Античная наркомафия-8

6. Запреты

— Так я же и говорю, запретить надо! Строжайше запретить! — ну никак не хотел униматься выступающий, ещё и жестикулируя по всем канонам греческой риторики, чем здорово напоминал мне киношный образ одного гения в кепке.

— Что именно запретить, блистательный? — поинтересовался Велтур, — Мильные столбы на дорогах или езду по дорогам на колесницах? — передние ряды Большого Совета ещё крепились, но на задних уже тихонько посмеивались.

— И сами колесницы тоже! — выкрикнул один из молодых вождей, — А зачем они вообще нужны, если прокатиться на них с ветерком всё равно негде? — тут уже половина задних рядов расхохоталась в голос, напоминая столь же киношный, хоть и не сильно от реального в этом смысле отличающийся, судя по письмам моего патрона, образ римского сената — если в тоги всех обрядить, да в зале заседаний грекоремонт качествено сделать, статуй ещё мраморных для полного антуража понаставив, то и хрен тогда наш Большой Совет от того римского сената отличишь.

Зароптали было несколько вождей кельтиков, у которых ещё сохранялась их старая кельтская традиция торжественных колесничных выездов, и один из них уже хотел подняться и дать достойную отповедь, когда сосед турдетан растолковал ему на пальцах, что это предложение о запрете колесниц — шутка, поскольку заведомо абсурдно, и смысл смеха именно в этом. После этого, въехав, захохотали и кельтики, и лузитаны, которых вместе набиралось до трети всего Большого Совета.

— Хорошо ли это, смеяться над горем старинной и уважаемой семьи? — пафосно вопросил выступающий, не забыв при этом и картинно вытянуть руку.

— При чём тут горе уважаемой семьи? — не выдержал уже и Миликон, — Ты ещё пешеходам хождение по дорогам запретить предложи, чтобы их не мог стоптать никакой колесничный лихач! — рассмеялась уже и добрая половина вождей старшего поколения.

— Или тележный! — выкрикнул ещё один из задних рядов, — И о телегах забывать не надо, на них тоже можно запросто разогнаться спьяну!

— Особенно на тяжёлых возах с волами! — конкретизировали из рядов напротив, отчего расхохотался, колотя себя ладонями по ляжкам, уже весь Совет.

— Сбить человека запросто можно и верхом, — добавил я, — Передвижение верхом по всем нашим дорогам запрещать будем? Или только скорость езды по ним ограничим — только шагом или рысью, и чтобы никто не смел носиться галопом — ни пьяный лихач, ни спешащая по срочному вызову конница, ни доставляющий срочное донесение в столицу гонец! — вояк с гонцами я упомянул специально для особо тупых, дабы не разжёвывать и таким, что шутю я и насчёт верховых, и насчёт огульного ограничения скорости для всех.

— Тогда уж и для паланкинов, — прикололся Велтур, — И рабов-носильщиков тоже можно разогнать так, что стопчут встречного не хуже коней. Или может вообще запретим и паланкины, чтобы даже и возможности такой ни у кого не было? — и снова весь Большой Совет ржал, схватившись за животы.

— Нет, ну все эти запреты на транспорт — это, конечно, глупость, — сказал вождь из простых центурионов, избранный своей общиной вместо смещённого за должностное несоответствие "блистательного", — Зачем тогда вообще нужны дороги, если по ним никто не будет ездить? Но и носиться по ним, сломя голову и сбивая людей — это тоже не дело. Так что скорость ограничить — это, возможно, было бы и неплохо.

— Ты что, всерьёз? — я едва не поперхнулся.

— Ну, не для всех, досточтимый, — уточнил тот, — Если какая-то государственная необходимость, так это же понятно.

— А частной необходимости быть разве не может? Вот даже, допустим, заболеет у кого-нибудь кто-то из родни и будет при смерти, и разве не поскачет этот человек тогда во весь опор, чтобы застать родственника живым? Или допустим, у тебя самого в общине что-то такое случится, что помощь из столицы срочно нужна, и ты посылаешь первого же попавшегося, и нет у тебя времени ни эмблему гонца ему выдать, ни дорожный пропуск, и кем тогда твой гонец без них считаться будет?

— Ну, это же особые случаи, досточтимый.

— Верно, особые. Но всех этих особых случаев, какие только возможны, заранее не предусмотришь. И кто решать будет — задним уже числом — особый это был случай или нет? Так может, лучше и не плодить тогда дурных законов, по которым жить невозможно, и их всё равно будут нарушать, подрывая этим уважение к любым законам вообще?

— Ну, и это тоже правильно, конечно, но и людей сбивать — куда это годится?

— Так ведь у нас же есть статьи и об убийстве, и о членовредительстве, и в них у нас есть всё — и умышленные случаи, и неумышленные, а среди неумышленных — и такие, которые совершены в умышленно созданной опасной ситуации, и они приравниваются у нас к умышленным по наказанию. Если нормальный человек спешит по какому-то своему важному делу или даже просто лихачит ради удовольствия, но делает это с умом и вреда никому не причиняет — за что его наказывать? Умеет ездить — молодец. А кто не умеет, но всё равно лихачит и сбивает кого-то — для тех как раз статья. Разве не по ней был осуждён и повешен высоко и коротко тот пьяный лихач, который стоптал конями своей колесницы насмерть прохожего? Какие ещё нужны законы, когда имеющихся вполне достаточно?

— Даже слишком! — едко заметил выступавший "блистательный", — Именно из-за нелепых опасений быть повешенным как какой-то разбойник за какого-то простолюдина трагически погиб на дороге сын высокородного и уважаемого всеми нами человека!

— По дури своей он погиб! — буркнул наш венценосец, — Прости, блистательный Кратет, я сочувствую твоему горю и скорблю вместе с тобой, но это — правда. Не мильный столб на этой дороге и не тот прохожий виноваты в гибели твоего сына, а то состояние, в котором он погнал во весь опор свою упряжку и не заметил встречного ещё издали.

Весь сыр-бор разгорелся из-за непутёвого оболтуса вот этого Кратета, который был в числе дружков царского наследника Рузира, тоже не самого путёвого, мягко говоря. Дурень, короче, будучи в невменяемом состоянии, вздумал прокатиться с ветерком, ну и прокатился так, что при объезде пешехода не вписался в ширину дороги и въехал галопом в этот несчастный мильный столб. Мили, млять, римской дураку не хватило для манёвра, гы-гы! Да и хрен с ним, с уродом этим ущербным, если совсем уж честно, хоть и жалко лошадей — хорошая была пара. Тот его предшественник, где-то с месяц назад вздёрнутый за ДТП с летальным исходом, был не из "блистательных", но тоже блатной сынок и тоже из рузировской свиты. Ну, он хотя бы уж побаиваться аварий этих обалдуев своей казнью приучил, так что не зря своё ДТП устроил, можно сказать. Вот этому только наука впрок не пошла, так что премия Дарвина закономерна. Жаль, не все дураки таким или ещё каким манером самоубиваются, и из-за этого мы тратим драгоценное время заседания Большого Совета на разбор дурацких по своей сути законопроектов. Только в античном мире нам и не хватало ещё для полного счастья толстенного талмуда ПДД со всеми прочими, млять, техосмотрами, водительских прав и постов ГАИ через каждую сотню метров для контроля за их строгим исполнением! Ладно ещё наш современный мир с его другим транспортом, другим грузооборотом, другим пассажиропотоком и другими скоростями, в нём-то хоть и тоже кое-что не мешало бы скостить, если по уму, но совсем без этого хрен обойдёшься, а здесь нам всё это нахрена сдалось? Загребали, млять, в натуре эти запрещальщики! Самим себе запрещайте то, что вам не нравится, и на это никаких законов особых вам не нужно, а нормальным людям их свободу ограничивать, лишь бы только дебил какой-нибудь от той свободы не самоубился ненароком — нехрен…

— Но вот если бы ездить с одурманенным сознанием было строго запрещено, то и этой прискорбной трагедии не случилось бы! — вещал выступающий, — И поэтому надо строго запретить это безобразие, пока не случилось новых трагедий!

