Агент Их Величеств, часть вторая

Глава 9

— Фух! — Артур указал пальцам на свои мокрые растрёпанные волосы, и те, сами по себе собравшись в жгут, с лёгким треском мгновенно высохли, упав на плечи колдуна аккуратными волнами. — Вот так лучше! Горячая вода, ванна и много мыла — вот что возвращает человеку человечность быстрее и эффективнее всего!

На Мерлине даже потёртый банный халат сидел, словно мантия на кардинале. Старик снова был бодр, собран и, похоже, окончательно передумал умирать. После возвращения в апартаменты дантиста Юска Артур сразу же разделся догола, открыл один из своих чемоданов, вытащил оттуда пару сундуков (каждый из которых был больше чемодана из которого его достали раза, так, в три), и, открыв их, принялся доставать разнообразные приборы явно медицинского вида, которые, морщась, втыкал себе в различные части тела.

После того, как Мерлин со страдальческим выражением лица вскрыл себе грудную клетку (на пол хлынула кровь и ещё какая-то белая пузырящаяся жидкость, похожая на молоко), Фигаро не выдержал и сбежал в ванную комнату, откуда, впрочем, минут через двадцать был изгнан Артуром, который вознамерился в срочном порядке помыться. Следователь не стал возражать; колдун был с ног до головы изгваздан в крови, непонятных разноцветных жидкостях, а несло от Мерлина так, словно тот искупался в бочке с токсическими отходами. К тому же, довольно большие куски его кожи были кое-как наспех закреплены чем-то вроде толстых металлических скоб, словно Артура долго и изощрённо пытал степлером некий тайный культ подпольных канцеляристов.

Сейчас, однако, скобы куда-то исчезли, а от разрезов на коже не осталось и следа. Фигаро даже знать не хотел, что этому поспособствовало: алхимия, наука или заклятья.

Щелчком пальца Мерлин вызвал из небытия два хрустальных бокала с высокими ножками, бесцеремонно вытащил из-за книжной полки припрятанную там следователем бутылку яблочного сидра, хлопнул пробкой, наполнил бокалы пузырящейся светлой жидкостью, в три глотка проглотил сидр, утёр тыльной стороной ладони усы, и, наконец, сказал:

— Ф-ф-ф-ф-фух! Жизнь продолжается, и я, кстати, несказанно этому рад. Хотелось бы выпить чего-нибудь посерьезнее, но, увы, мне нужна трезвая голова. Причём очень трезвая.

— Вы решили отложить штурм «Шервуда»? — Фигаро отобрал у колдуна бутылку с сидром и плеснул себе на два пальца, потом немного подумал, и долил туда же бренди из походной фляжки. — Или, всё же…

— Всё же, — отрезал Мерлин, и, дёрнув себя за бороду, рухнул в кресло. — Обязательно штурмуем. Весь отель в труху. Но потом. Сейчас нам нужно собрать больше информации. И в первую очередь мы должны понять, с чем имеем дело.

— Что с вами случилось? Вы сказали, что вас пытались убить.

— Не совсем. — Мерлин нетерпеливо пощёлкал пальцами, судя по всему, пытаясь понять, с чего начинать свой рассказ. — Там несколько сложнее. Но лучше, всё же, действительно, рассказать вам всё, как есть, а там уже подумаем. Две головы всяко лучше, чем одна, а моя до сих пор болит как с попойки, чтоб её…

Он ткнул пальцем в никуда, и перед ним, прямо в воздухе, возникло трёхмерное изображение куба. Куб светился, точно был собран из тонких неоновых трубок, и медленно вращался.

— Первый слой защиты «Шервуда», — Артур кивнул на куб, — это обычные заклятья против прослушки, базового сканирования, против пожаров, ну, короче говоря, стандартный комплект. Добротные, хорошо наложенные, подкреплённые Высокими защитными Знаками, но ничего такого, с чем я бы не справился за пару минут. У меня больше времени заняло распутать тамошнюю защиту аккуратно, чтобы не было заметно следов вторжения; так бы я вскрыл её походя.

Он немного подумал, нахмурился, и злобно ткнул светящийся куб пальцем. Демонстрационное заклятье, шипя, заискрило.

— Ещё там есть парочка старых, но надёжных заклинаний высшего обормага: «Замок Ангазара», «Ключ Семи» и немного по мелочи. Ставили их давно, но заплатили за это удовольствие колдуну не ниже магистра, и заплатили, надо понимать, немало. Эта защита забрала у меня ещё минуты две. А вот дальше…

Куб изменился: теперь внутри него появился куб поменьше, но светившийся гораздо ярче.

— А вот дальше началось интересное. Второй слой защиты. Надёжно укрытый под первым. Совсем свежий, ему нет и пары месяцев. И ставил его, Фигаро… кто, как вы думаете?

— Судя по выражению вашего лица, это могла быть Моргана, Принц Асмодей, сержант Кувалда, Дискретный Дракон, или мой куратор, почтенный господин Ноктус. Иными словами, вообще кто угодно.

— Это работа агента Серого Ордена, Фигаро. Рангом не ниже Руки. Так что лучше уж это была бы Моргана, честное слово. Старушка не сильна в математике, и, как следствие, в высшем сопромаге. Но тут работал специалист очень, очень высокого класса. Не просто человек, умеющий швыряться заклятьями, а понимающий как они работают и умеющий создавать новые. Там была настоящая паутина, Фигаро. Растяжки, каверны, сингулярные ловушки, каскадные многомерные дыры, и всё это настроено на убийство. Не на вывод из строя, не на маскировку, а на убийство, стирание из реальности. Вся эта красота, повторюсь, хорошо упрятана от глаз — даже от глаз специалистов — но уж если чересчур пронырливый колдун таки добрался туда, то ему гарантированно хана.

— Ага, — Фигаро прикусил губу, — ага. А не столкнулись ли мы с вами, господин Мерлин, с очередным случаем межведомственной нестыковки? Когда правая рука не знает, что делает левая? Может, мы банально влезли на какой-нибудь полигон Серых?

— Это вы выясните у Ноктуса. Сразу после того, как я закончу свой рассказ. Но я так не думаю, Фигаро.

— Почему? Потому что вам обидно? Я понимаю: вас едва не прикончило заклинание Серого Ордена, но это же не повод…

— Да какое там заклинание Серого Ордена! — Мерлин скривился так, словно ему в рот сунули зелёный лимон, и резко махнул рукой, рассыпав светящийся куб на миллионы сверкающих искр. Искры обиженно закружились вокруг люстры, поднялись к потолку, и через секунду погасли. — Послушайте, Фигаро, я, конечно, не бог. Не Другой, и даже не самый сильный колдун в мире. Но я, дьявол вас дери, Мерлин Первый! Я создал проклятую Классическую Школу колдовства, я обрушивал на землю огонь и воду ещё тогда, когда преподобного Игнациуса Фаста, самой Первой Руки Серого Ордена и на свете-то не было. Да, признаюсь, что некоторые из хитросплетений, которыми неведомый Серый начинил «Шервуд» заставили меня понервничать. Но и только. Я пробился через эту защиту, Фигаро, и это стоило мне всего-то пары несильных эфирных ожогов и мигрени. Но…

Глаза Артура сузились; старый колдун уставился в пустоту, едва заметно покачивая головой.

— Но дальше… Там был ещё один слой защиты, Фигаро. Я даже не понял, какие заклятья прикрывали нутро этого проклятого отеля. Меня оглушило, вышвырнуло оттуда. И я бы погиб — заклятья, чем бы они ни были, целились в базовые конструкции моего эфирного каркаса, причём используя для этого ресурсы моего собственного разума. Если бы вы не вырубили меня, я бы здесь сейчас не сидел. И вот это… вот это меня пугает.

— А это не мог быть сильный Другой? Ведь даже Мерлин Первый…

— …не потянет в прямом столкновении действительно сильного демона, не говоря уже о Могуществах. По крайней мере, без определённой подготовки. Но нет, это был не Другой. Их силы, как вам известно, не оставляют в эфире отпечатков; «заклятья» Других лишены энергетических сигнатур. Эти существа просто говорят эфиру — меняйся! И тот меняется. Короче говоря, Другие творят самые обыкновенные чудеса, без особых изысков и зачастую не выискивая для этого причин. Но у тех заклятий, что атаковали меня в «Шератоне» сигнатуры были. Их сплёл колдун, и я бы не хотел столкнуться с этим колдуном в бою. По крайней мере, в одиночку; именно поэтому я и заговорил про Ударные Отряды. Но это глупо. Мы даже приблизительно не представляем, с чем имеем дело. Поэтому я предлагаю потратить ещё несколько часов на сбор информации. Назовите вот прямо так, с ходу, несколько имён тех, чьи детишки тусят в этих поганых «Детях Астратота».

— Если я правильно понял значение слова «тусят», то это, однозначно, городской голова Крейн, потом, с высокой степенью вероятности, главный жандарм Хорт, и, думаю, судья Коваль. Ещё я бы дал девять шансов из десяти, что дети старшего инквизитора Верхнего Тудыма господина Кранца тоже входят в означенный клуб. С кого предлагаете начать?

— А чего мы будем размениваться на мелочи? Займитесь городским головой. Вытрясите из него всё, что он знает про этот чёртов отель. Надо — подвесьте гада за ноги над кипящим котлом… Блин горелый, постоянно забываю, что вы на такое не способны. Самому бы заняться этим субчиком, ну да ладно уж.

— Стало быть, вы в это время…?

— Займусь Робертом Фолтом и его сыном. Да, я понимаю, что у Фолта в башке дыра, но даже опытные псионики нет-нет, да и пропустят какую-нибудь важную мелочь. Да что там — всегда пропускают. Невозможно учесть всё, особенно когда работаешь с чужой психикой.

— Вы не…

— Я постараюсь сохранить разум Фолта в целости. — Голос Мерлина звенел ледяной сталью. — Сделав для этого всё, что зависит от меня как от специалиста. Но обещаний давать не буду. Ясно?

Фигаро молча кивнул. Сейчас Артур мобилизовал все интеллектуальные резервы, выведя свои мозги на максимальную мощность. Спорить с ним в этом состоянии не было смысла; в таком состоянии эмоции у древнего колдуна отключались.

