Аргонавты вселенной

СХВАТКА У РАКЕТЫ

Николай Петрович наконец поднял голову от сложного рисунка, который он долго и старательно вычерчивал на бумаге. Сокол, все время внимательно следивший за движениями руки Рындина, перевел взгляд на академика.

— Итак, — неуверенно произнес он, — итак, что получается?

Рындин задумчиво посмотрел на него, на рисунок, опять на Сокола. И лишь после этого медленно ответил:

— Ничего утешительного не получается, дорогой Вадим… Ничего утешительного!

Он рассеянно сделал карандашом несколько широких черточек возле рисунка, словно пробуя карандаш. И продолжал, одновременно проводя карандашом на бумаге такие же черточки, как бы подчеркивая свои слова:

— Вот мои выводы. Ракета стояла раньше неплохо. Василий… — Он тяжело вздохнул. — Василий правильно заметил, что из этого положения можно было прямо стартовать. Дать несколько взрывов, начать движение — и ракета пошла бы вверх. Правда, здесь был бы известный риск. Старт нельзя было бы назвать вполне безопасным, но во всяком случае это было возможно. Теперь, после визита того чудовища, которое вздумало забавляться нашим кораблем и перекидывать его со стороны на сторону, ракета изменила положение. Она загрузла носом в почве, подняла хвост вверх. Дюзы смотрят в небо. Сделать взрывы — значит, погрузиться еще больше в почву. Понимаете?

Сокол молчал.

— Разумеется, нам еще рано думать об отлете. Мы ничего пока что не нашли… разве что потеряли. Поживем — увидим. Может быть, еще какое-нибудь страшилище пожелает поиграть кораблем и поставит его как следует, — пошутил Николай Петрович. Но Сокол даже не улыбнулся.

Он сидел неподвижно и крутил пряди волос, спадавшие ему, как и всегда, на лоб. Вот он снял свои очки, протер их, надел и внимательно посмотрел на Рындина.

— Николай Петрович, — произнес он наконец, — нельзя ли будет, скажем, подкопать почву под ракетой… чтобы ракета стала ровнее. Хотите, я посмотрю?

Рындин спокойно улыбнулся:

— А не рано ли, Вадим? Повторяю, нам спешить некуда. Еще успеем. Или вас уже назад, на Землю тянет?

Сокол покраснел:

— Нет, не то… не то, Николай Петрович…

— А что же?

— Я скажу вам откровенно. Меня всегда нервировала неизвестность. Я могу недурно работать, Николай Петрович (и вы это хорошо знаете), но я должен знать, что будет дальше. Вот сейчас, когда…

Сокол заметно волновался. Он поднялся, выпил воды, сел на место и опять встал:

— Ну вот, меня нервирует сознание того, что путь к возвращению домой как будто отрезан. Нет, Николай Петрович, нет, уверяю вас, я не думаю о возвращении — по крайней мере до того времени, пока найдем Василия и разыщем наши элементы. Но — с какой радостью я делал бы все, если бы знал, что эта возможность возвращения не отрезана… Ну, вот, такой я глупый, такая у меня особенность. Не могу я таиться перед вами, Николай Петрович…

Рындин слушал Сокола, не сводя с него глаз. Он помолчал с минутку.

— Садитесь, Вадим, — ответил он. — Я понимаю вас. Поймите и вы меня. Возможность возвратиться назад не отрезана.

— Как?

— У меня есть свои мысли. Позже я познакомлю вас с ними. Нужно еще все обдумать, взвесить. Во всяком случае, в своем докладе, который мы должны отослать на Землю, я не говорю, что наше положение безнадежно. Наоборот, я уверен, что мы счастливо возвратимся назад. Только бы найти Василия! Кстати — после того, как Борис сообщил, что спускается вниз, вы ничего больше не слышали от него?

— Нет.

