Аргонавты вселенной

НЕВЕДОМЫЙ МИР

Бледный фиолетоватый свет пробивался сквозь окна телескопов и глубокие иллюминаторы центральной каюты. В полутьме перед глазами Василия медленно проплывали большие голубые, красные и зеленые круги. Страшно болела голова. Что же, в конце концов, произошло? Почему так темно?

Василий напряженно припоминал: кажется, он потерял сознание. Но — он словно бы отчетливо помнил, что сознание уже возвращалось к нему после этого. Или, может быть, это лишь чудилось ему?

Нет, он хорошо помнит. Было так. Он раскрыл глаза — и странный покой, странная тишина удивили его. Это он помнил. Кажется, в каюте тогда было немного светлей. Василий обвел взглядом каюту, ища товарищей. И взгляд его остановился на большом экране перископа.

Он светился, на нем покачивались зеленые верхушки странных растений — словно ветер пробегал по ним. Лес на Венере?.. Но не успел Василий дать тогда себе ответ на этот вопрос, как глаза его широко раскрылись от удивления, и он застыл, ухватившись руками за края гамака.

Из-за вершин невиданных растений появилась голова чудовищного животного. Словно гигантский дракон полз среди зарослей, поднимая над верхушками деревьев свою ужасную голову. Громадные, неподвижные глаза мертво сидели по бокам головы. Гигантские изогнутые челюсти двигались, расходясь и смыкаясь, как две острые кривые сабли. Чудище придвигалось ближе, ближе, за его головой тянулось блестящее желто-коричневое тело. Еще миг — и все исчезло.

А может быть и не исчезло, может быть, это Василий сам опустил утомленную голову, прячась от страшного привидения? Казалось ему — и не хотелось думать, что могло быть иначе! — что он сразу опять поднял голову. На экране перископа уже ничего не было. Фиолетоватый свет, бледный. Фантастический свет заполнял весь большой экран. На его фоне медленно проплывали неровные волны. Это было все.

Действительно ли видел Василий страшное чудище, или это был только кошмар? Никто не мог ответить. Василий поднял руку. Его поразила тяжесть этой руки, словно налитой свинцом. Да, все приходило в норму. Вот полностью вернулся вес всего существующего, вес человека. Интересно!.. Василий едва заметно усмехнулся, но сразу же поймал себя на том, что он опять со страхом смотрит на экран перископа… Что за странные волны пробегают по нему?.

Тихий отдаленный стон послышался среди глубокой тишины. Василий быстро поднял голову, прислушался. Как он раньше не подумал о товарищах? Кто это стонет? В полутьме он заметил неподвижные фигуры Гуро и Сокола. Путешественники лежали в своих гамаках, словно спали. Кто же стонал?

Тревожная мысль мелькнула в голове Василия: не произошло ли несчастье с Николаем Петровичем? Он быстро расстегнул пряжки ремней, которые привязывали его к гамаку, соскочил на пол. Странно: он шатался, он лишь с большими усилиями переступал с ноги на ногу. Тело, уже привыкшее к невесомости, к особой легкости движений — было теперь непослушным, отяжелевшим. Впрочем, все это — пустяки. Скорей туда, к Николаю Петровичу!

Здесь, в навигаторской рубке, было немного светлей. Было ясно видно — Николай Петрович лежал на боку, странно перевесившись через край пульта управления. Руки его повисли, одна нога была на кресле, другая беспомощно свисала с пульта, не опираясь на пол. Николай Петрович время от времени тихо стонал.

Василий побледнел. Он почувствовал, как задрожали у него пальцы.

— Николай Петрович! Николай Петрович, что с вами?. — проговорил он, осторожно прикасаясь к руке Рындина.

Старый академик тихо простонал:

— Воды…

И вмиг Василий вновь сделался энергичным, проворным и подвижным юношей, каким он был ранее. Чувство ответственности, сознание необходимости помочь Рындину — преодолели невольную вялость.

Он осторожно поднял обессилевшее тело Рындина и посадил старика в кресло. Голова Николая Петровича опустилась на мягкую спинку. На лбу Рындина запеклась кровь; глубокий порез проходил через весь лоб. Глаза Николая Петровича раскрылись. Потускневший взгляд остановился на Василии. Губы зашевелились.

