Апокалипсис

ПРОЛОГ

Ноябрь 1963 года

Доктор Мартин Абраме не спеша набил тяжелую трубку ручной работы и, раскуривая ее, бросил взгляд на бумаги, отодвинутые на край письменного стола.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он, хмуря густые черные брови.

— Чувствую… — безучастно откликнулся пациент, прибывающий а глубоком трансе.

Доктор заметил, что ответ был дан будто бы через силу.

— Вы спокойны, — ровным голосом произнес он.

— Да, — как-то неуверенно подтвердил пациент. — Спокоен.

— Все хорошо.

Наступила тишина. Выдержав паузу, Абраме продолжил:

— Я хочу поговорить с вами о вашей матери. Пациент зябко поежился.

— Я не помню ее.

— Помните. Вы помните абсолютно все. Расскажите мне про нее.

Запинаясь, пациент стал описывать женщину, а потом и свое отношение к ней.

Абраме удовлетворенно кивнул.

— Хорошо, — сказал он, одновременно делая какие-то пометки в бумагах.

— А теперь расскажите мне о том, как она умерла.

Лицо пациента преобразилось. Его охватил неподдельный ужас.

— Я.., я не помню этого.

— Помните. Говорите же!

— Это было.., очень давно.

— От чего она умерла?

— От рака.

— Это неправда. Расскажите мне, как она умерла. Подробно.

— Рак. Меланома. Я навещал ее в больнице. Она мучилась, страдала от сильной боли.

— И это все, что вы помните?

Пациент с трудом выдавил из себя еще несколько бессвязных фраз, а потом и вовсе умолк. По его лбу и щекам струился пот.

Абраме разжег потухшую трубку и крепко сжал зубами мундштук.

— Как она умерла? — настоятельно требовал он продолжения рассказа. — Говорите!

Пациент дико озирался по сторонам, не понимая, где он находится.

— Говорите же!

— Потом ее привезли из больницы домой. К нам приходила сиделка, но один раз она заболела и не смогла прийти. А у мамы как раз начался сильный приступ… И она сказала, что если я действительно люблю ее, что должен помочь ей умереть… Я заплакал. А потом выдернул капельницу из ее вены и убежал в школу. А когда пришел домой после уроков, она уже умерла.

— И как вы себя чувствовали после этого?

— Как будто я виноват в чем-то…

— Вы пытались как-нибудь искупить эту вину?

— Не помню.

— Помните! Расскажите мне.

Пациент судорожно задергался в кресле. Он был в крайней степени смятения.

— Я понял, что не смогу больше так жить.

— И поэтому… — подсказал доктор.

— Я пытался покончить с собой!

Абраме, явно довольный своими успехами, тут же начал расспрашивать о подробностях, одновременно заполняя целые страницы ровным мелким почерком. Наконец он отложил ручку в сторону и не спеша вывел мужчину из-под гипноза. Через минуту тот уже был в полном сознании.

Абраме вызвал ассистентку и попросил сварить кофе.

— А теперь я хотел бы задать вам несколько вопросов, — сказал он, когда перед ними Поставили чашечки с дымящимся ароматным напитком.

Пациент кивнул, охотно давая свое согласие.

— От чего умерла ваша мать?

— От рака. Она долго болела…

— Разве ее не убили? — «удивился» Абраме.

— Убили? — Мужчина нахмурился. — Вы что, с ума сошли?

— Я нет. И вы, кстати, тоже далеко не сумасшедший. Пациент добродушно рассмеялся. Доктор озабоченно покачал головой.

— И вот о чем я еще хотел бы узнать…

— Да, слушаю вас…

— Вы когда-нибудь пытались покончить жизнь самоубийством?

— Я? Да что вы! Конечно, нет.

— Вы уверены? — прищурился Абраме.

— Абсолютно.

— Тогда у меня все. — Психиатр улыбнулся, давая понять, что прием окончен.

Мужчина с облегчением вздохнул, поднялся с кресла и, попрощавшись, быстро покинул кабинет.

Абраме проводил его до двери, потом вернулся в свое кресло, и, выбив пепел из трубки, крепко задумался. Он снова и снова перелистывал записи, размышляя о самом Удивительном случае в своей практике.

Декабрь 1966 года

Aртур Селигсон вышел из метро на пересечении улиц Бликер и Лафайет. Теперь уже он нисколько не сомневался, что правильно поступил, хлопнув дверью. К утру Сью забудет о размолвке, а он тем временем проведет ночь в городе и где-нибудь от души повеселится. Вообще-то их отношения уже стали для Артура настоящей обузой. Он смертельно устал от бесконечных придирок и постоянного ворчания своей подруги. А особенно сварливой она стала, узнав, что он — бисексуал и любит мальчиков ничуть не меньше ее. Впрочем, если она так и не сможет примириться с этим, то пусть убирается ко всем чертям. Уж он-то без нее как-нибудь обойдется.

Артур свернул на Хьюстон-стрит и направился по ней в сторону Ист-Вилледж, еще издали заметив яркий неоновый щит над ночным клубом «Суарэ». Хоть он и не заходил сюда раньше, это местечко было хорошо известно любому нью-йоркскому гомосексуалисту. Внутри клуб оказался небольшим и был даже немного тесноват для огромного количества столпившихся под низким потолком посетителей. У самого входа располагался бар, еще дальше — сцена, на которой сейчас демонстрировали свое мастерство четыре бледных худых музыканта и два мускулистых танцора в женских платьях. Артур отметил, что оформлен клуб на удивление скромно, хотя на это, похоже, никто из присутствующих не обращал внимания. Но вообще же сквозь густую пелену табачного дыма было трудно что-либо как следует разглядеть.

Артур проверил карманы — не забыл ли он в пылу ссоры дома бумажник и, убедившись, что тот на месте, поспешил к бару. Там он привстал на цыпочки, перегнулся через стойку и заказал чистый виски со льдом, стараясь перекричать оглушительный джаз. Потом подождал, пока бармен принесет напиток, и со стаканом в руке стал искать свободное место. Наконец, удобно устроившись в углу тесного зала, он принялся рассматривать посетителей, без стеснения заглядывая им прямо в лица. Артур знал, что в этом диковинном месте царят совсем иные нравы, нежели там, где ему приходилось бывать вместе с Сью. Здесь собиралось совершенно другое общество и было куда меньше церемоний. Артур чувствовал, что с каждой минутой клуб начинает нравиться ему все больше.

Поэтому он снял свой мохеровый свитер и небрежно бросил его на спинку кресла, с удовольствием сознавая, что, наконец, нашел именно то, что искал.

Его хлопчатая рубашка под свитером уже успела основательно взмокнуть, и он попросил у официанта стакан воды со льдом. Потом отпил глоток виски, протянул руку к блюдцу с солеными орешками, которые стояли здесь на каждом столике, и загреб сразу целую горсть. Сосед Артура внимательно оглядел его, и они тепло улыбнулись друг Другу.

Молодой человек оказался весьма приятной наружности: белокурый, на вид — ровесник Артура и очень стройный. Он был в черном шерстяном джемпере поверх белой рубашки и в плотно облегающих джинсах с замысловатой вышивкой на кармане.

— Как дела? — не переставая улыбаться, спросил парень, будто был старым знакомым Артура.

— Как всегда, прекрасно, — охотно отозвался тот.

— Меня зовут Джек. Джек Купер, — представился юноша.

— Артур Селигсон.

Джек улыбнулся, обнажая ослепительной белизны зубы, и отпил немного «бурбона».

— А я вас, по-моему, тут раньше не видел, — заметил он.

Артуру понравился и голос Джека, такой мягкий и отчетливо женственный.

— Это и неудивительно, ведь я здесь впервые. Позади музыканты объявили антракт и скрылись за сценой. Наслаждаясь тишиной, Артур маленькими глотками допил виски. Джек тут же заказал ему еще одну порцию, и Артур не смог отказаться.

— бы здешний? — спросил Джек, придвигаясь к нему поближе.

— Нет, — ответил Артур. — Я родился в Ионкерсе, и там же прошло мое детство. — Он улыбнулся. — Но школу я заканчивал уже в Буффало, а потом приехал в Колумбийский университет продолжить образование. И сейчас одновременно учусь и подрабатываю немного в универмаге, — Вы один живете? — поинтересовался Джек.

