Алло, милиция? Часть 3

Глава 12

Через сутки, вечером вторника, Кабушкина огорошила заявлением: увольняюсь.

Они пили чай в её кабинете, откуда Егор забрал диктофон. Перед отдачей в КГБ прослушал запись на кассете. Директриса отыграла роль на все сто, сказала всё, что нужно и ничего лишнего, хорошо слышны были многозначительные «гм» амбала и вкрадчивые «десять тысяч рублей закроют проблему, если решим с ними сегодня до вечера», произнесённые, как выяснилось, заместителем начальника городского отдела, того самого маломерка, что с патроном в стволе героически кинулся на двух оперов госбезопасности. Сразу после пачки изобличающих преступный умысел фраз раздался звук уходящих шагов, все покинули обитель Валентины, а из диктофона грянуло: Ra Ra Rasputin — Lover of the Russian queen, только очень тягомотно и едва узнаваемо, потому что плёнка тянулась вчетверо медленнее обычного.

— Валентина Ивановна, вы же — работник торговли в третьем поколении. Переучёты, ревизии, встречные проверки, пересортица, недостача — это ваши будни. Проза жизни.

— Но не арест ОБХССников со стрельбой и переломами рук. Это уж чересчур. По любым меркам.

Полные и ярко крашеные губы сомкнулись в полоску непреклонности.

— Колхоз — дело добровольное, — пожал плечами Егор. — Только время выбрали неподходящее. Во-первых, увольнением вы фактически признаёте, что в магазине творится нечто плохое. Оба арестанта вопят: мы вскрыли беспредел! Фуфельную поставку товара по бестоварным накладным! Естественно, им затыкают рот обвинением, что те сами создали видимость, дабы иметь повод для наезда и вымогательства взятки. Но вы укрепите позицию врага.

— Допустим, после Нового года. По состоянию здоровья.

— Ещё раз — ваше право. Я не Ясир Арафат, вас ни к чему не принуждаю.

— Ваши антисемитские шуточки…

— Говорят только о том, что, работая в торговле, пусть не штате, а практически, я сам стал евреем. Евреем по профессии. Поэтому подкалываю вас по-свойски, как соотечественник, а не как гой-юдофоб. Ладно, проехали. Валентина, вы хоть понимаете, что сейчас можете продавать героин на развес с прилавка, и «Счастье» не тронут? Кому в здравом уме придёт в голову нападать на точку, куда по звонку прилетает бригада КГБ, арестовывает со стрельбой и ломанием рук, потом начинает потрошить всех вокруг? Конечно, их управление нас не крышует. Но шороху навели! Нас одолеет только спецбригада из Москвы, но мы на такой уровень не нашкодили.

— Это не надолго, — возразила Кабушкина. — Поймут, что мы голые. Поясни фразу про «всех вокруг». Кого?

— Пока — только сам горотдел ОБХСС. Тот мелкий…

— Леонов.

— Да. Он сообщил, что приказ крушить «Счастье» отдал сам начальник отдела, амбал тоже слышал, оба подтвердили показания на очной ставке с начальником. Уже бывшим. Аркадий сказал, что Леонов прошептал между репликами: «на какой мелочи погорели», и его босс: «да-а-а…», там деньги крутились — не чета нашим.

— За них будут мстить, — продолжила гнуть своё Кабушкина.

— Если лично вам, то увольнение не спасёт, простите. Но я предлагаю иное. Не бороться с системой, а врастать в неё. Хочу переговорить, но не с вашей Абрамовой, а с Кацем, директором торга. Ви понимаете, таки везде наши люди. Совершенно верно, нарушены правила игры, мы ввалились на рынок с грузинским дешаком как слон в посудную лавку. Валентина Ивановна, мне и Элеоноре по двадцать два года, что же вы, умудрённая опытом, не подсказали? А теперь в кусты?

Она задумалась.

— Возрастом меня попрекаешь? Припомню. Но… Будет вам встреча. Заключите гешефт, и только если лично он сам порекомендует мне остаться, я, возможно, переменю решение. А пока неспешно солью склад в Колодищах. Увы, плюс пятнадцать процентов к входной цене и только прибалтам. Чтоб забрали всё сразу, увезли далеко.

