Адмирал Империи – 37

Глава 6

Место действия: столичная звездная система HD 28101, созвездие «Орион».

Национальное название: «Тула-1» — сектор контроля Российской Империи.

Нынешний статус: серая зона.

Точка пространства: орбита планеты Новая Тула-3А, Старые Императорские Верфи.

Дата: 20 июня 2215 года.

Тут мне, вернее нам, снова повезло. В хаосе боя линкор первого министра — «Агамемнон» оказался в непосредственной близости от тяжелого крейсера «Одинокий». Птолемей пока не покидал сектор боя, а лишь вывел свой флагман с передовой линии 34-ой дивизии и отвел его на несколько сотен километров вглубь построения.

Что эти несколько сотен километров для современного космического сражения? Ничего, меньше минуты лета на головокружительных скоростях, применяемых в ближнем бою. Раскаленная плазма, объемные взрывы зарядов, осколки искореженного металла заполняли пространство вокруг сцепившихся флотов, словно инфернальный дождь посреди разверзшегося ада…

В запале схватки я немного так сказать «пережал педаль газа» и выскочил на «Одиноком» сквозь образовавшуюся брешь в строю противника на открытое пространство. Грех было этим не воспользоваться, когда на моих сканерах замигала ярко-красным вражеским цветом — цель номер один — линейный корабль самого первого министра.

Как вы помните, у меня уже имелся опыт заканчивать большие сражения, уничтожая флагманские корабли противника. Только сейчас все было несколько иначе. В предыдущих случаях я, как правило, думал, что иду на смерть, вел свой крейсер в последний самоубийственный бросок. А сейчас у меня разобраться с Птолемеем Граусом малой кровью шансы имелись очень даже неплохие…

«Агамемнон» считался мощным дредноутом и, наверное, мог бы довольно долго противостоять «Одинокому», тем более что флагман первого министра являлся линкором, в отличие от моего более чем в два с лишним раза уступающего ему в тоннаже, крейсера. Огромная туша, солидная броня, мощнейшие генераторы полей и палубные орудия крупного калибра — не зря такие исполины космоса считались вершиной эволюции военной техники.

Однако командир данного корабля явно оказался не из героев. Птолемей Граус, явно почивавший в лучах собственной славы непобедимого космофлотоводца, в решающий момент дал слабину. Видя на экране, что «Одинокий» направляется прямиком к нему, Птолемей, долго не думая, развернул корабль на сто восемьдесят градусов и помчался назад, под прикрытие других подразделений своего союзного флота. Мощные маршевые двигатели осветили пространство за кормой ослепительными вспышками сгораемого топлива, когда громада «Агамемнона» начала разгон. Своим же кораблям охранения первый министр приказал прикрыть его отход, а вернее, бегство.

— Что за трусливое поведение, господин Граус? — я тут же связался со своим бывшим командующим и начал отчитывать того, как нашкодившего мальчишку. Мой «Одинокий» неумолимо нагонял удирающий флагман, и дистанция неуклонно сокращалась. На экране появилось перекошенное бешенством и страхом лицо Птолемея. — Вы разве не видите что я желаю вас атаковать? Соизвольте вернуться на прежние координаты и ответить, как полагается!

— Кому полагается⁈ — покраснел Птолемей, уязвленный перед своими офицерами на мостике. Первый министр, всегда такой самоуверенный и наглый, сейчас выглядел жалко с трясущимися руками. Он понимал, что выглядит трусом в глазах подчиненных, и это сводило его с ума. — Вам контр-адмирал, или кто вы сейчас там, может и полагается, как космофлотскому. А мне, как сугубо гражданскому человеку, к тому же высшему сановнику Империи, не нужно навязывать ваши глупые правила!

— Вот и сидели бы в столице у себя в министерском кабинете и не совались бы в дела военных, — хмыкнул я, наблюдая на экране, как величественный «Агамемнон» устремляется прочь из сектора боя. Огненные росчерки выстрелов и вспышки взрывов отражались в обзорных иллюминаторах моего крейсера, но сейчас все мое внимание было приковано к панически улепетывающему флагману противника. — Что, как хвост прищемили, так сразу пацифистом себя почувствовали⁈ Возвращайтесь назад, я вам говорю. Нечего от честного боя бегать, господин хороший!