— Нет.

— С приятелем?

— Нет, с девушкой.

— Так вы здесь.., случайно? — В его голосе послышалось явное разочарование.

— Не совсем. Впрочем, я от нее ничего не скрываю, и она в курсе моих симпатий.

— Вам, наверное, нелегко живется, — посочувствовал Джек.

— Это точно.

Новый приятель Артура понимающе улыбнулся, потом подозвал официанта и, указав ему на пустые стаканы, заказал еще виски.

— А вы? — в свою очередь, спросил Артур, пока ему наливали уже третью порцию.

— Я тоже учусь. Изучаю литературу, а подрабатываю в этом клубе.

— И кем же вы здесь.., подрабатываете?

— Барменом, через день. Я живу в этом районе уже четыре года и знаю здесь все кабаки. Приехал из Цинциннати, думал стать актером, но ничего путного из меня не вышло. Сначала снялся пару раз в рекламе какого-то безалкогольного напитка, который сам так ни разу и не попробовал, потом меня использовали в качестве «голоса за кадром» — но ни один из этих роликов почему-то не пошел… Затем я шесть недель колесил по стране с труппой «Фантастике» в качестве подсобного рабочего, и на этом моя театральная карьера закончилась. Неплохо, да? Шесть недель с такими звездами — и мне не дали на сцене ни слова! Но к черту все это, неохота и вспоминать… Не вышло из меня звезды, хотя еще довольно долго я не мог в этом признаться даже самому себе.

Артур понимающе кивнул.

Джек достал сигарету и закурил.

— А какие у тебя планы после университета? — спросил он, выпустив дым.

Артур неопределенно пожал плечами.

— Понятия не имею! Но мне кажется, я становлюсь уже профессиональным «вечным» студентом. Конечно, все эти ученые степени звучат красиво, но на одних дипломах далеко не уедешь… А торговать безделушками в универмаге еще скучнее. Поэтому или буду учиться дальше, пока меня не вышибут, или женюсь на дочке миллионера!

— Или на сыне? — уточнил Джек.

— Или на сыне, — подтвердил Артур и слегка усмехнулся.

Джек с обворожительной улыбкой нежно обнял Артура за плечи.

— У тебя светлая голова, и ты мне начинаешь нравиться, — сказал он, глядя ему прямо в глаза.

— Взаимно. — Артур отхлебнул еще виски. Джек протянул пачку сигарет:

— Куришь?

— Нет. — Артур замотал головой и тут же икнул. «Господи, уже нажрался!» — мелькнуло у него в голове. — И никогда даже не пробовал.

Джек спрятал пачку в карман.

— А, ну, извини. Я не знал. А можно тебя кое о чем спросить?..

— Валяй.

— Ты когда начал?

— Еще в колледже, — без колебаний признался Артур, сразу сообразив, о чем речь. — На последнем курсе. Если точнее — во время каникул. Мы с группой отправились покататься на горных лыжах в Стоув, это в Вермонте, и там я познакомился с парнишкой из Нью-Гемпширского университета. Лыжник он был отменный, и взялся меня малость подучить. Всю неделю после тренировок мы с ним волочились за бабами, но ничего у нас толком не вышло. И под конец я стал оставаться у него ночевать, и мы с горя напивались. Так вот, перед самым отъездом — уже в последнюю ночь — все и произошло…

— И ты потом чувствовал себя.., неловко? — участливо спросил Джек.

— Ничуть не бывало! — Артур на секунду замолчал, а потом вдруг спросил: — А у тебя как было? Джек рассмеялся.

— Ну, я в этом деле уже тертый калач! Начал в пятнадцать лет с моряком из Лексингтона. Ты не представляешь, сколько шума было, когда мать однажды выследила нас и поймала в стоге сена прямо «на месте преступления»! Хотя ее в это время не должно было быть дома. Ох, и отколотила же она меня тогда! Слава Богу еще, что отец не дожил до того дня — иначе не сносить бы мне головы. Ну, зато мать постаралась за двоих. А потом начала меня изводить бесконечными расспросами, что да как, да почему… Ну, я и брякнул, что, мол, если бы она была хорошеньким мальчиком и жила с такой мамашей-занудой, когда рядом больше никого, — то сама бы кинулась на шею первому встречному мужику… Однако ей этот довод почему-то показался неубедительным, и она продолжала выколачивать из меня дурь до тех пор, пока мне все это не осточертело, и я сбежал от нее куда глаза глядят. Просто сел в первый попавшийся автобус на восток и… Автобус, как оказалось, шел в Филадельфию, а оттуда — прямиком в Нью-Йорк. И с тех пор я своей мамочки больше не видел. Говорят, она совсем спятила, узнав, что сын у нее — педик, и это скорее всего уже неизлечимо. Хотя я лично не проверял — мне теперь на нее глубоко наплевать. Да и какая она мать, если не смогла как следует разобраться в чувствах собственного сына!

Артур молча переваривал все, о чем рассказывал ему новый приятель.

— А ты пробовал когда-нибудь с женщиной? — наконец спросил он.

Джек отрицательно покачал головой. Потом они разговаривали о всяких пустяках, снова пили, и вдруг, взглянув на часы, Джек схватил Артура за руку.

— А ты сегодня вернешься к своей подруге? — печально спросил он.

— Надеюсь, что нет, — ответил тот и улыбнулся.

— Послушай, я живу тут неподалеку, в двух кварталах. Давай возьмем еще бутылочку и двинем ко мне! Там тихо. Разожжем камин, продолжим нашу беседу… Есть хорошая музыка. Ну как, согласен?

— Звучит заманчиво, — не устоял Артур. Они дружно поднялись с кресел и стали пробираться к выходу. Пока швейцар подавал им пальто, подошел низенький плотный мужчина в дорогом костюме, обхватил Джека за плечи и по-дружески притянул к себе.

— Это Чарли Келлерман, — представил Джек незнакомца. — А это мой приятель Артур Селигсон, — сказал он мужчине.

Келлерман с такой же теплотой обнял и Артура, а потом снова посмотрел на Джека:

— Так вы уже уходите?

— Да. Я буду завтра в двенадцать. И сегодня еще поработаю, но только не за стойкой. — Он многозначительно подмигнул Артуру, а потом схватил Келлермана за лацкан и заговорил громким шепотом, чтобы было слышно и Артуру: — Я очень рассчитываю на крупный куш. Этот красавец недавно сказочно разбогател!

Келлерман рассмеялся и обхватил Артура за талию.

— Неужели вы пойдете к такому заморышу? Артур молча улыбнулся.

Келлерман глубоко затянулся сигаретой и задумчиво Произнес:

— Ну что ж! Со своей стороны я могу дать ему только самые лучшие рекомендации. Но будьте осторожны: я чрезвычайно ревнив-!

Все трое громко расхохотались. Наконец им подали пальто. Келлерман на прощание еще раз обнял Джека, сжал Артуру руку чуть выше локтя и весьма развязно послал обоим воздушный поцелуй.

— Не делайте никаких глупостей! — предупредил он и погрозил им пальцем. Джек улыбнулся.

— Это самый большой сукин сын из всех, кого мне приводилось встречать, — «пожаловался» он Артуру.

Келлерман ухмыльнулся, пустил в лицо Джеку колечко сигаретного дыма и растворился в толпе.

Джек посмотрел ему вслед и взял Артура под руку.

— Ну как, ты готов?

— Вполне.

Они нежно посмотрели друг другу в глаза, улыбнулись И вышли из клуба. Ноябрь 1978 года

Колеса беспомощно буксовали в жидкой дорожной грязи. Энни Томпсон, съежившись на переднем сиденье, смотрела в боковое стекло, стараясь разглядеть хотя бы обочину дороги. Но, кроме своего тусклого отражения, она не видела почти ничего, и от этого создавшееся положение казалось девушке еще более ужасным. Сама она тоже выглядела не лучшим образом: глаза покраснели, в лице — ни кровинки.

Бобби Джо Мейсон крепко вцепился в руль «вольно» и еще раз нажал педаль газа, тут же схватив Энни за руку, чтобы она не стукнулась лбом о ветровое стекло.

— По такой круче забраться туда будет чертовски трудно, — сказал он, пытаясь как-то отвлечь Энни разговором.