— Да, и ещё одно: нам придётся разделиться. Однако в текущей ситуации я рассматриваю это как крайне хреновую идею. Нам с вами нужна постоянная связь. Причём такая, о которой не будет знать никто, кроме нас. Поверитесь ко мне спиной.

Следователь всё так же молча повиновался.

— Наклоните голову вперёд… Да, вот так. Не дёргайтесь. Сейчас будет немного больно.

Укол в шею был не то чтобы особо болезненным, но до дрожи неприятным. Фигаро ощутил его как липкий холодный шлепок, после которого в глазах на пару мгновений всё затянуло белёсым туманом, а желудок сделал попытку извергнуть своё содержимое на пол.

«Вот так, — раздался в центре головы следователя удовлетворённый голос колдуна, — теперь я всегда буду знать, где вы находитесь, как себя чувствуете, и смогу в любой момент связаться с вами. Отвечать мне можно не открывая рта. Вы уже знакомы с этим видом коммуникаций. Будет как тогда, когда я сидел в Орбе»

— Хорошо, — сказал Фигаро вслух, — а что вы вообще только что сделали? Ввели мне какой-то декокт? Или это одна из ваших научных штучек?

— Научная штучка, — коротко ответил Мерлин, пряча в чемодан тяжёлый металлический ящик. — Итак, сейчас десять минут пятого. Даю вам на допрос городского головы два часа. В десять минут седьмого я сам найду вас и доложу, что мне удалось вытащить из Фолта, а дальше, отталкиваясь от собранной информации, будем решать, что делать дальше… И, да — эта ваша идея с личным авто мне понравилась. Возьму и себе.

— Вряд ли здесь есть автосалоны, достойные этого названия. Лучше арендуйте… А скажите: почему это ваша штуковина, которую вы влепили мне в шею, работает только в одностороннем порядке? Вдруг я тоже хочу знать, где вы находитесь и как себя чувствуете? Недавние события показали, что это может оказаться очень полезным.

— Я могу такое организовать, Фигаро. — Голос Мерлина смягчился. — Видит Эфир, мне нечего от вас скрывать. Но потребуется операция на мозге. Гарантированно безопасная; я просто засуну вам в черепушку несколько тончайших мембран-коннекторов. Но почему-то мне кажется, что вы на эту процедуру согласия не дадите.

— Во-первых, может, и дам. — Следователь неожиданно легко для самого себя выдержал пронзительный взгляд колдуна. — После спецподготовки в Отделе я соглашусь и не на такое. А во-вторых…

— Ну, давайте, колитесь. — Артур нетерпеливо махнул рукой. — Я не дурак, Фигаро. По крайней мере, не на регулярной основе. Вы с момента нашего возвращения от «Шервуда» на меня волком смотрите. В чём дело?

Фигаро думал аж целых две секунды. Потом плечи следователя расслабились; он опустил руки и разжал кулаки.

— Ладно, — сказал он, качая головой, — это глупости. Либо я вам верю, либо нет. А я вам верю… Скажите, Артур, вот эта светящаяся алая штука в инжекторе, которым я вам спасал…

— Эссенция драконьей крови, да.

— Вам много известно декоктов, которые визуально на неё похожи? Алых, ярко светящихся и похожих на жидкий огонь?

— Немного, — Мерлин хмыкнул, — очень немного. А, если точнее, то вообще ни одного. А что? Вы где-то видели такую же?

— Не видел. Но именно так описал Роберт Фолт ту штуку, которую ввёл ему наш неуловимый колдун-инкогнито. Я не заострял на этом внимания, когда пересказывал вам слова Фолта, но…

— Понял. — Колдун коротко кивнул. — Проверю эту часть его воспоминаний с особой тщательностью. И вот что, Фигаро: если бы всё происходящее в этом городке… если бы я имел ко всей этой свистопляске отношение, вы бы об этом никогда не узнали. Ни вы, ни Ноктус, ни все демоны небесные. Я умею закапывать тайны в землю, поверьте. А теперь — марш! Часики тикают.

Если дом Матика, городского головы НижнегоТудыма, можно было смело описать как городскую усадьбу, то резиденция головы Крейна больше напоминала загородную ферму какого-нибудь отставного генерала, решившего на старости лет удалиться от мирской суеты и не стеснённого в средствах. Жилая часть — каменный дом в виде буквы «П», надёжный даже на первый взгляд, но не вычурный: покатая черепичная крыша, серая штукатурка стен, высокие узкие окна (на них уже навесили утеплённые «зимние» ставни), и несколько простых кирпичных труб на крыше — вот и вся роскошь.

Дом стоял в приличном удалении от городской черты — ехать пришлось почти двадцать минут, и это при том, что дорога была вполне себе: окопанная, сухая грунтовка, кое-где выложенная камнем (в этих местах, похоже, ранее таились коварные ямы), так что Фигаро, неожиданно для самого себя, выжал из «Рейхсвагена» аж двадцать миль в час. Мотор недовольно взрыкнул, но никаких фортелей не выкинул; «Соккер» довольно бодренько взобрался на горку, оставил позади маленький симпатичный мостик, нависший над быстрым ручьём, и выехал в поля. Вокруг потянулись уже знакомые следователю картины: чёрная земля, из которой там и сям торчали стволы мёртвых деревьев, голые холмы и редкие кусты, похожие на давным-давно заржавевшую колючую проволоку.

Темнело. Низкое серое небо, время от времени плюющееся то дождём, то снежной крупкой на глазах наливалось тяжёлой свинцовой чернотой, впитывающей свет как губка. Фигаро включил фары, и вечернюю муть разрезали два луча желтоватого света.

Будь дорога хуже, следователь, вероятно, поостерегся так гнать, но сейчас он с завидным упрямством давил «тапку» в пол, заставляя несчастный двигатель заунывно подвывать. Спешить, казалось бы, было некуда, но Фигаро не покидало странное, но крепнущее с каждой минутой ощущение, что время уходит и нужно торопиться.

Ворота загородной резиденции Крейна освещались газовыми фонарями довольно стильного вида: две чугунные колонны, на которых сидели ухмыляющиеся химеры с факелами в руках. «Факелы», конечно же, были застеклены и, в полном соответствии с противопожарными требованиями, убраны в защитные решётки, но химеры всё равно смотрелись загадочно и мрачно, особенно сейчас, когда по скалящимся чугунным мордам стекали капли ледяного дождя.

Охраны на воротах не было. Более того: створки ворот обитые тяжёлыми стальными листами, были распахнуты настежь. Засов вылетел из петель, и валялся в грязи, тускло отсвечивая под фарами, точно оброненный поверженным гладиатором меч.

Фигаро нахмурился: подобного у Крейна не дозволялось никогда. На всякий случай, следователь проверил револьвер, перезаряжающий механизм кобуры и ленту патронника, набросил на себя пару защитных заклятий, и включил эфирные «очки».

Ни алых сполохов ярости, ни чёрных пятен пролитой крови, ни разрывов в ткани мироздания, что оставляет после себя человеческая смерть. Так, несколько смазанных мазков чужой «вита» — тут не так давно бродил человек. Бродил, бродил, потерял в грязи табакерку, пытался закрыть ворота, уронил засов, плюнул, да и ушёл куда-то во двор, в сторону прислужных домов. Ни тебе демонов, ни тебе злых колдунов с заклятьями навскидку.

Следователь пожал плечами, и осторожно тронул ногой педаль газа, оставляя ворота позади. Однако заклятье эфирного зрака он, на всякий случай, снимать не торопился.

Где-то в темноте белели крыши длинных, похожих на толстые белые сосиски приземистых зданий — псарни. Голова Крейн только на территории загородного поместья держал почти сотню гончих и около тридцати душ псарей. Страсть Крейна к собакам была известна всем, но мало кто знал, что голова неплохо зарабатывал на бегах и продажах породистых щенков. Процесс был поставлен на поток и приносил прямо-таки неприличный барыш; питомцев Крейна покупали даже в Столице.

В темноте ютились ещё какие-то задания, но Фигаро не обратил на них особого внимания; его взгляд был прикован к единственному пятну света впереди — в мансарде правого крыла старой усадьбы неверным оранжевым огоньком светилось окошко. Остальные же окна были мертвенно-черны и плотно закрыты ставнями, отчего здание впереди казалось остовом некоего гигантского корабля, застрявшего среди северных торосов, да так и не сумевшего выбраться из объятий сковавшего его льда.

«А вот и двери. Дуб, пропитанный алхимической морилкой и окованный воронёным железом заклятым «на ворожные знаки» — такие, пожалуй, и шаровой молнией не снесёшь… Ага, закрыто. Ну, это хорошо: может, тогда, ворота сторож по пьянке просто закрыть забыл. Хотя почему тогда здесь так темно и пусто? А, что гадать — сейчас всё выясним…»

Фигаро помнил, что звонка на двери нет — ни механического, ни новомодного электрического. Он схватился за тяжёлое кольцо дверного молотка, и постучал: громко, требовательно, так, как и положено представителю власти.

Сквозь стены эфирный зрак следователя не проникал; всё же, дом строился добротно, на жертвенных костях (чёрный козёл и петух), на его стенах лежали заговоры «от ветру огненного», да и местный домовой хорошо знал своё дело. Поэтому Фигаро погасил заклятье (слишком долго смотреть через эфир было вредно для психики, да и Другие не любят, когда смертные часто подсматривают за ними, начиная, в лучшем случае, подсматривать в ответ) и стал ждать.

Через пару минут за дверью что-то стукнуло, упало, покатилось по полу, затем раздалась вялая ругань, заскрипели замки и засовы, и дверь отворилась.

На пороге стоял Тихон — старый слуга Крейна, проживший в этой усадьбе чуть ли не больше, чем сам голова.

Но Святый Эфир, в каком виде!

На Тихоне было своеобычное зимнее облачение: ватные штаны, стёганый тулуп и сапоги на меху. На месте была даже шапка-ушанка, хотя следователю было совершенно непонятно, на кой ляд она могла понадобиться в доме. Собственно, нормальный вид Тихона на этом заканчивался.

Во-первых, старый слуга был нетрезв — запах перегара едва не валил следователя с ног. Пил Тихон, судя по всему, самогонку-свекольницу, о ядрёном духе которой ходят легенды даже в королевских провинциях.

Во-вторых, Тихон был небрит. Это поразило Фигаро даже больше, чем запах перегара: слуга брился всегда, каким-то невероятным образом полируя щёки до нездорового розового блеска. Следователь совершенно не удивился бы, узнай, что тут замешаны какие-нибудь старые народные заговоры.