Птолемей на мостике «Агамемнона» буквально кипел от ярости. Его лицо побагровело, глаза метали молнии, а голос срывался на крик, когда он сквозь сжатые зубы прошипел приказ в коммуникатор:

— Уничтожьте немедленно этого наглеца, смеющего так нахально вести себя в отношении первого министра Российской Империи! — он в бешенстве ударил кулаком по панели управления, не в силах смириться с таким вопиющим неуважением к его высокой персоне.

Группа из пяти вымпелов, покинув «Агамемнон», вышла навстречу «Одинокому», но вместо того, чтобы атаковать и уничтожить мой крейсер, внезапно расступилась, прошла мимо и продолжила бой с другими кораблями нашей 1-ой «бело-синей» дивизии. Я не мог поверить своим глазам, глядя, как капитаны данных дредноутов, подчиняющиеся приказам Птолемея, вдруг проигнорировали его прямое указание и фактически встали на мою сторону.

Командиры данных дредноутов прекрасно видели, что перед ними сейчас находится корабль их бывшего командующего, и поэтому не захотели меня атаковать. Они конечно же не перешли на нашу сторону, но и не стали исполнять приказ Птолемея атаковать «Одинокий».

Расклад сил резко изменился. Птолемей, эта трусливая крыса, поджавшая хвост при одном взгляде неприятеля, теперь сам оказался беззащитен перед моей атакой. На мостике «Агамемнона» царила растерянность, когда первый министр поняв, что «желто-черные» крейсера оставили его, сначала в бешенстве от такого предательства развернул «Агамемнон» и первым ударил из своих орудий по «Одинокому». Видимо, какие-то крохи былой храбрости еще теплились в его душонке. Однако практически сразу осознав, что не выдержит этой дуэли, он прекратил огонь и снова принялся «со всех ног» удирать, куда «глаза глядят». Его флагман, как подбитая птица, кувыркаясь и петляя, стрелой понесся прочь, провожаемый разочарованными взглядами экипажей собственных кораблей.

Я, наблюдая такой положительный для себя расклад, что оказывается меня уважают не только в собственном флоте, но и во флоте противника, погнался следом за «Агамемноном», решив лихой абордажной атакой, взять в плен нашего храброго первого министра. «Одинокий» устремился в погоню. Как хищник, почуявший кровь, крейсер несся вперед, сокращая расстояние…

Одновременно с этим 1-я «ударная» «бело-синяя» дивизия, усиленная эскадрой крейсеров Доминики Кантор, наконец, сломили сопротивление 34-ой «желто-черной» и рассеяли ее по ближнему сектору пространства, не давая возможности снова собраться воедино…

Сейчас практически весь флот Птолемея наблюдал на экранах, как с одной стороны их командующий удирает из сектора боя, а с другой, как их одна из лучших дивизий терпит жестокое поражение. Зрелище позорного бегства первого министра и разгрома элитного соединения подорвало боевой дух вражеского флота. Многие офицеры и солдаты начали сомневаться как в своем лидере, так и в успехе всей кампании. Боевой дух союзного флота после двух этих событий сильнейшим образом понизился, все его подразделения ослабили атаку на дивизии Павла Петровича Дессе, так и не сумев прорвать их оборонительные порядки…

Первыми стали отходить с передовой «линии» адмиралы Романов и Салтыков, не желающие терять свои, как они считали, «личные» корабли в мясорубке, которая сейчас началась. Не желая разделять судьбу 34-ой «резервной», они отдали приказ отступать, игнорируя яростные протесты Птолемея и вице-адмирала Джонса. Их корабли, все еще боеспособные, но уже изрядно потрепанные и с пониженными характеристиками защитных полей, начали разворачиваться и уходить в «тыл».

Князь Никита Львович Трубецкой уже минут через десять безуспешных попыток пробить «линию» «северян» в своих координатах, последовал примеру своих товарищей. Трубецкой, в отличие от первых двух трусом никогда не был и осторожничать в секторе боя не любил, но все же, скрипя зубами от бессильной ярости, все-то вынужден был признать, что продолжение атаки равносильно самоубийству. Устав от бесплодных попыток пробить строй Дессе, князь приказал дать сигнал к отступлению.

