Ай да Пушкин, ай да, с… сын!

Глава 2 Здравствуйте, я ваша… Пушкин!

Письмо Н. Н. Пушкиной [супруга А. С. Пушкина] Н. И Гончаровой.

'… Матушка, эти дни я совсем не спала. Ты даже не представляешь, как мне было страшно. Я боялась сомкнуть глаза, все время представляла, как он смотрит на меня. У него такой взгляд, что оторопь берет. Смотрит, будто понять ничего не может…

Я его совсем не узнаю. Все стало другим — походка, взгляд, повадки. Ты ведь помнишь, как он меня раньше называл? Ташей, как и ты в детстве. Теперь же только Наташей и никак иначе…'.

Из подслушанного разговора на базаре.

— … Вот тебе крест, наш барин из ума выжил! Как его на дуэли приложило, вот с такенными глазищами ходит. Ничаво не помнит, не знает. Вчерась вон ему до ветру захотелось, а куда идти не знает…

— Гы-гы-гы! Нежто, прямо в портки наделал? Гы-гы-гы! Барин и в портки…

— А седня все про какую-то щетку талдычал. Я ему для ковра несу, а он меня по матери обложил. Мол, ему щетка для зубов нужна.

— Гы-гы-гы! Чудно как! Щетка для зубов! А скребок для задницы ему не нужон⁈

— Скребок? Откуда знаешь? Только барин не скребок, а бумагу спрашивал. Как, говорит, особливой бумаги для подтирания не придумали?

— Гы-гы-гы!

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных.

Его пробуждение в этой ипостаси было далеко не эпичным, за что Ивану Петровичу, педагогу с многолетним стажем, было бесконечно стыдно. Подумать только, он, заслуженный учитель России, лауреат десятков всероссийских и областных конкурсов педагогического мастерства, признанный знаток поэзии Золотого и Серебряного века, позволил себе обложить по матери, пусть и малоизвестных, но все же классиков русской литературы! Послал во всем известное место сначала друга и однокашника Пушкина поэта Константина Данзаса, а потом и самого известного врача Петербурга Николая Арендта. И только чудом «под огонь» не попала сама супруга великого поэта, красавица Натали, которой вселенец из будущего уже был готов объяснить, кто она, кто её родственники, и куда им всем нужно срочно спешить. Позор и стыдоба на его седую голову!

Правда, было и то, что извиняло Ивана Петровича. Первое, это несусветная боль внизу живота, выворачивающая все его внутренности наизнанку, и через несколько мгновений пропавшая каким-то чудом. Второе, совершенно непривычная окружающая обстановка, напоминающая то ли антикварный салон, то ли музейные декорации. Словом, старика было за что извинить. Хотя теперь и не старика, вовсе…

Первые сутки, без всякого преувеличения, Иван ходил с открытым от постоянного удивления ртом. Естественно, пытался закрывать, чтобы родные перестали на него коситься, но все было бес толку. Челюсть упрямо тянулась вниз, а с лица не сходило восторженное выражение. От этого даже лицевые мышцы начали болезненно ныть. А как же иначе?

— Ведь, я Александр Сергеевич Пушкин, — тихо-тихо повторял он, не вставая с дивана в своем кабинете. Пришлось, перед близкими и друзьями симулировать контузию, чтобы хоть как-то оправдаться за необычное поведение. Попросил оставить его в тишине и спокойствии, чтобы немного оправиться.–Господи, просто поверить не могу, что это произошло… Я, наше всё! Я солнце русской поэзии! Я Пушкин! Самый настоящий Пушкин!

Снова покосился на большое зеркало у секретера, в котором отражалось столь знакомое ему по гравюрам лицо с характерным выдающимся носом и густыми бакенбардами. Сильно зажмурился и снова открыл глаза, но картина не изменилась. Из зеркала на него, по-прежнему, смотрело то же самое лицо.