— Блистательный, какая муха тебя укусила? — не вытерпел уже и Сапроний, наш главный вояка, — С ума-то зачем сходить? Все пьют вино — и я, и ты, и наш царь, и любой, в кого только ни ткни пальцем, но ведь ни с кем же из нас такого не случается. Меру свою надо просто знать, только и всего. Не умеешь пить — не смей больше одной чаши, умеешь — дуй хоть кувшин, хоть даже амфору, если осилишь! — весь Большой Совет рассмеялся.

— Если бы только вино! — картинно воздел руки к небу выступающий, — Но ведь наших детей одурманивают ещё и опиумом!

— А кто одурманивает-то? Разве он не сам эту дрянь покупал?

— Так ведь покупал же! Значит — кто-то продавал! И вот это необходимо строго запретить и беспощадно карать!

— Ну, это разве серьёзно? Это же всех аптекарей тогда карать придётся! Ну так и чего ты этим добиться хочешь? Ну, покараешь ты аптекарей, закроешь аптечные лавки, а к кому ты потом сам же за лекарствами пойдёшь, когда они тебе понадобятся?

— Так ведь знахари же ещё есть, и есть храм Эндовеллика!

— А они, по-твоему, опиумом не торгуют?

— Так и им тоже запретить!

— А бессонницу лечить и хирургические операции обезболивать ты нам тогда чем предложишь? — не без ехидства поинтересовался верховный жрец бога-врачевателя.

— Тебе виднее, святейший.

— В том-то и дело, блистательный, — ответил жрец ещё ехиднее.

— Сколько можно обсуждать ерунду? — вмешался я, — Ты, блистательный, никак не хочешь взять в толк, что запрет опиума проблему не решит, а только усилит. Даже если Эндовеллик и откроет вдруг своим достойным служителям какое-то другое снадобье, чего почему-то так и не сделал до сих пор, всё равно останутся те немногие, кто покупает этот опиум не для лечения, а для одурманивания разума. Сейчас, когда опиум можно купить и у любого аптекаря, и у любого знахаря, и в храме, он стоит гроши, и не от него получают свои главные доходы торгующие им. Поэтому им и нет ни малейшего смысла втягивать в его употребление всё новых и новых людей, включая и несовершеннолетнюю молодёжь. А запретив его, ты сделаешь его дорогим, а значит — основным источником доходов для тех немногих, кто не побоится твоего наказания и продолжит торговать им из-под полы. И вот тогда каждый новый покупатель станет для них таким источником прибыли, что они будут подсаживать на опиум всех, кого только смогут. Ты будешь их ловить и вешать, но на место повешенных всегда найдутся другие, желающие заработать большие деньги. Ну так и зачем же мы будем создавать такой соблазн, делая дешёвый опиум дорогим?

— И что же ты предлагаешь, ничего не делать?

— Я предлагаю не сходить с ума. Если кто-то вздумает подсаживать на это дело несовершеннолетних, то за это, конечно, надо вешать высоко и коротко без разговоров, и если ты предложишь такой закон, я с удовольствием поддержу тебя. Но запрещать опиум для всех — глупость. Мак растёт во всех странах вокруг Лужи, и его полно, весь всё равно не выкосишь, а если и выкосишь каким-то чудом у нас, то опиум всё равно привезут к нам от ближайших соседей. Ну и какой тогда смысл? Ты бы ещё коноплю в стране запретить предложил, которая растёт вообще повсюду как сорняк, — тут уж рассмеялся весь Совет.

И конопля, и мак — именно те самые, наркотические — свободно растут в диком виде по всему Средиземноморью. И естественно, всему Средиземноморью известны и их свойства с незапамятных времён. Конопля ещё и возделывается как техническая культура, потому как и масло из семян, и волокно из стеблей на те же канаты, да на грубую прочную ткань. Конечно, её и сушат, и курят по всему античному миру, но поголовным увлечением это так и не стало, хоть и не скажешь, что совсем уж редкое увлечение. Но эта конопляная наркота — лёгкая, и не просто так в нашем современном мире в некоторых странах её даже официально в конце концов легализовали — пусть уж лучше обалдуи от неё балдеют, чем на что-нибудь посильнее её подсаживаются. Соответственно, продаётся там анаша вполне свободно и по цене, более-менее близкой к себестоимости, так что из рыночного сектора лёгкой наркоты криминал в этих странах вытеснен. Ту же Голландию взять — количество укуренных на улицах, конечно, прибавилось, но за счёт кого? За счёт тех, которые курили анашу и раньше, только ныкались, да за счёт наркотуристов их тех стран, где с этим делом строго, вот они и едут в Голландию оттянуться. Сами же голландцы — кто не курил анашу до легализации, не начали и после. И новых целенаправленно никто теперь там на неё не подсаживает, потому как не сделаешь теперь на ней высокоприбыльного бизвеса. И какой тогда смысл? По идее, и с тяжёлой наркотой должно бы в случае её легализации выйти то же самое, просто тяжёлая наркота — это уже серьёзно, и пока-что на такой эксперимент не решаются даже в либеральной Голландии. Но вот он, античный мир вокруг нас, знакомый испокон веков не только с анашой, но и с опиумом, который тоже никем нигде никому не запрещён, и как-то не сторчалось Средиземноморье до массовой опиумной наркомании.