— Двадцать пять. Резюмирую. Пока схема через «Счастье» неработоспособна. В том числе, потому что Роза Станиславовна стучит в ОБХСС. Начиная с «Вераса», но «Верас» боялись хлопнуть.

— Вот шикса! — прошипела Кабушкина. — Ничего… Получит выговор. Потом выбор — уволиться самой или по статье.

— Аккуратно. Иначе даст официальные показания по леваку.

— Не посмеет, — вставила Элеонора. — Хитрая, но трусливая. Как узнала, что мой парень завалил того человека-скалу, вообще едва в обморок не упала. Я её давно подозревала.

— Выше нос, девочки! — Егор допил чай и отставил чашку. — Мы поделили наследство Бекетова. Грузинского барахла продано процентов сорок, а мы близки, чтобы отбить поставку. Первый транш получил водитель, пересчитаем и опустим их за пересортицу, в январе мотнусь в Москву — отдам их человеку остаток. Согласитесь, неплохо получается. Так или иначе, с грузинами надо продолжать. Только внести коррективы. Да, мы сделали ошибки, увидели, в чём недоработки. А как бы узнали о них, не попробовав? В Новый год идём с отличным активом, да, Валентина Ивановна?

Та совсем смягчилась.

— У нас дача в Ждановичах. Хорошая, тёплая, с печкой, с банькой. Тридцать первого с утра мы там. Приезжайте с ночёвкой! Отметим, — она улыбнулась. — Двумя дружными еврейскими семьями.

— Спасибо. Искренне, — ответил Егор. — Но, увы, я отмечаю Новый год в Первомайском РОВД и смогу присоединиться к вам лишь первого, после девяти утра.

— Значит, истопим баню первого, хорошо? — Элеонора легко дёрнула его за рукав. — Выпьешь водочки, закусишь кошерным сальцем…

— Но-но, шабес-гойка! Не опошляй кашрут.

— Тем более наш новый год, Рош ха-Шана, празднуется в месяце тишрей, — добавила Кабушкина. — Уже прошёл. Эх, Егор, не получается из тебя еврей… Хоть ты хитрее большинства из нас.

По дороге на Сельхозпосёлок Элеонора спросила, не отвлекаясь от вождения.

— Ты не похож на триумфатора. Даже после вчерашнего бенефиса. Почему? Ведь победил… Вроде.

— Потому что каждый раз, преодолевая очередной тяжкий рубеж, я вижу впереди не стол с красным кумачом и на нём золотой кубок с надписью «Егору Евстигнееву — герою Галактики», а всего лишь следующий поворот, продолжение той же дороги с ухабами. Песню такую слышал, сейчас…

Он напрягся, вспоминая слова, затем спел, выстукивая аккомпанемент по пластику салона, не имея гитары под рукой.

— Да, я слышала! Группа «Машина времени»[3]. По телеку в «Голубом огоньке» крутили.

Не знавший точно даты появления этой песни, Егор уж подумал предложить её «Песнярам». Хорошо, что Элеонора предупредила. Надо выяснить, ведь «Алиса», «ДДТ», «Кино», «Наутилус» и, конечно, «Аквариум» обрели популярность задолго до 1991 года. Надо не облажаться, выдав какого-нибудь «Старика Козлодоева» или «Мочалкин блюз» за своё.

— Но что-то ещё не так, — настаивала водительница. — Колись.

— Это ты колись. Кто такой Павлик?

— В смысле?

— «Ну Павлуша… Да, мой иногда задерживается. Да, когда дежурства, может вообще только утром прийти… В командировки? Редко». С кем ты собиралась встречаться у нас дома, в моё отсутствие?

— Ты прослушиваешь мои телефонные разговоры…

У неё дрогнули губы и руль в руках.

— За дорогой смотри. Или меняемся местами. Ничего я не прослушивал. Но кассету прокрутил. Должен же был знать, что вы наговорили, и это едва не попало в руки дятлам из городского ОБХСС.