Он посмотрел на дорогу, ведущую к вершине горы Адирондак, и повторил сквозь стиснутые зубы:

— Чертовски трудно!

— Да, мы ведь всегда выбираем подходящее время и место для отдыха, правда? — пробормотала Энни, удрученно качая головой и прислушиваясь к шуму дождя, барабанящего по крыше автомобиля.

— Ну что за черт! — ворчал Бобби с нарастающим раздражением.

Колеса машины продолжали крутиться на месте, разбрызгивая по сторонам липкую грязь.

Ливень начался час назад. Он пришел из Канады и застал их врасплох, хотя, судя по сводкам, всю неделю до самого Дня благодарения должна была стоять тихая сухая погода.

Вдруг Энни невольно дернулась на сиденье, ударившись коленями о приборную панель — ее напугала ветка, внезапно хлестнувшая по забрызганному лобовому стеклу, через которое почти ничего уже не было видно. Бобби мрачно усмехнулся и полез на заднее сиденье за кожаной курткой.

— Садись-ка лучше за руль, — сказал он своей спутнице, — а я попробую толкнуть сзади. Когда я крикну «газ!» — выжимай педаль до упора и держи ее так.

— И ты думаешь, это поможет? — безнадежно хмыкнула девушка.

— Должно сработать. В противном случае нам придется спускаться задним ходом до самого шоссе. На лице Энни смешались досада и отчаяние.

— Отлично. Только этого не хватало!

Бобби открыл дверь, выскочил из машины, подбежал к багажнику и, зябко обхватив себя руками за плечи, тряхнул головой, чтобы сбить с лица струйки холодной дождевой воды. Небо над ними стало совсем черным. Дорога впереди таяла в густом тумане, который медленно полз вниз по склону через заросли колючих кустов. Бобби потер ладони и заметил, что руки уже успели побелеть от сильного холода.

— Газ! — громко выкрикнул он.

Энни нажала педаль акселератора. Брызги грязи тут же ударили Бобби в лицо. Из-под колес машины вырвался пар, и она судорожно заездила из стороны в сторону, все глубже зарываясь в раскисшую колею.

— Продолжай! — не унывал Бобби, раскачивая автомобиль снова и снова, пока, наконец, он не выехал на ровное место.

Мотор все еще бешено ревел. Бобби подбежал к передней дверце и прыгнул за руль, едва успев крикнуть Энни:

«Подвинься!» — Надо быстрее убираться отсюда, — нервно пробормотал он, стуча зубами от холода и едва переводя дыхание.

Энни вынула платок, наклонилась к нему и стала вытирать брызги грязи с его лица.

— Но все-таки мы победили! — торжествующе улыбнулась она.

Бобби, облегченно вздохнув, направил машину вверх по склону, преодолел перевал и свернул на извилистую дорожку, ведущую в самую чащу старого леса. Но вскоре деревья расступились, и дорога вывела их на небольшую стоянку перед двухэтажным домиком из сосновых бревен. Стоянку и домик амфитеатром окружал густой лес.

— Надо же! Все в точности, как в прошлый раз! — обрадовалась Энни, и лицо ее сразу же засветилось от счастья.

Бобби наклонился и нежно поцеловал ее в щеку.

— Правильно. А я что тебе говорил? Девушка обняла его, прижавшись лицом к мокрому свитеру.

— Ну все, хватит, — улыбнулся Бобби, легонько отстраняя ее от себя. Потом потер руки, стараясь сбросить с ладоней присохшую грязь, и застегнул куртку.

— Я возьму рюкзаки, а ты хватай сумки с продуктами, — распорядился он.

— Хорошо, — послушно отозвалась Энни. Они вытащили из машины рюкзаки и разноцветные пакеты с провизией и направились по дорожке к крыльцу. Здесь Бобби достал из кармана целую связку ключей и, найдя нужный, открыл скрипучую дверь. Втащив вещи в дом, они зажгли в холле свет, потом заперлись на замок и сбросили промокшую верхнюю одежду на диван, стоявший в самом центре комнаты перед старинным камином, сложенным из грубых серых камней.

Внутри домик тоже оказался точно таким же, каким он запомнился им с прошлого года. Тяжелые балки под потолком, умело и со вкусом расставленная мебель. Кухня — направо, а налево — лестница, ведущая на второй этаж к спальням.

— Я пока разберу продукты, — сказала Энни и с видом заправской хозяйки принялась распаковывать сумки.

Бобби согласно кивнул и направился к дровяному сараю. Энни зашла в кухню и стала методично обследовать шкафы и имевшееся там оборудование. Большинство полок пустовало. Она отыскала лишь банки с солью, сахаром и несколько маленьких коробочек с разными специями. Большая плита была исправна и чисто вымыта. Правда, из холодильника шел неприятный запах оттого, что он долго бездействовал. Энни решила проветрить его и, оставив дверцу открытой, принялась пока разбирать пакеты с продуктами.

— Слушай, а в сарае почему-то дров нет, — растерянно крикнул Бобби, но из-за сильного ветра его голос был едва слышен.

Энни повернула голову.

— Да ты все забыл! — прокричала она в ответ. — Помнишь, агент ведь нам говорил, что дрова лежат внизу, в подвале, в большом ящике.

— Пойду проверю, — отозвался Бобби.

Энни прислушалась. Вот скрипнула дверь подвала, потом шаги стали удаляться по лестнице вниз, затем послышалось какое-то шуршанье и снова шаги — на этот раз приближающиеся. И вдруг — полная тишина.

— Эй! — раздался неожиданный окрик сзади. Энни вздрогнула и обернулась. Бобби улыбался. В руках у него была целая охапка дров. — Ящик набит ими доверху, — с довольным видом сообщил он.

— Вот и хорошо, — оживилась девушка. — Тогда растопи камин и сними побыстрее этот мокрый свитер, а то заработаешь воспаление легких.

Бобби вышел из кухни, а она принялась хлопать себя ладонями по плечам и бедрам, пытаясь быстрее согреться. Все ее тело ныло от нестерпимого холода, сырости и пронизывающего сквозняка, И тем не менее Энни была невероятно счастлива. Ведь они сейчас совершенно одни в этом домике, как и тогда, год назад, спустя две недели после их знакомства во время осеннего семестра в колледже. Тогда все казалось ей таким необычным и удивительным! Ведь она, в сущности, впервые жила вдвоем с мужчиной, вдали от родного дома, и знакомы они были всего-то… Но теперь.., теперь уже все привычно. Теперь они живут вместе, вместе радуются и горюют, и за этот год до того близко успели узнать друг друга, как не всякой супружеской паре удается ко дню «золотой» свадьбы:

Энни подошла к открытой двери в гостиную и стала наблюдать, как Бобби возится у Камина со скомканными газетами и дровами, а потом незаметно подошла к нему сзади и опустилась на колени, обхватив за шею руками.

— Ну, как идут дела? — шепнула она ему в самое ухо.

— Уже почти все готово, — так же тихо ответил Бобби. Он уложил в камин последнее полено, чиркнул спичкой и поднес ее к смятой газете.

Энни перегнулась через его плечо, схватила лежавшие на полу мехи для раздувки огня и подала их Бобби, не забыв при этом нежно поцеловать его в ухо.

Он коснулся ее руки.

— Я люблю тебя, — тихо произнес юноша. Отсыревшая бумага нехотя занялась, Бобби раздувал пламя до тех пор, пока нижние поленья не разгорелись как следует. Энни еще сильнее прижалась к его плечу.

— А давай займемся любовью прямо сейчас, — вдруг предложила она.

Бобби виновато улыбнулся.

— Но здесь, по-моему, даже холоднее, чем на Северном полюсе…

— Ну и что? Зато мы сразу согреемся. Ведь мы займемся этим прямо здесь — перед камином. — Энни лукаво улыбнулась.

— А если кому-нибудь вздумается заглянуть в окно?

— Кому?

— Ну, я не знаю…

— Ну, уж если кто-то и рискнет отправиться сюда в такую погоду, то он, безусловно, заслужит этим развлечение, которое мы сможем ему предложить.

Они засмеялись. Бобби толкнул Энни на ковер и нежно поцеловал. Резкий сквозняк у пола заставил его поежиться. Он внимательно осмотрел окна, желая еще раз убедиться, что за ними и в самом деле никто не подсматривает, а потом повернул девушку спиной к огню.