И, наконец, Тихон был грязен. И тулуп, и штаны, и даже сапоги были заляпаны бурыми пятнами явно органического происхождения, рукав тулупа был подпален, а на штанах зияла прореха, точно слуга, падая, зацепился коленом за что-то вроде лезвия косы, чудом не подрав себе шкуру по живому.

Голова у Тихона, однако же, работала более-менее нормально. Он икнул, поклонился, сорвав с головы шапку, и воскликнул:

— Г-с-с-с-спди-и-и-ин Фи-и-и-иг-ро! Ск-к-клько лет! Сколь… сколько зим! Вс-с-с-с-сгда рады видеть, значицца!

Язык у Тихона заплетался, но не так чтобы прямо уж совсем. Следователь счёл это добрым знаком.

— Добрый вечер, Тихон. А держи серебряк на водку. Подскажи: а где их благородие господин Крейн? Никак в отъезде?

— Никак нет, не в отъезде! — Тихон одобрительно осмотрел серебряный империал, подышал на него, потёр о рукав, и спрятал — следователь даже не понял, куда. — Сидят в мансарде, и приказали всем говорить, что уехали в Столицу. Да только ж вы, надо понимать, представитель власти и давний приятель Крейна, дык вас-то он уж точно пустит. Так что заходите, заходите поскорее, а то скоро такой буран рванёт, что ну.

И верно: ветер уже швырял в затылок следователю мокрые комки снега, а низкое, слабо флуоресцирующее небо, казалось, спускалось всё ниже и ниже к земле. Даже без колдовства можно было понять, что ночь будет ещё та. Такие ночи порядочные люди проводят у печи с бутылочкой горячительного, под разговорчик, или, что ничем не хуже, с хорошей книгой, желательно, задраив ставни на «штормовые» запоры.

Тихон поднял стоявшую рядом на тумбочке керосиновую «летучую мышь» и махнул лампой куда-то в темноту, приглашая Фигаро войти, что тот и сделал. Дверь за спиной следователя захлопнулась, и он услышал, как старый слуга, ругаясь на чём свет стоит, воюет со сложной системой засовов. Странно, подумал Фигаро, Крейн никогда не запирал всю эту машинерию на входной двери. Так что же случилось?

Зато у следователя сразу же отпали все вопросы насчёт шапки Тихона: в усадьбе не топили неделю, а то и больше, о чём Фигаро немедленно высказался, не выбирая выражений.

— Да, да, церковный воздушок-то, хе-хе! Их высокоблагородие приказали печи не топить, только, значит, мансарду и прислужные дома. Ну, мансарду-то чего там топить — две буржуйки — вот и всё отопление. Камин, правда, есть ещё, да только нечищеный, и, сдаётся мне, в трубе Вопила завёлся. А какого ляда хозяин зад себе морозит, того знать не знаю, я ему не указ. Только попросил, чтобы я за дверями приглядывал, не идёт ли кто чужой, да денег отвалил столько, что я и за год не пропью. Тут у них, знаете, глазки в стенах есть, и ещё кое-какие хитрости, так что присматривать-то я присматриваю. Да только скучно. Не откажете опрокинуть стопку, ваше благородие, господин-спаситель Фигаро? Угощаю!

«Господином-спасителем» для Крейна Фигаро стал около года назад, когда некая нечисть стала ночами подъедать питомцев городского головы. Кровососки собаками не интересуются, особенно если рядом есть два коровника и конюшня, пиявки — тем более — что для них собака! — так что следователь сразу понял, кого надо ловить. И поймал, спалив ко всем чертям довольно крупное гнездо шипастых крайтов — милейших созданий, похожих на меховые шары, наполовину состоящие из зубастых пастей. Для человека эти Другие были не особо опасны, но кто знает, что случилось бы, расплодись крайты в полный выводок (а в тех подчас насчитывали до двух сотен тварей).

— Хотелось бы стопку, — вздохнул Фигаро, — да только работа, сам понимаешь. Я человек государев. Но потом, после разговора с господином Крейном, очень может быть… Куда в мансарду-то?

— Да вот прямо по этой лестнице, пока в дверь не упрётесь. Только стучите громче, а то я чегой-то думаю, что их светлость уже пьяные. С утра так точно были.

Пустая усадьба навевала жуть; недаром в народе говорили: «в пустой хоромине трое живут: сыч, сова и сам Сатана». Доля правды в этом была: покинутые дома, несущие на себе отпечатки живой «вита» их хозяев, очень быстро становились объектами пристального интереса со стороны Других существ самого разного толка.

Здесь, конечно, ничего подобного не было: заклятья на стенах крепки и надёжны, хозяин в доме, да и старый суседко-домовой не лыком шит — ни Бродячая Тварь к дому не подойдёт, ни Ночной Летун не подлетит. И всё же, запустенье уже чувствовалось: воздух пах не только пылью и плесенью, но вполне различимым эфирным «хлопком» — кого-то прибил недавно старик-домовой, какую-то зловредную гадину. Да и парочка приведений шлялась тут недавно; осмелели, повылезали из стен да из подвалов.

Не было только одного: последствий тяжёлого боевого колдовства. Не колдовали тут магистры-колдуны, ни недавно, ни давно, ни огненных шаров, ни каскадных заклятий; ни некромантией не пахло, ни сожжённой до самой души плотью. Даже «на ветер», да «на притолоку» никто не ворожил, что было довольно странно для приличного дома в глубинке, где традиции — не пустой звук, и где на ночь под порог подкладывают подкову, которой коня на кладбище подковали.

«В запое он, что ли? — Думал следователь, пыхтя взбираясь по лестнице. — Так если имеешь привычку уходить в запой, то будь добр, переделай лестницы в доме. Это ж и трезвый ноги сломает… Однако, какая тишина: слышно, как мышь в подполе скребёт. Жутко, но, будем честны, не так чтобы очень»

«Да, потому что испугался ты другого»

И верно — здесь Фигаро старался быть откровенным хотя бы с самим собой — пугал его вовсе не старый дом, не странности что с некоторых пор завелись в Верхнем Тудыме и даже не вероятное присутствие в городе демона — хоть бы и Могущества. Его пугало другое.

Ошарашенное выражение на лице Мерлина Первого.

«…меня оглушило, вышвырнуло оттуда… И я бы погиб…»

Когда-то следователь боялся, что старый колдун станет ему кем-то вроде няньки, что, вздыхая и качая головой, всегда вытащит нерадивое чадо из очередной передряги: достанет застрявшую в горшке загребущую руку или не в меру любопытную голову, попавшую в ловушку между стоек перил, даст по заднице ремнём, но потом всё простит, и всё будет хорошо. Однако же Артур был далеко не дурак, он умел, он любил учить! Учить, заставлять, тыкать носом в ошибки и терпеливо натаскивать, науськивать, нацеливать на знания, или, хотя бы, на опыт. Рядом с ним можно было не бояться потерять сноровку.

Но Артур был Мерлином, вот в чём фокус. Древним колдуном, Артуром-Зигфридом Медичи, Мерлином Первым, основателем Колдовского Квадриптиха, творцом Белой Башни, сыном короля-звездочёта и волшебницы из легендарной полумифической страны, величайшим и первым. С Артура начался в своё время мир, в котором Фигаро родился, вырос и жил. И если в этом мире и были колдуны сильнее, то уж наверняка не было никого, кто был бы умнее древнего мудреца, склочника и изобретателя. Даже Лудо из Локсли, живой бог, что мог бы при желании прихлопнуть Мерлина одним движением мысли, был не более чем творением Артура, экспериментом, результатом работы живого и всё ещё гениального ума.

Но теперь появился некто, кто, очевидно, был умнее самого Мерлина. И мироздание пошатнулось от удара по самым его основам. Во всяком случае, мироздание Фигаро так точно.

Дверь — простая тяжёлая дверь, обитая железом — была расположена невероятно неудобно и странно: лестница как бы резко спотыкалась, проваливаясь на одну ступеньку вниз (это чтобы наверняка разбить себе голову, подумал следователь), и заканчивалась коротким коридорчиком, который тут же словно бы стукался лбом о двери в мансарду (а это, видимо, для того, чтобы сломать шею). К тому же в этом каменном мешке (назвать это «коридором» у Фигаро не повернулся бы язык) было темно, как в погребе.

Чертыхнувшись, следователь зажёг неяркий колдовской огонёк — позади, чуть выше затылка, чтобы не ослепить себя самого. Не то чтобы он всерьёз рассчитывал вот прямо сейчас драться, но всё же, всё же…

«…заклятья, пули — не важно. Первой целью станет ваш «светлячок», поэтому вешайте его выше головы, чуть в стороне и всегда позади, чтобы свет не мешал целиться вам самим…»

Фигаро поморщился, почесал нос, и, замерев, прислушался. Из-за двери доносились приглушённые голоса — именно голоса, во множественном числе. Если городской голова и находился за этими дверями, то он явно был не один.

Проверив висящие «на пальцах» заклятья, следователь прошептал простенькую формулу, и звуки, доносящиеся из-за двери, словно бы загустели, став звонче, точно говорящие находились в конце длинной водосточной трубы.

— …а я тебе говорю, не мог ты с ним видеться. Не осталось то… х-х-хи-и-ик!‥ после деда призрака-то. Прабабка да, прабабка до сих пор тут живёт… Или не живёт… хрен пойми, как про призраков правильно сказать… Кранц, как про призраков говорят? «Живёт» или как-то иначе?

— Говорят — «обитает». Ещё используют слово «присутствие» — тоже вполне себе термин. Две бубны и Чёрт.

— Жирно, однако. Да только ж у Крейна бубны нет, поэтому я, пожалуй, подсуну сюда ещё вот эту пару…

На двери не было защитных заклятий, однако с обратной стороны её удерживал надёжный засов. Это, понятно, были шалости: Фигаро сквозным кинетиком сдвинул засов в сторону и, решительно распахнув дверь, шагнул через порог, сделав Очень Страшное Следовательское Лицо.

— Вечер добрый, господа!

Он хотел добавить ещё что-нибудь вроде «как сидится?» и «доброго здравия», но не сумел. Более того: даже «господа» Фигаро произнёс с шипящим придыханием, точно подавившись словом, как несвежей куриной ножкой.

