Агент Их Величеств, часть вторая

Глава 2

20 октября 1901 года.

За год до описанных выше событий.

— Тпру-у-у-у! Стоять, косая! Да стой же, тебе говорят!

Но серый тяжеловоз и так уже понял, что рыть грязь копытами нет никакого проку; он смирно встал, повесил голову и принялся что-то хмуро разглядывать у себя под носом.

Тук попытался быстро оценить ущерб на глаз. По всему получалось, что колесо телеги чудом уцелело (это было хорошо), но на этот раз не просто провалилось в жидкое месиво глины и камней, а умудрилось плотно в этом месиве засесть (и вот это было совсем нехорошо).

— Айна! — Тук хлопнул в ладоши, — А ну, подняли зады, с-у-у-укины дети! Берём рычаги, берём хворост и марш сюда! А ты чего стоишь, долдон? Беги к хозяину, может пособит, коли в настроении.

— Да, господин бригадир! — хор нестройных голосов, казалось рухнул в грязь под ногами большим слипшимся комом и тут же затих, проглоченный лесной чащей. Измученные, небритые люди с ног до головы изгвазданные в глине, листьях и сосновых иголках медленно сползали с телеги, поднимали железные палки ломов, гроздья цепей, лопаты и обречённо шлёпали к месту аварии.

Никто не ругался, никто не крыл бригадира этажами, никто не намекал на то, что неплохо бы докинуть за авральные — они просто молча шли, шатаясь от усталости, все одинаковые, все грязные, серые, измождённые, с трудом передвигающие ноги. У людей банально не оставалось сил и Тук подумал, что сегодня ночью обязательно выдаст всем по фляге водки. А лучше по две. Да, водки осталось всего ничего, но уж лучше так, чем загнать людей до полусмерти.

«Когда она только настанет уже, ночь эта», с тоской подумал бригадир, доставая из кармана непромокаемой куртки трубку, уже заблаговременно забитую и готовую к использованию. Чиркнула спичка, запахло фосфором, живым огнём и слегка отсыревшим табаком — странно-уютный запах, вызывающий у Тука ностальгические воспоминания.

Он и его люди возили контрабанду из Чернополыни на восток Королевства уже почти двадцать лет: перегружали с лодок на повозки ящики с табаком, ситцем, запчастями для двигателей и прочим контрафактом, а потом пробирались лесами и полями; ехали в основном, ночью, дабы не нарываться на «летучки» Патрульной службы (тогда приходилось давать в лапу, что, разумеется, влияло на конечный доход). Они навидались всякого; их, казалось, уже ничем нельзя было удивить, но…

Пять недель назад, когда они с ребятами отмечали очередной удачный поход в чернополынском «Трилистнике», к ним подошёл человек, представившийся как «господин Тренч», и предложил сопроводить его караван в «одно место в лесах на востоке»

Тук (к этому времени бригадир уже успел хорошенько нагрузиться) внимательно осмотрел незнакомца с ног до головы: очень красивый и очень дорогой серый костюм, очень красивая и очень дорогая серая шляпа с чёрной лентой, очень красивый и очень-очень-очень дорогой белый плащ с застёжкой из крупного рубина, остроносые «столичные» туфли, начищенные так, что в них без малейшего изъяна отражались потолочные лампы. И лицо: серое, вытянутое и как бы высохшее; тонкие губы, ввалившиеся глаза непонятного цвета — то ли жёлтого, то ли зелёного — плюс нездоровая синева гладко выбритых щёк. Этот стиляга то ли чем-то сильно болел, то ли плотно сидел на «синей пыли».

Бригадир хмыкнул: здесь, в маленькой прокуренной разливочной на краю болота, такому франту было не место. Здесь собирались люди совсем другого пошиба, люди, половина из которых гордо носила на лбу выцветшие каторжные татуировки, люди, которые, не задумываясь, зарезали бы за горсть серебра, дорогие часы, а иногда и просто так, смеху ради.

Поэтому Тук совершенно не удивился, когда откуда-то из дальнего угла появились двое коренастых бородачей одетых в тяжелые прорезиненные комбинезоны, бесформенные шапки-«горшки» и монструозные сапоги, в которых легко можно было не намокнув зайти в воду по колено. «Резчики». Хотя понятно: «Трилистник» принадлежал им ещё тогда, когда Тук пешком под стол ходил.

Поэтому бригадир чуть наклонил голову, показывая бородачам, что он всё понимает и вмешиваться в происходящее не намерен. В конце концов, ему совершенно не были нужны неприятности.

— Эй, дядя, — один из «резчиков» с улыбкой достал из-под фартука тяжёлую деревянную колотушку, обитую железными кольцами, — слыш сюда. Разговор есть.

А вот дальше всё пошло вразнос, поскольку события неожиданно стали развиваться по совершенно дикому сценарию.

Серый господин (теперь Тук заметил, что тот не только нездорово бледен, но и ужасающе худ) даже не повернул головы. Вместо этого он поднял правую руку в белой лайковой перчатке и едва слышно щёлкнул пальцами, после чего бородачи в непромокаемых комбинезонах за его спиной вспыхнули двумя вопящими факелами.