Разумеется, это не значит, что торчки отсутствуют как явление. Есть, конечно, как не быть? Но кто не мыслит себе жизни без балдежа, тот и без наркоты найдёт, от чего прибалдеть. У нас вон такие искатели нирваны и клей нюхали, и ацетон, и дихлофосом в пиво пшикали — "трипш" называлось, если три раза им в кружку пива пшикнуть. А здесь, в античном мире, такие на опиум подсаживаются. Многие ли дохнут от передоза, хрен их знает, но Юлька говорит, что первое упоминание о смертельной опасности больших доз опиума только у Плиния Старшего появится — видно, не до такой всё-же степени это дело распространено, чтобы статистика соответствующая набралась задолго до Плиния. А те единицы, что не сдохли, но сторчались до жалкого и презираемого состояния, как раз и служат наглядным предостережением для прочих. Целенаправленно же и массово никто античный народ на тот опиум, опять же, не подсаживает — по причине полного отсутствия экономического смысла. Не заработаешь баснословного состояния на торговле дешёвым и легкодоступным зельем. Поэтому, собственно, и законов против распространителей ни у кого в античном Средиземноморье нет — банально не нужны. Слишком малодоходен этот бизнес для криминала. Поэтому там, где нет и никогда не было запрета на наркоту, нет и быть не может никакой криминальной наркомафии. А значит, и нехрен создавать условия для её возникновения на ровном месте…

В нашем современном мире с этим, конечно, сложнее, потому как и запреты на ту наркоту давно уже существуют, и цены заоблачные на неё давно уже установились, и наркомафиозная верхушка живёт на них припеваючи и щедро башляет тем, кто стоит на страже сохранения её высокодоходной экологической ниши, да и наркополиция тоже едва ли жаждет остаться без работы по специальности. А до кучи — ещё и чисто юридический казус, потому как без УЖЕ созданных запасов наркоты и сети её розничной продажи по дешёвке легализация наркоты только ухудшит ситуёвину — пускай и кратковременно, но весьма ощутимо, чего все и боятся, собственно. А как ты создашь те запасы и ту сеть при всё ещё ДЕЙСТВУЮЩЕМ запрете? Замкнутый круг! Ну и международный фактор тоже ведь со счёту не сбросишь. Легализует, допустим, тяжёлую наркоту та же Голландия, так из неё та же наркомафия в соседние страны ту наркоту повезёт, где она не легализована, и властям тех соседних стран это уж точно не понравится — со всеми внешнеполитическими вытекающими. Так что если проблема УЖЕ существует, хорошего и всех устраивающего решения она не имеет. Хвала богам, в античном мире её ЕЩЁ нет, и всё, что нам нужно — это не делать глупостей, позволяющих ей возникнуть. Статья о виселице за втягивание в употребление этой дряни — другое дело. Выглядеть она будет, конечно, маразматически при отсутствии подпадающих под неё нарушителей, но тут вот эта своевременная гибель "блистательного" наркоши даёт прекрасную отмазку — статью принимаем под давлением некоторых чересчур уж озабоченных этим вопросом аристократов, настолько родовитых и уважаемых, что послать их на хрен ну уж очень не комильфо получается.

У античного мира другая проблема. Юлька говорит, что мак, а значит, и опиум, ещё с крито-микенских времён в большом почёте. Не исключено, что и пифии того самого Дельфийского оракула свою пророческую околесицу как раз под опиумом несут, а не под анашой. Хоть это и маловероятно, поскольку античный опиум для курения приспособлен хреново, но всё-же курят и его, так что, учитывая давнишние маковые симпатии греков — не исключено. Наши "коринфянки" тоже абсолютно не по этой части и в эти секреты тех дельфийских пифий не посвящены, так что внятно по этому вопросу просветить нас тоже не могут. Народ же античный настолько уже привык воспринимать опиум как нормальное снотворное, что находятся и такие альтернативно одарённые мамаши, которые и мелким детям эту дрянь дают вместо соски — ага, чтобы поменьше ревели, да поскорее засыпали. Вот так, млять, и вырастают предрасположенные к опиумной наркомании! Не все, хвала богам, даже не большинство, далеко не большинство, но в целом по общему поголовью не так уж и мало. Разъясняем, конечно, и знахарям, и самим массам, кого только охватить в состоянии, санбюллетень на эту тему издали и весьма приличным тиражом напечатали, распространив по всем общинам, но разве переломишь сей секунд многовековой обычай?

— Ты что, блистательный, хочешь вообще весь наш Большой Совет выставить на посмешище перед всем народом? — раздался голос Велтура.

— И почему же на посмешище, досточтимый? — этого нашего запрещальщика, по всей видимости, законотворческий зуд не оставляет и в перерыв.

— О боги! Максим, ну объясни ему ты! У меня, млять, слов приличных для этого ходячего стихийного бедствия уже ни хрена не осталось! — то, что шурин уже выражается по-русски, не стесняясь присутствия не посвящённых и не владеющих языком — явный и наглядный признак того, до какой степени его достали, и тут уж надо его выручать.

— Что и кому ты на этот раз хочешь запретить, блистательный? — спрашиваю это родовитое чудо без перьев на общепринятом турдетанском.

— Ну, почему же сразу запретить? Восстановить попранную справедливость!

— Даже так? И кто же это уже успел её попрать?

— Ну, ещё не успели, но если не принять немедленных мер, то это непременно случится и может привести к ещё одной нелепой трагедии!

— Да не юли ты, блистательный, вкруг, да около. Говори дело, времени же мало.

— Ну, ты же понимаешь, досточтимый, что несчастная невеста будет опозорена на всю оставшуюся жизнь, если не принять мер по спасению её репутации. Ну сам посуди, разве она виновата в трагической гибели своего жениха?

— Ты что, Тутелу эту имеешь в виду? — я едва удержался от хохота.

— Ну конечно же! Разве можно допустить, чтобы дочь благородного семейства оказалась обесчещенной как какая-то портовая потаскуха?

Эта непутёвая Тутела, короче говоря, избалованная донельзя дочурка хоть и не "блистательного", но достаточно именитого семейства, была завсегдатайкой всех тусовок рузировской свиты и по слухам не отличалась на них особой тяжестью поведения. Где-то за пару дней до этого ДТП с тем наркошей она была с ним официально помолвлена, через месяц свадьба уже назначена, что для знатных семейств подозрительно короткий срок, так что это уже и само-то по себе дало немалые основания для пересудов. И тут ещё это чудо под опиумным кайфом въезжает на скаку в мильный столб на дороге и зарабатывает свою законную премию Дарвина, а с этой прошмандовкой случается истерика и выкидыш — на третьем месяце интересного положения, как говорится, она оказалась. И по слухам, не от въехавшего в столб наркоши, а от Рузира. Слухи, конечно, к делу тут не подошьёшь, хотя агентура нашего главного мента ошибается редко, но это-то уже тонкости, а спалилась та дурында на толстости. Свидетелей столько, что замять инцидент невозможно в принципе, и хотя от физических последствий своего легкомыслия она, можно сказать, благополучно избавилась, ущерб ейной репутации нанесён непоправимый.

— И чем же тут может помочь её горю Большой Совет?

— Как чем? Постановлением, конечно, о защите чести и доброго имени дочери благородного и уважаемого семейства, дабы никто не смел подвергать её оскорблениям и распускать порочащие её достоинство сплетни, а тот, кто решит взять её в жёны, мог не бояться бесчестья.

— И как ты это себе представляешь, блистательный? — поинтересовался я, когда прокашлялся, поперхнувшись дымом сигариллы, — Прежде всего первого же, кто рискнёт предложить такое постановление, засмеют на самом Совете. Ты готов стать посмешищем?

— Вот поэтому мне и нужна поддержка людей влиятельных и авторитетных.