Весь этот день он прикладывал просто адские усилия, чтобы хоть как-то привыкнуть к новому состоянию. Чтобы окончательно не прослыть умалишенным, ему было нужно, как можно скорее прийти в норму. Только как, черт побери, это сделать, если его то и дело пробирал восторг от фантастического ощущения сопричастности⁈

Куда бы он здесь не бросал взгляд, все «дышало» историей, все буквально «кричало» о великом человеке — титане русской литературы, который для страны и ее народа стал больше чем гениальный поэт, талантливый литератор, прозаик. Пушкин стал частью ее культурного кода. И как со всем этим смириться? Как к этому привыкнуть? Как можно без благоговения сидеть за письменным столом, где поэт создавал свои великие произведения? Как без дрожи можно брать книги, которых касался он?

— … Бог мой, это тот самый кабинет, где он написал «Медный всадник»! Да, да, здесь… Вот перья для письма, здесь его заметки… — дрожащими руками он разбирал листы с какими-то заметками, на которых среди неровных строк виднелись разнообразные рисунки. Ведь, великий поэт нередко на полях своих произведений оставлял рисунки всяких лиц, человеческие фигуры. — А это… Это что-то новое… Господи, я не читал такого, — на очередном листке с фигурной цифрой один было написано начало какой-то поэму, еще неизвестной читателям. — Это его новое произведение… Он его только начал писать, но, получается, из-за дуэли не должен закончить.

Иван почувствовал, что сейчас грохнется в обморок. Ноги ходили ходуном, едва держа тело. В глазах двоилось. Испытываемые им чувства были сродни восторгу первооткрывателя новых земель, куда еще не ступала нога человека. Он, Иван Петрович Купцов, учитель литературы из самого обычного подмосковного городка, нашел новую поэму Пушкина!

— А если это продолжение Евгения Онегина? — от нахлынувших эмоций задрожал голос. — Он ведь согласился его написать. Кажется, некий Юзефич в своих воспоминаниях писал, что Александр рассказывал некоторые подробности из продолжения поэмы своему брату. А ведь это было в тридцать седьмом году! В этом году…

Он без сил рухнул на диван, откинувшись на его спинку. Весь дрожал, спина мокрая от холодного пота. В глаза отражалось что-то совершенно шальное.

— Я нашел начало второй части Евгения Онегина, — прошептал с каким-то мистическим ужасом и тут же закрыл себе рот ладонями, чтобы сдержать вопль. — Это же как найти Трою…

Именно так Иван себя и ощущал. Подобно великому археологу-самоучке Генриху Шлиману, раскопавшего легендарную Трою, родину Елены Прекрасной, он открыл новую планету в пушкинской вселенной.

— Значит, он начал писать продолжение. Точно, это продолжение, — осторожно разглаживал пальцами листок, боясь лишний раз его коснуться. — А вдруг уже все написано?

На него нахлынула уже не волна, а самое настоящее цунами восторга. Захлестнуло его с пальцев ног и до самой макушки головы.

— Ведь, мог успеть. Вполне мог… Значит, нужно искать.

Иван оглядел сначала письменный стол, заваленный листами, потом перевел взгляд на секретер. Наконец, еще оставались высокие книжные полки, на которых стояли сотни книг: от карманных сборников стихов и до громадных фолиантов об истории Троянских войн. Драгоценная рукопись, должная взорвать литературный мир страны, могла быть в любом из этих мест.

— Это же, как найти второй том Мертвых душ… Как отыскать потерянные пьесы Шекспира… — жадно разглядывая стол, он повторял названия книг, рукописей, произведений, которые были утрачены, и в истории мировой литературы считались подобны затерянному ковчегу завета. — Как разыскать украденный багаж Хемингуэя с его ранними рукописями… Господи, я верну миру такое сокровище…

Если бы в этот самый момент в кабинет заглянул кто-то из слуг, или не дай Бог, супруга Наталья, то они окончательно бы уверились в его безумии. А как иначе⁈ Иван сейчас выглядел самым настоящим сумасшедшим, одержимым какой-то дикой идеей. Широко раскрытые глаза блестели, зрачки бегали. В непрестанном движении находились руки.