— И ты решил, что я…

— Ничего не решал. Ты отказала «Павлуше» в свидании. Но не потому, что верна мне до гроба. Отнекивалась присутствием меня в доме. Думаешь, я — в восторге?

Элеонора вела машину ровно. Начался уже Сельхозпосёлок, улица Халтурина чистилась в соответствии с названием — весьма халтурно, бампер и защита картера скребли по смеси льда и снега. А по щеке прочертила дорожку слеза.

Не развивая тему, Егор примолк.

Дома, за ужином, она решилась заговорить первой.

— Он — даже не мой бывший. Так, подкатывал. Говорил: если что, то с серьёзными намерениями. Но был распределён на район в Могилёвскую область, какой-то Кличев, представляешь? Я его вычеркнула из списка перспективных. А потом появился ты, весь список обнуливший. Вот. И этот друг вычислил, где я работаю, наверно — через общих знакомых, позвонил, что перед Новым годом приедет в Минск, а скоро переведётся по повышению, давай, мол, встретимся… Я отвечаю — не одна уже, а он такой: а когда бываешь одна? Ну, ты слышал…

Она закусила губу, понимая, что объяснение выглядит неуклюже.

— И ты решила пококетничать.

— Ну… Вроде того. Мне смешно было.

— Да, я слышал, как ты призывно хихикала, — Егор отложил вилку, отправив в рот последний кусок отбивной с пюре. — Теперь слушай. В прежние времена рыцарь, уходя в дальний и опасный поход, одевал своей даме пояс верности. Тогда не думали, что с ним не помоешься и не подмоешься, дама не сходит к гинекологу и вообще провоняет. Сейчас технологии изменились. Так вот, если вживить тебе проушины, чтоб я вешал туда замок, а ещё замок на рот и на попу, чтобы не… ты понимаешь… В общем, ничего делать не стал бы. Тут или доверие есть, или его нет. Когда я иду на вечер, а даже если на ночь в нархоз к студенткам, потому что того требует служба, ты мне или тоже веришь, или нет. Никак иначе.

— Конечно…

— Потому что в противном случае нам лучше разойтись до того, как непонятки станут невыносимыми. До рождения ребёнка и регистрации брака. Мы давно перешли в семейные отношения, раньше, чем подали заявление в Дворец бракосочетаний. Период «без обязательств» проскочили с ходу. Я выполняю свои обязательства, даже если засыпаю комплиментами какую-нибудь ссыкуху, выуживая данные, важные для уголовного дела. Но тебе нафига крутить хвостом перед каким-то бесперспективным Павлушей?

— Потому что я — женщина! — всхлипнула Элеонора. — Хочу принадлежать только одному мужчине, но нравиться всем! Я честное слово тебе не изменяю! И не изменю. К тому же, я тебя боюсь…

Она придвинулась вплотную и положила голову на плечо, абсолютно вразрез последним словам, это был жест доверия, а не страха.

— Особенно после вчерашнего, когда я большому дятлу крыло сломал? Кстати, в двух местах.

— Лучше скажи — зачем?

— Видел как-то этого переростка на «Динамо». В честном бою он бы меня завалил. В кафе вырубил двух гэбешников, у Аркаши глаз заплыл, у второго фаберже стали синие как небо перед грозой. Потом пробил бы дорогу к выходу, и тут двое, блокировавшие лестницу, вынуждены были бы стрелять на поражение.

— Ты его спас? Гуманный какой…

— Получилось нормально. Но так не всегда. Другой дятел полгода назад, решив, что умеет летать, кинулся с криком «убью», когда я стоял на фоне окна. Пытался выкинуть меня наружу.

Элеонора испуганно вскинула голову.

— А ты?

— Вежливо уступил дорогу. Он, как каратист хренов, прям так ногой вперёд и вылетел. Вынес окно вместе с рамой.

— Убился?

— Нет. Мне сказали, что даже ходит. Под себя. По его расчётам, падать мордой на мостовую полагалось мне. Чуток ошибся.