— Только не в этом. Засмеют всех, предложивших эту глупость, невзирая ни на какой авторитет, и будут абсолютно правы. Все же прекрасно понимают, что если Совет примет и обнародует такое постановление, над ним будет смеяться весь город, а спустя несколько дней и все окрестные общины. А через неделю или две — и вся страна.

— А вот это, досточтимый, необходимо строго запретить! Как можно допустить подобное неуважение к собранию достойнейших?

— Вот поэтому Совет и не станет выставлять себя на посмешище перед народом, — ответил я ему, когда мы с Велтуром отсмеялись, — Как ты представляешь себе запретить смеяться над глупостями, когда городская стража будет смеяться и сама вместе со всеми? И ладно бы ещё это хоть как-то помогло этой опозоренной дурочке, но ведь наоборот же, будут только ещё больше смеяться и над ней. Самое лучшее, что можно для неё сделать, это просто отмолчаться и всем нам, и её семейству, и тогда молва уляжется быстрее. А то, чего хочешь ты, только усилит пересуды и сильнее отравит ей всю её дальнейшую жизнь.

— Но почему ты так считаешь? Разве не было принято подобное постановление в римском сенате? Если уж там это было сделано, как я слыхал, для какой-то непотребной девки самой скверной репутации, то тем более достойна этого и дочь благородной семьи!

— Фецения Гиспала шесть лет назад? — мы с шурином ошалело переглянулись и сложились пополам от хохота.

— И что же тут смешного, досточтимые?

— Ты разве не знаешь, блистательный, чем кончилось для неё это дело? Ничем хорошим, уверяю тебя. Никто из достойных римлян так и не пожелал взять эту Фецению в жёны, несмотря на постановление сената о наделении этой шлюхи кроме очень хорошего по римским меркам состояния ещё и безупречной репутацией. Года четыре назад по моим сведениям она отчаялась найти достойного жениха и вышла замуж за какого-то запойного забулдыгу, а тот, дорвавшись до её денег, спился окончательно и через год сдох, но за этот год успел и половину её денег спустить, и ребёнка ей сделать, такого же бестолкового, как был сам. Теперь она такая тем более никому толковому не нужна. Пару лет назад запила с горя сама и пустилась снова во все тяжкие. Как видишь, не очень-то помогло опозоренной шлюхе даже постановление сената о её непорочности, так что абсолютно напрасно ты так уверен, блистательный, в чудодейственной силе подобных постановлений.

Я ведь упоминал уже о римских Вакханалиях и о письме патрона, в котором тот поведал мне и о подробностях принятия сенатом этого маразматического постановления? Он сам над ним ржал, как и все его собратья-заднескамеечники, а ведь это хоть и не самая влиятельная, но по численности наибольшая часть сената. А ведь принятое постановление предстояло ещё ратифицировать Собранием для его вступления в законную силу, да и сам характер дела предполагал его широкую огласку, и если смеялась добрая половина сената, то с чего бы и простым горожанам реагировать на этот маразм иначе? Мы тогда, прочитав письмо, посмеялись тоже, Юлька нашла описание этого казуса у Тита Ливия, где о смехе в сенате дипломатично умолчано, но и само отсутствие какого бы то ни было продолжения той истории прозрачно намекает на отсутствие хэппи энда, о котором античные авторы уж точно не умолчали бы. Собственно, для меня это было очевидно и так, по логике расклада, и дальнейшие подробности меня уже не интересовали, но профессиональное любопытство нашей исторички не давало ей покоя, и по её просьбе я всё-же напряг патрона запросом на эту тему. В полученном от него ответе меня несколько удивило только одно — что шалава всё ещё вообще жива. По идее, уцелевшие от арестов и судилищ вакханутые должны были устроить на неё натуральную охоту за то, что заложила их и стала причиной репрессий, а какой там у тех среднереспубликанских римлян механизм защиты свидетелей, когда у них там и полиции-то обыкновенной ни хрена нет? Тем не менее, оказалось, что жива ещё, как ни странно, но результативность того сенатского постановления о реабилитации бывшей шлюхи — в точности как я и ожидал, так что если Юлька ждала чего-то иного, то её постиг облом. Но бабы есть бабы, среди них многие склонны наивно верить в эффективность тех государственных запретов и постановлений, иногда вот и историчнейшую нашу куда-то в ту сторону заносит. Но этот-то — мужик, да ещё и в годах, да ещё и из родовитой знати с её потомственным управленческим опытом, так что мог бы и сам понимать такие вещи…

Он, правда, не знает о последующих событиях Поздней Республики и Империи, когда римская элита уже и без всяких Вакханалий пустится во все тяжкие, и многим бабам из нобильских семеек наверняка захотелось бы восстановить их подмоченную репутацию таким же манером — благо, и прецедент на это есть, и связей семейных, чтобы сенат на это настропалить, тоже хватало у многих. Да только ведь так и не стал этот казус с Феценией Гиспалой прецедентом для множества подражаний, а так и остался единичным случаем, в юридической практике уникальным. Видимо, не впечатляли результаты и не вдохновляли на подражания. Настолько не вдохновляли, что даже бабы, в среднем в гораздо большей степени склонные верить во всемогущество власти, в данном случае не вдохновились. Так что чем меньше будут судачить и чем скорее переключатся на другие новости, посвежее, тем лучше будет реально для самой же родовитой прошмандовки. Головой, млять, нужно было думать своевременно, а не клитором!

Но это, конечно, официозная позиция, а если в тонкости вникнуть, так тут уже и тревожный звоночек просматривается — ага, с учётом нашего послезнания. На самом-то ведь деле думала-то дурында наверняка и башкой своей тоже, а то, что мозги в той ейной башке недалеко от птичьих ушли — вопрос уже другой. У крестьянского народа во многом и элита его такая же — молодняк владельца виллы видит вокруг себя всё то же самое, что и сверстники из соседней деревни, да и общаются же они меж собой постоянно. Наблюдая за домашней живностью, уже сопливые подростки прекрасно знают, откуда берутся дети, и дурацкие сказки о приносящем детей аисте с ними хрен прокатят. Собственно, правды от них никто и не скрывает, так что осведомлённость у них уж всяко повыше, чем у девок из джентльменских семейств викторианской Англии или тургеневских барышень. И если эта непутёвая Тутела, залетев, за целый месяц с лишним так и не соизволила избавиться от проблемы втихаря, значит, проблемой этот залёт не считала и избавляться не собиралась, а собиралась рожать. Кто-нибудь верит, что от этого никчемного наркоши, который в той рузировской свите был на положении шестёрки? Гораздо вероятнее пристройка замуж за холуя залетевшей любовницы признанного доминанта для соблюдения политесов, да вот незадача — сгинул холуй в случайном ДТП, так и не успев исполнить своё предназначение, а замены ему на такой случай не оказалось. Но это ведь что значит, если вдуматься? А то, что метила-то эта прошмандовка в эдакие узаконенные фаворитки царского наследника и будущего царя. А фаворитизм как явление для каких монархий вообще-то характерен? Уж всяко не для бутафорских вроде нашей, а для вполне самовластных. Рузир явно мечтает о нормальной по античным понятиям ничем не ограниченной царской власти, и компания его наверняка бредит перспективой головокружительной карьеры придворных жополизов, и такие же настроения во всей их тусовке. Млять, а ведь Миликон не вечен, и наследничек его намерен стать для нас ходячей проблемой, от которой как бы не пришлось запасаться табакеркой поувесистее!

