением, господа во время светских мероприятий оставляли своих дам и уединялись в курительных комнатах, где беседовали о войне, охоте, азартных играх и конечно же амурных похождениях. Однако в эти дни аристократам Петербурга было бы весьма интересно послушать, о чем, краснея и прикрываясь веерами, шептались почтенные матроны и ветреные девушки.

— … Милочка моя, только прошу вас, никому, совсем никому, об этом не рассказывайте, — жеманно вздыхала дама средних лет, усиленно обмахиваясь «китайским» веером. — Я говорю об этом только вам и никому больше, — ее подруга, дама чуть моложе, но все равно отчаянно молодилась, судя по толстому слою пудры на лице и откровенному декольте. — В Петербурге только-только появились особые кружевные панталончики для… Ну вы меня понимаете, для амурных дел. Боже, какая это красота! — рассказчица даже закатила глаза, показывая, насколько это было красивое зрелище. — Сделанные по испанским меркам, как при мадридском королевском дворе. Одни беленькие, другие черненькие, а третьи, и вовсе, красненькие. А, главное, каков результат…

— Какой? — подруга с жадностью ловила каждое ее слово. Прямо чувствовалось, как ей захотелось себе такие новомодные предметы туалета.

— Ого-го какой результат. Кавалер, как такое увидит, аж копытом бьет, как заправский жеребец… Я вам говорю, моя дорогая, это настоящая Европа. Разве наши лапотники такое придумают? Куда там.

— Прямо так и жеребцы⁈ — вроде бы сомневалась, но в женских глазах играли крошечные бесята. Похоже, в мыслях уже примеряла эти самые кружевные панталончики. — Мне бы на них хоть одним глазком глянуть, а?

— Только больше никому о том, — рассказчица сделал грозное лицо, словно доверяла подруге великую тайну. — Приезжай вечером ко мне, и все увидишь. Мужу скажи, что будем обсуждать новую пьесу, что дают в театре…

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных.

Весь этот день Пушкин просидел в своем кабинете с хмурым видом, недовольно оглядывая высокие книжные шкафы. Бродил от стены к стене, время от времени беря с полки очередной книжный том, бездумно перелистывая его и ставя обратно. Мысль о предательстве великого поэта и его наследия, по-прежнему, не давала ему покоя. С самого утра так и не мог успокоиться, мучая себя бесплодными размышлениями.

— … Не-ет, нельзя, никак нельзя, — наверное, уже в сотый или даже тысячный раз, повторял он, убеждая себя, что нужно что-то менять. — Я же на самом деле не спасаю Пушкина, а убиваю его…

Вздыхая, Александр опустился в кресло. Блуждающий взгляд остановился на многочисленных бумагах на столе, массивной бронзовой чернильнице, гусином пере с обломанной верхушкой.

— Он же поэт, гениальный поэт, а я… я за эти дни даже строчки не написал.

И это была абсолютная правда, что вызвало у близких недоумение, а то и прямые вопросы. Ведь, тот Александр Сергеевич, которого знали они, жил поэзией, прозой, творчеством, и это проявлялось буквально во всем. Поэт мог резко вскочить посреди обеда и, найдя клочок бумаги, огрызком карандаш начать строчить на нем только что придуманные строки. Или, прервав разговор с собеседником, погрузиться в молчание, обдумывая что-то свое. Все это создавало поэту ореол неусыпного гения, который творил всегда и везде. Естественно, теперь всего этого не было, что казалось довольно подозрительным.

— Так нельзя, никак нельзя. Это просто предательство.

Эти слова и мысли его особенно уязвляли, ранили, вызывая едва ли не физическую боль. Ведь, он педагог «до мозга костей», много лет с упоением рассказывавший ученикам о русской поэзии и прозе, декламировавший на уроках стихи Пушкина, Лермонтова, Блока. А теперь своими же собственными руками «уничтожал» эту легенду, фактически целый мир.

Как бы ни казалось, но это его состояние не было ни истерикой, ни эмоциональным кризисом. Это было объективно осознаваемой насущной потребностью. Он просто понимал, что больше так жить не сможет. Не психологически, а физически не сможет.

— Да, это предательство, настоящее предательство.

Осознание этого простого посыла привело его к другой такой же совершенно простой и ясной мысли — нужно меняться или хотя попробовать это сделать.

— Красть чужие стихи не буду, — сразу же решил он, едва только это пришло в его голову. — Нечего Пушкина ещё и этим марать… А что же тогда?

