Архонт Варанги

Первые победы

Песчаная буря — словно душное покрывало, веющее жаром и песком, хлещущим словно плеть. И, подобно порывам ветра, налетают бородатые всадники в белых одеждах пустынников, размахивающие кривыми саблями, оглашающие все вокруг дикими воплями, похожими на вой целой стаи волков.

— Олллааа!!! Олллаааа!!! Олллаааа акбар!

Град стрел и дротиков обрушивается на закованное в железо пешее воинство, застывшее в узком ущелье, не пуская рвущуюся со всех сторон конную орду. Словно волны прибоя накатываются людские лавы — чтобы бессильно откатиться, оставляя на земле десятки убитых и раненных. И сквозь вопли на множестве языков слышится твердое:

— Не отступать! Щиты плотнее!!! Боги с нами!!!

— Олллаа!!! Олллааа!!!

Свенельд стоит в первых рядах, вместе со всеми держа стену щитов, не пускающую сорочинов в ущелье меж двух холмов. Он не чувствует рук: ни той, что держит щит, отражающий вражеские стрелы и копья; ни той, что вновь и вновь обрушивает тяжелый меч, раскалывая остроконечные шеломы, вместе с головами, разбрызгивая по земле кровь и мозги. И точно также рядом с киевским воеводой сражаются его сородичи, явившиеся из далеких северных фьордов и густых лесов на берегах Варяжского моря: непоколебимые, точно стальная стена и смертоносные, словно исполинский дракон, с блестящей чешуей из стальных кольчуг и пастью с множеством зубов-мечей. Временами то один, то другой воин падает, сраженный стрелой или кривым клинком кого-то из сорочинов, однако на его место тут же встает другой, закрывая собой образовавшуюся прореху. Но врагов много и больше и натиск их не ослабевает — и войско храбрецов медленно тает под натиском вопящей орды. Свенельд знает, что если не придет помощь, то северные воители падут все до единого, но осознание этого будит в нем не страх, не замешательство, но одно лишь кровавое бешенство берсерка, свирепую жажду уйти в Вальхаллу забрав с собой побольше врагов. Срывая голос, киевский воевода вновь кричит, подбадривая своих людей.

— Один и Тор с нами, братья! Ррруссь!!! Рруссь!!!

— Ррруссь!!! — эхом откликается голос из песчаной бури и в ответ разносится дикий вой из множеством глоток, когда на опешивших сарацинов, ударом молота Громовержца обрушивается другая конная лава. Скуластые, черноглазые воины, с тремя косицами на бритых черепах, с истошным визгом врубаются в сарацинское войско. Рядом мчатся кочевники, с лицами, расписанными причудливыми татуировками, тоже с саблями наголо. На острие же конного клина скачут закованные в сталь всадники в русских кольчугах, а во главе их — могучий воин, с выбивающимся из-под шлема чубом светлых волос. И громом Перуна разносится у входа в ущелье зычный глас!

— За Киев! За Русь! Смерть сорочинам!!!

Привстав в седле, князь Святослав, забывшись в жестоком безумии битвы, наносит удары направо и налево. Его меч — выкованный под заговорами жестокой кузнечной волшбы, закаленный в крови вражеского воина, как жертва Водителю Воинств, — мелькает, словно серая молния, снося головы, разрубая врагов от плеч до поясницы, выпуская внутренности и орошая сирийские пески алой кровью.

— Перун с нами, братья! Рруссь!!! — рычит князь и в тот же миг слышатся новые крики.

— С нами Бог! За басилевса! За Цимисхия!

Гремя сталью с другой стороны в сорочинское войско вломились ромейские катафракты, смявшие и затоптавшие передние ряды. Под ударами с двух сторон арабы и курды, наконец, дрогнули, из огромного монолитного войска, превратившихся просто в скопище людей, одержимых одной только мыслью — спастись из ловушки, в которую угодили. Однако капкан уже захлопнулся, а ромеи и россы, — а также угры и печенеги, которых вел Святослав, — с трех сторон обрушились на врагов, нещадно истребляя всех: язычники прямо на поле боя приносили обильную и кровавую жертву богам войны, в то время как христиане мстили за поругание христианских святынь ненавистными агарянами. Даже песчаная буря, поначалу заставшая врасплох союзное войско, почти унялась, словно вся ярость стихии спасовала перед человеческою лютью. Лишь немногим сорочинам удалось вырваться и, нещадно нахлестывая коней, умчаться прочь, петляя в горных ущельях.

— Славная победа, катархонт, — Иоанн Цимисхий, тронув поводья коня, подъехал к Святославу. Блеск золоченых доспехов сильно поблек от залившей его с ног до головы крови, золотой шлем покрывали вмятины от скользящих ударов клинков. Князь же стоял на вершине пологого холма, глядя на простиравшуюся перед ним обширную равнину.

— Славная победа, что могла обернуться славной гибелью, — не оборачиваясь, бросил Святослав, — эта песчаная буря чуть не стоила нам всего похода. Не продержись Свенельд так долго — мы могли бы и не поспеть ему на помощь.

— Его люди славные воины и получат заслуженную награду, — благосклонно кивнул басилевс, — благодаря им с Хамданидами в этих краях покончено. Осталось только взять Мардин — и путь на Мосул открыт. А там уже рукой подать и до Багдада.

Святослав задумчиво перевел взгляд на массивную цитадель, оседлавшую вершину скалистого склона, нависавшего над окрестностями. Несколько седьмиц назад союзное войско, выйдя из Царьграда, прошло через все ромейские земли, выйдя к юго-восточным границам империи. Именно здесь, под покровом песчаной бури, вынужденно разделившей войско на несколько частей, они и столкнулись с Хамданидами, что, буквально наперегонки с ромеями, пытались прорваться к крепости Мардину. И арабам это почти удалось — если бы не северяне Свенельда, что стеной встали на пути сорочин, задержав их до подхода основных сил.