Энни медленно расстегнула его рубашку, при этом несколько раз коснувшись языком груди Бобби, потом сняла с него брюки, встала и разделась сама. Она делала это неторопливо и грациозно, вызывая в нем неумолимо нарастающее желание, и ее нежная гладкая кожа соблазнительно переливалась в розоватых отблесках пляшущего огня. Потом она медленно опустилась на ковер рядом с Бобби и прижалась к нему своими маленькими, но упругими грудями.

— Ты можешь мне кое-что пообещать, если я тебя попрошу? — неожиданно спросила она, пристально глядя на него своими огромными зелеными глазами, которые сверкали сейчас, словно изумруды при луне.

— Что же именно? — прошептал он и поцеловал ее в глаз.

— Что ты никогда не бросишь меня. И не дашь мне уйти. И не перестанешь меня любить…

Бобби улыбнулся. . — Ну конечно! Я обещаю.

Она положила голову ему на плечо. Монотонный стук дождя по крыше и подоконникам немного успокоил ее. И нежное тепло его большого мягкого тела тоже действовало на нее умиротворяюще. Энни даже подумала, что если бы дождь лил вот так целую вечность, то это было бы для них обоих большой удачей. Ведь тогда они смогли бы лежать так сколько угодно, отрезанные от всей мирской суеты. Ей на самом деле хотелось остаться здесь навсегда и никуда больше не уезжать, чтобы все было именно так, как сейчас. Она почувствовала его руку у себя между ног. Бобби нежно поглаживал ее. Она хотела этого, очень хотела. Но она уже так устала! Шум дождя, казалось, начал уходить вдруг куда-то вдаль, затихать, словно грохот барабанов отступающей армии.

И через несколько мгновений Энни уже спала.

Когда она открыла глаза, в камине догорали последние угольки, превращаясь в невесомую белую золу. Девушка зевнула и потянулась. В комнате заметно похолодало и, если не считать шума дождя, стало как-то неестественно тихо. Она протянула руку, чтобы нащупать в темноте Бобби, но пальцы ткнулись лишь в ворсистую поверхность ковра, на котором они заснули. Тогда Энни приподнялась и оглядела комнату. Света нигде не было, и сейчас она находилась здесь совершенно одна. Дрожа от холода, девушка встала и надела юбку и блузу. Застегнув пуговицы на рукавах, Энни пошевелила кочергой остатки углей в камине, но они почти уже не давали тепла. Она проспала, должно быть, не меньше пяти часов. А поскольку они, как помнила Энни, легли где-то в десять, значит, сейчас уже примерно часа три ночи. Кромешная тьма за окнами подтверждала ее предположение.

Энни начала злиться. Выходит, этот негодяй отправился наверх, чтобы поудобней устроиться там в кровати, а ее оставил лежать здесь совсем одну — в холоде, на сквозняке, совершенно голую на полу гостиной!

Девушка встала и щелкнула выключателем настольной лампы. Однако лампа не загорелась. Тогда она попробовала включить верхний свет, но тоже безрезультатно. Может быть, перегорели пробки?

В темноте Энни медленно двинулась к лестнице и, нащупав поручень, стала осторожно подниматься по ней на второй этаж. Деревянные ступеньки отчаянно скрипели под ее ногами. Добравшись до верхней площадки, она щелкнула выключателем в коридоре. Но и там света не было. Тогда она на ощупь отыскала дверь большой спальни и толкнула ее. Никого. И вторая спальня, которая была чуть поменьше, тоже пустовала. Равно как и обе ванных комнаты.

Произошло что-то страшное. Какое-то несчастье. Она интуитивно почувствовала это. Желудок словно стянуло тугим узлом. На теле выступил холодный пот.

Девушка сбежала по лестнице вниз и, кинувшись ко входной двери, схватилась рукой за крючок, на котором Бобби оставил ключи от домика и машины. Крючок был пуст.

— Бобби! — крикнула она, уже чуть не плача.

Ответа не последовало. Только дождь противно барабанил по крыше и окнам. И еще почти осязаемым стало чувство нарастающего ужаса.

Энни распахнула входную дверь, и в лицо ей сразу ударил тугой порыв холодного ветра. Но она все же вышла на крыльцо и с опаской огляделась по сторонам. Туман уже затянул всю поляну и почти растворил силуэт темнеющей на стоянке машины. Но другого выбора не было: девушка шагнула прямо в грязь, медленно добрела до автомобиля и открыла дверцу водителя. Ключей в замке не оказалось. Но что самое страшное — нигде не было видно Бобби! Тогда Энни открыла «бардачок», достала оттуда ручной фонарик, зажгла его и навела тусклый луч на капот мотора, тут же у нее перехватило дыхание. Капот был приоткрыт, и из-под него на крыло свисали оборванные провода зажигания.

Ужаснувшись при мысли о том, что нигде поблизости нет телефона, а отправиться вниз пешком при такой буре она физически неспособна, Энни бросилась назад в дом, захлопнула и заперла за собой дверь и стала обшаривать лучом фонаря всю гостиную. Потом еще раз обследовала самые дальние ее углы, надеясь обнаружить хоть какие-то признаки жизни. Но, кроме ее собственной тени, все в комнате оставалось неподвижным. В доме стоял уже нестерпимый холод, а она успела насквозь промокнуть, пока бегала за фонарем. Теперь надо было как можно скорее снова развести в камине огонь.

Энни подбежала к двери в подвал, распахнула ее и бросила опасливый взгляд на шаткую лесенку, ведущую вниз. Потом начала осторожно спускаться, предварительно освещая каждую следующую ступеньку. Здесь она еще раз позвала Бобби, но, как и предполагала, никто не ответил на ее зов. Подвал служил самым настоящим складом. У дальней стены были кучей свалены сломанные диваны и садовые скамейки. По углам возвышались штабели картонных коробок, в которых хранилась старая кухонная утварь и всевозможная мелкая рухлядь. Огромный ящик для дров стоял под лестницей у самой стены.

Положив фонарь на пол, Энни ухватилась за металлическую скобу на крышке ящика, но та не поддавалась. Тогда девушка нашла какую-то железяку и, используя ее в качестве рычага, поддела тяжелую крышку, налегая на инструмент со всей силой, на которую только была способна. Наконец петли скрипнули, и крышка отвалилась к стене. Энни сунула руку внутрь, надеясь сразу же нащупать дрова, но ящик, казалось, был совсем пуст. А ведь Бобби говорил, что он забит дровами до самого верха!

Девушка подняла фонарик и, недоумевая, направила луч внутрь ящика. Там лежал Бобби. Он неестественно скрючился в самом углу, причем один его глаз был открыт, горло перерезано, а все тело жестоко изрублено.

Холодный спертый воздух подвала прорезал нечеловеческий вопль. Энни, содрогаясь от крика и ничего не видя перед собой, бросилась по лестнице вверх, судорожно хватаясь за перила и стены, и луч фонаря, как безумный, запрыгал по бревенчатым стенам домика. На верхней ступеньке она споткнулась, выронила спасительный фонарик, налетела на ручку кресла и беспомощно распласталась на полу. Кое-как поднявшись на ноги, Энни подбежала ко входной двери и распахнула ее настежь.

И тут же застыла на пороге как вкопанная, испугавшись до такой степени, что крик, готовый вырваться из ее груди, так и не прозвучал, а вместо этого воздух наполнил болезненный хрип, напоминающий последний вздох смертельно раненного животного.

На крыльце стоял мужчина, и рукава его рубашки были до самых локтей пропитаны кровью. Он был старый, худой и довольно невысокого роста. Его запавшие черные глаза источали не оставляющий надежд холод, а длинные грязные волосы в беспорядке спадали на плечи и лицо, покрытое многодневной густой щетиной.

Мужчина смело шагнул внутрь дома и разразился жутким каркающим хохотом.

Энни запричитала и в ужасе отступила назад.

— Заткнись! — рявкнул он, зверски оскалившись. Энни тут же схватила настольную лампу я без колебаний швырнула ее в пришельца. Когда шнур лампы стегнул его по лицу, глаза старика налились кровью от ярости.