— Вот это и беспокоит меня больше всего. Что ж, будем надеяться, что Борис найдет нашего юношу. Теперь слушайте, Вадим. Пойдите на минутку в навигаторскую рубку и напишите там письмо. Мы с вами сейчас отправим вторую ракету-письмоносца. Идите, пишите, только не слишком долго, я хочу сделать это, пока возвратятся Борис и Василий!

— Какое письмо? — Сокол очень неуклюже делал вид, что он не понимает.

— Ну, Вадим, разве мне нужно вам пояснять? Поищите в вашей памяти, может быть и найдется какая-нибудь особа на Земле, которой приятно будет получить от вас известие. Да довольно, я вам говорю, — добавил Рындин с деланною суровостью, видя, что Сокол медлит. — Разве не вы сами рассказывали мне в свое время и про вашу невесту, и про все иное? Идите, я вам говорю. А то отправлю ракету без вашего письма.

— Я, Николай Петрович, того… я уже…

— Неужели написали?

Сокол сконфуженно достал из кармана письмо. Рындин засмеялся:

— Ну, вот, а то скрывали! Надевайте скафандр, выносите ракету. Я сейчас выйду вслед за вами. Только попробую отыскать солнце. Надеюсь, что хоть на этот раз наш инфракрасный экран не откажется служить.

Уже выходя, Сокол, вспомнив что-то, спросил:

— Вы сказали, что выйдете вслед за мной? А как же вы пойдете? Ведь у нас нет четвертого скафандра. Или вы хотите без него?

— Ну, да, я пойду без скафандра, — ответил Рындин, не обращая внимания на удивление Сокола. — Не волнуйтесь, надевайте ваш. Жаль только, что я не смогу услышать вас. Вы-то будете слышать меня, а я вас — нет. Ну ничего, как-нибудь поймем друг друга. Надевайте.

— А если нападут летучие насекомые?

— Они, как мы уже установили, нападают лишь в глубокой тени. А сейчас солнце стоит высоко. Одевайтесь!

Сокол не пытался спорить дальше. Если Рындин сказал — нужно было подчиняться. К тому же, и время пройдет быстрее. Это гнетущее ожидание, пока возвратится Гуро… и какие известия он принесет? Ах, Василий, Василий, неужели же Гуро вернется без тебя?

Николай Петрович довел Сокола до дверей в коридор, который шел к наружному люку:

— Прошу, выходите. Немножко подождите меня. Да не забывайте прислушиваться тогда к моим словам.

Сокол прекрасно слышал все, что говорил Рындин. Он закрыл за собою двери, прошел в камеру, где лежали ракеты-письмоносцы, взял одну из них и с большими усилиями потащил ее к выходу. Теперь это была работа значительно более тяжелая, чем тогда, когда они выпускали письмоносца в межпланетном пространстве. Через несколько минут люк опять открылся, и из корабля вышел старый академик. Он остановился на пороге люка, протянул вперед руки, — вперед к зеленым зарослям, к скалам и папоротникам:

— Какой чудесный воздух! Какой изумительный вид, какие разнообразные краски, какие живописные растения! И сколько тайн прячется под красотою этого пейзажа!..

Он умолк. Воспоминание о Василии, о судьбе несчастного юноши возникло в его голове, как только вырвались у него слова о тайнах Венеры. Что с ним? Где он?

Свежий прохладный ветер развевал его седые волосы, откидывал полы пиджака. Прямо перед ним раскинулись буйные заросли, поднимавшиеся по склонам вверх, все густевшие и превращавшиеся в девственный первобытный лес удивительной планеты. Далекое стрекотание, какое-то мелодичное чирикание долетало до слуха Николая Петровича. Он повернул голову к Соколу:

— Слышите, Вадим? Это — звуки здешней жизни. Ах, если бы наш Василий был с нами!

Он сошел на почву и, сверяясь с записями на листке бумаги, установил на прочном треножнике ракету-письмоносца в нужном направлении. Проверил, плотно ли закрыты дверцы ракеты. Сигарка смотрела в какую-то одну точку неба, выбранную Рындиным.

— Отойдите, Вадим… Я выпускаю!