— Сначала стол, — прошептал он, облизывая пересохшие губы и медленно подбираясь к столу. При этом смотрел на него так, словно перед ним была жертва, которая была в любой момент рвануть с места. — Это самое верное место для рукописи. Александр Сергеевич писал здесь, а значит, и готовые листы с текстом скорее всего хранил тоже здесь. Ведь, так удобнее всего…

И следующие полчаса Иван методично осматривал бумаги на столе и его двух ящиках. Ничего не пропуская, изучал каждый лист, каждый клочок бумаги. Внимательно вчитывался в написанное, стараясь найти следы драгоценной рукописи. Что казалось интересным, сразу же помечал в небольшом блокнотике.

— … Так… какой-то список… имена, фамилии, в сторону пока, — попадалось много совершенно непонятных документов, или их обрывков, в которых он ничего толком не понимал. Такие бумаги складывал отдельно, надеясь разобраться в них со временем. — Это еще что за квитки? Векселя, похоже… Тоже в сторону. Потом поглядим.

Когда закончил со столом и перешел к поискам в секретере, то стопка непонятных документов уже превратилась в папку весьма внушительной толщины.

— Где же ты, моя прелесть? — в ящичках было все что угодно, но только не рукопись. Попадались, разные записки, много писем, какие-то бухгалтерские записи, и много всякого другого. — Неужели, и здесь ничего нет? Что же ты, старина Сергеич, так ленился? Где же она?

В конце концов, Иван выдохся. Разбор всех этих бумаг, которых у Пушкина оказалось просто неимоверное количество, его окончательно вымотал.

— В книгах, может спрятал?

Опустился прямо на пол, со вздохом уставившись на внушительные книжные стеллажи. Если их перебирать, то о сне этой ночью можно было забыть. Дел здесь как раз часов на восемь — девять, то есть до утра.

— Не-ет, хватит. Что я, в самом деле, как какой-то юнец? Ясно же, что нет ни какой рукописи. Если Пушкин и собирался писать продолжение Евгения Онегина, то скорее всего просто не успел. Не успел…

Тяжело вздохнул, и с пола перебрался на диван, на котором с облегчением и растянулся. Эти поиски рукописи, превратившиеся в полноценный обыск рабочего кабинета, сильно его утомили.

— Хвати дурить, Ваня, — бормотал он, смотря в зеркало. Человек в отражении выглядел не очень хорошо: осунувшееся лицо, обострились скулы, мешки под глазами. — Соберись, наконец. Возьми себя в руки. Теперь все изменилось. Твое прошлое, это их будущее. Вот так-то…

Замолчал, пытаясь переварить эту мысль. Правда, получалось не очень хорошо. Мысли в голове метались из стороны в сторону, звон стоял такой, словно звонарь от души в колокол бил.

— Теперь ты Пушкин, и тебе здесь жить. Понял?

Кивнул, и отражение в зеркале ответило тем же.

— Ну, а раз так, то придется немного поработать…

Вместо поисков мифической рукописи, нужно было разобраться в бумагах поэта. Ведь, пока он, вообще, ничего не знает о частной жизни Пушкина. И сейчас вопросов у него было больше чем ответов.

— Поглядим, чем вы дышите, господин Пушкин.

Раскрыл папку и взял лежавший сверху большой желтоватый лист с какими-то расчетами. Начал, разбираясь в почерке, внимательно изучать строчку за строчкой.

— Как курица лапой, честное слово. Ни чего толком не разберешь. Что вот тут написано? А, расходы на туалет… Тысяча четыреста рублей! Ни хрена себе! Ой! — Иван тут же легонько шлепнул себя по шубам. С матом нужно было завязывать. — Подожди-ка, это же гардероб для бала: платья, носочки, чулочки, как говориться…

Еще раз подивившись на расходы, перевернул листок. На оборотной стороне оказалось продолжение с еще более любопытным содержанием — расходами на аренду этой самой квартиры, обучение детей, питание для всей семьи, содержание кухарки и дворника.

— Не слабые расходы, — присвистнул Иван, вчитываясь в текст и цифры. — Шесть тысяч за год — это аренда квартиры на одиннадцать комнат. Полторы тысячи рублей за бал в октябре, еще полторы тысячи за бал в ноябре, почти столько же за декабрь. Что я так жил, как говорят в Одессе… Черт, а теперь я так и живу.