Отпрыгнув назад, Энни бросилась по лестнице на второй этаж, но снова споткнулась и упала лицом на ступеньки. Еще лежа, она взглянула наверх и увидела там, двух подростков, неторопливо приближающихся к ней с верхней площадки. Они тоже дико скалились в беззвучном злорадном смехе. Каждый держал в руке по огромному ножу.

— Господи! — в отчаянии закричала Энни. — Помоги мне!

Парни подходили все ближе. Энни попятилась, оступилась и скатилась с лестницы на пол гостиной. Она была уже на грани беспамятства.

Но тут старик резко вздернул ее за волосы, а парни сразу же сорвали с нее юбку и блузку. Энни успела ударить одного из них в пах ногой, но в этот момент старик схватил ее за правую грудь и приставил нож к горлу. А потом несколько раз с силой стукнул кулаком в лицо.

— Проси пощады! — потребовал он.

— Пожалуйста, — взмолилась Энни. — Насилуйте меня, делайте, что хотите, только не убивайте!

И тут все трое разразились диким, безумным, леденящим кровь хохотом. Девушка замолчала, переводя полный ужаса взгляд с одного убийцы на другого. А потом неожиданно присела и из-под ног старика кинулась к закрытой входной двери. Но дверь оказалась предусмотрительно запертой. На мгновение Энни обернулась и увидела, что все трое медленно подходят к ней с разных сторон. И тогда, не раздумывая, она отскочила к окну и прямо через стекло бросилась на улицу, тяжело упав лицом вниз на мокрую землю. Вся ее кожа была в глубоких порезах, а некоторые осколки стекла так и застряли в теле угрожающими блестящими занозами. Но она уже не замечала этого. Девушка тут же вскочила на ноги и понеслась через поляну к опушке леса, с трудом продираясь сквозь молодую поросль. За спиной она слышала голоса трех мужчин, угрожающих ей самой лютой расправой.

Энни бежала к главной дороге, на которой они застряли вчера. Голоса преследователей звучали все ближе. Она чувствовала, что начинает слабеть от потери крови и почти ничего уже не видит перед собой… Ничего, кроме мягкого света впереди, который возник совершенно неожиданно, как только она взобралась на невысокую каменную стену, внезапно вставшую на ее пути, а потом спрыгнула с нее с другой стороны. С каждой секундой свет становился все ярче и, казалось, исходил откуда-то из-за деревьев по ту сторону дороги. Хотя, насколько она помнила, ничего подобного они с Бобби не проезжали.

Шаги преследователей вывели ее из временного оцепенения. Энни мельком глянула через плечо. Трое мужчин уже стояли на каменной стене и смотрели вниз, не обращая никакого внимания на проливной дождь. И Энни снова побежала вперед, отчаянно продираясь сквозь густые ветви деревьев. Она бежала к этому яркому свету. Хотя, может быть, он был просто обманом зрения или игрой ее воображения… Может, там и нет никакого света, а есть лишь дьявольский трюк природы, мираж, вызванный ее отчаянием?.. Но если это действительно только сон, думала она, с трудом пробиваясь вперед, то кошмар обязательно должен кончиться. Как только она откроет глаза. И окажется, что Бобби лежит рядом с ней и давно уже спит. И огонь в камине горит по-прежнему ярко. А в комнате тепло и спокойно. Только бы все это оказалось страшным сном!.. Энни застонала, услышав, как старик окликнул ее по имени. Откуда он мог знать, как ее зовут?

Девушка спустилась в небольшую лощину и снова бросила взгляд в сторону странного мелочно-белого зарева. Да, теперь она видела его совершенно ясно. Это не был обман зрения или галлюцинация. И до источника света оставалось уже не больше ста футов. Она удвоила свои усилия, сознавая при этом, что преследователи нарочно идут за ней не спеша, словно наслаждаясь ее отчаянием. И тут, откинув в сторону сразу несколько тяжелых ветвей, Энни очутилась на небольшой лужайке. Прямо перед собой она увидела сутулую женскую фигуру в одежде монахини. Это от нее исходило то удивительное сияние, которое так манило девушку. Распухшие глаза старухи были затянуты пеленой катаракты, а кожа пожелтела и сморщилась, как глина на солнце. Тонкие синюшные губы ее беззубого рта были плотно сжаты, а неподвижное восковое лицо обрамляли высохшие седые волосы. Женщина медленно и тяжело дышала, сжимая в руках золотое распятие.

Энни приблизилась к монахине и упала к ее ногам. Следом за ней на лужайку выбежали трое мужчин, но тут же остановились. Увидев монахиню, подростки немедленно отступили и скрылись в тени деревьев. Однако старик остался. Правда, он выронил нож и, подойдя чуть поближе, начал сильно трястись.

— Ты, Божья п…а! — в бессильной ярости заорал он. Энни съежилась. Его голос, словно кнут, хлестал ее по ушам. Она затравленно взглянула на старика, потом — с мольбой и надеждой — на монахиню.

Старик тянул к монахине свой скрюченный указательный палец.

— Я проклинаю тебя, сестра Тереза! — скрипучим голосом выкрикивал он.

— И я еще припомню тебе этот день!.. Так и знай: твоя служба скоро закончится. — Он сделал еще шаг вперед. — И тогда мои слуги переступят эти границы. Я, Чарльз Чейзен, говорю тебе, что этот миг уже близок!

Энни прижалась головой к ногам монахини, и вдруг земля рядом разверзлась и задрожала, а глаза девушки заломило от ослепительно яркого света. Все ее тело нестерпимо ныло, в ушах стоял звон и голова раскалывалась. И тут все завертелось у нее перед глазами. Энни пронзительно закричала и закрыла лицо руками.

Но вдруг настала полная тишина. Девушка медленно подняла голову. Капли дождя падали ей на лицо. Монахиня исчезла. Исчез и старик, назвавшийся Чарльзом Чеивеном. У ее ног лежал только его нож.

Она подняла его и направилась к краю лужайки, бессмысленно глядя перед собой, но не видя вокруг ничего.

Слеза покатилась по ее щеке. Энни почувствовала, что замерзла, как статуя в парке.

Март 1979 года

Стрелки часов на Банко ди Рома приближались к полуночи, когда большой черный «мерседес» выехал из темного переулка на залитую светом Виа дель Тритоне, свернул налево и покатил к Ватикану, пристроившись в среднем ряду за полицейским автобусом.

На заднем сиденье «мерседеса» темнела фигура одинокого пассажира — пожилого монсеньера Гульельмо Франкино. Он задумчиво смотрел на дома, мимо которых проплывала машина. У него было строгое, но не лишенное выразительности лицо. Свои руки, покрытые частыми завитками седых волос, он держал на коленях, крепко сжимая ими две толстых картонных папки. Это был крупный румяный человек атлетического телосложения с резкими чертами лица, характерными для северных провинций Италии. Но на лице этом лежала и холодная печать отрешенной замкнутости — результат долгих лет, проведенных в одиночестве, пока он изучал священную историю и богословие под руководством кардинала Луиджи Реджани, возглавлявшего Управление Делами Ватикана и Духовную академию.

Машина проехала мимо церкви Тринита-ден-Монти, затем через площадь Пьяцца-дель-Пополо, пересекла Тибр, въехала на площадь святого Петра и, наконец, остановилась перед папской резиденцией. Через несколько минут к «мерседесу» подрулила вторая машина. Франкино сидел в автомобиле, не шевелясь, взор его был устремлен вперед. Дверца второй машины открылась. Послышались приглушенные шаги. И вот за стеклом показался сам кардинал Реджани. Он приветливо улыбался.

Франкино вышел из «мерседеса», и они сердечно обнялись.

— Я боялся, что вы не получите моего послания, — начал Реджани, направляясь к зданию.

— Я получил его сразу же, как только вернулся с озера Комо, — ответил Франкино, не переставая улыбаться.

Реджани откашлялся и положил себе в рот маленькую капсулу какого-то лекарства.

— Документы у вас с собой? — осведомился он.

— Да. — Франкино показал ему папки, которые так и держал в руках.

— А как чувствует себя сестра Анжелина? — продолжал расспрашивать кардинал.

— Я постараюсь навестить ее завтра же, — отвечал его спутник.

Наконец они дошли до массивной двери в самом конце длинного коридора, Реджани нажал кнопку звонка. Через несколько секунд дверь отворилась, и секретарь Папы пригласил их в приемную.