Тук не то чтобы испытал шок; в конце концов, он видел в этой жизни некоторое дерьмо. У него на глазах пару раз сжигали людей заживо, вот только происходящее с «резчиками» мало напоминало тот малоприятный процесс, в котором участвовали задолжавшиеся граждане, верёвки, спички и очень много керосина.

Огонь словно вырвался из-под кожи бородачей с тем резким свистом, что издаёт сырое бревно в жерле камина. Пламя закрутилось в тугие смерчи, заревело, заглушая человеческие крики, почернело, задымилось, закоптило, и погасло так же быстро, как и появилось, оставив после себя на полу немного чёрного пепла и две скукожившиеся головешки, что меньше минуты назад были людьми.

В маленьком зале «Трилистника» воцарилась гробовая тишина. Молчал даже Рукастый Шмут за стойкой, где он только что протирал грязной тряпицей ещё более грязный стакан. Шмут, очевидно, раздумывал, имеет ли смысл пытаться выхватить из-под прилавка автоматический дробовик, или лучше, всё-таки, не стоит.

— Следующей слякоти, которая пошевельнёт хотя бы пальцем, — голос «господина Тренча» звучал устало и слегка надтреснуто, — я превращу лёгкие в стекло… Нет, господин Тук, вас и ваших людей это не касается. Предлагаю закончить наш разговор на улице. Здесь воняет.

Если коротко, то «господин Тренч» предлагал следующее: принять некий груз, после чего двигаться на запад прямо по главному тракту. «Никто нас не остановит, все необходимые документы будут на руках. Мы спокойно доедем до Разлива. А вот потом начнутся трудности».

От Тука и его бригады требовалось доставить загадочный груз почти к самому нагорью Алатау, после чего повернуть на север, пройти через лес около пятидесяти вёрст, разбить лагерь и помочь «господину Тренчу» в раскопках.

— Там дикая тайга, — голос человека в сером звучал тихо и хрипло, — не то, что этот лесок. — Он сделал пренебрежительный жест, словно отмахнувшись от окружавших «Трилистник» заболоченных чащоб. — Камень под ногами, грязь, поваленные деревья через каждые несколько шагов, дождь, снег, холод, опасные Другие в пещерах и абсолютно никаких дорог. Будет тяжело. А копать — ещё тяжелее. Вы можете отказаться и тогда я поищу себе другую команду сопровождения. Но если согласитесь, то будете подчиняться мне беспрекословно до самого конца. Что скажете?

Тук с парнями переглянулись. Так далеко они ездили всего-то раза три, а в местах, куда направлялся этот безумец, не были вообще никогда; про те горы и леса ходили самые мерзостные слухи. То, что предлагал этот странный колдун, было сумасшествием и для Тука здесь не было интересных предложений.

— Сколько? — спросил он для порядку. Отказываться, не спросив цену, было нельзя; у контрабандистов наличествовал свой этикет.

«Господин Тренч» назвал сумму.

— Сколько-сколько? — Тук прищурился и почесал пальцем в ухе; ему показалось, что он ослышался.

Колдун повторил.

У Тука отвисла челюсть. Он издал странный булькающий звук; голосовые связки его не слушались.

— Половину суммы — авансом. — «Господин Тренч» учтиво наклонил голову и улыбнулся. — Вторая часть — сразу по завершению раскопок. И я вас очень прошу: не пытайтесь исчезнуть с деньгами. Я найду вас даже на том свете и это не фигура речи.

Тук попросил сутки «на подумать». Господин в сером согласился.

Спор был яростным, но это был один из тех споров, когда все заранее знают его результат, а кричат просто для того, чтобы выпустить пар. Денег, которые предлагал этот Тренч, было вполне достаточно, чтобы каждый из контрабандистов, включая самого Тука, купил себе приличный дом где-нибудь в Разливе, открыл пару магазинчиков и до конца своих дней позабыл само слово «работа».

Лаконичнее всего высказался племянник Тука, Мелкий Фадж: «давайте один раз поработаем как черти, чтобы потом уже не работать вообще никогда».

Им дали три дня на сборы и обещанные деньги, точнее, золотые слитки с печатями Центрального королевского казначейства, с которыми они в тот же день отправились в банк. Пять жандармов держали Тука и его людей под прицелами полуавтоматических «Люгеров» пока пять клерков висели на телефонах и телеграфных машинах.

Когда банк убедился, что ни Тук, ни его бригада никого не убили и не ограбили инкассаторский поезд, отношение к ним мгновенно изменилось: их напоили коньяком, накормили в ресторации и только после этого приступили к обсуждению общих условий вклада.

В Чернополынь они вернулись богатыми людьми, но теперь над их головами повис долг, о котором Тук и его бригада старались не думать: злить «господина Тренча» им хотелось в последнюю очередь.