— А ещё, досточтимый, необходимо строго запретить разнузданное поведение греческих блудниц и тех легкомысленных девиц, которых они учат своим непотребным замашкам! Слыханное ли дело — разъезжать на колеснице с коротким подолом?

— Ты намекаешь на Гавию? — за гетерой-лузитанкой такое водилось.

— Ну конечно же! И ладно бы ещё эта развратница каталась в таком виде где-то на загородных пустошах, но ведь она же позволяет себе это и в самом городе, привлекая к себе внимание бесстыдно обнажёнными ногами! И как же тут, глядя на это, оставаться в рамках приличий порядочным дочерям уважаемых семейств? И напрасно вы позволяете учиться вместе с вашими детьми и ученицам этих развратных гречанок. Говорят, в лагере уже не только они, но и вообще все девчонки разгуливают уже с короткими подолами на глазах и у сверстников, и у солдатни? Вот оно, влияние греческого разврата!

— Не там ты разврат ищешь, блистательный. Длинный подол неудобен и только мешает при военных упражнениях. Поэтому на военных занятиях в лагере его никто и не носит. Но где ты видел хотя бы одну из них с коротким подолом вне лагеря? И назови мне хоть одну из них, которая бы спуталась с негодной компанией и вляпалась в нехорошую историю. В то же время кое-кому не помешал спутаться и вляпаться и длинный подол. И как ты сам думаешь, у кого теперь будет больше проблем с достойным замужеством?

— Так разве же это справедливо? Какие-то простолюдинки, подобранные где-то в глухих деревнях и воспитанные распутными гречанками, сами чуть не ставшие такими же распутницами, найдут себе достойных мужей и будут считаться вполне приличными женщинами, а дочь благородных родителей из-за одной единственной ошибки рискует не выйти замуж вообще или выйти за недостойного!

— Какова ошибка, блистательный, таковы и последствия, и это, я считаю, вполне справедливо. Ведь знала же, чем рискует? Не могла не знать. А раз знала, но всё-же пошла на этот риск — кто ей теперь виноват в последствиях? Пусть теперь молит Иуну о милости и радуется, если её такую — с неизбежным позором на свою голову — возьмёт хоть кто-то.

Поразительно просто, до какой степени эта избалованная "золотая молодёжь" бывает убеждена в своей абсолютной безнаказанности, вытворяя всё, что только их левой пятке вздумается. В основном в расчёте на родственный блат, на семейные связи, да ещё на сословную солидарность, а эта в данном случае — на высокопоставленного любовника, реальное могущество которого она сильно переоценила. Считала, что ей можно всё, и за её родовитость её и такую возьмут? Ну, пусть теперь поищет такого — из числа тех, кого и сама считает достойными, конечно — кто её и такую возьмёт. А когда хрен найдёт сама — пусть она любовничка поднапряжёт, заодно и его дутое всемогущество дискредитировав, когда окажется, что окромя шестёрок-жополизов ни для кого он не такой авторитет, чтобы позориться ему в угоду. Вот тогда и поглядим мы на неё, когда обломится во всех своих расчётах. Судьба оступившейся бестолочи — быть наглядным предостережением для тех прочих, кто ещё не оступился и в состоянии одуматься. И уж всяко не в длине подола тут дело, а в породе и в воспитании. Вот нехрен быть обезьяной, легко ведущейся на дешёвые понты и живущей по сути дела ради понтов…

После перерыва наконец-то занялись делом. Поздняя осень у нас на дворе, и в Бетике, включая и сопредельную территорию, и Гадес, эпидемия брюшного тифа сошла на нет. Кому суждено было от неё помереть — померли, кому суждено было переболеть — переболели, и о новых заболеваниях, вроде бы, сведений не поступало. Некоторые у нас в Большом Совете, посчитав, что опасность миновала, настаивали на отмене этого довольно обременительного для страны и торговли карантина. Наташка же предупредила, что для тифа характерно утихать на зиму, но возвращаться по весне, так что рано ещё радоваться и расслабляться. Да и Юлька напомнила, что в Италии эпидемия и на следующий год ещё продолжится. Поэтому на сохранении карантина мы упёрлись рогом, согласившись лишь на смягчение его условий до середины весны и оговорив их немедленное восстановление во всей строгости и посреди зимы в случае малейшего проникновения болезни. Конечно, все устали от карантина, и с ума сходить абсолютно незачем, но и расслабляться в натуре рано. Более того, по весне карантин придётся распространить и вдоль всей нашей морской границы на западе, поскольку будет возможен занос заразы с кораблей плывущих на север гадесских фиников. А с учётом её вполне возможного заноса и в Олисипо, нужна полная готовность к введению карантина и на нашей северной границе в низовьях долины Тага. И пожалуй, есть смысл предупредить о возможной опасности и власти Олисипо, и Ликута. У себя-то они карантин едва ли введут, дисциплина не та, но это уже их дело, а наше дело — предупредить, дабы пеняли потом в случае чего на себя и своё раззвиздяйство, а не на нас.

Перспектива, естественно, не обрадовала вождей тамошних общин, но и крыть им было нечем. Несколько мелких вспышек болезни со смертельными исходами были уже известны всем, поскольку ни один случай не замалчивался, а обо всех их сообщалось, и по каждому после его устранения проводился подробный разбор полётов. Наслышаны все и о ситуёвине в Бетике, и никому, конечно, не хочется такой же по нашу сторону лимеса. Так что покряхтели вожди, поворчали, но особо против карантина по весне в своих общинах не возражали. Вот что вызвало дискуссию, так это вопрос о предупреждении ликутовских лузитан. Некоторые предлагали не только не предупреждать их, но и самим организовать им гарантированный занос заразы и эпидемию, и дело чуть было не дошло до скандала с вождями наших лузитан, которым это предложение, конечно, не понравилось. Хотя сама логика-то его понятна. Официально-то ведь Ликут для нашего государства — вражина ещё тот, и ослабить его формально очень даже в наших интересах. О том же, что вот эти наши с ним формально враждебные отношения на самом деле не столь просты и однозначны, а конфликты — преимущественно договорные спектакли для римлян и простофиль, знает у нас, как и у него, лишь узкий круг посвящённых. И естественно, отвечая на это дурацкое предложение бактериологической войны, мы этого фактора реальной дружбы с Ликутом и не думали озвучивать перед всем Советом, а мотивировали отказ как уже вполне наглядно продемонстрированным неудовольствием своих лузитан и недопустимостью конфликта с ними внутри страны, так и тем, что "и вообще это не наши методы". Пострелять в чистом поле, порубить, да на сучьях поразвесить на хрен этих разбойников, если понадобится, а кого-то и в рабов обратить — это другое дело, на войне — как на войне, а вот так, болезнью моровой втихаря истреблять — так не делается. В результате скандал утих в зародыше, так и не разгоревшись, а лузитанские вожди, лязгнув мечами и фалькатами, поклялись, что на честной войне как не ржавело за их соплеменниками поддержать турдетанских сограждан до сих пор, так не заржавеет и впредь.