Папа, невзрачный мужчина невысокого роста с правильными римскими чертами лица, сидел за старинным письменным столом неаполитанской работы. Когда секретарь закрыл дверь кабинета, Папа сразу же встал. Франкино и Реджани поприветствовали его, на мгновение преклонив колени, и отступили немного назад, дожидаясь, пока тот усядется в свое массивное кресло.

— Я буду молиться за вас, сын мой, — произнес Папа, пристально глядя на монсеньера Франкино.

— Ваше святейшество… — почтительно ответил Франкино и вежливо поклонился, всем своим видом демонстрируя уважение.

Наступила тишина. Погруженный в свои мысли, Папа подозвал жестом Франкино и указал рукой на его папки.

Франкино подал ему первую.

— Здесь сведения о сестре Терезе — Элисон. Паркер, — пояснил он почти шепотом.

Папа быстро просмотрел материалы и вернул папку.

— А здесь информация о преемнике, — сказал Франкино, передавая ему вторую папку.

Эти бумаги Папа читал уже более внимательно и, наконец, выразил свое удовлетворение, коротко кивнув. Затем положил папку на стол и в ожидании откинулся на спинку кресла.

Секретарь открыл шкаф в углу кабинета и достал ив него тяжелый фолиант в кожаном переплете, украшенном старинной флорентийской гравюрой. Он не спеша раскрыл книгу, положил ее на стол рядом с папкой и степенно вышел из комнаты, плотно закрыв за собой дверь. Папа надел пенсне и начал читать.

Франкино собрался с силами и приготовился к мучительному неподвижному стоянию в течение нескольких часов. Ему уже доводилось проходить через подобное испытание, когда он сам читал вслух эту книгу во время бдения у гроба своего предшественника монсеньера Вилкинса. Тогда его интуиция выделяла в тексте некоторые места, заставлявшие Франкино с содроганием думать о предстоящей неминуемой схватке с самим Чарльзом Чейзеном. Теперь же, оставаясь неподвижным, он постепенно впал в глубокое оцепенение, из которого, однако, его быстро вывели произнесенные Папой слова из послания архангела Уриила к архангелу Гавриилу:

«О Гавриил, внемли Господней воле:

Судьбою предначертано тебе Блаженный край сей неустанно охранять От Зла вторженья или приближенья».

«Но горькой вестью полнится мой слух, И вижу я, что дух из чуждых Небу — Один из тех, кто проклят и низвергнут, — Готов подняться вновь из преисподней; Твоя забота — отыскать его…»

В воображении Франкино заплясали образы, запечатленные на древних гравюрах. И он будто услышал голос самого Гавриила, приказывающего серафимам лететь в Эдем, где они должны найти Сатану, шепчущего на ухо Еве свои гнусные советы. Он даже представил себе плотский образ Сатаны, который, будучи однажды изгнанным, вернулся как туман в ночи, чтобы заставить человека совершить последнее грехопадение.

Папа подробно остановился на грехопадении человека, затем напомнил, как Бог послал своего сына, чтобы тот смертью искупил людские грехи, а потом мог судить за них. И после этого вернулся к чтению книги. Голос его был сухим и резким, а на лице лежала тень крайнего утомления.

Украдкой взглянув в маленькое окно кабинета, Франкино увидел за ним первые признаки зарождающегося утра. А Папа продолжал читать о водворении Сатаны назад, в ад, где тот призвал своих сторонников следовать за ним в новый мир:

«И я, сюда вернувшись, заявляю, Что вас с успехом поведу вперед из этой грязной ямы, ямы ада; Из проклятого дома, где лишь горе; Из той темницы, что нам дал тиран…»

Франкино вспомнил, как пятнадцать лет назад Зверь уже пытался вырваться из геенны, и почувствовал, что все его тело покрывается холодным потом. Он покосился на кардинала. Глаза Реджани были закрыты, а лицо безмятежно. Казалось, для него слова Папы звучат сладкой музыкой. Конечно, Реджани никогда не приходилось сталкиваться лицом к лицу с Чарльзом Чейзеном. А вот ему, Франкино, к сожалению, довелось!..

К полудню Папа закончил чтение основной части текста. Франкино и Реджани простояли перед ним двенадцать часов. Наконец Папа поднял книгу со стола и зачитал им обращение Всевышнего к своим чадам. Суть его сводилась к тому, что, поскольку человек согрешил в раю, на него возлагается задача впредь самостоятельно защищать сотворенный мир от происков Сатаны. Такую же задачу поставил в свое время архангел Уриил перед архангелом Гавриилом. Но из людей подобные стражи будут выбираться не произвольно, а за совершенный конкретный смертный грех — за попытку самоубийства. Таким образом, эти избранники будут не только охранять Царство Господа, но и нести тем самым искупительное наказание за свои личные грехи, а в целом их божественная миссия будет служить искуплению первородного греха всего человечества.

«Не должен больше человек жить в раю, — говорил Господь, обращаясь к ангелам. — Удалите же их оттуда, дети мои, и знайте, что Сатана, поклявшийся вернуться обратно, должен отныне стать их заботой. И сама жизнь, зачатая во грехе, должна быть положена во искупление их первородной вины. Впредь им надлежит самим, не смыкая глаз, денно и нощно следить за тем, чтобы Лукавый не поднял голову, а врата его узилища были надежно закрыты. И только так они заслужат мое прощение, очистив свои души тяжким трудом вечных стражников у врат адской бездны».

Папа положил книгу на стол и молча указал г входную дверь. Франкино открыл дверь. Вошел секретарь и убрал книгу в шкаф.

Франкино и Реджани поцеловали перстень на руке Папы и, не говоря ни слова, вышли из кабинета. Их шаги гулко отдавались под высокими сводами коридора.

Машина монсеньера Франкино съехала с автострады и направилась по неосвещенной двухрядной дороге к лесистым подножиям Апеннинских гор.

Сидя позади шофера, Франкино неустанно молился про себя. Его глаза были закрыты, голова откинута назад. Он не замечал пейзажа, мелькавшего за окнами автомобиля, — ни живописных ферм, ни разбросанных по холмам домиков, мимо которых петляла извилистая дорога. Было почти одиннадцать вечера. Они находились в пути уже два часа, выехав из Рима, еще когда последние отблески заката тревожными сполохами догорали в вечернем небе.

— Синьор, — вдруг произнес водитель, впервые нарушив двухчасовое молчание. Он притормозил и кивнул на дорожный указатель справа. На нем значилось: «Понте-Норте».

Франкино устало оглядел развилку и указал рукой вправо. Шофер послушно свернул И повел машину по крутому горному серпантину.

— Дорога впереди очень узкая, — предупредил священник. — Будьте, пожалуйста, осторожны.

Водитель повернул руль, чтобы отъехать немного дальше от края обрыва.

Одобрительно кивнув, Франкино наклонился к шкафчику между передними сиденьями, достал оттуда папки с документами и быстро просмотрел их содержание. И вдруг резко наклонился вперед, схватившись руками за грудь. Острая боль отдалась в спине и левом боку. Горло словно сдавило тисками, дышать становилось все труднее. Насилу расстегнув клапан кармана, Франкино запустил туда руку, выхватил пузырек с нитроглицерином и бросил под язык две таблетки. Они сразу же растворились, и спустя минуту приступ начал стихать. Франкино глубоко вздохнул, убрал пузырек и отметил про себя время приступа — уже четвертого за эту неделю.

Прошедшая по телу волна боли и напряжения сильно ослабила его. Но, даст Бог, он одолеет и это.

— Синьор! — снова громко позвал водитель, указывая вперед.

Франкино все еще держался рукой за грудь. Потом надел очки, чтобы лучше разглядеть угрюмые очертания аббатства Монтересса, построенного над крошечным плато на вершине горы.

— Подъезжайте к восточному входу, — ответил он и застегнул рясу на все пуговицы.

— Да, синьор, — ответил водитель и направил машину на последний подъем перед воротами аббатства.

Франкино взял папки с документами, открыл дверцу лимузина и вышел. Посмотрев наверх, он заметил, что все окна аббатства темны, за исключением одного — на втором этаже.

— Я ненадолго, — предупредил он шофера. Миновав ворота аббатства, священник перешел двор и поднялся по лестнице на верхнюю галерею. Тут он увидел, что в темноте коридора на втором этаже его ожидает женщина.