О нет, их наниматель не был неучтив или прижимист; он покупал всё, что могло понадобиться в путешествии, не задавая ни единого вопроса и оплачивая счета с просто-таки космическим безразличием. Тренч закупил огромное количество спиртного, консервов, рабочего инструмента и тёплых непромокаемых вещей, прислушивался к рекомендациям Тука касательно походного оборудования. Он без лишних слов купил шестерых северных тяжеловозов, дал деньги на починку повозок контрабандистов и сумел где-то достать целый ящик ручных пулемётов, гору цинков с железными пулями, а также около сотни гранат алхимического огня, причём сделал всё это буквально за один день.

— Он либо из ОСП, либо из Серых, либо демон в человеческом обличье, — сказал однажды Мелкий Фадж, — причём, я даже не знаю, что хуже. Зато, как минимум, до Алатау мы доберёмся без проблем. С таким-то сопровождением!

Так, в общем, оно и произошло: их поезд (который Тренч почему-то упорно называл «караваном») безо всяких проблем добрался до Столицы, обновил запасы (молчаливый колдун застрял там почти на неделю, покупая на чёрном рынке всякие экзотические реактивы, смеси и приборы, которые могли бы пригодиться в алхимической лаборатории, но уж никак не в лесной глуши), и двинулся дальше по Большому Восточному тракту, иногда съезжая на второстепенные дороги и, таким образом, постепенно забирая всё южнее.

Помимо четырёх повозок Тука и его бригады, к ним присоединились ещё две: личный фургон Тренча и Чёрный Ящик.

Фургон колдуна был тяжелым, прочным, обитым медью, крепко и разлаписто стоял на шести колёсах с каучуковыми покрышками, имел прекрасную систему амортизации, печку и грузовое отделение на крыше. Его тащила четвёрка вороных неизвестной Туку породы: кони, что на вид казались изнеможёнными задохликами на тонких как спички ногах, тащили фургон колдуна с размеренностью часового механизма, не нуждаясь, казалось, ни в отдыхе, ни во сне. Никто из людей Тука ни разу не видел, чтобы жеребцы Тренча ели или пили, поэтому все быстро сошлись во мнении, что повозку колдуна тащат не лошади, а демоны из самой Бездны.

Однако даже неутомимые жеребцы не вызывали у контрабандистов столько кривотолков, как Чёрный Ящик.

Высотой в двадцать футов, такой же в ширину. Длина — примерно с железнодорожный вагон. Его стенки были не столько чёрными, сколько просто тёмными. Ящик был целиком сварен из воронёной стали. Из его крыши торчало несколько металлических труб (в самую широкую не просунул бы руку и ребёнок), а с правого бока имелась дверь, больше похожая на герметичный люк с вентильным запором. Ах да, а ещё Ящик не ехал на колёсах, а мерно плыл в воздухе на высоте, примерно, двух футов над дорогой.

Приближаться к ящику было не запрещено, однако пытаться каким-то образом проникнуть внутрь не рискнул бы даже Безбашенный Мухля после литра водки. И дело было вовсе не в угрозах со стороны Тренча — их как раз не было. Дело было в самом ящике и той жуткой ауре, что окутывала его: недели не прошло, а ночами у костра контрабандисты уже рассказывали друг другу шёпотом истории, от которых кровь стыла в жилах. Говорили, что от Ящика веет продирающим до костей холодом, что внутри что-то странно жужжит и тренькает, точно часовой механизм, что если прикоснуться к Ящику хотя бы пальцем, то он непременно явится к тебе во снах, где поймает и увезёт в кромешный мрачный ужас, что ночами часто можно увидеть странные тени, кружащие над его крышей, а днём из Ящика порой доносятся ужасные крики в самое неожиданное время.

Но это всё были байки, россказни и придумки. Реальность, если описать её максимально сжато, была такова: Ящик летал, в него мог зайти только Тренч (и заходил каждый вечер, около восьми) и от Ящика воняло.

Чаще всего от Ящика несло невообразимой смесью какой-то жуткой алхимии, точно за его стенками умудрилась рассупониться целая мануфактория по производству галош, красок и эмалей. В Чернополыни, бывало, пахло и похуже, так что эти запахи Тук с товарищами чаще всего, просто не замечали.

Но иногда — обычно это случалось, когда в Ящик заходил Тренч — набор запахов менялся: воздух вокруг жуткой летающей коробки наполнялся ароматами ладана, бальзамического дерева, розового масла и ещё чего-то странно-неуловимого, древнего и таинственного. Так порой пахло от старинных кубков и кувшинов, которые чёрные археологи переправляли через Тука и его команду в Столицу: воистину необычные запахи, напоминавшие об усыпальницах в Долине царей и тех тёмных лавках на самых узких улочках городов Британского Египта, где продавали закопанное тысячи лет назад и ныне украденное. Тогда жужжание внутри Ящика становилось сильнее и, если приложить ухо к его металлической стенке (такое случилось лишь однажды и Тук, сделавший это на спор, потом долго болел) можно было услышать хриплый голос Тренча, то монотонно начитывающий заклятья, то срывающийся на быстрый, почти панический речитатив.