— Из-за женщины?

— Опять ревнуешь… Нет! Помнишь, я с бухты-барахты залетал к тебе — забрать кассету? Вот. На той кассете была записана его угроза меня прикончить. Иначе… Еду в Магадан…

— Хорошо, что случайно её не выбросила.

Ладонь, гладившая Егора по груди, начала опускаться ниже — на живот и дальше вниз, туда, где на джинсах немедленно поднялась ответная выпуклость. Они не то чтобы поссорились, но всё же разговор вышел непростой. Разрядить атмосферу она решила способом, практикуемым женщинами на протяжении тысячелетий, и не прогадала.

Глеб Василевич, он же «Баклан» и двоюродный брат Ольги Плоткиной, смотрел с гадкой паспортной фотографии глазами шестнадцатилетнего нахала с редкими усишками на прыщавом лице. Возможно, на двадцатипятилетие, когда в советский серпасто-молоткастый вклеивается второе фото из трёх, парень станет солиднее. Или на справке об освобождении из зоны, зло подумал Егор, разглядывая листок со сведениями, собранными КГБ.

— Можем сделать подарок твоему Папанычу, — сообщил Сазонов. — Покажет раскрытие под окончание года. Не убийство, но дело резонансное, преступление серийное.

— Он оценит.

— Перебьётся. Сделаем иначе. Продолжай охмурять сестру Василевича, сам запишись на гонки. Как только объявит их — возьмём всех сразу. Включая зрителей.

— Резон есть, — не стал спорить Егор. — Меня лишь беспокоит, они сопрут и потом расколбасят пять машин.

— Значит, нужно работать оперативно. Пока не начали бить. А потом, когда задержим этих, так сказать, зрителей, найдётся кому погасить ущерб. Ты видел только одну сторону этого мирка, где высшее чиновничество не брезгует ничем. К нам докатываются и другие сигналы: об игорных домах, о публичных домах или поставкой девочек на дом. Даже, мерзость, мальчиков. Милиция давно должна была всё это пресечь. Но никто не заинтересован. При Щёлокове требовали не столько действовать, сколько красиво отчитываться об изображении этой деятельности. Приходится браться нам. А народ уже чувствует перемены. Сообщают охотнее. Раньше боялись, если дело касалось бояр или боярских недорослей.

— И вы всех — в тюрьму? Особенно клиентов? Что-то не верю.

— Ты прав. Арестовать половину республиканского, областного и городского партаппарата нам никто не даст. Товарищ Андропов не допустит массовой дискредитации Советской власти. Замаранные будут увольняться с устройством в народное хозяйство, и не только на руководящие либо идеологические должности.

— Жабицкий?

— По нему вопрос стоит, но ещё не решён. Егор! Ты пытаешься узнать намного больше положенного. Я иду навстречу, но всему есть предел. Кстати… Завёл разговор о здоровье Генерального Секретаря. Между делом. С одним очень ответственным товарищем. Тот заверил: никаких серьёзных проблем.

То, что смерть Андропова Егор проходил на уроке истории, причём — мельком, программа средних школ Российской Федерации не слишком уделила время этому деятелю КГБ и КПСС, Виктору Васильевичу лучше было не знать. В получение сведений о будущем с помощью какой-то эзотерической фигни, типа духовных откровений во сне, гэбист ещё с трудом… ну, если не верил, то хотя бы как-то воспринимал. Рассказ о попаданстве немедленно приведёт к психушке.

— Не могу сказать, какая динамика у его болезни, — признался лейтенант. — Год у вас точно есть. Пользуйтесь. Даже, наверно, чуть больше года. Потом поговорим о следующем этапе. Надо сначала дожить. Жаль, что мои чистые руки и холодное сердце принадлежат другой организации.

— Горячее сердце, — машинально поправил Сазонов. — Хотя, если речь о твоём, пусть будет так. Кстати. Операцией с детьми партийных чиновников будет руководить хорошо тебе известный Аркадий. От «Песняров» он пока временно освобождён. У меня не так много толковых людей. Ты в их числе, хоть не в штате. К сожалению, о твоём отце ничего не известно.

