Аватар Х. Часть 2

Глава 16

Из-за резко остановившейся машины меня по инерции бросило вперед, и я воткнулся в спинку пассажирского сиденья. А вот полковника швырнуло на торпедо, и он едва не расквасил себе нос, основательно приложившись о лобовое стекло. Однако, скорость «Победы», хоть и была высокой, но не настолько, чтобы вышибить крепкую стекляшку лбом.

Один лишь Головин сумел усидеть на своем месте, крепко вцепившись в баранку побелевшими от напряжения пальцами. Его изрядно ошеломленный вид говорил о том, что он оказался абсолютно не готов к тому зрелищу, что сейчас развернулось перед нами во всей красе.

Все мысли и «несуществующие» воспоминания мигом вылетели у меня из черепушки, словно их и не было, а голова тут же перестала болеть. Я вытянул шею, пытаясь рассмотреть с заднего сиденья, что же послужило причиной экстренной остановки и слегка неадекватной реакции вечно спокойного товарища оснаба. Да, и вообще, оба моих спутников отличались редким железобетонным хладнокровием. И вот — на тебе…

Одного беглого взгляда хватило, чтобы понять, отчего так «перенервничал» Александр Дмитриевич — дорога перед автомобилем оказалась заблокирована каменными обломками частично разрушенного здания Арсенала.

Складывалось такое ощущение, что это историческое сооружение, заложенное еще императором Петром Первым в самом начале восемнадцатого века, пережило настоящую воздушную бомбардировку. Ну, либо в него угодило одновременно несколько крупнокалиберных артиллерийских снарядов, или кто-то умудрился его незаметно заминировать, а после еще и подорвать эту туевую кучу взрывчатки.

Если это спланированная врагами Советской власти диверсия, то уровень диверсантов — просто запредельный. Я сам, как бывший фронтовой диверсант, хоть и не помнил, но чуял какими-то неведомыми мне «фибрами души», что провернуть такую операцию на территории Кремля было просто нереально — потому как безопасность здесь поддерживалась на самом высоком уровне.

Как-никак, а все высшее руководство Союза, включая и самого товарища Сталина, если и не живет, то частенько обитает в Кремле. А кабинет Иосифа Виссарионовича, находится в Сенатском дворце, от которого до Арсенала рукой подать — на другой стороне узкой Троицкой улицы. Я даже отсюда видел, что стена Сената, обращенная к Арсеналу, тоже пострадала, пусть и незначительно.

Поэтому оставалось только одно — это Магия. Кто-то без зазрения совести применил свой Талант… К тому же разрушения, что я видел из салона авто, были очень похожи на разрушения, причиненные мною зданию Силового отдела НКГБ Марьиной рощи. Только развалили Арсенал куда как серьезнее. Ну, ведь это же не я натворил, правда?

— Нет, Мамонт, — печально улыбнулся товарищ оснаб, — на этот раз точно не ты!

— А я что, вслух это произнес? — спросил я Головина. Могло статься, задумавшись, я и не заметил, как озвучил собственные опасения.

— Нет, не вслух, — успокоил меня Александр Дмитриевич. — Но вот в Ментальном пространстве от твоих мыслей такой шум идет, что не захочешь, а услышишь! — попенял мне Мозголом. — Для Одаренного с Даром Мозголома — очень недальновидное поведение.

— Забылся, товарищ оснаб. Прошу прощения, — я постарался взять себя в руки и выстроил небольшую Стену Отчуждения, которой обучил меня Вячеслав Вячеславович. — Так лучше?

— Для Одаренного средней руки — сгодится, а тебе, Мамонт, учиться надо закрывать свои мысли настоящим образом. А то у тебя в голове такое творится…

— Вы что-то увидели? — поспешил я поинтересоваться.

— И не только я, — утвердительно кивнул Мозголом, — но и Анастасий Гасанович тоже. Но мы с тобой позже об этом поговорим — в особо защищенном месте, — многозначительно намекнул Головин. — После того, что здесь произошло — лучше поостеречься.

— А что тут произошло? — наивно спросил я. — Диверсия? Такое ощущение, что это здание просто подорвали.