Во-первых, в мансарде было натоплено, и натоплено крепко: сюда приволокли две пузатые печи-буржуйки и целую гору дров. Разница температур была такой, что следователь удивился, как у него не полопались сосуды в носу.

Во-вторых, в мансарде воняло. Некогда вполне нормальные запахи: запах еды, спиртного и человеческих тел скисли на жаре, свернулись, протухли, и превратились в откровенно мерзкий смрад, ударивший Фигаро, словно кулак в лицо.

И, наконец, в-третьих, картина, представшая перед следователем, была из ряда вон странная. Странная и жалкая, настолько жалкая, что Фигаро, волей-неволей, опустил руки, на которых нетерпеливо гудели приготовленные заранее заклятья.

Сама по себе мансарда, похоже, долго время использовалась как чердак: сюда годами стаскивали старую мебель и утварь, не подлежавшую более восстановлению. Среди гор, составленных из старых колченогих столов, кресел с выстрелившими пружинами и беззубо распахнувших свои дверцы шкафов Фигаро увидел пару птичьих клеток, древний немецкий керогаз, несколько рулонов пожелтевших от времени и сырости обоев, а также довольно гадостный портрет плюгавого господина с рыжими усами. Остальная часть мансарды (а она, как понял следователь, была весьма обширна) тонула во мраке.

Пятно света, которое Фигаро заприметил ещё с улицы, из окна, создавали вышеупомянутые печи-буржуйки и большая керосиновая лампа — не «летучая мышь», а монструозная конструкция от «Фродо и СынЪ» с «вечным фитилём» и пламегасителем срабатывающим, если лампу случайно переворачивали. В своё время эти светильники были очень популярны. Фигаро в те прекрасные времена было года три.

Лампа стояла на импровизированном столе: кто-то притащил к окну большой платяной шкаф и перевернул его дверцами вниз. Справедливости ради стоило отметить, что стол получился отменный: широкий, ровный и уж явно покрепче того картонно-фанерного хлама, что делали жулики из «Кампрад и Ко». На столе лежали карты — три колоды — две шестигранные кости, доска с колышками и блокнот с ручкой — всё, что требовалось для игры в «Чёрта». Ещё на «столе» стояло несколько бутылок коньяка «Фафт» разной степени наполненности, гранёные стаканы залапанные до такой степени, что они казались отлитыми из матового стекла, а также бессчётное количество жестянок с тушёнкой «Консервного завода братьев Горн» (самая лучшее консервированное мясо, которое можно было купить в Королевстве за деньги). Из одной банки торчал консервный нож, из стоящей с ней по соседству — ложка.

А за столом-шкафом сидели четверо.

Точнее, сидели только трое; четвёртый — необъятных размеров толстяк в расстёгнутой бежевой рубахе лежал лицом в тарелке (к счастью, пустой) и тихонько похрапывал. По сверкающей лысине, тяжёлым золотым часам на ручном ремешке и, разумеется, очень характерному телосложению Фигаро признал городского судью Коваля — весельчака и балагура. Он был известен тем, что за всю свою жизнь не вынес ни одного смертного приговора; местные бандиты даже говаривали «сходил к Ковалю», имея в виду чью-либо невероятную удачу.

Рядом с судьёй на поставленном на попа ящике сидел городской голова Арчибальд Крейн. Голова жевал размокшую от слюны папиросу, мутным взглядом рассматривая веер карт у себя в руке. Сказать, что Крейн был расхристан, значило ничего не сказать: голова был гол по пояс (что при такой жаре, в общем-то, не удивляло), небрит, и явно пьян в стельку, а его чёрные с проседью волосы превратились в висячие засаленные лохмы, падающие на лоб неровным частоколом блестящих в керосиновом свете сталагмитов. Росту в Крейне было, без малого, семь футов, так что на фоне остальных (и особенно Фигаро) голова выглядел гигантом. К тому же, он был весьма мускулист. Следователь подумал, что в свои семьдесят Крейн без труда уделал бы в рукопашном бою парочку дюжих жандармов. Правда, мышцы, по большей части, скрывались под складками жира, так что городской голова выглядел как старый бегемот: несколько тонн вальяжной лени, которые не глядя снесут на своём пути всё что угодно. Кстати, неизменные сапоги с золотыми шпорами тоже были на Крейне.

Совсем рядом с головой на старом пыльном кресле без ножек, и сосредоточенно изучал карты в руке дородный мужчина в белом кителе. Начальник управления городской жандармерии Хорт (Фигаро никогда не мог запомнить его имя) был именно что «дюжим жандармом»: крепким, потянутым человеком средних лет с военной выправкой, могучими усищами и не менее могучими бакенбардами. Но в плане комплекции до Крейна ему всё равно было далеко; на фоне городского головы главжандарм смотрелся как цвергшнауцер рядом с волкодавом. Зато китель жандарма всё ещё сохранял свою девственную белизну, да и выглядел Хорт самым трезвым из всей компании.

Во всяком случае, из её мужской части. Потому что немного левее главжандарма сидела женщина.

На вид — лет сорок-сорок пять. Не красавица, но, в целом, довольно симпатичная: блондинка с короткой мальчишеской стрижкой, резкими чертами лица, тонкими губами и пронзительными серыми глазами, взгляд которых делали ещё пронзительней узкие очки в тонкой стальной оправе. На девушке была лёгкая серая роба с множеством карманчиков, кобура с автоматическим пистолетом внушительных размеров и простые кожаные сапожки. На груди, чуть выше декоративного лацкана, блестела маленькая серебряная эмблема: оливковая ветвь.

Инквизитор.

— Старший инквизитор Редута Верхнего Тудыма София Кранц. — Женщина, повернувшись к следователю, чуть наклонила голову, отчего выражение её лица стало по-учительски суровым. Я вижу ваш Личный Знак, но почему-то не верю, что старший следователь ДДД решил заглянуть к нам на огонёк по чистой случайности. Так чем же обязаны, господин Фигаро?

Фигаро почувствовал лёгкую панику: он хотел поговорить с городским головой, и совершенно не рассчитывал застать здесь всю эту компанию. С одной стороны, так было даже удобнее, но у него не было никакой легенды. Точнее, она даже была, но в неё уж точно никак не вписывался инквизитор Кранц, оказавшийся, к тому же, въедливой дамочкой. Статус старшего следователя Департамента давал Фигаро кое-какие полномочия, вот только у старшего инквизитора эти самые полномочия были несоразмерно шире.

Ситуацию спас Крейн; городской голова пьяно качнулся на своём ящике, махнул рукой, и, заплетающимся языком, сказал:

— Софочка, да бросьте вы корчить страшную, я вас умоляю! Это ж Фигаро, мой давний друг! Я, правда, тоже не понимаю, за каким чёртом ему переться в такую даль, да ещё и в такое время — а вы знаете, он ведь из Нижнего Тудыма — но всё равно безмерно рад! Рад, рад! Присаживайтесь, Фигаро, присаживайтесь! Найдите себе какой-нибудь… м-м-м… стул. Или не стул. По пятьдесят?

— Премного благодарен, господин Крейн, я на службе. И пришёл к вам в столь неурочный час тоже по служебному делу. Увы, но это так, поелику от пятидесяти грамм, как вам хорошо известно, я не отказываюсь никогда. Равно, как и от ста. Но сейчас меня куда больше интересует происходящее в отеле «Шервуд».

Фигаро, в общем-то, провоцировал сознательно, рассчитывая на реакцию. Но такой реакции он точно не ожидал.

Крейн клацнул зубами, точно собака, поймавшая муху; лицо головы перекосило так, что можно было подумать, будто с Крейном случился припадок.

Главжандарм охнул, схватившись за сердце, и уронил на стол карты. «Две тройки, червонный валет и туз пик, — машинально подумал Фигаро, — всё равно ему ничего не светило».

Инквизитор Кранц, понятное дело, смогла удержать себя в руках, но её глаза, казавшиеся подозрительно сощуренными из-за стёкол очков, сузились ещё сильнее. Следователь почувствовал, как вокруг инквизитора сгущается воздух; похоже, госпожа Кранц непроизвольно набрасывала на себя защитные заклятья.

И только судья Коваль никак не отреагировал, продолжая спокойно посвистывать носом. Похоже, судье в тарелке спалось вполне себе удобно, и его уж точно не беспокоили разного рода мировые проблемы.

— Что вам известно? — голос инквизитора был холоден как вода из подлёдных родников Дальней Хляби.

— Мне известно многое. — Фигаро чуть дёрнул уголками губ. — Но не всё.

Он позволил себе на пару секунд прикрыть глаза, и глубоко вздохнул, проветривая лёгкие. В откровенное враньё ударяться было нельзя, однако и выложить всё, что ему известно следователь не мог. «Придётся, как говорит Артур, маневрировать между «нет» и «совсем нет». Дьявол, ну не силён я в таких вещах…»

— Я знаю, — продолжил Фигаро, рассеяно хлопая себя по карманам в поисках сигаретной пачки, — что все вы, присутствующие здесь, вляпались в какую-то очень грязную историю с этим самым «Шервудом». Знаю, что в ту же историю влипли члены клуба «Дети Астратота», и, в частности, ваши собственные дети. Знаю, что в этом городе орудует очень сильный колдун, намерения которого мне до конца не ясны. А если честно, то не ясны совсем. И также мне неясно, какого лысого борова вы сидите на чердаке и пьёте водку, в то время как, возможно, весь Верхний Тудым подвергается непонятного рода метафизической опасности.

— Во-первых, — госпожа инквизитор чуть помедлила перед тем, как ответить, — мы пьём не водку. Мы пьём коньяк. И играем в карты, причём если дело и дальше так пойдёт, то состояние господина Крейна очень скоро станет моим, и это поместье тоже. А что касается «Шервуда»…

— Хватит! — заорал внезапно голова, вскакивая на ноги.

Лицо Крейна перекосило от отчаяния; его вопль был настолько громким и яростным, что Хорт дёрнулся всем телом, едва не перевернув стакан, а инквизитор удивлённо приподняла брови (похоже, для госпожи Кранц это была предельная форма выражения удивления). Даже судья Коваль приоткрыл один глаз, фыркнул, икнул, и, пробормотав что-то вроде «сияй, сияй, маленькая звёздочка…», уложился в тарелке поудобнее, и снова задрых.