Ну, а вслед за так называемыми «княжескими» дивизиями откатились назад и регулярные дивизии Птолемея. Их командиры, видя, как самые родовитые и влиятельные адмиралы покидают сектор боя, решили не искушать судьбу и последовать их примеру. Один за другим корабли разворачивались и уходили из простреливаемых квадратов, огрызаясь напоследок из кормовых орудий. Строй союзников стремительно редел, а в рядах наступала паника и смятение. Никто не хотел стать козлом отпущения и погибнуть в безнадежной атаке, когда сильные мира сего уже спасают свои шкуры…

Илайя Джонс изо всех сил пытался удержать эскадру на прежних позициях и заставить продолжить сражаться, но не сумел этого сделать, не имея достаточного авторитета в среде русских дивизионных адмиралов. Американец в отчаянии наблюдал, как все его приказы игнорируются один за другим. Джонс с горечью осознал, что в критический момент он так и остался для «раски» чужаком, не способным по-настоящему повести за собой.

Американец храбро бился на своей «Юте», благо данный флагман позволял это делать достаточно долго, но в итоге и Илайя был вынужден отступить вместе со всеми остальными, чтобы не быть снова взятым в плен. Его дредноут, изрешеченный вражескими зарядами, весь в пробоинах и разломах, из последних сил разворачивался, чтобы уйти в прыжок. Джонс стиснул зубы, глядя, как на тактическом экране один за другим исчезают значки союзных кораблей. Он сделал все, что мог, но этого оказалось недостаточно. Теперь главное — спасти то, что осталось от флота, и продумать новую стратегию…

Корабли контр-адмирала Круза, отсиживавшегося все это время в «тылу», все же сыграли свою роль. В какой-то момент заметив на радарах, как некий вражеский, то есть мой, крейсер догоняет линкор первого министра, Круз приказал своему подразделению идти наперерез «Одинокому». До этого момента он осторожничал, предпочитая держаться в стороне от основных сражений. Корабли Круза устремились наперерез моему «Одинокому», на ходу разворачивая орудия и активируя щиты.

В итоге эти ребята заставили меня прекратить преследование Птолемея. Я скрипнул зубами, видя, как добыча ускользает из рук в самый последний момент. «Одинокий» в одиночку не мог тягаться с целой эскадрой свежих сил противника. Отпустив пару крайне ненормативных выражений в сторону данных кораблей и их командира, я приказал Алексе разворачиваться и возвращаться под прикрытие 1-ой «ударной» дивизии. Ладно. Ничего, мы еще встретимся с тобой, Птолемей. И в следующий раз тебе не удастся сбежать…

…Итак, очередная атака космофлота Птолемея Грауса захлебнулась, и битва постепенно затихла сама собой. Противоборствующие стороны стали подсчитывать потери и перегруппировываться для продолжения схватки. Никто не победил и не проиграл, поэтому сражение по всем признакам вскоре должно было возобновиться вновь. Однако, ни сил, ни желания, ни у одной из сторон для этого не было.

Потери в обеих эскадрах оказались весьма значительными. Павел Петрович Дессе, находясь все это время в глухой обороне, недосчитался после трех волн атак неприятеля — тридцати восьми боевых вымпелов. Это была тяжелая утрата для нашего флота, каждый корабль которого был на вес золота. Оставшиеся в строю дредноуты и крейсера дымились от многочисленных пробоин. На бортах зияли уродливые раны от вражеских залпов, обшивка была покорежена и разодрана. Экипажи, измотанные многочасовым сражением, из последних сил боролись за живучесть своих кораблей. Но, несмотря на тяжелые потери и повреждения, люди сохраняли боевой дух и были готовы стоять до конца.

У Птолемея потери оказались куда серьезней — порядка семидесяти крейсеров и линкоров. Целые соединения были фактически обескровлены, их остатки в панике разлетались по сектору. Однако первый министр особо не расстроился, когда увидел общее число своих погибших кораблей, ведь даже после всего этого за его флотом все равно сохранялся подавляющий численный перевес. В конце концов, у него было достаточно ресурсов, чтобы быстро восполнить потери в кораблях и людях. Куда хуже обстояло дело с боевым духом и верностью подчиненных. Больше Птолемея Грауса беспокоило то, что его лучшая, как он до этого считал, дивизия бросила своего командующего в смертельной опасности. Если самые надежные и преданные капитаны могут так легко предать в критический момент, то чего ждать от остальных? Как удержать власть над этой разношерстной толпой так называемых союзников, каждый из которых мечтает о собственном куске пирога и о спасении собственной шкуры? Что ж, придется принять меры и преподать урок сомневающимся.