Он нажал маленький рычаг на боку ракеты и отпрыгнул в сторону. Из дюзы ракеты вылетели пламя и синий газ. Металлическая сигара с рокотом взлетела в воздух и, обвитая дымом, исчезла в тучах. Только густое синее облачко осталось от нее.

— Полетел наш второй вестник, — задумчиво произнес Рындин. — Скоро ли придется отправлять третьего? Ведь его очередь наступит перед нашим обратным стартом… Однако, у меня мало времени. Пойдемте, Вадим, осмотрим ракету.

Они шли рядом. Сокол в непроницаемом скафандре, круглом шлеме с большими стеклянными окнами — точь-в-точь водолаз, которому не хватало лишь тяжелых свинцовых подошв и грузила на шее. И Рындин в обычном сером пиджаке, длинных брюках, без шапки, с серебряными своими волосами, развевавшимися под порывами ветра, с взволнованным лицом: он был первым человеком, который вдыхал полной грудью воздух Венеры!

Они обходили вокруг ракеты. Выводы Николая Петровича были вполне правильны. Ракета зарылась в почву носом, подняв вверх хвост. Дюзы смотрели в небо. Нельзя было и думать о том, чтобы выравнять ее при помощи взрывов. Это только ухудшило бы положение.

Сокол внимательно следил за Николаем Петровичем, который не пропускал ни одной мелочи. Вот Рындин подошел ближе к ракете и ощупал рукою царапины, сделанные чудовищем, которое пыталось опрокинуть корабль.

— Солидные шрамы, а, Вадим? — сказал он. И сразу его лицо омрачилось. Должно быть, опять воспоминание о Василии возникло у него.

Они шли дальше. Сокол заметил, что старый академик дышит не так, как всегда. Он делал глубокие вздохи и выдохи, словно очень утомленный. Жестом руки Сокол показал на свое лицо, раскрыв широко рот, подражая дыханию Рындина. Николай Петрович махнул рукой:

— Ну, да, немного не хватает кислорода… или, наоборот, слишком много углекислоты. Но это пустяки. Минут на пять мне еще хватит. А затем нужно возвращаться. Дальше станет небезопасно. Идем, идем!

Но теперь Сокол все время посматривал на Рындина: его беспокоило это тяжелое дыхание. Он думал: «Вот нам Николай Петрович не разрешает выходить без скафандра, а сам… нет, нужно следить, как бы чего не случилось».

А Рындин шел дальше, заканчивая осмотр ракеты. Вот он остановился перед большой каменной глыбой, которая наклонилась над кораблем, прижав его. Между нею и ракетою, только снизу оставался просвет, где можно было пройти. Рындин дотронулся до глыбы.

— Интересная порода! Как вам кажется, Вадим? А ну-ка отбейте вашей киркой осколок. Исследуем в каюте.

Сокол исполнил желание Рындина. Отбитый ловким ударом кирки обломок глыбы заиграл в изломе разноцветными блестками.

— Интересная, интересная порода, — повторил Рындин задумчиво, рассматривая обломок и пряча его в карман. — Ну, теперь идем домой, Вадим. Мне сдавило грудь. Больше не могу.

И он легким движением протиснулся в просвет между скалой и ракетой. Сокол переждал, пока Рындин освободит проход, чтобы пройти и самому вслед за ним — и услышал удивленный возглас Николая Петровича:

— Что это такое?

Сокол бросился в проход. Его кирка зацепилась за глыбу, упала на землю. Спеша, Вадим не поднял ее. Он взглянул туда, куда смотрел Рындин, и чувство отвращения охватило его.

Прямо на стене ракеты, на наружном ее люке, через который они выходили и через который должны были возвращаться обратно, сидело страшное, неправдоподобное чудище. Большое, как у рослой овцы, округленное, косматое туловище, среди черной шерсти которого виднелись белые и желтые полосы. Большая волосатая голова вытянута вперед; изо лба смотрели холодные свирепые глаза. Что-то похожее на два клюва торчало спереди этой головы. Два клюва, одновременно раздвигавшиеся и сдвигавшиеся, угрожающе показывая зубчатые свои края. И пять пар мохнатых ног, которыми этот гигантский паук крепко держался за стену ракеты.