Немаловажен и фактор отношений с самими ликутовскими лузитанами низовий Тага, которые тоже не столь уж просты и однозначны. С одной стороны, раздражает наша сила, преградившая им путь для удалых набегов на юг, как в старые добрые времена, да и собственная уязвимость перед нами пугает, и всё это, конечно, не приводит их в восторг. Но с другой — смирились уже с неизбежным за эти годы и даже начинают привыкать.

Минур, купчина мой лузитанский, рассказывал даже, что на обратном пути от них некоторые уже весьма показательно шутили, что хватит уже в конце концов мощью нашей турдетанской их нервировать, поняли уже всё и сами. Пришли бы уж наконец, да завоевали, чтобы можно было с этим смириться и уже не нервничать — вот прямо так уже и начинают шутить. А ведь в каждой шутке есть доля шутки. Рано ещё долину Тага к себе присоединять — хоть и хватило бы уже в принципе силёнок и завоевать её, и удержать, но в Риме тогда переполошатся от чересчур наглядной демонстрации мощи, а нам разве это от римлян нужно? Нужно, чтобы они стонали и плакали от лузитанских набегов, моля богов об избавлении от них, и вот тогда это будет уже совсем другое дело — нам только спасибо в сенате скажут за аннексию и этой части Лузитании. И самое-то ведь смешное, что и не только в римском сенате. Если уже сейчас некоторые из тамошних лузитан начали шутить на тему "приходите и володейте", то через пару-тройку лет шутить так будут уже многие, а некоторые — уже и не шутить, а ждать всерьёз, и с каждым годом таких будет всё больше и больше, и весь тамошний народ будет постепенно свыкаться с мыслью о неизбежном в перспективе присоединении к Турдетанщине. А поскольку и территория к югу от лимеса обживается и окультуривается нашими буквально на глазах, и сравнение уровня жизни ну никак не в лузитанскую пользу получается, то и отношение к означенной перспективе у тамошних лузитан постепенно меняется.

А заодно — меняется их отношение и к этой соплеменной разбойной вольнице, не дающей зажить и к северу от лимеса так, как живут к югу от него. И сколько там тогда останется тех упёртых на традиционной голодранческой самобытности, когда основная их масса сложит свои удалые, но дурные головы в набегах? И сдаётся мне, что когда придёт срок, и станет МОЖНО — не столько завоевание это уже будет, сколько аншлюс. Сами же и партизан своих унять нашим помогут, дабы новую жизнь налаживать по-человечески не мешали, и новый лимес уже по северной части своей долины помогут нашим выстроить в ударные сроки, дабы новые партизаны с севера не набегали и не куролесили почём зря. И всё, что для этого нужно — это вести себя с ними нормально и по-добрососедски, дабы они видели, убеждались и привыкали, что вовсе не так страшен турдетан из-за лимеса, как их доморощенные урря-патриоты его малюют…

Из смягчения режима карантина на зимний период вытекал и ещё один нюанс — резкое повышение пропускной способности наших пограничных КПП и "концлагерей". И это породило ещё одни дебаты националистического характера — кому из переселенцев к нам предоставить наибольшее благоприятствование. Дело в том, что помимо обладателей "гринкарт", получивших их от наших вербовщиков ещё по прежнему месту жительства, с которыми вопросов не возникало, в фильтрационных "концлагерях" накопилось немало и заявившихся наудачу без "гринкарт", но зарекомендовавших себя в лагере вполне хорошо и признанных подходящими для их получения. Обычно при равных прочих предпочтение отдавалось титульной нации, то бишь турдетанам, и многие в Совете настаивали на этом, а нам на сей раз позарез требовалось побольше бастулонов. Точнее, нам нужны мореманы независимо от их национальности, но среди турдетан их мизер, а среди бастулонов таких полно. И в результате опять получается конфликтная ситуёвина на национальной почве.

Ноги у этого вопроса выросли на Кубе в связи с успешным развитием местного судостроения. Назревало строительство на верфи Тарквинеи нового поколения океанских кораблей, а экипажи для них кем комплектовать прикажете? Понятно, что и из турдетан будем добровольцев набирать, и из разноплемённых рабов, заслуживающих послушанием и усердием освобождения, но основной-то ведь костяк должен быть из людей, сведущих в мореплавании, и где их таких набрать? Сколько-то, конечно, можно подобрать и фиников из того же Карфагена, где после его демилитаризации множество мореманов осталось без работы, перебивается случайными заработками и с удовольствием, только предложи им, вернётся к работе по специальности. И сколько-то, конечно, мы вербуем и их, но фиников нам в наших колониях слишком до хрена не нужно — надо-то, чтобы и они среди турдетан ассимилировались, как и все, а не кучковались в финикийскую диаспору. Я ведь упоминал уже о вербовке в том же Карфагене молодых бесхозных финикиянок в качестве невест для наших колонистов? Вот и пущай за испанцев, да за берберских вольноотпущенников, а то даже и вовсе за принявших наш образ жизни гойкомитичей замуж там идут, дабы все там поскорее отурдетанивались, а не за своих фиников. Вот и получается, что бастулонов нам туда побольше нужно. По мореманской части они практически как те же финики, которым своими мореманскими навыками и обязаны, но это свои финики, испанского разлива, и с турдетанами они ассимилируются легко и охотно.

Но поскольку набираться они будут, получается, вместо турдетан, многим у нас это не понравилось. Пришлось выдержать достаточно жаркие споры и согласиться в ходе их на то, что сперва среди турдетан всех мореманов примем, какие найдутся, и уже только потом недостающих среди баcтулонов доберём. Ну так а мы разве против? Мы бы и одних только турдетан с удовольствием набрали, да только где же среди них столько мореманов отыскать? Сухопутный же преимущественно народ. По мере ассимиляции грань, конечно, будет постепенно размываться, но пока-что мы имеем то, что имеем, и с этим приходится считаться. Хвала богам, вожди в Большом Совете — вменяемые в основном люди, которым можно разъяснить ситуёвину и убедить в необходимости некоторых не самоочевидных на первый взгляд и не самых приятных решений. Ну, запрещальщику разве только этому, как всегда, пришлось разжёвывать, почему не получится запретить бастулонам быть лучшими мореманами, чем турдетаны, гы-гы!

Смех смехом, но из-за этого идиота заседание затянулось, и я ни хрена не успел на урок в школу. Ну, не один только я, и мой случай — ещё не самый тяжёлый. Изема, моя ассистентка, хоть и не могла подменить меня полностью на уроке пятиклашек, перенесла его на следующий раз, через день, а пока провела углублённую практику по пройденному материалу, которую мы планировали немного позже, о чём и доложила мне на перемене. Ну, хвала богам, хоть так. А урок Миликона пришлось вообще со следующим по другому предмету рокировать, да и на передвинутый-то царь успевал с большим трудом — начать пришлось его помощнику, которого наш венценосец послал вперёд себя.