— Вывести корабли 34-ой «резервной» из общего строя, данное подразделение больше не будет участвовать в кампании против наших врагов, — приказал Птолемей, его голос был холоден и непреклонен. — Дивизия опорочила свое имя и номер. За свои действия данное подразделение будет расформировано сразу после окончания сражения. Не дрогнувшей рукой он провел по тактической карте, стирая обозначение штрафной дивизии, словно ее никогда и не существовало. — Непосредственные участники инцидента, а именно, капитаны кораблей группы моего охранения, которые поставили жизнь своего командующего под угрозу, должны быть арестованы и преданы имперскому Трибуналу!

В голосе Птолемея звучала решимость покарать виновных. Он не мог позволить, чтобы его авторитет был подорван в глазах подчиненных. Нет, он должен быть беспощаден и неумолим, как сама смерть. Только так можно удержать власть и повести за собой флот к победе.

— Это одно из наших самых боеспособных подразделений, сэр! — пытался образумить первого министра, Илайя Джонс, связываясь с тем по локальному каналу. Лицо американца на экране выражало полное недоумение. — Господин первый министр, своими недальновидными приказами вы наносите вред единству и боевому духу всего союзного флота. Эти люди сражались и проливали кровь за Империю, за вас, черт подери. Они верны вам и готовы идти за вами до конца. Как посмотрят другие на то, что мы арестовали их боевых товарищей⁈

В словах Илайи была своя логика. 34-я дивизия считалась одной из лучших во флоте Коалиции, ее корабли и экипажи уже доказывали свою доблесть в боях. Арестовать их офицеров, словно каких-то предателей — значит посеять семена сомнений и раздора в рядах флота. Но Птолемей был непреклонен. В его сознании уже укоренилась мысль, что любое неповиновение, а соответственно любой намек на бунт — должны быть подавлены в зародыше. Иначе он рискует потерять контроль над ситуацией.

— Трусы и предатели должны быть жесточайшим образом наказаны! — упрямо заявил первый министр. Его ноздри раздувались от гнева, а на скулах ходили желваки. — Если я сделаю вид, что ничего не случилось, после того, как данные корабли не пожелали вступать в схватку с «Одиноким», это подорвет мой авторитет. Люди решат, что мне можно безнаказанно перечить, ослушаться приказа в бою. А это недопустимо! Командующий должен быть един в своих решениях и тверд в их исполнении. Не реагировать на подобную выходку я не имею права, вице-адмирал…

Птолемей тяжело дышал, буравя взглядом экран. Он понимал опасения Джонса, но не мог позволить себе проявить слабость. Не сейчас, когда на кону стояло так много. Победа в этом сражении должна была упрочить его власть, доказать всем, что он — истинный повелитель Российской Империи, железной рукой ведущий ее к процветанию. А для этого нужно сокрушить не только внешних врагов, но и внутренних.

— Ваш авторитет итак уже на самом низком уровне, какой только может быть, — зло усмехнулся Илайя, не в силах сдержать свое раздражение и неприятие первого министра, который буквально на глазах из умнейшего сановника Российской Империи превращался в недалекого космофлотоводца мичманского уровня. Американец стиснул зубы, с трудом подавляя желание высказать все, что он думает об этом напыщенном индюке. Он видел, как Птолемей своими самонадеянностью и упрямством губит плоды всей кампании, и разрушает с таким трудом собранную коалицию.

Вице-адмиралу Джонсу очень хотелось выиграть данное сражение, ведь ему в результате победы была обещана возможность набрать себе новое соединение кораблей, а во-вторых, укрепить свой авторитет в до сих пор враждебной ему среде русского офицерства и дворянства Империи. Это был его шанс доказать, что он достоин не только сражаться, но и командовать наравне с лучшими из имперских адмиралов. Шанс навсегда покончить с недоверием и пренебрежением, которые он ощущал, несмотря на все свои заслуги. Вот почему Илайя сейчас так грубо разговаривал со своим командующим, не в силах сдержать переполнявшие его эмоции.