— А о Нестроеве?

— С ним странно. Действительно, российский алиментщик. Освобождён условно-досрочно. Больших грехов за ним не числится. Снимает комнату недалеко от твоего «Счастья», платит сорок рублей в месяц, но нигде не трудоустроен.

— Сыщики называют его «мать Тереза». Собирает вокруг себя экс-сидельцев. Вроде помогает вернуться к нормальной жизни, а мне что-то говорит: готовит к работе по основной «профессии». Нормальное дело для смотрящего.

— Бери копию.

Сазонов сунул распечатанный машинописный лист. Треть его занимала довольно чёткая фотография. Егор оторвал гриф «сов. секретно» и сунул себе в сумку.

— Попробую навострить Папаныча. Наши районные точно не будут. Считают гада чуть ли не общественным помощником милиции. Он им стучит.

— Даже так?

— Именно. Это Нестроев меня предупредил о наезде Леонова и его «бригады ух». Информированный, сука. Расспрашивал об обстоятельствах задержания Кожемякова, хотел вычислить, кто его сдал.

— А ты?

— Сказал, что сам вёл себя настолько нагло, что привлёк внимание и прокололся. Хотя кто-то из «Песняров» наверняка стукнул. Но не повторять же ему судьбу Валеры Мулявина. Не в курсе? Это старший брат Владимира Мулявина, его блатные порешили. Хватит у них смертей.

Под занавес выторговал у Сазонова пару билетов на московский «Ленком», гастролировавший в Минске, в том же Русском драматическом театре имени Горького, куда водил Ингу, Настю, а после Нового года собирался с Элеонорой. Конечно, Эля могла достать ещё и на тридцатое декабря, но… Не хотелось её просить.

Со всеми четырьмя в один театр! Но не так много в Минске сцен, где соглашаются выступать надменные москвичи. Или, быть может, в здании бывшей городской синагоги сохранилась особая русская драматическая аура.

В УУР к Папанычу Егор не успевал. Всё же конец года, следственное отделение должно было показывать «план по валу», а именно отправлять уголовные дела в суд с обвинительным заключением, принимавшиеся прокуратурой в счёт уходящего только до 18−00 31 декабря. Смысла — ноль, если не выработан положенный Уголовно-процессуальным кодексом двухмесячный срок предварительного расследования. Конечно, подопечные Сахарца благодаря спешке избегали затоваривания делами. С другой стороны, доходило до абсурда. Например, пятого или шестого января ожидается заключение эксперта, необходимое для точной и правильной квалификации преступления, и ничего не изменится, если дело ляжет на стол прокурору седьмого января. Так нет, несчастный следак за считанные часы до нового года вынужден ползать перед экспертом на коленях, размахивая презентом в виде бутылки водки и упрашивая написать заключение немедля. Тут же нестись в РОВД, где уже адвокат с обвиняемым знакомятся с материалами следствия, прямо на их глазах подшивать постановление в папку и лихо отметать любые ходатайства о совершении дополнительных следственных действий, потому что Новый год, 31 декабря, статистика не закрыта… Плановое социалистическое судопроизводство в действии.

Поскольку Егор сидел исключительно на нераскрытых, и в суд ему нечего отправлять, Сахарец отстранил его от работы по своим делам и превратил в мальчика на побегушках для тех, кто имел шанс закончить следствие в 1982 году. То есть — допрашивать чужих свидетелей, клянчить заключения у экспертов по делам коллег и возить в прокуратуру на получение санкции для заключения под стражу чужих обвиняемых.

В «перекур» некурящий следователь заглянул, как обычно, к приятелям.

— Был «следователь уголовного розыска», стал «следователь ОБХСС»? — ухмыльнулся Трамвай.

— Цыбин, наверно, в восторге.