Судя по его подсчетам, расходы у семейства Пушкиных были не просто большими, а фантастически большими. Если верить вот этой бумажке, то за прошлый, 1836 год, ими было потрачено почти двадцать тысяч полновесных николаевских рублей. Двадцать тысяч рублей! Сумма выглядело еще более жутковатой, если представлять себе примерные цены этого времени.

— Кажется, на одном из уроков мы делали похожее сравнение, — начал он припоминать один из открытых уроков. — Доход губернатора мог доходить до четырех тысяч рублей, а писаря в губернской управе — около двадцати рублей. Крепостного крестьянина можно было купить примерно за двести — триста рублей, если он был здоров и силен. Неплохой каменный дом в столице мог стоить восемь — десять тысяч рублей. Такое чувство, что Пушкины денежные ассигнации использовали в качестве туалетной бумаги…

Впечатленный размерами расходов теперь уже своего семейства, Иван следующие пару листочков даже смотреть не стал. Взял и переложил.

— Чего это я? Поглядим и это.

Невзрачные серые квитки, которые он только что отложил в сторону, оказались долговыми расписками на весьма приличные суммы. Мелькали суммы в пятьдесят, шестьдесят и даже сто рублей. Пара расписок была, и вовсе, на внушительные пятьсот рублей.

— Я читал, что он играл в карты, но так…

Судя по датам на расписках, Пушкин играл и проигрывал с завидной регулярностью. Это случалось минимум раз в неделю, а иногда и чаще.

— Еще расписка, и еще, и еще, — бумажек с суммами, которые поэт обязывался выплатить, становились все больше и больше. На некоторых из них вдобавок к суммам появлялись еще и условия — например, права на какое-нибудь из стихотворений. — У него, похоже, точно зависимость, и причем самая настоящая, от которой нужно лечить.

На одном из квитков Иван наткнулся на какие-то расчеты. Очень было похоже на то, что Пушкин пытался прикинуть, насколько велики его долги. И полученная цифра, без преувеличения, впечатляла.

— Мать вашу…

Он сглотнул вставший в горле ком и печально пробормотал:

— И как тут не материться? Это же чертова туча денег.

Снова и снова смотрел на листок, словно пытался убедиться, что ошибся. Однако, дикая цифра в сто сорок тысяч рублей никуда и не думала исчезать.

— Саня, б…ь, ты дурак⁈ Ответь мне, ты полный дебил⁈ — возмущенно крикнул Иван своему отражению. Накипело, честно говоря. — Ты что же творишь⁈ Ешь что ли пачками эти деньги…

Картинка в его голове, и правда, складывалась просто возмутительной. Великий русский поэт, отец четверых детей и супруг одной из красивейших женщин Петербурга, оказался в долгах, как в шелках. Общая сумма долга при этом была неподъемной даже для него, получающего весьма неплохие гонорары.

— Ты же банкрот! Натуральный банкрот, у которого в кармане вошь на аркане повесилась. У тебя даже имение два раза заложено, перезаложено! Ты, вообще, как собирался все это выплачивать? Органы продать? Каждую неделю по поэме в стихах писать? Или может банк ограбить? Хотя, сейчас банки-то есть или нет… Запамятовал.

Естественно, все эти вопросы были риторическими и не требовали ответа. Все было и так понятно — самостоятельно семейство Пушкиных не могло «погасить» все эти расписки в срок. Следовательно, они были банкротами.

— Получается теперь это и мои долги? — ответ был очевиден, что, собственно, и подтверждала постная физиономия в отражении зеркала. — Ладно, ладно, — он сдвинул все эти расписки, векселя и банковские билеты в отдельную кучку, чтобы сложить потом в отдельный ящик. Со всем этим следовало разобраться быстрее всего. — Вроде бы все. Осталась пара бумажек.

Большой белый пергамент с витыми вензелями и гербами Российской империей, который он взял в руки, оказался свидетельством о создании газеты «Современник».

— Точно, у меня ведь есть своя собственная газета. Я газетный магнат, — грустно улыбнулся Иван, вспоминая, что, вообще, такое. — Кажется, Пушкин хотел с помощью ее немного подзаработать, распространяя по подписке. Там печатались самые известные поэты и писатели империи, а выхлоп, к сожалению, оказался пшик, да маленько…

Гербовая бумага с императорской подписью казалась внушительной и рождала в его голове очень интересные мысли о своем будущем.