— Хватит. — Голова вытер пол со лба дрожащей рукой. — Довольно этого балагана. Мы сидим здесь уже вторую неделю, ждём непонятно чего, и надеемся, что всё обойдётся. Что он их отпустит. Что всё как-то само собой рассосётся… Не стойте столбом, Фигаро! Присаживайтесь! Вот вам стакан, вот бутылка, наливайте, и я ничего не хочу слышать о том, что вы на службе.

— Нам недвусмысленно объяснили, что если мы обратимся к властям… — начал осторожно глава жандармерии, но Крейн только махнул рукой.

— К дьяволу. Во-первых, представитель власти сам к нам явился, так что формально мы ничего не нарушали. А во-вторых… Ну вот сколько мы ещё будем тут сидеть, спиваться, и ждать непонятно чего? Чуда? Милости этого… этого… — руки головы бессильно упали на колени; Крейн рухнул на свой ящик-стул, схватил со «стола» пачку сигарет, и принялся рвать её на тонкие картонные полоски.

— Господин Крейн прав. — Инквизитор пожала губы, и резким движением руки смахнула со стола кучку сигаретного пепла. — Мы сидим здесь, на чердаке, запуганные и думаем, как решить проблему, которая с нашей стороны решения не имеет вообще. Я знаю, чем мы рискуем, господин Хорт. У меня там дочь. Но нельзя же просто сидеть на заднице ровно, и ждать, что на нас снизойдёт милость Горнего Эфира.

Фигаро молча подошел к импровизированному столу, взял стакан, показавшийся ему более-менее чистым, налил в него коньяку из початой бутылки, и рассеянно огляделся в поисках стула. Инквизитор тихонько вздохнула, и, прошептав заклинание, сотворила для следователя из воздуха стул с высокой спинкой. Стул слабо флюоресцировал; похоже, это была «полуиллюзия»: эфирный каркас «надутый» эфиром. Фигаро благодарно кивнул, отсалютовал присутствующим стаканом, выпил (коньяк оказался вполне сносным) и сел, всем своим видом выражая готовность слушать.

— Месяца три назад, — Крейн скрипнул челюстью, — золотая-мать-её-молодёжь Верхнего Тудыма открыла в «Шервуде» этот дурацкий клуб. Ну, «Дети Астратота». Я думаю, вы в курсе.

— В курсе. — Следователь кивнул. — А почему именно дети и именно Астратота?

— Потому что вампиры уже были и всем надоели. — Инквизитор вздохнула. — Но всё равно они были лучше, чем ночные гонщики. Пусть уж лучше детишки пьют красное вино, и томно курят сигаретки нарядившись в чёрные вуали и фраки, чем носятся по дорогам на убитых в хлам моторвагенах сломя голову.

— А до вампиров были оборотни. — Главжандарм мечтательно затянулся сигареткой. — Тоже не сахар, но всё равно лучше, чем гонки по городским дорогам в три часа пополуночи. Одевались в шкуры, жгли ночами костры на холмах, танцевали пьяные при луне — романтика! И, главное, никого не трогали. А потом придумали этих долбаных детей Астратота.

— Вы проверяли их на…

— Фигаро, — инквизитор поморщилась, — я не идиотка. Никакого колдовства, никаких запрещённых ритуалов, никакой Другой активности. Тишь да гладь, да пасторальная благодать. Обыкновенные красные масоны: фабрики — рабочим, знания — в массы, обязательные профсоюзы, всем одинаковые права, аристократию — вожжами под хвост… Ну, с последним даже мне трудно не согласиться, поэтому я махнула рукой — пусть его детишки тешатся. А потом… — она беспомощно уронила руки на колени. — Крейн, расскажите, как всё началось.

— Потом, — городской голова словно выплёвывал слова сквозь стиснутые губы; его лицо напоминало плотно сжатый кулак, — потом стали приходить эти… письма.

— Детки уже большие, — вздохнула инквизитор в ответ на непонимающий взгляд следователя, — в родительских домах бывают редко. Но переписываемся мы регулярно. В «Шервуде» пока нет телефонной линии — всё никак не дотянут — но зато есть отменная телеграфная станция. Каждые два-три дня нам приходили письма от детей: что, да как, ла-ла, как дела, а как там, матушка-батюшка с деньгами в этом месяце, а можно на недельку смотаться в Столицу, а нельзя ли достать билеты в «Плющ» на новую постановку Саржинского — ну, всё как обычно, ничего интересного. Отроческое «дайте денег» в обёртке повседневной трепотни. У вас есть дети, Фигаро?

— Нет, — следователь мотнул головой, — Святый Эфир миловал. Но я понимаю, о чём вы говорите. Господин Матик, городской голова Нижнего Тудыма, постоянно рассказывает мне про свою дочку, и при этих рассказах не выпускает из руки пузырёк с сердечными каплями. А ещё у него есть двоюродная сестра, так та вообще колдунья. Знаю, понимаю. Так что с письмами?

— Когда вы долгое время знаете человека, вы хорошо изучаете его стиль общения. В том числе, и стиль переписки. — Голова глотнул коньяку из стакана так, словно это была вода. — И уж, конечно, вы знаете, как пишут ваши сын или дочка. Слова, фразы… Крейн поморщился, делая в воздухе замысловатые пассы, точно собирался сплести и швырнуть в стену, как минимум, шаровую молнию.

— Господин голова имеет в виду, — вздохнула инквизитор, — что стиль писем наших детей внезапно и странно изменился. Почерк, мы, понятное дело, проверить не могли: все эти письма настукиваются на клавишной доске телеграфического аппарата. Но тексты стали однотипными, краткими и сухими. Крейн показал мне такое письмо — якобы от его сына — и я сразу поняла, что и оно, и те, письма, что приходили мне в последнее время от дочери, писал один человек. Те же речевые обороты, те же особенности пунктуации, тот же принцип построения фраз. Я не особо разбираюсь в лингвистической экспертизе, но даже моих базовых знаний хватило, чтобы понять главное…

— Что что-то не так. — Главный жандарм скрипнул зубами.

— И вы сразу заподозрили неладное? — Фигаро недоверчиво приподнял бровь, неосознанно копируя Артура (на этот раз жест получился даже вполне себе). — Просто из-за каких-то… хм… особенностей переписки?

— Нет, — инквизитор помотала головой, — не заподозрили. Точнее, заподозрили, но не то.

— Однажды, — Крейн криво усмехнулся, доставая из пачки новую сигарету, — наши любимые чада решили по-тихому свалить на пару недель в Аврору. Знаете, что такое Фестиваль Зимних Огней?

— О да. — Следователь серьёзно кивнул. — Знаю. Будучи студентом даже посещал. Много музыки, палатки, костры, океан выпивки и горы психотропной алхимии. Всё что нужно среднестатистическому отроку, которому ещё не двадцать, но уже и не шестнадцать. В целом, довольно мирное мероприятие.

— Мирное. — Жандарм глупо хихикнул и уставился мутным взглядом в пустой стакан. — Потому что десятки состоятельных семей, что в юности сами любили проводить время на Фестивале, обеспечивают безопасность теперь уже своих отпрысков. Никаких драк, поножовщины, незаконного колдовства и арестов за неподобающее поведение. Там работает целая толпа жандармов в гражданском и профессиональных вышибал… В общем, сбежали туда наши чада, а в телеграфной службе оставили заранее подготовленные письма. Кто там смотрит на номер станции, а? Ну, и мы не обратили внимания. Случайно всё потом всплыло, через месяц где-то. Общие друзья рассказали, что видели на фестивале…

— Да-да, я понял. — Фигаро нетерпеливо взмахнул рукой. Он то и дело искоса посматривал на наручные часы; Артур дал следователю не так уж много времени. — Вы решили, что в этот раз случилось нечто подобное. И?‥

— Я телеграфировал Пуфферу, моему управляющему. — Крейн дёрнул плечом, точно через него пропустили слабый электрический разряд. — «Шервуд» принадлежит мне, но появляюсь я там редко. Пуффер со всем отлично справляется. Вот только он мне не ответил. Ни сразу, ни через пару часов, хотя обычно на мои «молнии» старина Абрахам отвечает в течение минуты.

— А, так вас это взволновало?

— Да не особо. Телеграф есть телеграф: он мог банально сломаться. Здесь не Столица, и чинить линию могут несколько дней; даже простое переключение на резервный провод может занять пару часов. Верхний Тудым, что поделаешь. Я просто позвонил в «Платц» и попросил тамошних ребят передать Пуфферу весточку. Всё же, «Платц» — лучшее охранное агентство из всех, что есть в Королевстве. У них главное городское управление сразу за Горбатым мостом; оттуда до любой части города можно домчать на моторвагене за десять минут. И вот тут началось странное. Секретарь, что поднял трубку, был явно растерян, и спросил, не означает ли мой звонок, что месячный отпуск отменяется? Я, понятное дело, спросил, какой такой к чертям отпуск? Оказалось что, примерно, неделю назад Пуффер прислал в городской офис «Платца» распоряжение: всем представителям охранного агентства покинуть «Шервуд» на месяц с сохранением ставки, и ждать особого распоряжения для возобновления деятельности на территории охраняемого объекта. Печать, подпись, чек на кругленькую сумму — всё прилагалось. Я поинтересовался, не упоминал ли мой управляющий, что послужило причиной такого внезапного решения? Нет, заявил секретарь, не упоминал. Они просто проверили заявку на подлинность и сделали всё по инструкции, потому что «Платц»…

— …потому что «Платц» вопросов не задаёт, знаю. Эта фраза в их рекламных проспектах не меняется уже лет двадцать.

— Да, с ними очень удобно работать. — Городской голова даже не пытался скрыть едкую иронию в своём голосе. — Берут деньги и не болтают лишнего. В общем, я позвонил вот ему, — последовал кивок в сторону Хорта, — и попросил выяснить, что там, в «Шервуде», нахрен, происходит.

— Я подключил к этому делу троих сыщиков. — Главжандарм уныло покачал в руке грязный стакан. — Половину городского актива, между прочим. И выяснилось, что примерно в то же время, когда «Платц» был отправлен… ну, скажем так — в отгул, то же самое произошло и с обслуживающим персоналом отеля. Все, Фигаро, вообще все. Прачки, горничные, повара, уборщики, кладовщики, все до единого. С той лишь разницей, что слугам дали хоть какое-то объяснение. Сказали, что будут тянуть новые газовые трубы и телефонные линии.