— Сестра Анжелина! — воскликнул он и остановился.

— Монсеньер? — ответила женщина.

Франкино улыбнулся. Голос бесстрашной Анжелины не Утратил своей твердости за минувшие пятнадцать лет. Но неужели и вправду прошло уже столько времени с тех пор, как он уехал в Нью-Йорк?..

Франкино шатнул вперед, и она вышла ему навстречу в освещенную луной часть коридора. Тепло обняв женщину, он с улыбкой посмотрел в ее потускневшие серые глаза. Она выглядела гораздо старше своих лет. Морщинистая кожа, потрескавшиеся губы… Из-под головного убора выбивались пряди седых волос. Руки, цепко ухватившие его за одежду на груди, казались бесцветными и были сплошь покрыты желтоватыми склеротическими бляшками. Но с лица не исчезло выражение торжества, и Франкино мог только позавидовать ей. Эта стойкая женщина с честью прошла через все испытания и невзгоды. ч — Ты слышала, как подъехала машина? — спросил Франкино.

Старуха кивнула.

— Я увидела вас, еще когда вы свернули у Понте-Норте.

— Ты, как всегда, очень наблюдательна, сестра, — улыбнулся священник.

— И вы тоже, святой отец… Иначе бы вы не оказались сейчас здесь со мной.

Франкино нахмурился.

— Пойдемте, — тихо произнесла монахиня, беря его за руку. — Я приготовила чай в своей комнате. Там горит камин и очень уютно…

— Спасибо за гостеприимство.

Старуха провела Франкино в сумрачную келью и, налив две чашки чая, поставила их на незастеленный дощатый стол, расположенный в центре ее убогого жилища. Потом Анжелина подбросила дров в камин и, отметив, что Франкино неплохо выглядит, сама села рядом.

— Прошло уже так много времени!.. — произнесла она, отхлебывая чай из фаянсовой чашки.

— Да, очень много, — согласился священник. — Ты хорошо себя чувствовала?

— Спасибо, неплохо. Правда, меня иногда мучает подагра — случаются обострения… Но я все равно счастлива. Здесь я обрела покой. А ни к чему другому моя душа и не стремилась.

— Очень рад слышать это, сестра.

— А вы как, святой отец? Где вы были? И что вам принесли все эти годы?

— Большую часть времени я провел в Риме. И в Ватикане, конечно. — Тут его лицо помрачнело. — А в остальные годы мне пришлось прожить в Нью-Йорке.

— Как чувствует себя сестра Тереза? — поинтересовалась Анжелина.

Франкино вздрогнул и машинально бросил взгляд на папки.

— Достаточно хорошо.

— Да пощадит ее Господь! — вздохнула монахиня.

— И защитит… — неожиданно добавил отец Франкино. Анжелина пристально посмотрела на своего гостя.

— Вы ведь проделали немалый путь, чтобы приехать ко мне. И хотя между нами существует давняя дружеская привязанность, мне все же кажется, что такое посещение связано не только со старыми добрыми отношениями…

Франкино вздрогнул.

— Кардинал Реджани передает тебе свое благословение. Старуха кивнула.

— Что же он хочет от меня?

— Только твою преданность. Искреннюю любовь.., и помощь.

— А вы?

— И я прошу лишь о том же.

Она встала, подошла к окну и устремила взгляд в темноту ночи.

— Здесь очень спокойно. И мое место здесь. Священник озабоченно прикусил нижнюю губу.

— Страж уже отбыл положенное наказание. И Господь Бог коснулся ее своей рукой. Теперь ее служба скоро будет завершена…

Анжелина повернулась к нему.

— Чейзен не будет ждать. Он принесет смерть, — напомнила она.

— Но смерть всегда существовала и всегда будет существовать, — вздохнул Франкино.

— Да, я знаю… Но я приехала сюда, чтобы навсегда распрощаться с прошлым. И я считала — как мы и договорились, — что моим единственным вкладом в эту борьбу станет пребывание здесь…

Франкино не мог не согласиться и поэтому кивнул.

— Разумеется. И я никоим образом не смогу упрекнуть тебя, если ты откажешься. Что ж… Просить человека столкнуться с ним даже один раз — этого уже больше чем достаточно. Но ведь без тебя мы не сможем устроить суд над ним. И Элисон Паркер без твоей помощи никогда бы не смогла сохранить свою душу и стать благословенной сестрой Терезой… Но если ты вдруг откажешься, то вся цепь преемственности будет нарушена… Ты ведь всегда искала, как укрепить свою душу. И теперь ты можешь сделать это еще раз…

Анжелина закрыла лицо руками и стала молиться, а затем обратила взор к небу и прислонилась к стене.

— На этот раз.., я не смогу, — раздался ее взволнованный голос.

Франкино встал, взял свои папки с бумагами и подал ей.

— Ты должна! — с отчаяньем в голосе крикнул он и резко отвернулся, остановив взгляд на мерцающей над столом керосиновой лампе.

Женщина подождала немного, а затем стала медленно листать страницы. Франкино заметил, как сомнение в ее глазах сменяется выражением ужаса, и понял, что смысл этих документов дошел до нее и возымел такое действие, что теперь скорее всего он сможет рассчитывать на ее помощь.

Наконец Анжелина подошла к столу, положила на него папки и открыто посмотрела в глаза священнику.

— Можно мне отказаться? — тихо спросила она. Франкино в отчаянье сжал кулаки, вздохнул и ответил:

— Конечно.

— И что вы тогда обо мне подумаете?

— Может быть, мне покажется, что твоя вера и преданность Иисусу Христу несколько ослабели. И все же я смогу понять тебя и поэтому прощу.

— Ну, а если я окажу «да»? — Анжелина чуть склонила вбок голову.

— Я подумаю, что ты безумна. Но все равно благословлю тебя.

Франкино отпил еще чаю и стал терпеливо ждать. Прошло пять минут, потом десять. Время будто остановилось в этом томительном ожидании.

— Хорошо, я приду, — наконец твердо сказала она. Он сердечно сжал ее руку.

— Так что я теперь должна делать? — деловым тоном спросила монахиня, присаживаясь на кушетку.

— Тебе придется поехать в Нью-Йорк, остановиться в Управлении епархии и ждать там, пока я лично не прибуду туда же.

Она ласково улыбнулась.

— Как я могла забыть, что вы так прекрасно владеете даром убеждения, монсеньер!

— Нет, Анжелина, это не я смог тебя убедить. Ты сама убедила себя. Ведь я не открыл в твоем сердце ничего нового. Я лишь простой смертный, а не Господь Бог. — Верно.., вы простой смертный, — согласилась Анжелина. — Но зато какой сильный!

Он приблизился к ней и нежно взял ее за плечи, пристально взглянув прямо в глаза, а потом молча кивнул. Теперь он больше не сомневался, что они поступили правильно, еще раз прибегнув к ее услугам.

— Я должна вернуться в Рим вместе с вами? — спросила Анжелина.

— Нет, — ответил Франкино и попытался ободряюще улыбнуться. — Я вернусь один. А во вторник за тобой приедет машина.

Кивнув в знак согласия, сестра расправила складки на одежде и с тоскливой задумчивостью произнесла:

— Вот уже пятнадцать лет я не покидала этих мест. И думала прожить здесь до самой смерти, целиком посвятив себя служению Богу. Я надеялась, что в конце концов смогу заслужить Его прощение. Он отпустит мне все грехи… И все же я чувствовала, что в один прекрасный день вы появитесь и заберете меня отсюда. Я знала это даже в самые тихие ночи, когда горный воздух так безмятежно овевает аббатство, а поскрипывание лестниц и стропил будто сливается в колыбельную песню… Каждый раз я чувствовала, что это не может продлиться вечно. И знала, что мне придется покинуть этот райский уголок, куда я пришла ради спасения своей души. Это место, которое я так долго искала.

Франкино как бы ненароком взглянул на свои наручные часы.

— Прости, мне уже пора ехать. Не надо меня провожать.

— Но мне очень хочется Проводить вас. Он помог ей подняться и пошел следом по длинному коридору.

— Скажи, сестра, а ты пользуешься какими-нибудь другими комнатами в этом здании? — поинтересовался священник, когда они начали долгий спуск по центральной лестнице.