— А ведь идея-то хорошая, — кивнул он сам себе. Да что там хорошая, идея гениальная! Просто Сергеич не самый хороший бизнесмен и выбрал не тот формат для газеты. Нужно было работать иначе, тоньше, хитрее…

Вот теперь уже Иван улыбнулся шире. Если его задумки получится реализовать, то газета сможет не просто кормить все его многочисленное семейство — его самого, супруг, четверых детей, сестры жены с детьми и кучу кухарок с горничными, но и неплохо их одевать.

— Хорошо, очень хорошо, — документ о создании газеты лег в другую сторону, и, наконец, в папке остался лишь пара бумажек, густо исписанных какими-то пронумерованными фамилиями. — Так, это что это такое? Наталья I, Катерина I, Катерина II, Кн. Авдотья, Катерина IV, Пульхерия, Анна. Что-то я не пойму, чего это такое…

Его взгляд сместился к самому началу списку, где по логике должно быть некое наименование всего этого. И правда, там было что-то написано, что с трудом было разобрать.

— Донжуанский список А. С… Мать твою, — опять вырвалось у него. — Он написал список любовниц и держал его прямо у себя в столе⁈ Александр б…ь-Сергеевич, а не охренел ли ты в край? Простите за мой французский.

Иван, конечно, был знаком с исследованиями пушкинистов о довольно богатой и разносторонней личной жизни великого поэта, но в некоторые вещи и истории старался не сильно вдаваться. Скорее даже пытался отстраняться от них, чтобы сохранить цельное и возвышенное представление о Пушкине. Но сейчас Александр Сергеевич раскрывался перед все с какой-то совершенно неприглядной стороны, что не могло не шокировать.

— Ай да, Пушкин, ай да с… сын! Вот тебе и солнце русской поэзии, на которое полторы сотни лет молилось четверть русскоязычного мира… Ты у нас, оказывается, заядлый игроман — раз, неисправимый бабник — два, — Иван укоризненно качал головой, загибая пальцы. — К этому еще нужно прибавить твою невероятную задиристость и обидчивость, из-за которых ты по любой пустячной причине вызываешь на дуэль…

Мужчина откинулся на спинку и уставился в стену. Все это следовало хорошенько обдумать. Ведь, он не готов и не мог так жить. Просто не мог и не должен.

— Я тебя, с… сын, воспитаю настоящим человеком, — наконец, он прервал молчание, заговорив с жаром и злостью. Глаза при этом сузились, лоб прорезали глубокие морщины, а лицо приобрело неприятное угрожающее выражение. — Это я слегка копнул в твоем грязном белье, а что вылезет наружу, если по–настоящему поискать? Я сделаю из тебя настоящего русского поэта, чтобы потомкам было не стыдно…

Вскочил с дивана и подошел к зеркалу. С силой ткнул пальцем в свое отражение.

— Понял меня? Обязательно сделаю из тебя настоящего человека. Обязательно, и не сомневайся, — у отражения почему-то был довольно скептический вид, отчего Иван разозлился еще больше. — Я в училище почти десять лет отработал, и такого повидал, что с таким чумазым негритенком точно справлюсь. Будь уверен.

Угрожающе кивнул отражению, и шагнул к столу. Сел, подтянул к себе чистый лист, и схватился за перо.

— Итак, дано великий поэт, бабник, изменник, должник, игроман, обидчивый тип, и похоже, любитель побаловаться с политикой. Вдобавок ко всему этому отец четырех детей и супруг очень ветреной красотки, от которой у одной половины Петербурга текут слюни, а у второй стоит… И из этого нужно сделать настоящего человека, — он в сомнениях покачал головой. — Неслабая задачка, честно говоря… И кстати, Ваня, ни какой ты больше не Ваня. Ты теперь Александр, Саня, Санек, Санечек…

Вот, пожалуй, с этого дня и началась новая страница в жизни великого русского поэта и писателя Александра Сергеевича Пушкина.