Да, это бесспорно был паук. Он свирепо смотрел на людей. Его ноги едва заметно вздрагивали от напряжения. Казалось, он в любую секунду готов был броситься на путешественников.

— Какое отвратительное… животное… ой! — услышал Сокол голос Рындина. Старый академик насилу говорил. Казалось, он задыхался. Сокол быстро взглянул на него. Николай Петрович шатался. Лицо его, перед этим покрасневшее, теперь приобрело какой-то зловещий синеватый оттенок. Сокол вспомнил: Рындину нечем дышать, он постепенно отравляется углекислотой. Но — что сделать? Ведь он, Сокол, не выполнил просьбы, строгого требования Гуро — не выходить из ракеты без оружия…

Николай Петрович едва слышно произнес;

— Вадим… гоните его… этого паука… да осторожнее… он может быть… ядовитый…

Сокол беспомощно взглянул на паука. Тот сидел неподвижно, словно изучая силы противника. Но вот его ноги шевельнулись. Он слегка продвинулся вперед. Клювы его угрожающе раздвинулись, голова глубже вдавилась в туловище. Чудовище встало в боевую позу, решив, очевидно, что перед ним его какие-то неизвестные, но обреченные жертвы.

— Нужно попробовать испугать его, — подумал Сокол. — Ведь нам нужно только, чтоб он сошел с люка, освободил дорогу…

Не сводя с паука глаз, он сделал шаг назад и, присев, нащупал позади себя кирку. Это было его единственное оружие. Ждать какой-либо помощи не приходилось. Собрав все свои силы, Сокол с диким возгласом прыгнул вперед, забыв, что чудовище все равно его не услышит.

Паук немного отодвинул назад туловище. Но ноги его не сдвинулись с места. Из широко раздвинутых страшных клювов вырывалось угрожающее шипение. Длинные волосы на его туловище взъерошились. Чудовище не сдавало позиции.

Сокол оглянулся на Рындина. Старик стоял, опершись на скалу и тяжело хватая воздух открытым ртом. Его глаза были закрыты, грудь конвульсивно поднималась и опускалась. На лбу блестели большие капли пота.

Не помня себя, Сокол схватил с земли большой обломок глыбы и бросил в паука. Обломок попал выше клювов, отскочил и упал. Над клювами выступила густая белая жидкость. Чудовище было ранено.

Сжав похолодевшими руками кирку, Сокол увидел, как паук поднял угрожающе переднюю пару лап и на четырех остальных парах быстро двинулся вперед. Страшные волосатые лапы с острыми когтями на концах шевелились в воздухе, готовые схватить противника и притянуть к клювам, из которых слышалось свирепое шипение.

Чудовище было настолько отвратительно, что Сокол невольно отступил на шаг назад. Он почувствовал, как покрывается потом его лоб, как пальцы становятся влажными в липкими. Паук медленно, словно рассчитывая каждое движение, подвигался вперед, не опуская передних лап и держа их наготове.

Глухой стон донесся до Сокола. Это стонал Николай Петрович. Должно быть, паук тоже услышал этот стон, потому что он внезапно переменил направление и двинулся прямо к академику, намереваясь схватить его бессильное тело своими когтями.

И опять Сокол забыл обо всем, даже об отвращении. Что-то выкрикивая, сжимая зубы, он бросился вперед на паука, замахиваясь на него киркой. Чудовище остановилось. Его лапы махнули в воздухе, пытаясь схватить Сокола. Клювы широко раздвинулись. На них появились густые желтоватые капли.

— Яд? — молниеносно промелькнуло в голове Сокола. — Ну, пусть яд, все равно.