— Кто сказал?

— Управляющий Пуффер. На срочном собрании.

— Так, — Фигаро сделал несколько быстрых пометок в своём потрёпанном блокнотике, — и вы, понятно, отправились к Пуфферу домой? Я угадал?

— Да. Тогда, если что, я всё ещё не подозревал… ну, ничего сверхъестественного. Признаться, я подумал, что эти чёртовы «Дети Астратота» просто дали Пуфферу на лапу попросив его очистить на время помещение, а сами собираются пригласить в «Шервуд» другой клуб — например, из Авроры — и устроить отвязную вечеринку в столичном стиле.

— Оргии, алхимия и чтение отрывков из Фюсли. — Инквизитор криво усмехнулась. — Быстро надоедает, но когда тебе ещё нет двадцати, то кровь будоражит. А если собираются студенты из АДН… — она покачала головой. — Вы когда-нибудь ловили суккубару, Фигаро? Не эти розовые эфирные облачка, а полноценного демона? Мне доводилось… В общем, мы решили лично заявиться в «Шервуд» и задать своим чадам трёпку. Я за либеральное воспитание, но иногда просто ничто не может превзойти по эффективности хороший крепкий пендель.

— Вот тут я с вами полностью солидарен… И что рассказал ваш управляющий?

— Ничего. Его не оказалось дома. Приходящая прислуга — древняя старушка глухая на одно ухо — припомнила, что в последний раз видела Пуффера в прошлом месяце, когда он отчитывал садовника за какую-то ерунду с теплицами. Что-то он там куда-то не пересадил на зиму. Не важно, к делу это отношения не имеет.

— И вы, как я понимаю, опять совершенно не удивились.

— Не поверите, Фигаро, но да. Дело в том, что господин Пуффер по большей части проживает в «Шервуде» — у него там прекрасный «люкс» с полным обслуживанием. Зачем переться через весь город, если можно утром свесить ноги с кровати, и ты уже на службе? Плюс бесплатная, но очень хорошая кормёжка, плюс сонмы слуг, готовых постирать-прибраться по щелчку пальцев… короче говоря, Пуффер нечасто бывал в своей городской квартире.

— Поэтому, — инквизитор нервно провела рукой по своей коротко стриженой шевелюре, — мы решили отправиться в «Шервуд» и раздать там всем подзатыльников на месте. Тем же составом, который вы сейчас видите перед собой: я, Крейн, господин Хорт и уважаемый судья Коваль, который, к сожалению — а, быть может, и к счастью — сейчас пребывает в состоянии алкогольной комы. Я ему отчасти завидую, если что… Предупреждая ваш вопрос «почему все вместе»: оттаскать отрока за уши на глазах у его компании значит безнадёжно испортить его репутацию, что в молодые годы воспринимается болезненно. Куда болезненней, чем под старость, когда вашу репутацию уже ничем не испоганить, и вы можете совершенно свободно публично нюхать «синюю пыль», сожительствовать со свиньёй или даже давать деньги в рост. Мы даже лелеяли надежды вообще избежать конфликта.

— Да, понимаю. — Следователь яростно чиркал автоматическим пером в блокноте; на лбу Фигаро выступили крупные капли пота. — А почему вы не отправили сыщиков в «Шервуд», господин жандарм? Вам разве не было интересно…

— Нам всем, разумеется, было интересно. Вот только сыщики попасть в здание отеля не смогли. Окон там нет, а двери не поддавались — колдовство.

— О! А как ваши сыщики поняли, что двери зачарованы? Жандармерия Верхнего Тудыма нанимает на работу колдунов?

— А вы что, хотите записаться?

— Знаете, хочу. Мне, как старшему следователю ДДД, в жизни с избытком хватает разнообразия; хотелось бы заняться чем-нибудь менее нервным.

— Тут вы правы, — признал жандарм, — работа у сыщика в провинциальном городишке не сказать, чтобы совсем спокойная, но и нервной её не назовёшь. И, откровенно говоря, я бы с удовольствием заимел себе в управе парочку сведущих в Других делах специалистов, да только куда там! Вашего брата с руками отрывают: инквизиция, армия, ОСП, Департамент, вот…

— Вообще-то, — инквизитор многозначительно подняла палец, — в Столице жандармерия вполне себе практикует сотрудничество с колдунами. Это удобно: никуда не надо обращаться с запросом, заполнять кучу бумаг, отчитываться перед тем же ДДД, если колдун скоропостижно даст дуба… В общем, мы отправились в «Шервуд».

— Здание было опечатано колдовством?

— Было, Фигаро. Причём настолько надёжно, что я не рискнула даже провести анализ защитных заклятий.

— Ваше счастье. — Пробормотал следователь под нос. — И как же вы попали внутрь?

— Не поверите: через входную дверь. Я потянула за ручку, и та открылась.

— Так…

— В холе никого не было. За стойкой пусто, верхний свет выключен, отопление — тоже. Горело только несколько газовых рожков на стенах. Особенно меня поразил иней на перилах лестниц: внутри «Шервуда» явно было холоднее, чем на улице. И запахи. Пахло… М-м-м-м…

— Инквизицией, — пьяно хихикнул голова, — родной нашей Оливковой Веточкой.

— Дать бы вам промеж глаз, — беззлобно вздохнула госпожа Кранц, поёжившись. — Но этот фигляр в чём-то прав: запахи в холле «Шервуда» действительно напоминали ароматы допросной в Редуте: спирт, карболка, какая-то медицинская алхимия… и кровь. Всё это вместе: ароматы хосписа, темнота и тишина создавало… малоприятную атмосферу.

Инквизитор замолчала, взяла со стола пачку «Столичных», потрусила её в пальцах, обнаружила, что пачка пуста, и вопросительно взглянула на следователя. Фигаро молча протянул госпоже Кранц сигарету. Он чувствовал, как за столом нарастает напряжение; похоже, повествование приближалось к некоей малоприятной части.

— Мы подошли к стойке. Я стукнула по колокольчику — не то, чтобы надеясь, что к нам кто-нибудь выйдет, а, скорее, машинально. Но к нам вышли.

— Один человек?

— Один. Он назвался «господином Тренчем» и весьма любезно поинтересовался, чем может быть полезен.

— Молодой человек в плаще? — следователь изо всех сил старался, чтобы его голос звучал как можно твёрже (разумеется, результат оказался ровно противоположным: голосовые связки Фигаро скрипнули, точно плохо смазанные дверные петли). — Очень модно и дорого одетый, но при этом выглядящий так, словно он тяжело болен?

— Вам действительно кое-что известно, — пробормотала инквизитор после недолгого молчания. — Да, верно: молодой, весьма симпатичный, исключительно стильно одет. Костюм от Карины Крузейро — коллекция этой осени, на минуточку — длинный плащ через плечо. Сейчас такие плащи очень популярны в Авроре, но даже там не каждый может похвастать заколкой из цельного бриллианта. Однако я бы не сказала, что он выглядел больным. Скорее, как человек, который недавно перенёс тяжёлую болезнь, а теперь постепенно выздоравливает. У него была трость — шикарная чёрная палка с ручкой из слоновой кости, и этот Тренч опирался на неё всем своим весом, да и говорил он полушёпотом, но на покойника никак не смахивал. Поприветствовал нас, предложил вина. Очень, очень вежливый и милый молодой человек. Знаете, есть люди, в которых сразу чувствуется хорошее воспитание? Вот этот Тренч из таких… Мда… От вина мы отказались, и сразу перешли к делу. Попросили провести в комнаты клуба «Детей Астратота». — София Кранц вздрогнула; лицо инквизитора заметно побледнело. — Этот молодой человек… этот Тренч… Он… В общем, он ответил, что, разумеется, понимает наше желание увидеться с детьми, но, к сожалению, в данный момент ничем не может нам помочь, однако у него есть некоторое встречное предложение, которое нас всех наверняка заинтересует. А потом он щёлкнул пальцами.

Она нервно провела ногтями по своим коротким волосам, и следователь заметил, что руки инквизитора дрожат.

— Я даже толком не рассмотрела контуры заклятья. Что-то каскадное, сложное, и очень сильное. Я бы, например, такое количество эфира через себя за раз пропустить бы не смогла. Точнее, смогла бы, но прожила бы после этого минуты две. Меня ударило, скрутило, парализовало и отсекло от всех эфирных потоков. Кроме моих личных запасов, разумеется, но когда я попыталась освободиться, то на несколько секунд потеряла сознание от боли. Тренч усмехнулся, и сказал, что заклинание, в которое он нас поместил, отслеживает попытки колдовства, и, если таковые происходят, воздействует на тройничный нерв незадачливого колдуна.

— Понятно. — Фигаро ругнулся, и, наконец, скинул с себя пальто, а заодно и пиджак; он буквально пропотел насквозь и сейчас мечтал только о кадушке горячей воды, а ещё лучше — о ванной. — Налейте мне, пожалуйста, господин Хорт. Я вижу, у вас там почти полная бутылка.

Заклинание с описанными инквизитором эффектами следователю было известно. О нет, конечно же, не в том смысле, что он мог сам его сотворить — куда там! — но из книги с богатым и интересным названием «Для служебного пользования, БЗ(СМ-ОМ) — 22-44» которая была обязательной к ознакомлению для агентов Особого Отдела на этапе их начального обучения Фигаро знал, что подобные заклятья применяются, главным образом, в Сером Ордене, причём применяются давно, несмотря на то, что сами по себе нарушают «Заветы Нового Колдовства», поскольку не являются ни простыми, ни энергоэффективными. Тем не менее, «крысы», особенно Руки, очень любили эти милые «путы», которые блокировали попытки колдовать импульсами адской боли (что, подумал следователь, могло многое сказать не столько о заклятьях, сколько о самих сотрудниках Ордена).

«Но это не «крысы». Потому что, случись здесь, в Верхнем Тудыме, очередное недоразумение между спецслужбами, эти четверо здесь бы не сидели. Серые умеют заметать следы. Максимум, что осталось бы от судьи, жандарма, городского головы и инквизиторши — пара скупых некрологов в местных газетах. Поезд сошёл с рельсов, дилижанс упал с моста. Бывает. Жизнь полна неожиданностей»

Тогда вот тебе, агент Их Величеств, загадка: кто легко управляется с заклятьями Серого Ордена, но в Ордене не состоит?