— Да! — подтвердил Лёха. — В таком, что готов нырять под стол при каждом шорохе за дверью. При самом непосредственном участии Первомайского РОВД арестован за взятку на Первомайской территории аж зам начальника городского отдела, начальник отстранён от должности, глотает корвалол и вместо УВД ходит как на работу в КГБ — давать показания. До тебя не дотянутся, а наши ОБХССники трясутся… Зато по показателям социалистического соревнования район едва ли не лучший в республике.

— Главное, чтоб министру не ввели в уши, благодаря кому. У него на меня и так вырос жёлтый клык длинной в километр. Не спрашивайте за что.

— Да и так ясно. По привычке не тому руку сломал. Как ГРУшнику или старшему оперу из УВД. Мясник! А как вспомню задержание в гаражах…

— Лёха, самые яркие эпизоды из моей биографии ты не видел. И это твоё счастье. Лучше скажи, как нархозовки поживают?

— Регулярно. Даша жалуется, что Оля задолбала её вопросом: когда Жорик позвонит?

— Хорошо, что напомнил. Уж и подзабыл, что я — Жора. А телефон где-то у меня записан.

— Не надо, я помню наизусть, — Лёха продиктовал шесть цифр. — Три часа. Можешь хоть сейчас набирать. У них сессия, сидят дома зубрят.

Егор не заставил уговаривать себя дважды. Опера в четыре уха прислушивались к его мурлыканью с Плоткиной, словно это касалось их самих.

— Мастер! — уважительно резюмировал Василий, когда трубка легла на аппарат. — Буквально трусы с неё снял — прямо по телефону.

— Фу, пошляк. Наша любовь не уйдет дальше платонического рубежа, я не изменяю Элеоноре даже по долгу службы.

На лицах обоих собеседников крупными буквами проступило: «ну и дурак».

— Зря, — повторил Лёха вслух. — Оля ничего такая. Свежая.

— Пока да — в восемнадцать. Курит, пьёт, ширяется коксом, предлагается. Не женщина — мечта поэта, но скоропортящаяся. И с ней есть проблемка. Завтра надо вести в театр, а у неё значится дежурство в факультетской народной дружине. Какие бы они ни были при блатных родителях, первый курс — в каждой дырке затычка, как я на первом году в следственном…

— Понимаю, — кивнул Лёха. — Сам такой был недавно. Звони.

Он пихнул следователю справочник городской телефонной сети и аппарат.

— Деканат факультета советской торговли? Следователь Евстигнеев, следственный отдел УВД Мингорисполкома, служебный телефон… — он назвал номер Лёхи. — С кем я разговариваю? Да, спасибо, Надежда Иосифовна. С наступающим. Подскажите, у вас учится на первом курсе Ольга Плоткина, 1964 года рождения? Конечно, обожду. Хорошо. Мне необходимо её присутствие на следственных мероприятиях завтра, с 14−00. Прошу обеспечить её явку по адресу: УВД Мингоисполкома, Добромысленский переулок, 5. Из дежурной части её проводят. Нет, никаких претензий, наоборот, она помогает в расследовании. Можно не отправлять повестку? Спасибо за сотрудничество, Надежда Иосифовна, и всего наилучшего.

— Пипец твой Оленьке… — хихикнул Трамвай.

Не слушая его, Егор снова накрутил диск.

— Ольга? Это опять Жора. Завтра Надежда Иосифовна отпустит тебя с дежурства и скажет ехать в УВД. Так вот, ехать никуда не надо. Спокойно иди домой. Встречаемся у театра Горького, скажем, без пятнадцати семь. Будет спрашивать — зачем вызывают, делай страшные глаза и отвечай: не могу, дала подписку о неразглашении. Могу снабдить отмеченной повесткой. Целую! Пока.

— Удачно? — спросил Лёха.

— Почему нет? И почему я, блин, служу следователем? Сколько времени трачу на дебильные бумажки, химичу день подряд, а оперативная работа, как эта, например, куда приятнее. Девочкам мозги пудрить… Счастливые вы, пацаны!

Он ушёл, посмеиваясь. Думал заскочить к Цыбину, но не стал сыпать соль на рану в его чувствительной ментовской душе.