— Опять этот Танцин Запрещалкин вас задержал? — угадала Юлька.

— Ага, млять, он самый! — подтвердил я, — Чтоб ему ни дна, ни покрышки!

— Закон всемирного тяготения он запретить ещё не предлагал?

— Пока — только закон сообщающихся сосудов.

— Особенно информационных? — она расхохоталась, наглядно демонстрируя как раз означенный закон в действии, — Помощник Миликона только что сказал нам, мы чуть с ног все не попадали!

— Вам тут хотя бы сдерживаться не нужно было, а прикинь, каково нам в Совете было выслушивать подобную анинею и делать морду кирпичом, соблюдая этот грёбаный этикет? Ага, протокольный стиль поведения называется! — я бы ещё добавил соображений по рациональному использованию патологического дурачья в качестве живых мишеней на стрельбище с последующей переработкой на удобрения, но прозвенел колокольчик, а мне предстояло проводить урок у седьмого класса. И так-то материал не их простых, на Изему его хрен перегрузишь, только самому вести, так ещё же и школота уже в курсе новостей, и мне пришлось даже прервать урок, дабы объяснить им, что было на самом деле, поскольку "сарафанное радио", конечно, преувеличило всё в "стандартные" три раза.

За обедом, как я и ожидал, пришлось аналогично просвещать и семью, которая тоже пока была в курсе только через то же самое "сарафанное радио". И дети хохотали, и супружница, когда я пошутил, что до лагеря юнкеров и эта преувеличенная новость имеет все шансы добраться, преувеличившись ещё разок с тем же коэффициентом — опять же, в каждой шутке есть доля шутки. Хвала богам, не пришлось хотя бы уж разжёвывать правду трём принятым после обеда клиентам, которые уже имели более взвешенные сведения. И уже катастрофически не получалось даже заглянуть в министерство, потому как ещё же в лагере у юнкеров занятия проводить. Поэтому отзвонился туда секретутке, чтоб передала помощникам моё распоряжение сегодня самостоятельно решать вопросы, не требующие моего присутствия, а все, какие требуют — перенести назавтра. Аналогично переносились, естественно, и приёмы зарождающейся промышленной буржуазии. Безобразие, конечно, сам эту бюрократическую волокиту ненавижу, но куда от неё деваться? Причина её — наш кадровый затык, для рассасывания которого я и вынужден допускать эту волокиту сейчас. Лучше уж так, пока и буржуинов-то наших турдетанских не столь уж много, и вопросов у них не такой поток, а вот позже, когда их прибавится, если мы к тому времени кадровый затык не рассосём — вот тогда наступит полная жопа. Так что уж лучше сейчас…

К счастью, сегодня в лагере не моё занятие с юнкерами было первым, так что не было необходимости спешить сломя голову, дабы их там не задрочили античной военной наукой эти Кербер со Слепнем, как наш молодняк прозвал своих ежедневных мучителей. Туда уже выехал Володя для ознакомления юнкеров с первым поколением огнестрельного оружия — кремнёвым. Въехав в лагерь, я как раз и застал его лекцию в разгаре.

— Чтобы простая продолговатая пуля не кувыркалась в полёте и летела в цель, а не куда её заблагорассудится самой, ей нужно придать вращательное движение вокруг её продольной оси, — втолковывал молодняку спецназер, — Для этого внутри ствола нарезаны винтовые нарезы — не такие, конечно, как в крепёжной гайке, а растянутые, и их в стволе делается несколько. У нас — шесть. При нажатии пальцем на спуск курок освобождается от упора и под давлением пружины бьёт по крышке полки. Этим ударом он открывает её, а зажатый в нём кремень высекает из неё искры. Вы все видели нашу ударно-кремнёвую зажигалку и пользовались ей для высекания искр — оружейный ударно-кремнёвый замок устроен и работает точно так же. Искры воспламеняют насыпанный на полку затравочный порох, а от него через маленькое запальное отверстие воспламеняется основной заряд. В замкнутом пространстве казённика заряд сгорает со взрывом, и давление его газов толкает пыж и пулю вперёд. В стволе свинцовая пуля врезается в нарезы, и это вынуждает её идти по стволу с проворотом, а после вылета из него — вращаться по инерции. За эти винтовые нарезы в стволе оружие и названо винтовкой. Нет нарезов — это ружьё, есть — винтовка.

— А разве нельзя сделать оперённый пуля, почтенный? — спросил его парень из ускоренного школьного выпуска, — Ну, как стрела для лук или арбалет. Я сам не видел, но ребята говорил, что нарезать ствол трудно, иногда совсем не получается. Оперённый пуля летит прямо, зачем ствол нарезать?

— Молодец, хороший вопрос, — одобрил Володя, — Можно, конечно, и так. Такая пуля не будет кувыркаться и при выстреле из гладкоствольного ружья. Можно сделать и такую пулю, которая будет вращаться от пороховых газов или от сопротивления воздуха при её полёте, но все такие пули получаются сложнее и дороже той простой для нарезного ствола. Само оружие — многоразовое и сохраняется, а пуля — одноразовая и расходуется. И чем проще и дешевле то, что расходуется, тем лучше при равных прочих условиях. Кроме того, представим себе неприятный случай — наша винтовка попала в лапы к тем, к кому не должна была попасть. Этого нельзя допускать, но в жизни может случиться всякое. И если оружие окажется простым, то те же греки или римляне смогут его скопировать. С тяжким трудом, по цене на вес серебра, если не золота, удручающе низкого качества и в мизерном количестве, но в принципе — смогут. С гладким стволом, например. А с нарезным, да ещё и не имея наших инструментов и не зная, как это делается у нас — пусть попробуют, а мы с вами понаблюдаем за их муками и посмеёмся над их сизифовым трудом. Чем сложнее это наше оружие, которым мы с вами не хотим ни с кем делиться, тем труднее посторонним его воспроизвести, даже если они и ухитрятся как-то заполучить его образец.

— Толку-то от него без пороха! — заметил Миликон-мелкий, — А где им его взять?

— В Египте, — вмешался я, как раз к этому моменту спешившись и размяв ноги, — Смесь на основе селитры, подобная нашему пороху, хоть и похуже его, уже многие сотни лет известна египетским жрецам Амона. Секрет изготовления своего пороха они из своих рук, конечно, не выпустят, но сделать его на заказ за хорошую плату — почему бы и нет? Я как раз на них поэтому и валю все свои шумные эксперименты со взрывами и стрельбой, если их не получается провести совсем скрытно. Все ведь знают, что я достаточно богат и могу позволить себе дорогостоящие чудачества, — юнкера рассмеялись, — Но если его могу заказать жрецам Амона я, то почему не могут другие — на самом деле, а не заметая следы собственного производства, как я? Птолемею Очередному они едва ли откажут, если он их хорошо попросит, а он попросит очень хорошо, если его об этом попросит римский сенат. Друг и союзник римского народа — положение обязывает, как говорится. Поэтому пороха римляне достанут, сколько понадобится, если очень захотят, и создавать им потребность в нём — не в наших с вами интересах. Чем труднее им сделать оружие, использующее порох, тем это лучше для нас.