— Почти угадал, — ответил Головин. — Только никакого оружия в этом здании уже больше ста лет как не хранили, даром, что Арсенал. Музейные экспонаты устаревшего оружия и давно не работающие Артефакты — вот и весь скарб. Но у Арсенала было и второе предназначение — в его подземных казематах приимператоре Александре Втором была устроена темница — внутренняя тюрьма для особо опасных государственных преступников. Естественно, Одаренных. Подобной тюрьмой может похвастать, разве что, Замок Иф во Франции, да, еще, пожалуй, Тюрьма Его Величества Белмарш в Англии, — продолжал просвещать меня насчет мировых тюрем для Одаренных Александр Дмитриевич. — И только после того, как был заключен договор между Хамом Абакана и Российской Империей, значение Арсенала, как места содержания опасных преступников отошло на второй план. А в Абакане в свое время и мне довелось, как говорят матерые урки — чалиться… Даже неоднократно… — Воспоминания о мытарствах в самой страшной тюрьме для Силовиков превратило лицо товарища оснаба в застывшую каменную маску. Видимо нелегко ему там приходилось.

— А сейчас, как я слышал, Абакан разрушен?

— Да, — подтвердил Головин, — и ваш покорный слуга был тому свидетелем. От него не осталось и камня на камне — только огромный каньон…

— Генерал Абдурахманов? — уточнил я.

— Он, самый, юноша, — печально ответил Александр Дмитриевич. — Могучий был старик! А Абакан оказался для него лишь легкой разминкой…

— А что с ним случилось? — Не знаю, отчего и почему, но меня очень интересовал ответ на этот вопрос. — С самим Абдурахмановым?

— Не знает никто… — Мотнул головой товарищ оснаб. — Но с твоим появлением у нас появился шанс, разузнать об этом. Ведь тебя же посещают «нечаянные» видения, относящиеся к Хоттабычу?

— Да, — не стал я скрывать и без того известную Головину информацию — все, что можно, он уже узнал от Райнгольда. — И не сказать, чтобы это были приятные воспоминания… Да еще, временами, и весьма болезненные… И не только для меня — Вячеслав Вячеславович, когда пытался мою память восстановить, едва не умер… Вернее, умер… — немного бессвязно промямлил я, не зная, как бы поточнее рассказать об этом случае Александру Дмитриевичу.

— Я в курсе произошедшего, Мамонт, — остановил мой невразумительный лепет опытный Мозголом. — Просто не успел тебя поблагодарить за спасение моего старого друга и учителя. Спасибо тебе, лейтенант! От всей души!

— Я сам нее знаю, как это получилось, товарищ оснаб… Как бы само собой вышло… — не стал я кривить душой, принимая незаслуженные благодарности.

— Позже обсудим! — Заметив, как к нашему автомобилю приближается один из офицеров комендатуры Московского Кремля в запыленной шинели капитана государственной безопасности, приложил к губам указательный палец Головин.

Похоже, что все сотрудники комендатуры, не задействованные на постах охраны, в данный момент разбирали завалы, оставшиеся от разрушенного Арсенала. При приближении офицера Головин опустил стекло и выглянул на улицу.

— Валентин Михайлович, — узнал Мозголом капитана госбезопасности, — что у вас произошло?

— Здравия желаю, товарищ оснаб! — В свою очередь узнал часто бывающего в Кремле Головина офицер, прикладывая ладонь к форменной шапке-ушанке. — Черт его знает, но Силовой Конструкт был такой мощи, что половину Арсенала разнесло! Даже в сорок первом, когда в Арсенал попала фугасная бомба, и то таких разрушений не было. Вот сейчас разбираем завалы — мало ли, может, кто уцелел? А вас, я так понимаю, по этому поводу к Хозяину дернули?

Александр Дмитриевич по привычке заглянул не только в поверхностные мысли, но и в глубины подсознательных желаний офицера. Мало ли чего…

— Похоже, что да, — доверительно произнес он, не обнаружив ничего предосудительного — преданный, честный, открытый служака. Только таких и отбирали Мозголомы для охраны Кремля и первых лиц государства. — Много там наших? — На лицо товарища оснаба словно упала черная тень.

— Хватает, товарищ оснаб… — Желваки на скулах капитана заходили ходуном. — В этом крыле у нас как раз казармы размещались… И жахнуло, как раз, ночью, когда почти весь не задействованный личный состав отдыхал!

— Твою же мать! — выругался в голос Александр Дмитриевич. — Помощь нужна?

— Справимся! — ответил офицер. — Уже прибыла подмога из Инженерного корпуса, а там Силовиков со Стихиями Земли хватает. Да и Накопителями нас снабдили, не скупясь. Если кто живой остался — обязательно вытащим. А в госпитале сам академик Виноградов дежурит — а он, разве что из мертвых не поднимает.