Или?‥

— Что было дальше я помню смутно. Хотя это ещё ничего; эти, вон, трое вообще ничего не помнят. — Инквизитор глубоко затянулась сигаретой, надолго задержав в лёгких дым. — Хотя, если честно, и у меня в памяти осталось немного. Точно помню только переход через блиц-коридор — это чувство тяжело спутать с чем-то другим. Потом — влажный холодный ветер, запах земли, ощущение дезориентации… и резкое возвращение в сознание.

— Он сунул нам под нос какую-то ароматическую соль. — Жандарм пьяно хихикнул. — Вонючая — страсть, но мы тут же пришли в себя. Уже вечерело, но я сразу понял, где мы — на Кровавом Пятачке. Это такое место за городом…

— Знаю, знаю. Там горожане решают… всякие деликатные споры. Иногда весьма кроваво. Даже бывает так, что один из спорщиков навсегда остаётся в тамошней земле.

— Видали? — Хорт подмигнул городскому голове. — Ни черта он не следователь ДДД, вот как на духу вам говорю. Шпик он. А так-то вы, Фигаро, правы: на Кровавом Пятачке местные выясняют отношения, и далеко не всегда законным способом. Я оттуда знаете сколько жмуров на ледник отвёз? Ещё двуколкой; тогда-то заводные ландо было только у фабрикантов… В общем, на это место нас господин Тренч и притащил. Подвесил в воздухе, точно свиные туши: ни пальцем пошевелить, ни рот раззявить, и повесил перед нами… какую-то плёнку.

— Экран Гроссмаера, — инквизитор Кранц снова вздохнула, раздавила окурок прямо об импровизированный стол, и, прикрыв глаза, потёрла пальцами виски; похоже, женщину мучила мигрень. — Это, если совсем просто, такое заклятье, через которое видно только в одну сторону. Если смотреть с противоположной, то увидишь просто отзеркаленное окружение. С настоящей невидимостью не сравнить, конечно, но где-нибудь в степи Гроссмаер ничем не хуже, а, главное, его можно сделать большим, спрятав за ним хоть танк… В общем, Тренч привёл нас в чувство, и произнёс всего два слова: «смотрите внимательно». Хотя мы бы не смогли отвернуться, даже если бы очень захотели.

— Даже глаза было не закрыть. — Крейн скривился, утирая пот со лба грязным платком. — Все мышцы стали как желе; я, например, даже языком пошевелить не мог… Этот тип, ну, Тренч, вышел на середину Пятачка. Как какой-нибудь актёр на подмостки, мать его… А потом в воздухе рядом с ним появилось такое чёрное кольцо…

— Открылся блиц-коридор. — Инквизитор, поморщившись, махнула рукой. — Самый обычный блиц, ничего необычного. И когда он закрылся, на месте точки выхода стоял ящик. Просто здоровенный сосновый ящик, безо всяких изысков; в таких перевозят мебель. Кажется, на нём даже была почтовая бирка, только я не сумела её разглядеть на таком расстоянии, да и скрывающее нас заклятье искажало… Тренч треснул по ящику кинетиком, тот распался на части, и мы увидели двух человек… ну, скажем так: в кандалах. Цепи, колодки, наручники — полный фарш. И деревянные шарики-кляпы во ртах.

— Вы узнали пленников Тренча?

— Мгновенно. Роберт Фолт довольно известная в нашем городе личность, а уж про Рене Коффера я вообще молчу. Хотя он больше по части жандармерии, пару раз Косой Рене мелькал и в бумагах Оливковой Ветви. Торговля «серыми» артефактами. О, ничего серьёзного: колдовские охотничьи «манки», кинетические щиты, амулеты-кондиционеры — в таком духе. Но вы же знаете, как Инквизиция относится к подобным торговым операциям.

— Болезненно относится. — Следователь кивнул. — Но давайте вернёмся к Фолту и Кофферу. Что было дальше?

— Дальше? — Леди Кранц рассеяно потёрла лоб тонкими бледными пальцами. — Дальше этот Тренч достал из кармана инжектор для внутримышечных вливаний, ткнул им в шеи пленных — сперва Коффеа, потом Фолта — улыбнулся, и освободил пленников от пут. Просто шевельнул пальцем, и цепи с наручниками и прочей дребеденью упали на землю, буквально рассыпавшись в серый порошок. А потом… — инквизитор запнулась; её лицо нервно дёргалось.

В мансарде на миг повисла тяжёлая душная тишина, подкрашенная гудящим в буржуйках огнём в адский оранжевый цвет. За столом все молчали; напряжение достигло критической точки. Судя по всему, никто из присутствующих не хотел продолжать рассказ.

И тогда очнулся судья Коваль.

Очнулся он в несколько итераций: издав ряд звуков физиологического характера, которые, в общем-то, не принято издавать не только за столом, но и в приличном обществе вообще, судья открыл правый глаз, закрыл его, потом открыл левый, а затем неожиданно резко выпрямившись, сел. Сидел Коваль при этом почти ровно, только его тяжёлая круглая голова, похожая на слегка помятый футбольный мяч из тех, что дети набивают травой и листьями, дабы сыграть если не в футбол, то хотя бы в «три квадрата» чуть кренилась в сторону, слегка покачиваясь, будто судья ехидно кивал в никуда: «ну-ну, поговорите мне тут, бездельники…»

— Дождь, — буркнул Коваль, — недовольно морщась. — И снег. Ветер как в феврале. А эти. Натопили тут. Мышами воняет.

Судья икнул, провёл ладонью по лицу, словно пытаясь разгладить складки, которыми время и жареный на углях бекон избороздили его одутловатые щёки, поматерно выругался шёпотом, и, схватив бутылку, сделал несколько добрых глотков. Коньяк уходил в Коваля точно вода в губку.

— Она. — Оторвавшись от бутылки, судья ткнул коротким волосатым пальцем в съёжившуюся инквизиторшу. — Пять лет младшим дознавателем, потом ещё три — старшим. А он, — палец метнулся в сторону главного жандарма, — в допросной. Всё сам закупал, всё сам оборудовал. Щипцы, иголки, костоломные молотки, ха-ха! А теперь оба сидят и делают вид, что они балерины. Что они — гимназистки. Монашки-девственницы. Тьфуй. Из грязи есть восстал, и в грязь уйдёшь…

Коваль сплюнул на пол, зашвырнул пустую бутылку куда-то в угол, где та с глухим звоном разбилась, и, уронив голову в тарелку, опять уснул. Это произошло мгновенно и безо всякого перехода, точно судью выключили.

— Да, — сказала леди Кранц после непродолжительного молчания, — да. Он прав, конечно. Сидим тут, строим из себя невесть что. А там, — она махнула рукой в сторону окошка, — наши дети в лапах психопата. Или ещё хуже: в руках расчётливого манипулятора… Короче, когда Тренч сделал инъекции этим двоим и отпустил, Фолт и Коффер поглядели друг на друга, заорали, и принялись… ну… драться. Я пытаюсь подобрать слова, но, думаю, что слово «драка» здесь, всё же, не слишком подходит. Они вели себя точно дикие звери: рвали друг дружку зубами, царапали ногтями, пытались выдавить глаза, орудовали головами, точно палицами — я такого в жизни не видела. Бойня в жёлтом доме. В отделении для буйнопомешанных.

— Вы имеете представление, что могло быть в инжекторе? Хотя бы догадки?

— Да. — Инквизитор коротко кивнула. — Есть один декокт — я даже не имею права произносить его название. Если судить по описанию в книгах, он действует именно так: вызывает выброс того, что алхимики древности называли «дикими гуморами», приводя человека в состояние чистой незамутнённой ярости. При этом сознание покидает жертву декокта — я имею в виду, навсегда. Лобные доли мозга буквально сгорают, и человек превращается в бесноватое животное. В своё время были… ценители, скажем так, которые давали приговорённым к смерти этот препарат, после чего выпускали их на арену. Делались ставки, кто дольше протянет, но и без ставок любителей подобных зрелищ хватало всегда. Однако в специальной литературе для служебного пользования сказано, что сам секрет изготовления этой алхимической дряни был уничтожен, изъят, зачищен и в настоящее время остался только в скрипториях Серого Ордена.

«Опять, — подумал Фигаро, — опять «крысы». Ох, не к добру это, не к добру… Сбрендивший агент Ордена вышедший из-под контроля был бы крайне, невероятно опасен. Однако выслушаем историю до конца»

— После… хм… битвы Фолт с Рене просто остались лежать там… Снег стал красным от крови, а тела этих двоих ещё дёргались, точно они пытались подобраться друг к другу. Зрелище на самом деле жуткое, в допросных такого не увидишь. Что допросная? — Инквизитор махнула рукой. — Иголочки, растворчики, зажимчики, заклятья, много тонких, аккуратных манипуляций, чтобы, упаси Святый Эфир, не нанести здоровью заключённого непоправимого ущерба. Больно, но изящно. Скорее, операция, нежели грубое избиение ногами, как в жандармерии.

— Вы, госпожа Кранц, на жандармерию-то бочку не катите особо. — Хорт насупился, явно задетый за живое. — Мы тоже не лыком шиты, и в допросных комнатах у нас люди не помирают. Методы у нас, конечно, другие, не спорю. Например, берете носок — простой носок, главное, чтобы крепкий — и наполняете его сухим песком…

— Так, стоп! — Фигаро раздражённо махнул рукой, поймав себя на том, что жест получился ну вот совершенно мерлиновский. — Про методы допроса я знаю не меньше вашего. Все начитаны, все умные, все тут не танцами на жизнь зарабатываем. Фолт с Рене закончили драться. Что было дальше?

— Тренч снял экранирующее заклятье. А потом и все сдерживающие нас колдовские путы — мы буквально шлёпнулись на землю. Голова у меня ещё кружилась, но я почувствовала, что вполне могу колдовать. Даже проверила заклятья «на пальцах» — все были на месте. А Тренч усмехнулся и пригрозил мне пальцем. Знаете, так строго, и, в то же время, с весёлой хитрецой: мол, только попробуй, сразу по заднице схлопочешь. Поэтому я больше не пыталась. Как ни крути, но я по сравнению с ним была просто ребёнком. Тренч бы убил нас всех, взмахнув рукой, тем более что на мне не было ни одного защитного заклинания.

— Понимаю. Он что-то вам сказал, не так ли?