Окончательно убедившись, что их наниматель — малефик, демонолог и чёрный колдун, который вызывает в Ящике тварей из Преисподней, Тук и его бригада, наконец, вздохнули спокойнее. Определённость однозначно была лучше неопределённости и теперь, когда самые худшие предположения, наконец, подтвердились, можно было не шептаться по ночам, а заниматься делом.

Хотя дел, как раз, особо и не было: они спокойно проехали почти до самого Разлива, там свернули на юг, потом опять на восток, миновали Двуречье, перевалили Закудыкинский хребет и, оставив позади Курган, двинули на Оск. В этом городе алхимических заводов, воняющих едкими стоками рек и кривыx улочек, на которых совершенно свободно, прямо под носом у дремлющих жандармов, продавали с рук «синюю пыль», Тренч опять остановил поезд (правда, на этот раз всего на пару дней). Колдун покупал всё то же: коробки с алхимическими реактивами и медицинское оборудование, пока Тук и его люди, блюя по ночам от ужасающего воздуха, что казалось наполовину состоял из алхимических выбросов, пытались как-то скоротать время в местных забегаловках. Однако в первый же день случился конфуз: Мелкий Фадж, решив выпить что-нибудь покрепче местного пива — мутной бурды с привкусом ржавчины — заказал себе наливки. Наливка оказалась на удивление хороша, и была с удовольствием распита Фаджем и Туком, после чего Тук три часа пускал слюни на полу, содрогаясь на карусели забавных видений, разматывающих его сознание на кусочки, пока Мелкий Фадж, раздевшись догола, пытался спрыгнуть с крыши сарая (утром он так и не смог объяснить, зачем). Что самое паскудное, спросить с хозяина разливочной не было никакой возможности: во-первых, его крышевали очень и очень серьёзные люди, а во-вторых, о том, что любое спиртное в Оске содержит «присадки» не знали только приезжие, которых здесь, на чужой территории, не жаловали.

Поэтому до самого отъезда Тук и его люди пили исключительно ключевую воду — и ту только из личных запасов. Они с огромным облегчением покинули этот город, пропахший ржавчиной и токсичными отходами, где в переулках под ногами хрустели битые шприцы, в узких дворах-колодцах гремели раскаты истерического смеха, а с гербовых досок хитро подмигивала алая как кровь птица.

Через Калачи, через Татар, через Чан, всё восточнее и восточнее. Погода портилась; с неба срывалась морось вперемешку с мокрым снегом; дорога под колёсами фургонов постепенно исчезала, превращаясь в липкую вязкую грязь, а местность, по которой ехал поезд, становилась всё более гористой. Тренч до последнего выбирал путь, проходивший по чему-то хотя бы отдалённо похожему на дороги, но, в конце концов, настал момент, когда дороги закончились и начался лес.

Вот тут-то Туку и его бригаде пришлось выложиться по полной: здешние леса даже близко не стояли рядом с чернополынскими. Под ногами хрустела каменная крошка, со склонов падали камни и стекали целые ручьи жидкой глины, пробираться пришлось через лютые буреломы, а с низкого серого неба постоянно срывался дождь. От холода спасали непромокаемые куртки и штаны на меху, которые заблаговременно приобрёл Тренч, но от грязи не спасало ничего и вечерами на привалах Тук, матерясь, буквально сбивал с себя целые пласты земли и прилипшего дёрна. Вымыться было негде и к концу пятого дня от контрабандистов несло, как от старых боровов.

И вот на седьмой день, когда Тук, кряхтя и размазывая по лицу дождь пополам с жидкой глиной, распиливал мотопилой очередной древесный ствол, мешавший поезду двигаться дальше, из фургона вышел Тренч и, закурив тонкую сигаретку, небрежно бросил в никуда (на контрабандистов он даже не посмотрел):

— Прибыли. Разбиваем лагерь. Сутки даю на отдых, после чего начинаем копать.

Копать оказалось в десять раз хуже, чем ехать через лес. Столкнувшись на пути с непреодолимым препятствием его, хотя бы теоретически, можно было объехать. Раскопки подразумевали строго заданную точку на земле, где Тренч воткнул меж двух камней палку, и сказал «копать здесь».

Копали кайлами, ломами, кирками, лопатами и вёдрами, на ходу укрепляя досками стены ямы-колодца, постоянно норовившие осыпаться. И, что самое худшее, без какой-либо колдовской помощи. Когда они пробирались по лесу, колдун частенько помогал ребятам Тука, мановением руки убирая с пути огромные упавшие стволы, взрывая в крошку лежащие на дороге булыжники, наводя над быстрыми горными реками переправы из чего-то, похожего на полупрозрачное стекло, а однажды буквально расплавил скалу, которую контрабандисты уже было собирались объезжать, превратив камень в небольшое море жидкого шлака.