Задумался, принявшись перебирать варианты. Перед глазами проносились десятки, сотни наименований стихов, пьес, повестей и романов, лица поэтов и писателей с фотографий и гравюр.

— Попробовать самому?

Он ведь тоже пробовал писать стихи. Пожалуй, баловался, шалил, если сравнивать с таким гигантом, как Александр Сергеевич. Зазорно даже сейчас выдавать свое рифмоплетство за пушкинские «вирши».

— Не-ет, не хорошо. Нужно что-то другое, попроще что ли, легче…

И тут его осенило!

— Конечно! Что может быть проще и легче, чем сказки⁈ И ведь Александр-свет Сергеевич писал сказки! Вот и выход!

Можно начать со сказок, а потом уже приступить и к более серьезным вещам. Тем более на сказках и заработать можно.

— Господи, это же одним выстрелом двух зайцев можно убить. Да, какой там двух зайцев, тут тремя, четырьмя, а то и пятью зайцами пахнет! С одной стороны, выходом оригинальных сказок поддержу реноме гениального творца; с другой стороны, заработаю много-много, очень много-много рубликов.

Александр уже воочию представлял внушительные фолианты с красочными иллюстрациями, которые будут лежать на прилавках и радовать глаза покупателей. Русские, татарские, украинские, чувашские, мордовские, чеченские сказки, иллюстрированные настоящими художниками. Со страниц глядят сказочные богатыри в серебристых шлемах и с булатными мечами, русоволосые красавицы в сарафанах до пят, огнедышащие драконы с золотистой чешуей, злые лешие в болотной тине и ряске.

— Золотое дно, — выдохнул он. — Если грамотно дело выстроить, то, вообще, о проблемах с деньгами можно забыть. Так, сейчас прикинем на скорую руку, с чего начать…

Задумался было, но почти сразу же нашелся.

— «Волшебник изумрудного города» и «Буратино»! Переделаю на свой лад, чтобы было побольше движения и яркости.

Пусть идея и позаимствованная, но к ее воплощению он решил подойти творчески. Сделает так, что не стыдно было бы и настоящим авторам показать.

— Замахнуться на целую серию с красочными рисунками, и все самым натуральным образом ахнут, — размышлял он, «рисуя» в уме нужную картинку. — Сейчас так никто не просто не делают, а даже не думают делать. Это будет очень свежо… Родители сами станут читать, забыв про детей, — улыбнулся, представив только, как здоровенный бородатый дядя в военном мундире и с орденами отбирает у плачущего ребенка книжку со сказками. — Жутко… хорошо.

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных.

Вообще, дни, что остались до бала, напоминали настоящий калейдоскоп быстро стремительно сменяющих друг друга событий, наполненных бесконечным числом гостей, встреч, разговоров. Все так «спрессовало», словно семейство Пушкиных проживало не сутки, двое или трое, а сразу неделю, а то и две разом.

— … Сашенька, миленький, ты же обещался посмотреть на наши платья! Мы уже битый час ждем! — недовольно морщила прелестный лобик супруга, заглядывая в его кабинет. Александр в этот момент что-то непонятное гугукал, даже не поднимая головы. Строчил пером так, что брызги туши в разные стороны летели. — Сашенька…

Видя, что ничего не помогает, молодая женщина подошла к супругу и осторожно обняла его плечи. Наклонилась к уху и стала шептать разные милые слуху слова, особенные лишь для них двоих.

— Хорошо, хорошо, только еще одну главу допишу, — умоляюще бормотал Пушкин, стараясь не поддаваться на женские чары. — Совсем чуть-чуть осталось.

— Нет, Сашенька, нет. Поднимайся и пошли, — не сдавалась Наталья, начиная его щекотать. Знала, негодница, что тот боится щекотки и по-другому просто не встанет со своего места. — А то твой братец прибежит и вы снова убежите по делам своей газеты. А как же наши платья? Ты же обещал сделать…

Все равно не успела. Резко дернулась, заслышав громкие шаги в коридоре. Голову недовольно вскинула и руки в бока воткнула.

— А вот и Левушка, легок как на помине! — фыркнула она, разворачиваясь к двери.

— Саша [А]! Милейший братик! Саш[А]! Где ты⁈ Ты даже не представляешь, сколько мы продали! — его радостный рев и топанье в коридоре напоминали слоновий гон. — Три тысячи за два дня! Понимаешь, три тысячи!