— Он сказал, что наши дети находятся, как он выразился, «под его покровительством». Предупредил, что попытки вызволить их силой или сообщить в инстанции, вроде ОСП закончатся для них и для нас крайне плачевно. Попросил не уезжать из города, и пообещал, что дней через тридцать всё закончится, и мы сможем увидеться с детьми.

— Попросил?

— Он был весьма вежлив, если вы об этом, Фигаро. Говорил тихо, иногда срываясь на лёгкий хрип. Похоже, у него было что-то с голосовыми связками. А может, и в принципе с дыхалкой — чёрт его знает. Я его во врачебном кабинете не осматривала… В общем, это всё, что он сказал. А дальше… Ну, открыл блиц-коридор, и мы оказались во дворе усадьбы господина городского головы.

— Где до сих пор сидите и пьёте горькую? — Следователь иронично поднял бровь. Этот небольшой жест стоил Фигаро не абы каких усилий; следователю было не до смеха.

— Примерно так. С небольшими перерывами. — Инквизитор потупилась, и принялась постукивать по стенке лежащего на полу шкафа носком сапога. Окованный железом носок издавал звонкий звук: тах! Тах! Тах! — Я выписала себе командировку; в Редуте сейчас за главного мой первый зам. Ничего, справится. Быть инквизитором в Верхнем Тудыме — простая работа. А когда она становиться сложной — лицо леди Кранц стало каменным, — то оказывается, что моих компетенций… недостаточно.

— А что было дальше? Рене, Фолт — вы слышали о них что-нибудь после… ну, вы поняли.

— Тело Рене на следующий день уже лежало на леднике в городской жандармерии. Безо всяких ран, кстати, но с характерным ожогом на груди. Такой получается, когда вы шваркаете человека молнией. Понятия не имею, как Тренч это провернул, но с его возможностями… — Инквизитор безнадёжно махнула рукой, и, не спросив, взяла сигарету из пачки следователя. — А Фолт, насколько мне известно, жив-здоров, и сидит в своём доме за городом. У меня не возникало желания с ним побеседовать. Не знаю, как это расценил бы Тренч.

— Это всё?

— Почти. Для меня Тренч оставил ещё одно распоряжение: отослать в Центральное управление столичной инквизиции отчёт о происшествии, где описывалась смерть Рене Коффера. Вы, должно быть, с ним знакомы, раз уж стоите здесь: внезапно прорезавшиеся колдовские способности Фолта, дуэль, смерть Рене от молнии.

— Тренч? Этот отчёт дал вам Тренч?

— Именно. Заранее напечатанный на машинке. Мне оставалось только подписать.

— Но, — Фигаро, зажмурившись, потряс головой, — не приходило ли вам в голову, что подобный отчёт может вызвать… эм-м-м… нездоровый интерес со стороны… определённых служб? Ну, посудите сами: человек, никогда не обладавший колдовскими способностями, неожиданно…

— Приходило, — признала инквизитор, рассеяно прикуривая сигарету от появившегося прямо в воздухе маленького огонька, — не могло не прийти. Я понимала, что подобный отчёт может спровоцировать на определённые… действия Орден Строгого Призрения. Это как минимум. И, честно говоря, очень надеялась на это. Надеялась и боялась… Фигаро, ну как вы не понимаете, — неожиданно голос женщины сорвался на крик, — там же наши дети! В этом проклятом отеле, с этим… с этим…

«Фигаро! Фигаро, приём! Как слышно?»

Несмотря на то, что обстановка никак не предрасполагала к веселью, следователь, против воли, улыбнулся (ему пришлось скрыть улыбку ладонью и ненатурально закашляться). Ментальный голос Артура прогремевший в центре головы Фигаро был точно таким же, как и раньше, в те не такие уж и далёкие времена, когда старый колдун влачил призрачное существование в кольце на пальце следователя. Фигаро сложно было признаться в этом даже самому себе, но пустота, поселившаяся в том месте, где раньше обитал голос Зигфрида-Медичи, тревожила. Будто съехал старый постоялец, что несколько лет жил в соседней комнате, и с которым порой так весело было играть вечерами в подкидного дурака или просто собачиться о том, да о сём. Теперь же Мерлин вернулся, и в центре головы следователя словно бы появилась некая точка опоры, лампа, которую можно было включить в самый тёмный ночной час и вспомнить, что ночь движется к своему закономерному финалу, и что тускло светящиеся алхимический серебрянкой стрелки настольных часов неизбежно бегут, догоняя утро.

«Слышу вас громко и чётко. И, пожалуйста, убавьте громкость, а то орёте как слон в джунглях»

«Вы видели живого слона? — Артур явно заинтересовался»

«В зоопарке… Так вы слышали то, что рассказывали эти…»

«Слышал, слышал. И у меня тоже есть к ним пара вопросов. Даже меньше, чем пара»

«Говорите, я задам»

«Зачем? Я и сам могу. Вообще-то»

В дверь постучали. Фигаро сразу узнал этот стук: резкий, бесцеремонный, но не нахально-яростный, точно стучавший хотел снести дверь с петель (так стучат жандармы и налоговые приставы), а, скорее, назойливо-приставучий.

Четыре пары глаз уставились на дверь; четыре пары глаз, которые объединяло одно: расплескавшийся в них чёрный ужас.

Точнее, пар глаз, всё же, было три; судья Коваль всё так же безмятежно дрых, витая в облаках алкогольной комы.

«Интересно, чего они боятся? Что дверь откроется, и в мансарду войдёт Тренч? Ну и что? Что с того? Если бы этот загадочный колдун, который всё больше смахивает на обидевшегося на весь мир сотрудника Серого Ордена до сих пор не перебил всю эту братию за столом, то, очевидно, такой цели он перед собой не ставил… Хотя, давай начистоту, ты знаешь ответ: страх в своём чистом, рафинированном виде гораздо сильнее большинства других эмоций. Что бы там не шкрябали подпитые столичные романисты в своих книжонках о похождениях какого-нибудь Эрафера Звёздного, колдуна во всех смыслах дюжего, красивого как смертный грех и ловко играющего на пианино, страх зачастую превозмогает и любовь, и верность, и честь. Да что там: любой младший дознаватель Оливковой Ветви это подтвердит…»

— Войдите, — вздохнул следователь, — и оставьте, пожалуйста, двери открытыми. Дышать уже нечем.

Фигаро поразило, как Артур умудрился измениться за эти пару часов, и дело было не столько в его одежде — старый колдун облачился в длинную и свободную чёрную мантию (похожие надевают на задания оперативники Ударных Отрядов) — а в выражении его лица.

Что-то совсем недавно случилось с Мерлином — что-то, что сильно вывело его из равновесия и след шока ещё не полностью сошёл с лица Зигфрида-Медичи. Шок отражался в его тёмных глазах, шок бледным воском стекал по плохо выбритым щекам старого колдуна, но Артур уже взял себя в руки железной хваткой и Фигаро видел, что шок произвёл на Мерлина ровно то же действие, что и обычно: до крайней степени его раззадорил. Артур в этом состоянии был готов горы свернуть, дракону хвост открутить и лучше на его пути было не становиться.

По крайней мере, до тех пор, пока котелок колдуна немного не остынет.

— Добрый вечер, господа. — Последовал сухой кивок. — Добрый вечер, дама. — Опять кивок, но уже куда более галантный. Прошу прощения за поздний визит без приглашения, но… — Мерлин чуть дёрнул плечом, словно заранее отбрасывая возможные возражения. — Меня зовут Артур, я — непосредственное руководство вот этого господина, — сухая ладонь дружески потрепала следователя за плечо.

— Интер-е-е-е-е-есно, — протянула инквизитор Кранц, — очень интересно. А можно, пожалуйста, взглянуть на ваш Личный Знак?

— Конечно, — Артур бодро кивнул, — почему же нельзя? Выбирайте любой. Вот этот подойдёт? — В эфире вспыхнул бледный росчерк Знака Оливковой Ветви. — Или этот? — На месте витиеватого символа Инквизиции затрепетал яркой спиралью Знак Особого Отдела? Вам какой? У меня их много.

— Ого. — Брови инквизиторши поползли на лоб. — Да вы, как я погляжу, представляете в нашем захолустье очень серьёзных ребят. — Её голос дрожал, но несмотря ни на что в нём явственно слышалось огромное, полуобморочное облегчение. — И что же господину… Артуру нужно от нашей скромной компании? Или вы пришли за своим протеже?

— Мой протеже, — Мерлин покосился на Фигаро, — как я погляжу, уже заложил за воротник. — Ну, ловкач, ну, артист, ответственный работник, мать его ити!‥ У меня к вам один вопрос, господа. Точнее, просьба: мне хотелось бы, чтобы вы максимально точно, не упуская даже самых, на первый взгляд, незначительных подробностей, пересказали всё, о чём за последний месяц говорили вот с этим человеком.

С этими словами Артур театрально взмахнул запястьем, и на импровизированный стол с мягким шелестом шлёпнулась цветная фотография Роберта Фолта.

Это была очень качественная фотография, настолько качественная, что следователь придушенно крякнул от восторга: его «Пентаграмм» и близко не давал подобной чёткости. Но дело было не только в ней: приземлившееся на стол фото переливалось такими глубокими и насыщенными красками, что на его фоне блекла сама реальность; на лице Фолта можно было разглядеть каждую морщинку, каждый плохо сбритый волосок, каждый мельчайший блик света.

«Я за ноги Артура подвешу, но выцыганю у него ту машину, на которую он фотографировал. Буду год ему на мозги капать, если понадобиться»

Глава жандармерии Верхнего Тудыма достал откуда-то (должно быть, материализовал из воздуха) крошечные круглые очки, нацепил их себе на нос, и принялся, закусывая губу и сосредоточенно причмокивая, изучать фотографию. Через его плечо с любопытством заглядывала инквизитор Кранц, чей острый нос в трепещущем свете оранжевого огня казался маленьким злым скальпелем.

— Эм-м-м… Фигаро, а это вообще кто? — сказал, наконец, главжандарм, снимая очки и поднимая на следователя озадаченный взгляд.

— В смысле, «кто»? — Фигаро даже задохнулся от возмущения. — По-моему, фото лучше найти просто невозможно. Это же Роберт Фолт.

— Но Фигаро, — инквизитор, нахмурившись, нетерпеливым жестом взъерошила свои короткие волосы, — это не Роберт Фолт.