Изо всех сил он хватил паука киркой по голове. В то же самое мгновение он почувствовал, как что-то схватило его за бока. Что именно — он не видел, но знал, что это были передние лапы паука. Сокол изо всей силы тянул назад кирку, чтобы ударить еще раз. Но она застряла и не вытаскивалась. Мощные объятия чудовища сжимали тело Сокола и медленно, но верно подтягивали его к клювам.

Сокол почувствовал, что его ноги отрываются от почвы. Он висел в воздухе, зажатый в когтях чудовища, не выпуская из рук рукоятки кирки и пытаясь вытащить ее. Вот перед его глазами, перед стеклянными окнами шлема мелькнули кривые зубчатые клювы. Чудовище, наконец, подтянуло его голову к себе. Клювы раздвинулись еще шире и схватили шлем.

Послышался отвратительный скрежет. Клювы скользили по ровной поверхности шлема, бессильные сломать его металлические стенки.

— Только бы выдержало стекло, только бы выдержало стекло… — шептали побелевшие губы Сокола. — Да еще соединительные трубки, что подводят кислород к резервуару…

Скрежет клювов по металлу усилился. Чудовище пыталось разгрызть шлем. Желтые потоки густой жидкости потекли по стеклу шлема. Должно быть, это был яд, который выпускали из клювов ядовитые железы чудовища.

Сокол был почти лишен возможности что-нибудь видеть сквозь внезапно помутневшее, желтое стекло. Он еще раз попробовал вытащить кирку. Она покачнулась, но не выдернулась.

Вдруг скрежет прекратился. Клювы вгрызлись во что-то. И вот в ушах Сокола прозвучал резкий треск. Вслед за тем в нос ему ударил густой смрад, такой едкий и мерзкий, что на глаза набежали слезы.

— Разорвались соединительные трубки! — с отчаянием подумал Сокол и, собрав все силы, еще раз дернул рукоятку кирки. Он с радостью почувствовал, что она подалась. Еще усилие — и кирка освободилась. Тогда, извиваясь в сильных объятиях чудовища, Сокол начал бить киркой куда придется, почти ничего не видя и лишь механически отмечая каждый раз, когда острие кирки погружалось в тело страшилища.

Сколько ударов он нанес — он не помнил. Но вот объятия паука ослабели. Свирепые удары клювов о шлем прекратились. Еще миг, и Сокол почувствовал, что он падает. Мягкий удар о почву. Сокол сидел на ней, протирая стекло рукой. Он увидел, как паук, хромая, медленно отползал от ракеты, направляясь к скалам. Из многочисленных ран на его туловище вытекала густая белая жидкость.

— А Николай Петрович?.. — внезапно вспомнил Сокол.

Рындин лежал возле скалы. Он не шевелился. Синие губы его бессильно открылись. Грудь не поднималась. Он был или в обмороке, или… Дальше Сокол не осмелился думать.

Быстрым движением он поднялся. Острая боль в боку заставила его сразу согнуться. Пересиливая эту боль, Сокол схватил безжизненное тело старого академика поперек туловища, поднял его и понес к люку. Он шатался, что-то как ножом резало ему бок. С громадными усилиями он открыл люк и ввалился вместе со своей ношей внутрь ракеты.

Подняться наверх у него не хватало сил. Ползя на руках и ногах, Сокол тащил за собою Николая Петровича. Вот, наконец, внутренние двери, ведущие в центральную каюту. Последним усилием он открыл их, прополз внутрь и втащил тело Николая Петровича.

Двери с мягким скрипом автоматически закрылись за ним.

Дрожащими руками Сокол снял шлем. Скафандр снимать он не стал, не мог. Что с Николаем Петровичем?

Старый академик недвижимо лежал на полу. Ни одной кровинки не было у него в лице. Посиневшее, безжизненное, оно мертвенно смотрело вверх своими полураскрытыми глазами.

— Николай Петрович… Николай Петрович!.. — с отчаянием позвал его Сокол.

Молчание.

— Николай Петрович!.. — еще раз крикнул Сокол, слегка дотронувшись до старика и боясь смотреть ему в лицо.

Рындин неподвижно лежал на полу.