— Что вы хотите этим сказать, мистер Джонс⁈ — возмутился Птолемей, краснея от гнева. Да как он смеет, этот наемник, этот выскочка сомневаться в его решениях⁈

— То, что ваше неумелое руководство союзным флотом ваши же дивизионные адмиралы и старшие офицеры еще могут простить, но бегство из сектора во время сражения они не забудут точно, — холодно ответил Илайя, глядя прямо в лицо Птолемея. — Никто, конечно, открыто не посмеет обвинить вас в трусости, но за глаза… О, поверьте, ваше превосходительство, молва быстро разнесет по всему флоту и Империи весть о постыдном бегстве первого министра из сектора боя. И этого уже ничем не исправить, никакими расправами и трибуналами.

Джонс понимал, что играет с огнем, говоря столь дерзко. Но он устал молчать, устал покорно склонять голову перед ничтожеством, возомнившим себя гением войны. Будь что будет, но он выскажет всю правду в лицо этому павлину, даже если это станет последним, что он сделает в жизни. В конце концов, у него есть свои принципы.

— А у вас, значит, хватило смелости назвать меня трусом, глядя мне прямо в глаза⁈ — рассвирепел Птолемей.

— Я, конечно, не герой и опасаюсь некоторых вещей в этой жизни, — голос Илайи стал глухим. Он чувствовал, как внутри него закипает ярость, смешанная с горькой обидой. Все его мечты и надежды рушились на глазах, и виной тому был один человек — недальновидный, самовлюбленный тиран. Илайя стиснул кулак, пытаясь совладать с собой. — Но людей я точно не боюсь… Тем более — вас, первый министр. В конце концов, вы такой же человек, как и все мы. И если вы ошибаетесь, а сейчас вы совершаете чудовищную ошибку, кто-то должен иметь смелость сказать вам об этом!

Птолемей почувствовал на себе грозный взгляд Джонса и понял, что тот еле сдерживается, чтобы не атаковать флагман командующего на своей «Юте», стоявшей по правому борту от «Агамемнона». В глазах американца полыхало неприкрытое бешенство, и первый министр невольно подумал, что перегнул палку. Еще немного — и этот безумец действительно пойдет на таран, невзирая на последствия. Поэтому первый министр благоразумно не стал в ответ оскорблять Илайю, а лишь безэмоционально произнес:

— Господин Джонс, я своим приказом освобождаю вас от должности командующего авангардом, а также от звания вице-адмирала Российской Империи! — каждое слово давалось Птолемею с трудом, словно он выплевывал острые осколки. Ему хотелось разразиться проклятиями, припечатать нахала самыми грязными ругательствами, которые только знал. Но нет, это было бы слишком мелко, недостойно первого министра. Птолемей должен быть выше этого. Он просто избавится от строптивца, вышвырнет его прочь, как надоевшую игрушку. — Вы должны сдать свои знаки отличия и немедленно покинуть расположение союзной эскадры. Вы больше не часть нашего славного воинства. Вы — никто. Убирайтесь с глаз моих…

…Илайя горько усмехнулся, отключил связь, но не стал переживать и лить слезы, а сразу повел свой корабль по направлению к стоящей в стороне от общего построения — 34-ой «резервной» дивизии. В голове американца уже созрел дерзкий план. Он знал, что экипажи 34-ой в ярости от несправедливого решения Птолемея. Что многие из них мечтают о мести. И Джонс собирался обратить это в свою пользу…

Командный состав и экипажи упомянутого подразделения уже были в курсе того, что их дивизия расформирована, более того, их товарищи понесут суровое и незаслуженное наказание по приказу первого министра. Все космоморяки и штурмовые группы данной дивизии, от канонира до каперанга, были шокированы такой несправедливостью и жаждали мщения. В их душах клокотала обида, смешанная с яростью. Как он посмел, этот надменный ублюдок, так с ними обойтись, проливавшими за него кровь? Да за такое и бунт можно поднять, тем более теперь, когда терять уже нечего!