— Только одной — той, что рядом с моей. Ну и, разумеется, часовней. Но здесь очень много помещений, в которые я так ни разу и не заглядывала.

Они вышли за ворота аббатства и приблизились к автомобилю. Шофер стоял, прислонившись к калитке, и курил дешевую сигарету, распространяющую противный кислый запах. Услышав шаги, он открыл дверцу машины и сразу же сел за руль.

Франкино остановился, окинул прощальным взглядом аббатство, а потом снова посмотрел на сестру Анжелину.

— Увидимся в Риме, — через силу улыбнулся он.

— Если так будет угодно Господу Богу, — тихо ответила старая женщина.

Франкино опустился на сиденье и захлопнул дверцу.

— Поехали, — коротко сказал он водителю. Машина двинулась вперед по узкой дорожке. Франкино обернулся и еще долго смотрел на удаляющуюся фигуру бесстрашной монахини, пока ее очертания не поглотила ночная тьма.

— Ну и слава Богу, — устало подумал он и закрыл глаза.

Анжелина повернула назад в аббатство, моля Бога лишь о том, чтобы Он дал ей силы и указал верный путь. Все эти годы она надеялась, что ей не придется больше покидать это святое место и вспоминать о том, что случилось тогда в Нью-Йорке… Об Элисон Паркер… Но сейчас Я почему-то особенно ярко вспомнилось, как она впервые увидела эту девушку. В тот день Элисон вошла в контору по аренде жилья и обратилась к ней, ссылаясь на газетное объявление. Для Анжелины это оказалось весьма мучительным. Ведь ей пришлось выдавать себя за агента по недвижимости Джоап Логан. Анжелина вспомнила долгие часы слежки за Элисон и ,все прочее, что пришлось предпринять, лишь бы это юное создание не поддалось сатанисткой воле Чарльза Чейзена. И вот теперь все должно повториться снова. И участвовать в этой страшной цепи событий опять предстоит именно ей.

Анжелина обвела отсутствующим взглядом стены старого аббатства, покинутого всеми почти столетие назад, но ставшего ее последним приютом. Потом не спеша поднялась по лестнице на верхнюю галерею и там остановилась возле темного проема в стене. Внизу за каменным парапетом еще виднелись огни машины, уносившей в Рим монсеньера Франкино. И вот она снова одна, в покое и безопасности за этими древними священными стенами.

Она вошла в свою келью и села у окна, чтобы собраться с мыслями и окончательно обдумать свое решение.

Внезапно тишину разорвал пронзительный писк.

Женщина вздрогнула и обернулась. В комнате что-то двигалось. Похолодев от испуга, она схватила лампу и стала освещать ею погруженные в тень углы кельи, пытаясь определить, кто таится в этой уже пугающей темноте. И вдруг она вскрикнула и отскочила к дальней стене. Рядом со столом восседала огромная крыса. Таких Анжелине видеть еще не приходилось. Ее глаза светились яростью, как раскаленные угли.

Крыса поднялась и вышла в полосу света. Анжелина протянула руку к камину за увесистым медным чайником. Но крыса медленно приближалась, будто не замечала никакой угрозы со стороны женщины, хотя на самой середине комнаты она вдруг остановилась, словно в ожидании чего-то.

И тут послышался новый писк. А потом еще и еще. На подоконник вспрыгнула вторая крыса, за ней третья. А самая большая уже сидела в углу кровати. И вдруг как по команде все четыре твари двинулись на женщину, хищно лязгая челюстями.

Анжелина швырнула чайник в самую крупную, но промахнулась. Охваченная ужасом, она бросила лампу и кинулась к двери. Одна из крыс тут же вцепилась зубами ей в ногу и вырвала большой кусок мяса. Женщина вскрикнула, распахнула дверь и замерла на пороге.

В коридоре притаилось еще несколько крыс, а на площадке лестницы и выступах стен их было и того больше.

Снизу и сзади женщина слышала, как скребутся по каменному полу их маленькие острые коготки. А выглянув из окна коридора во двор, увидела, что к подножию лестницы приближается целая армия хвостатых чудовищ. Анжелина сжала руками голову — она не могла больше слышать пронзительного писка этой дьявольской нечисти.

— Боже милостивый! — закричала она, чувствуя, как набухают вены у нее на висках.

Крысы стали прыгать на нее одна за другой. В отчаянии Анжелина даже не пыталась отбиться от них, а медленно шла по коридору к лестнице, стремясь пробраться во двор к часовне. Минуту спустя она уже скользила рукой по перилам, чтобы второпях не споткнуться и не полететь кубарем вниз по крутым ступеням. Но когда в конце лестницы она обернулась, одна крыса изловчилась и прыгнула ей прямо в лицо, успев при этом впиться когтями в щеки. Женщина схватила зверька и, рванув прочь от лица, с рыданием упала на влажную землю. Тут же вторая крыса вонзила ей зубы в бедро.

Казалось, мохнатые твари заполнили все вокруг. Они были внизу, наверху. Они визжали, впивались и вгрызались в ее тело зубами и когтями.

С большим трудом Анжелине удалось встать на ноги, но вскоре она снова упала и теперь уже на коленях поползла к часовне, оставляя за собой страшный кровавый след. От заливающей глаза крови она почти ничего не видела, но все же, напрягая остатки зрения, сумела заметить дверь часовни футах в двенадцати впереди. Но перед ней стояли полчища крыс и неподвижно наблюдали за ее медленным движением к спасительной двери.

Возле самой часовни Анжелине удалось еще раз подняться на ноги. И тогда сотни тварей с остервенением набросились на нее. Задыхаясь, из последних сил она стала открывать тугой тяжелый засов, навалясь на него всем своим весом. Но вот, наконец, засов поддался, и дверь с громким скрипом нехотя отворилась. В тот же миг Анжелина без чувств свалилась на каменный пол часовни.

Лунный свет заиграл на белом мраморном распятии над головой старой женщины, и все крысы в аббатстве с адским визгом забились в страшных конвульсиях.

Монсеньер Франкино уже бежал по двору, позабыв закрыть за собой входную калитку. Весь двор аббатства был буквально завален тысячами крысиных телец, бившихся в предсмертной агонии. Франкино нашел на земле толстую палку и принялся с остервенением добивать ею проклятых тварей. Те из них, кто еще оставался в живых, огрызаясь, набрасывались на священника, сбиваясь в грязные кучи у его ног. Продолжая размахивать своей палкой, он направился вверх по лестнице, громко зовя сестру Анжелину. Но ответа не было. С трудом пробиваясь через полчища серых тварей, он добрался, наконец, до верхней площадки. Весь коридор, словно сплошным ковром смерти, был покрыт трупами этих мерзких животных. Некоторые еще хрипло дышали.

Спотыкаясь о горы мертвых телец. Франкино двинулся назад, к открытой кем-то двери часовни, и с опаской заглянул внутрь.

Распластанная в луже крови на полу под распятием сестра Анжелина застонала и слегка повернула голову. На ее теле лежала четкая тень от креста, висевшего над входом в часовню. Жизнь едва теплилась в старой женщине. Она попыталась что-то сказать, но изо рта лишь вытекла струйка жидкой слюны. Франкино прочел над ней прощальную молитву и приподнял голову бедной женщины.

— Я виноват, — с трудом сдерживая слезы, проговорил он. — Я знал, что тебе грозит опасность, и не должен был УХОДИТЬ.

Он почувствовал, как по телу монахини пробежала предсмертная судорога, опустил ее голову и расстегнул воротник сутаны. На шее сестры Анжелины не было нательного креста.

Глядя на тысячи мертвых тварей, явившихся сюда прямо из ада, он поднял безжизненное тело женщины и отнес его в келью. Там он осторожно положил труп на кушетку. У Франкино уже не было времени, чтобы привести все в должный порядок. Следовало срочно возвращаться в Рим. А там уж он даст все нужные распоряжения насчет похорон.

«Прости меня», — уже мысленно произнес старый священник и нежно коснулся пальцами ее холодеющего лба.

После этого он вышел из комнаты, спустился по лестнице и, на секунду остановившись во дворе, ударом каблука прикончил одну из оставшихся в живых крыс. Взглянув в ее остекленевшие глаза, он посерьезнел. Лицо его выражало решимость.

— Итак, начинается? — произнес Франкино с вызовом в голосе. — Начинается.