— Слушай, Валентин Михайлович, дорогой, подскажи, где мы сейчас можем вот этого хлопца, — Мозголом указал на меня, — помыть, побрить, приодеть? Мне его представить Лаврентию Павловичу надо, — пояснил он за свой вопрос. — А то, еще гляди, и сам Хозяин к себе затребует.

— Хм?.. — сдвинув шапку на затылок и задумчиво почесав лоб, произнес капитан. — А езжайте-ка вы, товарищ оснаб, прямиком в кремлевскую «амбулаторку» к Виноградову. У него в госпитале на Воздвиженке свой небольшой вещевой склад имеется, в котором не только халаты, да простыни хранятся. Исподнее, обмундирование тоже мал-мала имеется. Отправит гонца за вещевым, если понадобится. А ваш товарищ пока в баню сходит — знаете же, там хорошая имеется.

— Точно! — обрадовался Головин. — Думаю, что Владимир Никитич не откажет нам в столь маленькой просьбе.

— Не за что! — отмахнулся капитан. — Удачи вам, товарищи! — от души пожелал Валентин Михайлович. — Сейчас, что Лаврентий Павлович, что Иосиф Виссарионович — сильно не в духе. Но так-то их тоже понять можно… В общем, держитесь, товарищи офицеры! Честь имею! — Капитан вновь приложил ладонь к шапке в воинском приветствии.

— Держись и ты, Валентин Михайлович! — произнес, сдавая назад, товарищ оснаб.

Развернув автомобиль, Александр Дмитриевич направил свою машину к зданию Потешного дворца, расположенного на Дворцовой улице между Комендантской и Троицкими башнями Кремля. Именно в Потешном дворце в октябре 1918-го при ВЦИК были организованы амбулатория, которую к концу года преобразовали в приемный покой и больницу на 10-ть коек. В течение следующего года количество коек постепенно увеличилось до 30-ти, а к концу 1920-го года до 50-ти коек.

И даже после перевода больницы из Кремля летом 1925-го года в здание на углу Воздвиженки и Грановского, куда одновременно перевели основную часть сотрудников Кремлевской амбулатории, организовав Кремлевскую поликлинику, несколько коек в Потешном дворце все же оставили.

Эта, ранее неизвестная мне информация, ненавязчиво всплыла из потаенных глубин моей памяти, не причинив на этот раз особой головной боли. Я даже «припомнил» однокомнатную палату с выбеленными кирпичными стенами и скрипучей металлической сеткой кровати, на которой лежал под присмотром соблазнительной и пышногрудой молодой Медички Анечки…

При воспоминании об этом очень славном, во всех смыслах, моменте, я почувствовал приятную тяжесть внизу живота и непроизвольно сглотнул слюну. Жаль, что это приключилось не со мной… Но картинка, вставшая перед моими глазами, была яркой, сочной и максимально реалистичной, как будто все происходило именно со мной! И я, черт возьми, был этому несказанно рад, а то совсем задолбали меня чужие проблемы!

Оставив «Победу» возле роскошного отделанного фасада дворца, оставшегося в кремле единственным представителем «боярских палат», мы всей компанией вывались из салона на улицу. В старину в этом здании устраивались различного рода «потехи» — увеселения для царской семьи, отчего комплекс, собственно, и получил название — Потешный дворец.

В девятнадцатом веке к нему пристроили новые здания: со стороны кремлевской стены — балкон, а с улицы — великолепный резной белокаменный портал с полуколоннами. Верхний же ярус дворца образовывал терем, или вышку, с византийскими арками.

При царе Федоре Алексеевиче Потешный дворец был возобновлен и украшен, а в тереме верхнего яруса устроили домовую церковь. Над трапезной церкви еще сохранилась башенка на четырех столбах, которая в свое время использовалась как колокольня и дозорная вышка.

Особенно меня восхитила уникальная орнаментная роспись стен Потешного дворца. Потрясающие резные сюжеты, на которых были изображены настоящие и мифические птицы, сказочные растения и животные, рыцарские турниры и многое другое, были выполнены гениальными мастерами своего дела.

— Мамонт, догоняй! — окрикнул меня Головин, остановившись на Парадном крыльце и придержав открытую дверь. — Успеешь еще насмотреться на местные красоты!

— Бегу, товарищ оснаб! — С трудом оторвав взгляд от архитектурного великолепия древней постройки, я нырнул в темный коридор.

— За мной держись, — произнес Александр Дмитриевич, когда мы вышли из «предбанника» в просторный холл древней постройки.