Однако при раскопках Тук колдовство не использовал. Также было запрещено использование взрывчатки. «Только вручную, и очень, очень осторожно», сказал Тренч таким тоном, что все мгновенно поняли, какая именно судьба ждёт тех, кто посягнёт на запрет.

Но вот шла уже вторая неделя, яма в центре густо поросшей мхом и колючим подлеском поляны углубилась почти на три человеческих роста, а раскопки всё продолжались.

Да, теперь Тук и сам видел, что когда-то, давным-давно, здесь копали: высверлили чем-то вроде парового бурава огромную дыру в земле, навалили сверху валунов, глины, да так и оставили, справедливо полагая, что ни одной живой душе не придёт в голову искать потаённую ухоронку в гуще неприветливого леса. Кто-то очень-очень давно, видать, спрятал здесь что-то, знать бы только, кто и что… Хотя чего тут думать, размышлял Тук: их наниматель колдун, и колдун, сразу видно, непростой. А, стало быть, что-то такое эдакое колдунское в этой глуши и зарыто; может, вообще такое, о чём тебе лучше не знать вовсе — крепче спать будешь.

К счастью, их хотя бы не донимали Другие, которыми, без сомнения, кишели здешние леса: чащобная нечисть крутилась поблизости, но приблизиться не решалась, то ли чуя сильного колдуна, то ли амулеты, а может быть их пугал Чёрный Ящик, кто знает. Но всё равно ночами контрабандисты жались к костру, опасливо поглядывая в ночную темноту, где мелькали полупрозрачные тени, вспыхивали, время от времени, алые уголья глаз, или раздавался тяжёлый утробный рык чего-то большого и наверняка голодного.

— На-а-а-а-а-ава-а-а-а-а-али-и-и-и-ись! Все вместе! Ай-на!

Колесо телеги с грязью, глиной и камнями чуть подалось вверх, скрипнуло… и опустилось назад, погрузившись в липкую жижу ещё на пару вершков. Тук выругался так, что даже у Старого Фомы покраснели уши, в сердцах швырнул на землю лом, сел на камень и закурил. К бесу всё, пусть Тренч вытаскивает. Он тут колдун, а мы люди маленькие.

Но бригадир видел, что его люди находятся, мягко говоря, не в форме: серые лица, шатающаяся походка, подкашивающиеся ноги и это одинаковое выражение полнейшего безразличия на лицах. Всем им был нужен отдых; не просто ночной сон, а полноценные выходные — два, а лучше три дня тепла, сытной кормёжки и крыши над головой. Холод, грязь, слякоть, ободранная кожа на руках, отёкшие ноги — они были крепкими парнями, но они не были автоматонами.

«Хотя какой автоматон здесь выдержит, — с тоской подумал Тук, — в грязи завязнет, в воде захлебнётся… О, дьявол: вода! Надо качать помпу; если выкопанную яму зальёт, если стенки опять посыплются, если просядет свод из брусьев, на котором кое-как прилепили ручную лебёдку… Проклятый лес, проклятые камни, проклятые сосны, похожие на огрызки костей, проклятая вода, которая, кажется, льётся здесь отовсюду, проклятый Тренч…»

— Господин Тук, какие-то проблемы?

Бригадир медленно обернулся, не выпуская изо рта сигареты, и покосился на колдуна, который, как всегда, подлетел по воздуху, точно какой-нибудь призрак и теперь висел в полуфуте от земли рядом с камнем, на котором устроился контрабандист. Тренч был одет в тяжелый серый плащ с горностаевой опушкой, тёплую бобровую шапку и высокие сапоги. Под плащом угадывалась алхимическая роба повышенной защиты, которую колдун в последние несколько дней носил не снимая.

И, разумеется, на Тренче не было ни единого пятнышка грязи.

«Хренов франт, — пронеслось в голове у Тука, — и вот перед кем ты здесь красуешься? Перед комарами?»

Но вслух сказал:

— Господин Тренч, тута такое дело… в общем, ребята уже на ногах не стоят. Как их не пинай, как ни ори — толку не будет. Доплаты не просим; дайте просто пару дней отоспаться, да начаруйте бочонок водки. И мы продолжим, зуб даю.

— Вы уже дошли до красной глины? — голос колдуна, как и его лицо, не выражали ровным счётом ничего.

— Ась? А, да, дошли. Сейчас как раз её и вымаем. Но это, сами знаете, всё равно, что замазку копать… И вот ещё, — он кивнул на застрявшую в грязи телегу, — колесо, в душу его мать… Подсобите, а?

Тренч, даже не повернув головы, едва заметно шевельнул пальцем и телега, мягко взлетев в воздух, аккуратно опустилась на относительно сухой пятачок земли, при этом лошадь, похоже, уже привыкшая ко всему на свете, даже не дёрнула ухом. Тук перевёл дух; похоже, сегодня колдун пребывал в хорошем расположении духа.

— Продолжайте работать. — Тренч затянулся сигареткой и выпустил в холодный влажный воздух едва заметное облачко дыма. Теперь Тук заметил, что капли дождя как бы огибают колдуна, словно того окутывал прозрачный водоотталкивающий кокон. — Сегодня закончите раньше, а завтра посмотрим, что можно придумать с выходными. Я сверюсь… со своим графиком.