— Поэтому и механизм винтовки сделан сложным? — поинтересовалась одна из девок, — Чтобы его трудно было сделать без твоей мануфактуры, досточтимый?

— И это тоже, конечно. Гораздо проще было бы нарезать с казённой части ствола обычную резьбу и заглушить её болтом, чем городить эту ствольную коробку и казённик с зарядной каморой, в который ещё и впихивать ударно-кремнёвый замок, а потом городить ещё и механизм прижима казённика к стволу. Я на моей мануфактуре такую конструкцию позволить себе могу, а вот как её будет выковывать и выпиливать на коленке из кричного железа греческий или римский оружейник? Я бы на его месте испугался и отбрыкался бы от такой работы всеми четырьмя конечностями, — вся учебная центурия рассмеялась, — Но это заодно, а главный резон такого навороченного механизма заряжания с казённой части — это скорострельность. Ты уже показывал им, Володя?

— Пока только открытие и закрытие затвора. Заряжание и пробный выстрел как раз хотел показать. Но с дула я её заряжать не собираюсь — мазохист я тебе, что ли? Сам с этим гребись, если делать нехрен! — я расхохотался, да и Волний с Кайсаром и Мато тоже в кулаки прыснули, поскольку им-то я ещё дома объяснял и показывал разницу.

— Смотрите все сюда! — спецназер взял в руки винтовку так, чтобы всему строю была хорошо видна её затворная часть, — Огнестрельные боеприпасы — это вам не стрела, и заряжание оружия с ударно-кремнёвым замком — дело непростое. И хотя вы у нас люди с неплохим образованием, многим из вас придётся служить за океаном и учить обращению с винтовкой простых солдат, набранных из тёмной неграмотной деревенщины. И поэтому — не для вас, а для них — весь этот процесс заряжания, слишком сложный для крестьянина, разбит на элементарные приёмы, которые солдаты будут выполнять по вашим командам. Командуй, Макс, раз и ты уже тут, что ли?

— Хорошо, пусть привыкают сразу. Ну что, готов? Курок взведи! Полку открой! С полки сдуй! — Володя дунул для наглядности так, что воздух в запальном отверстии аж засвистел, — Смысл понимаете? Если это не первый выстрел, то на полке остался нагар от предыдущего, и его нужно сдуть, чтобы полка была чистой. Пусть лучше ваш боец дунет лишний раз, чем не сделает этого, когда это необходимо, и получит ожог от вспыхнувшей новой затравки. Все поняли? Тогда — продолжаем дальше. Патрон достань! Патрон скуси! — спецназер надорвал зубами бумажную обёртку заряда, — Затравку сыпь! Полку закрой! Курок спусти! Затвор открой! Заряд засыпь! Пулю оберни! Пыж сомни! В затвор вложи! Придави! Затвор закрой! Курок взведи! Вот теперь, ребята и девчата, винтовка полностью готова к выстрелу. Сейчас нам с вами не нужно ни поражать цель с четырёх сотен шагов, ни пробивать щиты с доспехами, поэтому заряд в учебном патроне отмерен ослабленный, да и стрелять мы будем вон в ту мишень. Готовьсь! Цельсь! Пали! — о грохоте выстрела предупредили всех заранее, так что этого они ожидали, но дырка от пули в самом центре мишени впечатлила всех, — Как видите, благодаря целику с прорезью и мушке из винтовки можно прицелиться гораздо точнее, чем из арбалета, не говоря уже о луке. Именно это и делает её дальнобойным оружием — с настоящим боевым зарядом, конечно.

— А теперь, поскольку на сегодня мы стрельбу закончили, оружие нужно после неё вычистить, — объявил Володя, — В боевых условиях это делается без его разборки, но мы сейчас в лагере и можем позволить себе полноценную чистку и смазку механизма. Для этого производится неполная разборка винтовки. Она несложная — мы просто открываем затвор, отжимаем его упор и вынимаем его из ствольной коробки, — он показал юнкерам, — Теперь нам и ствол чистить от порохового нагара удобнее, и зарядную камору затвора.

— И кстати, в самом крайнем случае, если уж вас припрёт, то с нескольких шагов вы можете выстрелить и из самого этого затвора отдельно от винтовки, — добавил я им для общего развития, — Будем надеяться, что никому из вас это никогда не понадобится. У нас есть уже и нормальные пистолеты такой же системы, и у вас они тоже будут. Но если что, то на крайняк знайте, что можно до кучи ещё и вот так.

— А револьверов у нас разве не будет? — встревожился Кайсар.

— Будут и револьверы, не беспокойся, — хмыкнул я, — На старшем курсе вы точно так же будете изучать и капсюльное оружие, и унитарное. Но для них нужно производство хотя бы капсюлей, а в той же Тарквинее я его разверну ещё нескоро, и сообщение с ней у нас ещё не столь уж частое. С другими колониями на отшибе — тем более. Попадёт кто из вас служить туда, расстреляет боеприпасы, а без них и револьвер бесполезен до подвоза новых. Будете тогда хотя бы с казнозарядными кремнёвыми пистолетами. Да и солдатам своим покажете, что с чем они службу тащат, с тем и вы управляетесь половчее их.

— А теперь, раз уж у нас зашла речь и о более простом дульнозарядном оружии, я немножко покажу вам и обращение с ним, — спецназер как раз закончил чистку винтовки и собрал её, — При закрытом затворе наша казнозарядная винтовка ничем принципиально не отличается от более простой дульнозарядной, и её тоже можно зарядить и с дула, если вам вдруг станет скучно от нечего делать, — строй рассмеялся, — Заряжать я не буду, просто объясню и покажу. Затравочный порох на полку — как и в казнозарядном случае, это вы уже видели. Допустим, я это сделал. Но раз затвора у меня нет, основной заряд я должен заложить с дула, — Володя поставил винтовку стоймя и изобразил рукой засыпку пороха в дуло и вкладывание следом смятой бумажной обёртки патрона в качестве пыжа, а затем и пули, — Чтобы затолкать пыж и пулю через весь ствол в казённик, я должен теперь достать шомпол и толкать им. Но если пыж протолкнётся без особого труда, то представьте себе, каково прогнать через НАРЕЗНОЙ ствол пулю! Без молотка — даже не пробуйте.

— С гладким стволом это было бы гораздо проще, — добавил я, — Но с казённой части при открытом затворе это всё равно быстрее, легче и удобнее. Так можно зарядить винтовку или гладкоствольное ружьё даже лёжа, скрываясь в засаде, чего вы никогда не сделаете при заряжании его с дула. Поэтому мы и не заморачиваемся с дульнозарядным гладкоствольным оружием, а по соображениям секретности, поскольку его сделать легче, оно у нас вообще под запретом Я, как правило, не сторонник тупых запретов, но против вот этого запрета у кого-нибудь из вас есть возражения? — юнкера рассмеялись.