Не останавливаясь, мы повернули в правое крыло здания, и шли до тех пор, пока не оказались в некоем подобии регистратуры стандартного лечебного учреждения. Пока мы шли, в моей голове всплывала масса информации о сём интересном месте, ведь помимо иных функций, Потешный дворец проектировался, как жилые палаты. И даже к сему времени в нем совершенно официально (с пропиской и записями в домовой книге) проживали некоторые советские граждане.

Ленин, перебравшийся в Кремль весной 1918-ого года и позже прописавшийся в квартире № 1 бывшего здания Сената, хотел, чтобы все его соратники были, что называется, «под рукой». Причем при Владимире Ильиче были заселены не только жилые корпуса, но и кремлевские башни, гауптвахты, соборы и даже колокольня Ивана Великого.

Естественно, что рядом с основателем ленинизма, так сказать, «в шаговой доступности» поселились Сталин, Троцкий, Зиновьев, Дзержинский, Калинин, Ворошилов, Каменев, Свердлов, Бухарин, Рыков, Томский, Молотов, Цурюпа, Микоян, Луначарский, Клара Цеткин и другие важные совграждане.

Я даже «припомнил» такой, ну очень любопытный и пикантный факт: в здании Потешного дворца, правда, в противоположной от нашего движения стороне — по левую руку, очень приличные апартаменты были предоставлены известной деятельнице женского движения — Инессе Арманд.

Откуда-то всплыла даже откровенная цитата соратника Ильича — Молотова, брошенная с максимальной откровенностью: «Конечно, это необычная ситуация. У Ленина, попросту говоря, любовница. А Крупская — больной человек».

После смерти возлюбленной Ильича освободившаяся жилплощадь Инессы Арман пустовала всего несколько месяцев. Зимой 1921-го года с подачи Ленина, Сталин с супругой переехали из своей тесноватой «каморки» во Фрейлинском коридоре Большого Кремлевского дворца в просторную квартиру № 1 Потешного дворца.

Квартира, по некоторым сведениям, оказалась «нехорошей». Именно в ней Надежда Аллилуева свела счеты с жизнью. Сразу после самоубийства жены Иосиф Виссарионович сменил жилплощадь, переехав в другую квартиру в Потешном дворце, а потом и вовсе перебрался в 1-й корпус Кремля. Правда, бывал он в своей кремлевской квартире нечасто, поскольку окончательно переселился на Ближнюю дачу в Волынском.

От нежданно открывшихся мне во всей своей «красе» кремлевских тайн у меня даже волосы встали дыбом. Ведь за разглашение таких вот «сведений» о нелицеприятных секретах первых лиц государства, могут легко и к стенке поставить. А оно мне надо? Но, прекратить поток информации, впитывающейся моим мозгом, словно сухим песком пустыни Сахара, не представлялось возможным. Да еще и голова вновь начала раскалываться от жесточайшего и острого приступа боли.

Первым на мое состояние среагировал идущий впереди полковник Легион.

— У Мамонта опять началось, — сообщил он между делом Головину. — Прослеживается четкий «оттенок» Ауры Хозяина! Мы на верном пути, Петр Петрович!

— Какого еще Хозяина? — У меня даже голос от нервного напряжения просел, поскольку мне было известно, что ближайшие соратники Вождя промеж себя называли его именно Хозяином.

— Да не переживай ты так, лейтенант! — обернувшись, по-отечески хлопнул меня по плечу князь Головин. — Иосиф Виссарионович здесь абсолютно не причем, — заверил он меня. — Хотя то, чем сейчас набита твоя голова, меня, откровенно говоря, действительно поразило. Но, зная Хоттабыча, еще и не таких откровений можно было ожидать. — И товарищ оснаб мне подмигнул совершенно хулиганским образом. — Так что не пугайся, Мамонт, когда накроет очередным приступом, — посоветовал мне Александр Дмитриевич.

— Да что со мной такое творится-то⁈ А, товарищи дорогие⁈ — с надрывом произнес я, с трудом превозмогая все усиливающиеся болевые приступы. — Кто я на самом деле⁈ Я Мамонт Быстров или… — Дыхание неожиданно перехватило на середине фразы, а сердце, словно заполошное, заколотилось у меня в груди, чудовищным образом нагнетая давления в жилах.

Стены коридора, по которому мы следовали в этот момент, мелко задрожали. А качнувшаяся на цепи большая люстра, звякнула хрустальными висюльками.

— Ну, вот, — обреченно просипел я, сквозь стиснутое спазмом горло, — теперь точно началось…