И он ушёл, точнее, уплыл, словно облачко серого дыма, гонимое холодным ветром, что с утра заметно окреп и теперь даже здесь в чаще леса, налетал холодными мокрыми порывами, яростно трепля верхушки чахлых сосен и с оттяжкой шлёпая по лицу.

Только сейчас Тук понял, как он замёрз. Куртка больше не справлялась; липкая влага, казалось, пропитала всю одежду до самого исподнего. Кожа, раскрасневшись, горела, но контрабандист знал, что это обманчивое явление и что через пару часов он будет трястись от холода.

«К дьяволу, — подумал он, — хватит на сегодня. «Заканчиваем раньше» — дык это может значить, «заканчиваем прямо сейчас». Сейчас протопим большой фургон хорошенько, высушим одежду, выпьем водки, а потом сразу спать. А то какая ж это работа, ежели ноги не держат…»

Виктор Тренч повернул ключ в замочной скважине и некоторое время слушал, как сложный механизм выкручивает притяжные болты, отключая герметизацию входной двери. Вентиль чуть повернулся; чмокнули уплотнители, и дверь приоткрылась, обдав колдуна волной ледяного воздуха в котором запах спирта мешался с запахами дезинфицирующих аэрозолей.

Он вздохнул, прочистил горло, и шагнул во тьму, что уже давно ожидала его внутри, не забыв, разумеется, запечатать за собой входной люк.

В маленьком тамбуре Тренч быстро разделся донага, сложил одежду в мешок на застёжке, и, спрятав его в тумбочке, облачился в тонкий белый халат из материала похожего на легкий полупрозрачный целлулоид. Сетка на волосы, марлевая повязка, прикрывающая нос и рот, тонкие прорезиненные перчатки. Рычаг с надписью «Санобработка» — рывком на себя.

Ожидая, пока убивающий любую патогенную микрофлору раствор, шипя, вырывается из потолочных форсунок, а часовой механизм, тикая, отмеряет время процедуры дезинфекции, Тренч, медленно и глубоко дышал, считая до пятидесяти пяти. Ему предстояла работа, ошибки в этой работе были недопустимы, поэтому нужно было успокоить мятущееся сознание.

Вот только сознание никак не желало успокаиваться; Тренча била дрожь и дело было не только в холоде, что царил в медицинском контейнере.

Шипение, наконец, прекратилось и дверь-гармошка отъехала в сторону, пропуская колдуна в главный медбокс.

Тьма и маленькие алые лампы, угольями тлеющие под потолком. Запахи: озон, алхимия, карболка, спирт, кровь. И слабый, но давно пропитавший здесь каждый уголок сладковатый дух разложения.

Большая часть свободного пространства медбокса была заставлена всевозможной машинерией: аппарат искусственного дыхания, в прозрачных цилиндрах которого с мерным шипением двигались вверх-вниз хромированные поршни, центрифуги, баллоны с кислородом, цилиндры с фреоном, автоматы в которых булькали, смешиваясь, целительные яды и смертоносные лекарства, потрескивающие озонаторы, тускло поблёскивающие в дурном красном свете стеклянные банки капельниц в напольных штативах…

И огромная кровать в центре, к которой тянулись трубки, гофрированные шланги и провода; кровать, на которой среди белоснежных простыней покрытых коричневыми пятнами гноя и алыми разводами крови лежал человек.

Руки, ноги, лицо — всё замотанно бинтами в несколько слоёв, кроме пары открытых участков на груди и шее, из которых торчали катетеры, и безволосой макушки, на которой серебрилась корона тонких игл, уходивших под кожу и черепные кости. Некоторые иглы были тоненькими трубками, некоторые — электродами, а некоторые проводили модулированные особым образом эфирные импульсы, но назначение у этого прибора (впрочем, равно как и у всех остальных в этой комнате) было одно: поддерживать жизнь в куске плоти на кровати.

— Привет, Тренч.

Самым жутким было то, что шипящий голос, доносившийся из-под чёрной каучуковой маски с «бантиками» эбонитовых вентилей, был, всё-таки, человеческим. Булькающим, хрипящим, словно захлёбывающимся в вязкой смоле, но человеческим, и в этом голосе явно слышалось легко различимое ехидное веселье.

— Добрый вечер… шеф.

— Называй меня сир. — Забинтованный обрубок на кровати затрясся в судорогах кашляющего смеха. — Смени фильтры в кровяном барабане и уменьши количество морфия. Он хорошо снимает боль, но мешает думать — не люблю… А, и увеличь содержание регенерирующих присадок в плазме.

— Тогда опять пойдут опухоли…

— Ничего, вырежешь. Главное — быстрее восстановить кроветворение и железы. Остальное уже мелочи.