— Мы вовремя их перехватили, — сказал Святослав, — в этой крепости они могли бы продержаться не один месяц. Теперь же Мардин можно брать голыми руками.

— Значит, пора это сделать! — сказал Цимисхий, — и как можно скорей.

Он хотел сказать что-то еще, когда к нему подъехал отрок в столь же богато украшенных доспехах, что и у Цимисхия, и точно также залитых кровью. На вид он был не старше пятнадцати лет, однако ростом он уже превосходил Иоанна. Голубые глаза настороженно глядели на военачальников.

— А, Василий, — усмехнулся Цимисхий, — как тебе твой первый бой?

— У меня до сих голова гудит, — пожаловался юноша, — какой-то подлец двинул саблей по шлему. А потом еще и проклятая лошадь понесла, чуть не сбросив меня из седла.

— Зато теперь ты понял, что быть кесарем это не только открывать скачки на ипподроме и красоваться в пурпуре перед толпой, — усмехнулся Цимисхий, — а война это не только красиво гарцевать на параде победителей. Война это грязь, пот и кровь — тебе пригодится это знание, племянник, когда ты взойдешь на трон.

— Я запомню, дядя, — кивнул Василий, исподлобья бросил неприязненный взгляд.

— Молодой княжич храбро бился, — послышался вдруг звучный бас позади них, — я сам видел, как он вогнал клинок в сорочинское брюхо.

Мальчишка невольно зарделся от этой неожиданной похвалы, когда за его плечом вдруг вырос светловолосый великан, в панцире и высоком полукруглом шлеме с полумаской, прикрывавшей голубые глаза. У бедра его свисал так и не убранный в ножны меч.

— Я был моложе тебя, когда впервые убил человека, — продолжал Свенельд, усаживаясь на ближайший камень и опираясь руками о рукоять меча, — и знаю, как оно бывает в первый раз. Если тебе не снесут голову сейчас, из тебя выйдет славный воин...

— Из меня выйдет император самого Рима, — мальчишка гордо вскинул голову, — для того, чтобы видеть ясно свой путь, мне не нужны подсказки наемника, не видящего дальше своего меча.

Свенельд усмехнулся и поглядел на Святослава, что тоже усмехался в густые усы. Цимисхий же наоборот недобро глянул на племянника.

— Этот меч может когда-нибудь спасти тебе жизнь, — сказал он, — и именно меч рождает трон. Твой отец не понял этого — и сам знаешь, чем это для него кончилось.

— Мой отец был дураком, — буркнул Василий, — недаром мать так быстро нашла ему замену.

— Насчет твоей матери, — начал еще более нахмурившийся Цимисхий, когда вдруг послышался громкий стук копыт и к императору подъехал ромейский всадник на взмыленной лошади. В руках он держал сверток, скрепленный восковой печатью. Цимисхий сломал печать и развернув его, вчитался в буквы греческого письма.

— Боюсь, с походом на Мосул придется обождать, — угрюмо сказал он, — пишут, что Фатимиды отбились от карматов и теперь идут на Сирию. Сорочины уже взяли Триполи и Берит, а теперь, похоже, нацелились и на Антиохию.

— Уговор был не такой!- возразил Святослав и Свенельд подтвердил его гневным рыком, — моим воинам была обещана добыча с Мосула и Багдада, а что теперь — вся кровь русская пролилась напрасно? Если ты не хочешь идти дальше — мы сделаем это сами!

Цимисхий бросил раздраженный взгляд на Святослава, будто желая что-то сказать, когда внезапно, будто осененный некоей новой мыслью, вдруг просветлел лицом.

— Я не могу бросить на произвол судьбы Антиохию и Киликию, — с сожалением развел руками он, — но и не могу препятствовать храбрым россам, если они захотят и дальше воевать здесь. Я же вернусь вам на помощь, как только минует угроза империи.

— Еще вопрос, кому больше понадобиться помощь, — усмехнулся Святослав, — значит договорились? И все, что с бою здесь возьмем — все наше будет?

— Да, — поколебавшись, сказал Цимисхий, — если россы войдут в Багдад, весь христианский мир благословит ваши мечи и плевать, что вы при этом возьмете с побежденных.

— Плевал я на это благословение, — сплюнул Свенельд, — молитвами к Распятому не расплатишься с моими воинами.

— Можно я с вами? — вдруг воскликнул Василий и, когда взоры всех трех военачальников устремились на него, смущенно пояснил, — разве не будет в том славы империи, если наследник трона войдет в разрушенный Багдад?

Цимисхий было хотел ответить какой-то резкостью, но не успел, — его опередил Свенельд.

— Если император позволит, — пробасил свей, — я лично присмотрю за мальчишкой. За отдельную плату, разумеется, — добавил он.

Цимисхий дернул щекой, будто собираясь отказать, когда его глаза внезапно блеснули хитрой искоркой, а губы раздвинулись в улыбке. Императору вдруг пришло в голову, что если под стенами разоренного, а то и разрушенного Багдада сложат голову одновременно и ставшие слишком своевольными россы и наследник престола, в котором явно начинает просыпаться властолюбие его матери, то Цимисхий убьет сразу нескольких птиц одной стрелой. А регентом можно оставаться и при младшем брате Василия, совсем уже малолетнем Константине.

— Хорошо, — кивнул Цимисхий, — за охрану цесаревича получишь особо — когда закончится война. А пока давайте, наконец, возьмем эту проклятую крепость.