Он влетел в кабинет, как камень, выпущенный из пращи. Пахнущий табаком и вином, с широкой улыбкой на лице, сразу же бросился обниматься. Причем и Наталье досталось, когда Пушкин-младший, задыхаясь от избытка чувств, схватил ее в охапку и начал подбрасывать. Визгу-то было…

— А-а-а-а! — заголосила та, размахивая руками. — Сашенька, спаси меня! Сашенька, миленький!

— Никто тебя не спасет! Потому что я страшный серый волк! — шутливо рычал Лев, которого просто «разрывало» от радости и восторга. Видно было, что невероятный успех в деле, которое он мог считать по-настоящему своим, его просто ошеломил. — Сейчас я тебя…

— Хватит! — не выдержал, наконец, поэт, который в таком бедламе никак не мог сосредоточиться. — Детский сад, в самом деле. Лев, поставь Ташу на пол! Немедленно! Вот так, а теперь рассказывай, какие успехи с нашей газетой. И побыстрее, а то на еще наш бальный гардероб.

— Чего тут рассказывать⁈ Тут кричать нужно! Это успех, Саша[А]! — едва не приплясывал на месте Лев. — Вот, смотри, смотри!

Он вытащил из внутреннего кармана сюртука толстую пачку ассигнаций, сложил их наподобие веера и стал трясти.

— Три тысячи рублей за несколько дней! Ты же гений! Мой брат гений! — не выдержав, Лев снова облапил старшего брата. — Прошка, уже договорился по печати нового выпуска. Нашу «Копейку» мы повезем в соседние города…

Не скрываясь, заулыбался и поэт. Его задумка с массовой газетой, по-настоящему, «выстрелила. Удалось 'подстрелить» даже не двух, а дюжины зайцев за раз. И если поднатужиться как следует, то количество этих самых мифических зайцев может вырасти до немыслимого количества. Нужно лишь масштабировать бизнес, как говорил один из родителей его ученика.

— Но, Лёва, не время почивать на лаврах, — Пушкин спрятал улыбку, придав лицу максимальную серьезность. Брат должен не расслабляться, а скорее наоборот, проявить еще большую собранность и целеустремленность. — Несомненно, мы добились очень серьезного успеха. Наше начинание принесло очень внушительные средства и определенную известность. И сейчас нужно это упрочить, чтобы нас не смогли догнать. Понимаешь меня?

Пушкин-младший заторможенно кивнул. Похоже, немного растерялся. Ведь, только все вокруг радовались, а теперь уже все серьезны. Поневоле, насторожишься.

— Нельзя упускать время и напор. Набирай еще людей, договаривайся с новой типографией, тормоши Прохора. Ваша задача сделать так, чтобы у нас в ближайшее время не возникло конкурентов, — наставлял он начинающего издателя и бизнесмена, у которого, похоже, ступор случился. — Газетные новости должны просто кричать — «купи меня!». Добавь что-то из моих придумок, чтобы у людей кровь в жилах начала кипеть. Я же тебе список набросал…

Лев тут же стал мять в руках тот самый листок с идеями для газеты. Там были расписаны задумки с простенькими кроссвордами, денежными конкурсами, анекдотами, и даже знакомствами.

— Понял? — Пушкин-младший в ответ пробормотал что-то невразумительное, но очень похожее на утвердительный ответ. — Значит, понял. Тогда вперед, на битву! — пропел на манер боевого горна, призывающего воинов к сражению. — Лев, соберись. Ты прекрасно справляешь, — Александр придал голосу уверенности и убежденности, чтобы поддержать растерявшегося брата. Видно было, что Лев из тех людей, которым время от времени нужна поддержка и напоминание, что они идут по верному пути. Вот и следовало ему дать эту уверенность, чтобы горы свернул. — И я абсолютно уверен, что Лев Сергеевич Пушкин добьется еще большего успеха в этом деле. Еще увидим, как люди будут уважительно показывать на тебя пальцем, как самого известного и влиятельного в империи издателя. Вперед…

Вроде удалось вдохнуть уверенность в брата. Лев расправил плечи, с лица исчезла растерянность, во взгляде появилась твердость. Словом, настоящий орел, готовый расправить крылья.

— А мы, Ташенька, теперь займемся бальным туалетом…

С анкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных.

В комнате, которая была выделена под импровизированную мастерскую, царил самый настоящий погром. Кругом — на стульях, на мягкой софе, кофейном столике и даже на полу — лежали множество отрезков ткани разных цветом и видов. В одном месте они уже были сшиты вмести, и в них можно было угадать какую-то деталь платья. В другом месте, напротив, ткань подозрительно напоминала бесформенную кучу, выброшенную за ненадобностью. Вдобавок, под ногами валялись клубки с нитками, тянувшиеся между ножками стульев.