Тренч молча достал из низкого стеклянного шкафчика стальной ящик, открыл его — шприцы и флаконы с препаратами сверкнули холодным стеклом из своих гнёзд — и отломал наконечник ампулы с лаконичной биркой «Раствор №1».

Из катетера брызнула вонючая полупрозрачная жидкость, но колдун не обратил на это внимания; он отламывал кончики ампул, набирал их содержимое в шприц и медленно, поглядывая на наручные часы, делал вливания, стараясь, по возможности, максимально абстрагироваться от происходящего. Особенно мешала этому вонь; вонь и, почему-то, мерное пыхтенье дыхательного насоса: пш-ш-ш-ш! Вдох. Ву-у-уш-ш-ш-ш! Выдох. Грудная клетка под мокрыми бинтами поднималась и опускалась в такт мерному движению поршней в стеклянных цилиндрах — вверх-вниз, вверх-вниз…

— Как прошёл твой день? — едкое безумное веселье всё так же клокотало под чёрной маской. — Что новенького?

— А ваш? — Тренч нажал на поршень шприца и очередная доза адовой смеси потекла в катетер. — Ваши глаза уже восстановились?

— Нет, но я сегодня трижды сменил кожу. Восстановление идёт медленно, слишком медленно, — посетовал шеф, тут же хрипло закашлявшись. — Похоже, придётся ложиться в «прокруста» и восстанавливать часть органов хотя бы в некротически-полуживом варианте… Смешно: я бы давно создал себе новое тело, но для этого у меня не хватает сил, потому что моё тело разваливается на куски. Петля Мёбиуса-с…

— Есть… — Тренч едва заметно пожал плечами, — и другие варианты. Более… быстрые.

— А, попросить помощи у какого-нибудь демона? Спасибо, но у Других довольно специфические представления о человеческих телах. Обойдусь.

— Вы можете умереть.

— Ах, Виктор, — в голосе полутрупа на кровати появились нотки чего-то похожего на грусть, — я умру ещё очень и очень нескоро и произойдёт это не здесь, не в этом кабинете, и уж точно не в постели. Тело… тело со временем восстановится. Но ты, кажется, хотел у меня что-то спросить?

— Как… — вырвалось у Тренча; колдун едва не выронил шприц. — Вы опять читаете мои мысли?

— Нет, мне это без надобности. Я слышу это в интонациях твоего голоса. Думаешь, в Сером Ордене тебя научили всему на свете, а? Ошибаешься. Тебе понадобится прожить на этом свете ещё лет сто для того, чтобы по-настоящему научиться читать людей… Говори, не стесняйся. Что случилось?

— Рабочие. Они едва держатся на ногах. Просят выходной. А приближаются заморозки. Если земля замёрзнет, то дело пойдёт ещё медленнее.

Тренчу показалось, что скрытое бинтами лицо чуть повернулось в его сторону.

— И что? Ты не знаешь что такое Большая Печать Альхазреда? Или не умеешь её применять?

— Я… — Тренч посерел как потолочная штукатурка, — я умею, разумеется. Но…

- Кадавр Пантормент.

Ад имел несколько уровней; их даже можно было назвать «кругами». Они не то чтобы не пересекались друг с другом, но явно существовали отдельно, органично дополняя и подчёркивая самих себя. Если мятущееся сознание Тренча пыталось отодвинуть самое себя от бьющегося в агонии тела, то фокус внимания просто смещался в другое место, причём как бы сам собой: о, сударь, вам надоела боль от невидимых свёрл, что вкручиваются в ваши колени? С удовольствием представляем вам кислоту в глотке и сломанные пальцы, слегка приправленные вырванными суставами и обгоревшей кожей. И это лишь для начала, не переживайте, у нас всё под контролем…

Когда всё закончилось, он ещё некоторое время пластом лежал на полу, отстранённо наблюдая, как его руки, подёргиваясь, сами по себе шарят по телу в поисках источника боли. В голове пульсировала кровь; взгляд застилала туманная пелена.

— Интересно, — пробормотал Тренч, — сколь долгое воздействие этого заклятья может выдержать человек? Я имею в виду, без последствий?‥ Какой приятный пол. Холодный. Как хорошо просто так полежать и отдохнуть. Там такая дрянная погода…

— Полежите, полежите, Тренч. Кажется, я слегка перестарался. Но, поверьте, это ради вашего же блага. А вообще, если вернуться к вашему вопросу, то по-разному. Кое-кто выдерживает почти минуту. Но вообще минута и более — непоправимые психические травмы и необратимые патологические изменения в мозгу. Нечто вроде множественных микроинсультов. Последствия? Самые разнообразные. Но вы не переживайте, я такого не допущу. Вам ничего не угрожает, обещаю.

Поразительно, но Тренча захлестнула волна такой абсурдно-сильной радости, что у него перехватило дыхание. Он содрогнулся и только помотал головой, чувствуя, как горячие слёзы благодарности стекают у него по щекам.

— Почему… за что вы меня так наказываете? Я и так сделаю всё, что вы прикажете. Абсолютно всё. Вообще.