Джонс на «Юте» прибыл к координатам, где в одиночестве располагались корабли 34-ой, собрал старших офицеров у себя и произнес следующее:

— Теперь я такой же изгой, как и вы, — в голосе Илайи звучала неприкрытая горечь. Он обвел взглядом собравшихся в рубке флагмана офицеров, встретился глазами с каждым. В их лицах он видел отражение собственных чувств — гнев, разочарование, жажду справедливости. Это придало ему сил. — Вы храбрые космоморяки и не заслужили такого унижения, как лишение наград и расформирования. Как командующий авангарда и адмирал я до конца пытался защитить вас, ваши жизни, вашу честь, перед первым министром… — Американцу сейчас важно было заручиться безоговорочной поддержкой этих людей. Заставить их поверить, что только он, Илайя Джонс, истинный защитник их интересов. — Однако глупость, эгоизм и мстительность данного человека не имеют границ. Птолемей окончательно слетел с катушек. Он ведет наш флот к гибели, а Империю — к краху. И теперь мы с вами объявлены вне закона лишь за то, что посмели усомниться в его так называемом «гении»!

— Что лично вы намерены предпринять, вице-адмирал? — спросили его офицеры. В их глазах вспыхнул огонек надежды. Именно сейчас они увидели в Джонсе своего единственного заступника, того, кто может вывести их из немилости и вернуть доброе имя. — Мы пойдем за вами, куда бы вы ни повели! Только дайте нам шанс и подскажите, как смыть позор и отомстить за оскорбления!

— То, что я знаю точно, так это то, что в эту трудную минуту мы должны быть вместе, — уверенным голосом ответил Илайя. Он расправил плечи и обвел решительным взглядом притихших офицеров. — Вашему подразделению хватает храбрости, но не хватает командующего… Что ж, он у вас появился… Если вы согласны, то я обещаю вам, что ни один из вас не предстанет перед Военным Трибуналом и не лишится своих наград и званий. Мы по-прежнему будем честно служить Российской Империи и нашему государю-императору… Но точно будем делать это не под руководством этого никчемного первого министра.

Повисла тишина. Офицеры переглядывались, обдумывая услышанное. Наконец, один из них, коренастый седовласый капитан с изрытым шрамами лицом, шагнул вперед. — Мы с вами, адмирал Джонс! — решительно произнес он. — До победного конца! Птолемей еще пожалеет, что связался с 34-ой дивизией!

Остальные дружно загудели, выражая одобрение. Их лица посветлели, а в глазах вспыхнула решимость. Они снова обрели цель, смысл сражаться дальше. Пусть теперь они вне закона — зато с боевым, опытным командиром, который не предаст и не бросит их на произвол судьбы. Вместе они преподадут зарвавшемуся тирану урок, который тот не забудет до конца своих дней!

Илайя улыбнулся, чувствуя, как его охватывает мрачное торжество. Птолемей думал, что избавился от назойливого критика в его лице, но на самом деле лишь обрел смертельного врага…

— Мы согласны, вице-адмирал. Экипажи дивизии пойдут за вами! — голоса офицеров сливались в единый хор, полный решимости и жажды мести. В их глазах пылал огонь праведного гнева, руки сжимались в кулаки, готовые крушить врагов. — Только прикажите, и мы сейчас же атакуем «Агамемнон» этого негодяя Птолемея и разнесем его в клочья! Мы покажем этому трусу и предателю, что значит оскорблять честь доблестных космоморяков! Пусть пожалеет о своем приказе…

Джонс окинул собравшихся внимательным взглядом. Он видел их ярость, их жажду немедленной расправы. И понимал, как заманчиво было бы поддаться этим чувствам, ринуться в бой, невзирая на последствия. Отомстить и поквитаться, но разум подсказывал, что это была бы роковая ошибка. Нельзя было действовать сгоряча, поддаваться эмоциям. Сейчас требовалась холодная голова и трезвый расчет.

— Нет, я не отдам вам такого приказа, — подумав, сказал Джонс. Он видел, как на лицах офицеров отразилось недоумение, как в глазах некоторых промелькнула тень разочарования. Но он знал, что должен быть непреклонен. Ради их и своего блага. — Подобным нападением мы запятнаем нашу честь и настроим против себя большинство адмиралов и офицеров сил Коалиции. Да, Птолемей — мерзавец и трус, он оскорбил нас самым подлым образом. Но если мы нападем на него сейчас, без объявления войны, исподтишка, мы ничем не будем лучше его самого. После подобного нападения мы точно станем преступниками в глазах всех колонистов Империи. Они не будут разбираться, кто прав, кто виноват — они увидят лишь бунт против законной власти, которую в данный момент Птолемей олицетворяет. И тогда нам уже не оправдаться, не отмыться от клейма предателей.

