Алая кровь на белых крыльях

Глава 44 Сентябрь 1919 года. Французский десерт или Последний бой Германа Геринга

Макс Шрамм, известный также как Глорх, командир отделения вервольфов, громко выругался опустив бинокль. Повадилась цапля на болото лягушек ловить! Именно так и обстояло. Цапля, она же четвертькилометровая сигара, она же дирижабль «Леон Гамбетта» переданный Германией Франции по условиям Версальского договора, самым наглым образом висела в берлинском небе. Если бы просто висела, то это еще куда ни шло, хотя конечно неприятно чувствовать на себе чей-то приглядывающий невидимый взгляд сверху, так эта «цапля» время от времени собирала свою жатву. И не лягушками, а человеческими жизнями. Периодически из ее нутра вылетали маленькие черные точки и со свистом устремляясь к земле, сея внизу смерть и разрушение. Переброска зенитных орудий из Эссена запаздывала по причине того, что Германия сейчас напоминала лоскутное одеяло — одни территории контролировали французы, другие поляки, третьи бельгийцы, четвертые сами немцы. Поэтому по прямой крупповские грузовик пройти не могли, а на город соответственно летела смерть с небес.

— Эх снизился бы он пониже, — произнес Серб, он же Вилли Хенке, — я бы в нем из винтовки дырок понаделал!.

— Ага, штыком! — хмыкнул Глорх.

— Ну не штыком, а может ракетой какой-нибудь, сигнальной например! Слушай, Глорх, а что если несколько сигнальных ракет вместе связать? Дальность увеличится или нет? Представляешь если долетит? Там же водород! Полыхнет так, что и в Париже будет видно! Давай попробуем!

Макс Шрамм задумался, в предложенной Сербом идее был определенный резон — даже если не получится, хоть делом займутся, а не будут сидеть и ждать прилетит в них что-нибудь сверху или нет. Однако данной затее не суждено было сбыться, ибо на небе появился еще один персонаж. Сопвич «Кэмел» F.1 разукрашенный германскими крестами. Он зашел со стороны солнца, поэтому экипаж «Гамбетты» заметил его не сразу. Однако лягушатники-аэронавты не растерялись, быстро отставив в сторону тарелки с лягушачьими лапками, вымоченными во французском пятидесятилетней выдержки коньяке, и сваренными в соусе из язычков колибри, они разбежались по боевым постам, оставив выдыхаться фужеры наполненные «Мадам Клико». И вскоре в сторону истребителя с верхней носовой и кормовых пулеметных точек потянулись следы трассеров. Но пилот Сопвича не стал сворачивать в сторону, он упрямо шел курсом на дирижабль и расстояние неуклонно сокращалось. Расчеты «Гочкисов» уже начали нервничать, ибо несмотря на то, что трассы очередей сошлись на хрупком биплане, тот как заговоренный шел вперед.

«Виккерсы» на трофейном самолете отказали практически сразу, успев выплюнуть десяток пуль не больше, и атака на безоружном самолете была лишена всякого смысла. Но Герман, так не считал — прежде чем в Берлин доставят зенитки, прежде чем удастся захватить новый трофейный самолет, эта чертова сигара в руках почитателей Гюго, будет продолжать сеять смерть на германской земле, поэтому он упрямо шел в атаку на «Гамбетту» механически нажимая на гашетку пулеметов, в надежде, что неисправность возникшая с оружием в самый неподходящий момент вдруг пройдет сама собой. Причина неисправности была банальна и характерна для войны в Германии — технический персонал, обслуживавший этот истребитель, базировавшийся во французском авиаотряде, рядом с Берлином, частично был немецким, ибо того, что Германия встанет на дыбы предвидеть никто не мог. Когда все началось, кто-то из техников вывел из строя пулеметы на самолете. Причем сделал это с умом, чтобы не сразу обнаружилось. Оно и не обнаружилось до момента таки дирижабля, ибо практически сразу же после диверсии Сопвич был захвачен германским отрядом. Остальные успели упорхнуть, а этот, со свеженакрашенными крестами на следующие сутки совершил свой первый боевой вылет против «Леон Гамбетты». Он и сейчас его совершал, вернее сказать заканчивал, ибо предпринятая Германом Герингом атака сверху результата не принесла. Оставался единственный шанс, пролететь как можно ближе от корпуса дирижабля, в надежде, что кто-то из стрелков, в горячке боя прострелит обшивку собственного корабля.

Не прострелили. Трофейный «Кэмел» вспыхнул раньше, когда до дирижабля оставалось меньше сотни метров. В последствии родилось две легенды — германская и французская, различие которых было только в одном — немцы утверждали, что Герман Геринг был жив, когда это все произошло, французы утверждали обратное. Стрелки верхних точек прекратившие стрельбу с замиранием сердца следили за происходящим. Время словно бы растянулось, и все плыло в замедленном темпе — гигантская сигара, маленький объятый пламенем комок пикирующий под углом на нее сверху. Вот шевельнулись рули «Гамбетты», словно бы в предчувствии беды, и гигантское тело, творение графа Цеппелина дрогнуло, пытаясь повернуться от летящего огня, или не дрогнуло а просто померещилось, ибо таково было настойчивое, хотя и мимолетное желание свидетелей происходящего, но все тщетно — факел врезается в корпус огромной сигары, и небо раскрашивается всполохом вспышки, а затем яркого пламени горящей верхней обшивки. Лопнувший от удара шпангоут, и хлестнувшие во все стороны крепившиеся к нему тросы нарушили жесткость корпуса, и огромная сигара в падении складывается почти пополам, а затем словно окурок падает на город в район Ландсвергерштрассе и Гальповштрассе. Все.

Это было действительно все. Потом ближе к вечеру Глорх и Серб сумели посетить место падения обломков «Гамбетты» — гигантские обугленные и оплавленные алюминиевые останки набора корпуса поразили воображение Вилли Хенске еще больше, чем недавний полет и боевые действия этого гиганта в Берлинском небе. И совершенно не важно, что пилот германского истребителя погиб. Обломки воздушного дредноута иногда оказывают гораздо больше влияния и значения чем действия целой дивизии. Бой в небе над Берлином видели все — и германские отряды, и части оккупационных войск, забаррикадировавшиеся по его районам. И если первые уверовали в то, что победить можно, то вторым в голову начали ползти панические мысли о том, что их здесь бросили. И результаты ночных боев это подтвердили — французы дрались как обреченные, но не с яростным ожесточением, а с каким-то фатализмом и неизбежностью смерти, все меньше любителей лягушек горело желанием героически погибнуть на чужой земле. Судьба Берлина и результата уличных боев в нем была решена. Решена на небесах. Решена свыше. Бог один и един, и он не может быть со всеми. Когда он с одними, то его нет с другими.