— Воды… — опять услышал Рыжко.

Как молния рванулся Василий назад в каюту, схватил там бутылку с водой, чашку, налил воды и подал Рындину. Тот, не отрываясь, жадно выпил. Теперь академик дышал ровнее. Он внимательно смотрел на Василия, пытаясь что-то у него спросить. Говорить ему было еще трудно. Однако Василий понял вопрос сразу, как только Николай Петрович начал:

— А как…

— Кажется, все в порядке, Николай Петрович — быстро ответил Василий, — сейчас я вам все скажу. Все живы, здоровы. Только спят. Вот сейчас!

Он снова сбегал в центральную каюту. Уже из дверей он увидел, что Гуро поднялся и стоит, расправляя руки.

— Товарищ Гуро, — обратился к нему Рыжко, — с Николаем Петровичем неладно. И я не знаю, что с Соколом…

Но тихий голос Сокола сразу успокоил его:

— Со мной ничего. Просто, слабость. А вот что с Николаем Петровичем?

— Довольно лежать, Вадим, — тоном приказания сказал Гуро. — Вылезайте из гамака. Надо работать. Василий, пойдем к Николаю Петровичу. Что с ним?

Через несколько минут все слушали слабый еще голос Рындина. Старый академик, руководитель небесного корабля, до последнего момента не сходил со своего поста. Последний удар ракеты о почву вытолкнул его из кресла и бросил на пульт, на рукоятки. Ударившись лбом о пульт, Николай Петрович поранил голову. Кровь залила лицо, но думать об этом было некогда. Вслепую Рындин нашел ручки управления электричеством и выключил рубильник, чтобы случайное замыкание тока не наделало беды. Потом, почувствовав, что ракета остановилась и лежит неподвижно, Рындин попробовал подняться. Но не смог. Непреодолимая слабость охватила его тело. Он потерял сознание. Сколько времени он пролежал так, между креслом и пультом, он не знал.

— Кажется мне лишь, — добавил он, — что часы показывали в момент нашего падения двенадцать часов и тридцать четыре минуты. А сколько теперь?

Взгляды всех остановились на циферблате главных часов. И общий возглас удивления раздался в каюте: часы показывали девять часов и восемнадцать минут!..

— Что-то не так, — сказал хмурясь Гуро. — Не представляю себе, чтоб мы все пролежали без сознания около девяти часов.

— И тем не менее, это очевидно так, — склонил голову Сокол. — Странно лишь, что сознание потеряли мы все сразу. И почти одновременно оно к нам вернулось.

Рындин молчал, что-то обдумывая. Наконец, он сказал:

— Факт остается фактом. Мы лежали без сознания приблизительно девять часов. Я думаю, что такой долгий и общий обморок является реакцией человеческого организма на внезапное появление веса.

— Веса?

— Да. Других объяснений я дать пока что не могу. Появление веса — немаловажный фактор. Я еще и сейчас чувствую слабость. Мне трудно пошевелить ногой или рукой.

В доказательство этого, Рындин медленно поднял руку, рассматривая ее, как что-то новое и незнакомое. Василий совсем неожиданно засмеялся:

— Так или не так, а все в порядке. Мы — на Венере! Ура, ура, ура — и так трижды! Первое собрание представителей широких человеческих трудящихся масс на негостеприимной нашей соседке Венере объявляю открытым!

Он отступил на шаг и торжественно продолжал, с радостью замечая, как появляются первые улыбки на встревоженных лицах его товарищей:

— Позвольте поздравить вас, уважаемые товарищи, с прибытием. Это знаменательное событие в нашем ракетном житье свидетельствует о том, что мы живем, будем жить и с честью выполним нашу задачу. Жалею лишь, что еще не явились приветствовать нас представители трудового населения Венеры…

Он замолчал, беспокойно потирая рукой лоб.

— Что такое, Василий? Почему прекратилась ваша речь? — спросил у него Сокол, еще улыбаясь. — Такое красноречивое вступление — и вот тебе!