— Вы серьёзно? — В шипящем голосе мумии на кровати появились нотки неподдельного удивления. — Вы что, на самом деле думаете, что я использую боль как средство наказания? Виктор, вы сошли с ума. Я никогда не наказываю своих сотрудников. Для того чтобы не измываться над подчинёнными нужно всего-то уметь подбирать кадры. Ваши ошибки это, в первую очередь, мои ошибки. Но ваш разум пока что слаб. Он пытается искать моральные дилеммы там, где морали вообще не место; создавая химеры из пустоты и скрывая от вас самые очевидные решения, до которых вы легко додумались бы сами, не забей вам общество голову всякими антисанитарными концепциями, а Серый Орден — психическими блоками. От последних я вас избавил, но вашему мозгу нужно заново учиться думать. И поверьте: когда в следующий раз он попытается родить какой-нибудь моральный фантом, то воспоминания о том, что за этим последует, воспоминания об этой кошмарной боли немедленно прервут этот процесс. Я не пытаю вас Виктор, о нет. Я просто заботливо избавляю вас от химеры именуемой совестью.

Из-под дыхательной маски донеслось шипение. Оно усиливалось, распадалось на отдельные звуки: кашель, свист, бульканье, и Тренч, наконец, понял, что происходит: его шеф смеялся. И смех этот был ужасен.

Виктору Тренчу доводилось слышать голоса Тех, что обитают за пределами нашего мира; он призывал демонов и демоны, в свою очередь, тоже вызывали его на разговор. Он слышал шорохи Внешних Сфер, он общался с Могуществами Малого Ключа, но трескучее шипение из-под дыхательной маски забинтованного куска плоти на залитой гноем и кровью кровати не шло со всем этим ни в какое сравнение.

Тело на простынях дёргалось; резиновый «намордник» чуть сместился в сторону и под ним появилось красное пятно. Алые алхимические светильники вспыхнули и тревожно замигали, взмыли в воздух шприцы, иглы, тумбочки, трубки, провода, запахло грозой и открытой могилой. Сотрясались стены, дрожал пол, на котором лежал обессилевший колдун, судорожно визжала центрифуга аппарата кровяной фильтрации, подскакивали на стальных подносах коробки с надписями «стерильный инструмент» и ящики с бирками «перевязочные материалы».

А шипящий хохот всё продолжался, перемежаясь приступами кашля, и когда он перешёл на такие ноты и интонации, которые человеческое ухо решительно отказывалось воспринимать, человек на кровати чуть приподнял мизинец, указав им на входную дверь.

Поток эфира сорвавшегося с цепи заклятья был настолько сильным, что Тренч смог увидеть его воочию: широкий чёрный коридор, прошивший медбокс навылет и вырвавшийся наружу облаком кровавой мощи.

Сам того не желая, Виктор Тренч, бывший сотрудник Серого Ордена, Правая Рука Первого Ковена, смотрел через пронизывающий его поток силы. Он не мог закрыть своё внутреннее око, даже если бы очень этого захотел — эфирный след заклинания был слишком силён.

Поэтому он увидел всё: как замертво падали на пол своего вагончика контрабандисты, из которых буквально выдувало жизнь, точно облачка светящегося пара, как пустые тела заполняет тьма, что тут же уплотнялась и принимала форму, как поднимаются на ноги не-мёртвые оболочки, молча собирают инструмент и странной пружинистой походкой направляются к месту раскопок. Колдун даже увидел те части эфирных сигнатур, которые отвечали за вмонтированную в некротов систему «свой-чужой» — бывшие контрабандисты подчинялись ему, Тренчу, безусловно и абсолютно.

«А как ладно скроены, — думал колдун, вытирая сочившуюся из носа кровь, — на века! Такие, пожалуй, земной шар насквозь прокопают, отдай я им такой приказ»

— Твоя новая команда. — Существо в бинтах булькнуло, что очевидно должно было означать смешок. — Вперёд и с песней. Чтобы завтра чёртов контейнер был у меня на столе.

— Да, — Тренч закрыл глаза, — да, шеф. Как он хоть выглядит, этот самый контейнер? Я помню, что он белый и сравнительно небольшой, но…

— Белый ящик размером с обычный чемодан. Материал чем-то похож на камень, но гораздо легче. Он сохраняет постоянную температуру около десяти градусов Цельсия. На крышке — герб Первого Квадриптиха. Вряд ли ты спутаешь его с чем-то ещё. И не вздумай касаться ящика голыми руками, там куча защит, причём далеко не все они колдовские.

— Это я тоже помню. — Тренч, шатаясь, пытался встать, опираясь на колени и сжатые кулаки (выходило не особо хорошо; перед глазами всё плыло). — Я принесу ящик вам. Не буду пытаться его открыть и не стану направлять на него заклинания. Обязательно использовать перчатки. Но что будет потом? В смысле, зачем вам эта штука, чем бы она ни была?

— Потом? — Мумия на кровати шипяще хихикнула. — Потом, друг мой, мы изменим мир. Это для начала.