Джонс сделал паузу, обводя притихших офицеров твердым взглядом. Он видел, как на их лицах отражается мучительная работа мысли, как они борются с собой, пытаясь осознать сказанное. И понимал, как непросто им далось принять эту горькую истину.

— Сейчас у нас с вами, джентльмены, статус мучеников и храбрецов, что до последнего сражались и умирали, и которых незаслуженно обидели… — продолжил Джонс, вкладывая в слова всю силу своего красноречия. — Мы — жертвы произвола, и весь флот это знает. Знает и сочувствует нам, пусть и молча, не решаясь пока открыто выступить против Птолемея. Давайте же оставаться в этом статусе и дальше, и тогда вы увидите, как к нам потянутся другие отверженные и униженные этой преступной властью… В наших руках мощнейшее оружие — правда. И мы должны воспользоваться им разумно, в нужный момент. Выждать, собрать силы, а уж потом нанести удар. Удар, который сокрушит Птолемея раз и навсегда!

По рядам офицеров пронесся одобрительный гул. Лица их просветлели, глаза загорелись новым огнем — огнем надежды и предвкушения. Капитаны понимали, что американец прав. Что только хладнокровие и расчет могут привести их к победе. И были готовы последовать за своим новым командиром, куда бы он ни повел.

В итоге вице-адмирал Джонс, как новый командующий 34-ой «резервной» дивизией, приказал ее кораблям сняться с места и немедленно покинуть расположение флота Птолемея. Он понимал, что сейчас главное — оторваться от основных сил, уйти в подпространство прежде, чем первый министр опомнится и попытается их остановить. А дальше — дальше можно будет спокойно обдумать дальнейшие шаги, выработать план действий. Главное — выиграть время…

Первый министр хотел было отдать приказ задержать корабли отступников, но неожиданно понял, что никто в его флоте не захочет этого сделать. Он с ужасом осознал, что остался один. Что все его адмиралы и капитаны если не открыто саботируют его приказы, то уж точно не горят желанием их выполнять. По итогу никто не двинулся с места, никто даже не попытался преградить путь уходящим кораблям. Птолемей был вынужден, скрипя зубами, наблюдать, как крейсеры и линкоры 34-ой исчезают с экранов радаров, уходя в темноту космоса. Унося с собой тех, кто мог бы стать его самой надежной опорой — если бы не его собственная глупость и самонадеянность…

— Ладно, разберусь с предателями позже, а сейчас надо завершить дело со стариком Дессе и с его проклятыми последователями и родственниками, — злобно процедил он сквозь зубы.

Однако и этого ему не удалось сделать. В оба лагеря из открытых источников по «фотонной» почте поступила срочная информация о том, что столицу нашей многострадальной Империи — планету Новая Москва-3 атакует Черноморский космический флот Ивана Федоровича Самсонова. Это известие разорвалось как термоядерная бомба, мгновенно отодвинув на задний план все распри и междоусобицы. Все находящиеся сейчас в системе «Тула-1» были ошарашены подобной новостью, и экипажи Птолемея, и космоморяки Дессе. Они смотрели друг на друга, не веря своим глазам, пытаясь осознать весь ужас случившегося. Увлеченные междоусобной враждой, все мы совсем упустили из вида своего главного врага. А тот, пользуясь временной передышкой, накопил силы и теперь сам перешел в наступление.

— Зачем диктатору атаковать столицу, и какой интерес у него в контроле над «Новой Москвой»? — недоуменно спросил Птолемей, разговаривая сам с собой. Он никак не мог взять в толк, что двигало Самсоновым…

А еще через некоторое время пришла вторая срочная новость, о том, что в соседней со столицей звездной системе, все тем же Самсоновым атакованы дивизии Тихоокеанского космофлота адмирала Шереметева, возвращавшиеся из звездной системы «Вязьма». Это известие добило Птолемея окончательно. Он понял, что просчитался по всем статьям. Что пока он тешил свое самолюбие, пытаясь раздавить ничтожного старикашку Дессе и ругался с Джонсом, его главный враг, накопив силы, снова перешел в атаку…