Но Василий уже не смеялся. Он вспомнил свое странное видение, чудовищную фигуру дракона. Страшилище так ярко стояло в его памяти, что он даже вздрогнул.

— Да что с тобой, мальчуган? Что случилось? — забеспокоился уже и Гуро.

— Сейчас объясню, — ответил Рыжко.

Сжато и коротко он рассказал о том, что видел — или о том, что ему мерещилось. Он обрисовал облик чудовища, его голову, вид деревьев, леса, не забыв даже про ветер. Глубокое молчание было ему ответом. Его нарушил Сокол:

— Вы уверены, что видели эти острые кривые челюсти?

— Да, уверен.

Сокол пожал плечами:

— Пока что наука ничего не знает о таких чудовищах. То, что рассказал Василий, не напоминает мне ни одного из существ юрского периода.

— Так что ж из этого? — нетерпеливо перебил его Гуро. — Вы полагаете, что если среди известных вашей палеонтологии животных не было такого чудовища, то оно уже никак не может существовать тут, на Венере?

— Этого я не говорил. Просто, мне кажется, что такого животного не может быть среди ящеров, характерных для юрского периода. Не может его быть и среди гигантских млекопитающих.

— Почему?

— Голова, которую так хорошо обрисовал Василий, может принадлежать лишь какому-нибудь представителю насекомых. Да, да, не удивляйтесь. Именно для них типичны такие саблевидные челюсти.

— Итак, вы хотите сказать, что это была букашка? — иронически опросил Гуро, не скрывая усмешки.

— И этого я не хочу сказать, — сдержанно ответил Сокол. — Прежде всего, я говорил «насекомое», а не «букашка». Это разница. Но дело не в этом. По-моему, если уж хотите знать, это не было ни насекомое, ни ящер, ни что-нибудь иное…

Он сделал паузу и все так же сдержанно, но с оттенком насмешки закончил:

— Это — плод буйной фантазии Василия. Скажем, это ему примерещилось, — вот и все, — продолжал он, словно не замечая гневных взглядов, которые бросал на него юноша. — Очень интересно, разумеется, с психологической точки зрения: как создается в воображении человека фантастический образ, составленный из разных, совсем не однородных частей. Возможно, что когда-нибудь на Василия произвело очень сильное впечатление рассматривание какого-нибудь насекомого под увеличительным стеклом, не так ли? — сделал насмешливый выпад Сокол, теперь уже обращаясь прямо к Василию.

Но юноша, слегка смутившись, ответил:

— Не помню такого случая. И вообще не люблю насекомых…

Сокол засмеялся. Ему понравилось упорство юноши.

— Значит, вы уверены, что это вам не примерещилось?

— Нет, я не знаю. Только не помню, чтобы я видел такое когда-нибудь раньше, хотя бы и под увеличительным стеклом.

Гуро поднял руку:

— Довольно, Вадим. Могу добавить кое-что со своей стороны. Очень странно, но мне тоже привиделось такое чудовище. Совершенно такое же. Привиделось сегодня. Понимаете? Очевидно, в одно время с Василием.

Лицо его было настолько серьезным, что Соколу и в голову не пришло рассматривать это заявление, как шутку. Он пожал плечами.

— Не знаю. Ничего не могу сказать.

Между тем Рындин, с трудом поднявшись, подошел к шкафу с приборами, взял оттуда сложный стеклянный прибор и ласково сказал:

— Не стоит пререкаться, друзья мои. Мы еще успеем узнать все. Могу лишь сказать, что, как мне кажется, неожиданностей у нас тут будет больше, чем могла бы себе представить самая буйная фантазия. А сейчас первое, что мы должны сделать, это — проанализировать состав воздуха Венеры. Вадим, я попрошу вас сделать это.

Сокол взял стеклянный прибор и вышел. Гуро обнял Василия за плечи и ласково сказал ему, понизив голос:

— Мальчуган мой, я должен сказать, что все это тебе не мерещилось. Я не хотел говорить об этом всем, чтобы не беспокоить. Но я точно так же видел твоего дракона. И очень сожалел, что был отделен от него стеклом и из-за этого не мог испробовать пулей прочность его шкуры. Нет, нет, сейчас мы больше не будем говорить об этом. Не стоит. Успеем еще, как сказал Николай Петрович. А сейчас пойдем, посмотрим, как идет исследование воздуха.