— Прежде здесь нужно убраться, — недовольно пробурчал Пушкин, разглядывая этот «свинарник». — И чего стоим, кого ждем?

Модистка со своей помощницей, которым платили просто «бешенные» деньги, переглянулись и принялись убираться. Он-же встал напротив манекенов с заготовками будущих бальных платьев и задумался.

— Гм…

Внимательно разглядывая то платья, то гравюры с изображениями женских и мужских нарядов в специальном альбоме, Александр совсем не обольщался. Его знания о том, как будет развиваться женское платье в будущем, хоть и было эксклюзивным, но, к сожалению, оставалось совершенно бесполезными. Ничего радикального в женском туалете поменять он не мог, ибо существовали строгие требования к бальному гардеробу. Императорская канцелярия ежегодно выпускалаособые предписания, в которого подробно прописывались все элементы бального дресс-кода. Нарушение правил было нонсенсом, преступление всех писанных и неписанных правил, что обязательно повлекло бы не только осуждение со стороны высшего света, но и совершенно материальные санкции.

— Значит, Зайцева из меня пока не получится, — пробормотал он себе под нос, продолжая стоять у одного из манекенов. — Жаль, конечно, но разве дело только в одежде? Не-ет, дорогие мои…

Внезапно для супруги, ее сестер и модистки с помощницей, все это время не сводивших с него напряженных взглядов, Пушкин широко улыбнулся. Резко взмахнул рукой, привлекая всеобщее внимание.

— Платье это лишь обрамление, оправа для того бриллианта, которым являетесь вы, милые дамы, — он обвел глазами женщин, вызывая их смущение. — Ташенька, девочка моя! Подойди ко мне.

Александр, правда, ею восхищался, чего было не скрыть. Любовался ее стройностью, скользя глазами по соблазнительной фигуре. Отмечал удивительную грациозность, больше подходящую для балерины.

— Думаю, одень тебя в рубище, и ты все равно будешь сражать наповал своей красотой, — Наталья, хоть и привыкшая к комплиментам, явно такого не ожидала. Глубоко задышала, краснея лицом, а через мгновение бросилась ему на шею. — Таша, Ташенька, ты чего, плачешь что ли? Не плачь, перестань. Давай, посмотри на меня. Вытри слезы…

Сейчас ему стало совершенно ясно, что ничего необычного и интересного с бальными платьями он не сделает. Для этого не хватит ни времени, ни, самое главное, знаний. Может быть позже, что-то и можно будет сделать. Сейчас, если в его силах что-то и можно изменить, то это лишь детали. Как говориться, наметить акценты…

— Успокоилась, а теперь покажи-ка мне свою косметику, — все еще шмыгая очаровательным носиком, Наталья недоуменно поджала губы. В глазах просто «пылал» вопрос: а зачем? — Будем экспериментировать с макияжем.

Дело было в том, что с макияжем, то есть искусство нанесения косметики, чтобы подчеркнуть красоту лица и, одновременно, скрыть его недостатки, в этом времени было не очень хорошо. Искусство украшение лица здесь и сейчас все еще находилось в плену уже от живших представлений о женской красоте, что бытовали в прошлом и позапрошлом веках. Главным, по-прежнему, считались аристократическая бледность лица, нарумяненные щеки. В глаза для придания взгляду глубины и проникновенности предпочитали капать ядовитый сок белладонны. Про губы же, веки, брови и ресницы все благополучно забыли, словно они были совсем не причём.

— Сейчас мы кое-что попробуем…

Тайна его же познаний, недавнего пенсионера, в этом очень и очень специфическом вопросе объяснялась весьма просто. Причем дело было отнюдь не в частом просмотре женских программ или посещений модных фэшен-показов. Просто его внучка, старшенькая из трёх других, проходила курсы по обучению визажистов, мечтая открыть салон красоты. Неимоверно гордая этим, Полинка прожужжала ему про это все уши. Мало того, больше двух месяцев водила к нему на квартиру своих подруг и с азартом тренировалась на них. Словом, почти каждый вечер он проводил под аккомпанемент девичьих криков о айдефайнере, бустере, глиттере, гоммаже, дрейпинге, контуринге и многом-многом другом тому подобном.

Оттого понемногу и нахватался.

— Не бойся, моя девочка, не бойся. Ты себя просто не узнаешь…

Александр мягко коснулся руки супруги, показывая на дверь.

— Все будет хорошо.

Ему не нужно быть опытным бьюти-мастером, нужно всего лишь кое-что знать.