В центральной каюте Сокол работал возле небольшого прибора, выгнутые трубки, которого входили в стену. Это был автоматический насос, который нагнетал воздух в стеклянные резервуары. Сложный механизм позволял открывать и закрывать краны на наружной стене ракеты. Воздух, всасываемый насосом, проходил по трубкам из атмосферы и сжимался в резервуарах. Геолог рассеянно оглянулся на Гуро и Василия и продолжал работу. Затем он оглянулся еще раз. Легкая улыбка появилась на его лице. Не отрываясь от аппарата, он насмешливо сказал, подмигивая Гуро:

— Тэк-с… дракон, говорите?

Гуро смолчал; лишь челюсти его сердито сжались. Между тем, Сокол закончил набирать воздух. Он осторожно выкрутил стеклянные резервуары и понес их в навигаторскую. Проба воздуха Венеры… Что она даст?

Анализ воздуха продолжался всего несколько минут. Николай Петрович успел только перевязать раненый лоб бинтом, когда Сокол, хмурясь, уже вручил ему клочок бумаги с цифрами. Рындин взглянул на бумагу. Брови его сдвинулись, нависнув над глазами. Гуро и Василий смотрели на него с немым вопросом. Рындин аккуратно сложил листок бумаги и положил в карман.

— Немного спустя проверю сам, — сказал он. — Тщательно проверю. Однако… друзья мои, из корабля, должно быть, нам не придется выходить иначе, как в скафандрах.

В скафандрах? На свежий воздух — в скафандрах? Василий ничего не понимал. Но Рындин хмуро пояснил:

— По первым данным анализа — в атмосфере Венеры не какие-нибудь там части процента углекислоты, как на Земле, а… примерно, друзья мои, пятнадцать процентов углекислоты! Этого многовато для нас. Человек не может свободно дышать таким воздухом. Понятно?

Тревожное молчание царило в каюте. Пятнадцать процентов углекислоты… как же работать в таком воздухе? Как искать ненайденные элементы?..

Рындин еще раз развернул листок бумаги с анализом, проверил цифры. Но — зачем было делать это? Разве ошибся бы такой опытный исследователь, как Сокол? Все было правильно. Гуро свирепо ударил кулаком о стенку.

— Все равно, мы сделаем… — начал он и замер, точно так же, как и все остальные, прислушиваясь.

Ракета вздрогнула от тяжелых толчков. Словно кто-то, напрягаясь, силился опрокинуть ее на бок. Вот она словно бы чуть-чуть поднялась — и вновь стала на место. Казалось, какой-то великан упорно дергал ее. Звон встревоженного металла каждый раз отвечал на эти толчки. Василий видел близ себя бледное лицо Сокола, сдвинутые брови Рындина, сжатые челюсти Гуро. Молчание нарушалось лишь тяжелым скрежетом по металлу, грохотом и резкими толчками. Вдруг Николай Петрович поднял руку и показал на окно над пультом управления. Василий невольно схватился за сильное плечо Гуро.

Неясная туманная тень закрыла собою все. Резким движением что-то промелькнуло за окном. Словно гигантская лапа хватила по кварцевому стеклу, сжатому стальной рамой. А еще через мгновение за окном разлилось голубоватое сияние, какой-то вибрирующий свет. Ближе, ближе.

Огромные глаза — зеленоватые, сверкающие глаза неизвестного чудовища смотрели в окно. Не было ни носа, ничего, кроме этих глаз, которые бессмысленно смотрели вперед, да складчатого огромного рта, покрытого твердыми наростами. Голубоватое сияние исходило именно изо рта. И в обе стороны от рта расходились и угрожающе смыкались кривые, как серпы, зубчатые челюсти; раздвигались и смыкались, как две кривые острые сабли.

Это продолжалось одно лишь мгновение. Через какую-нибудь секунду за окном уже опять ничего не было. Страшное чудовище исчезло в глубокой фиолетоватой полутьме, хранившей в себе тайны неведомого мира.