95-й. Сны о будущем прошлом

33. А СЕГОДНЯ НАША КРЫША ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПОЛЕТ…

ИШШО КАНДИДАТ

С того момента, как я поразила специально обученного товарища эльфийскими именами и, прости Господи, песнями, полторы недели тишина была, а потом появился следующий очень положительный молодой человек. Этот явно был ненашенский. Из гнезда Петрова, поди. И росту не столь значительного, хотя и чуть выше среднего. И внешность более… стёртая, что ли. Зато с такими умными глазами…

С*ка, интеллектуала вызвали? Может, под дуру закосить? Хотя, если он на задании — не испугается. Какая ему, в конце концов, разница. Сказали — нужна вот эта. У него на крайний случай, поди, и пакет есть.

Ну, как в анекдоте: «Пакет, пакет, пакет…»

Я несколько сомневалась — от «конторы» ли это мальчик. Как говорила главная героиня фильма «Любовь и голуби»: «Ты ли, чё ли?» И прищуриться надо так… одним глазом.

Но что-то внутри утвердительно тренькало.

Начать с подката.

Зашёл в троллейбус на ГЭСе, попросил вежливо:

— Девушка, можно вас попросить: билет прокомпостируйте, пожалуйста.

Я у компостера стояла просто, держалась за палочку. Компостер — это дырокол такой стационарный, как коробочка. Впихиваешь туда талончики за проезд, нажимаешь ручку — вытаскиваешь в дырочках, типа как перфокарты*. В каждом троллейбусе свой рисунок.

*ну, такие древние компьютерные штуки,

на которых дедушка Байден работал…

Ну, отчего бы и не прокомпостировать? Тем более что в Иркутске все говорят «пробить», «пробейте». И речь у него на слух (мой, во всяком случае) была неправильная, с лёгонькой такой оттяжечкой. Нет, не Питер. Москва, однозначно.

— В командировке? — дружески спросила я.

В конце концов, надо как-то с этим вопросом разбираться. Чё они меня нервируют?

Удивился слегка:

— Да. А как вы догадались?

— Акцент у вас московский.

Парень улыбнулся открытой, совершенно честной улыбкой. Прямо Крапивинский мальчик.

— Неужели так слышно?

У него и рукопожатие должно быть крепкое и дружеское.

— М-гм. Но, знаете, как будто неродной. Прилип, наверное, за несколько лет. Так бывает. А росли где?

Человек подумал. Быстро так подумал, но заминка почувствовалась.

— В Воронеже.

— Учиться, поди, поехали?

— Да. На хирурга.

— М-м-м… Тяжело, наверное?

— Да нет, не сложнее других профессия.

Ага. Я вообще-то имела в виду, что тяжко двумя специальностями сразу овладевать. Врач и разведчик. Хотя, прикрытие, наверное, железобетонное. Или не-е-ет?

Фубля, привязалась эта слепаковская песенка про брожения умов по поводу прививок от ковида. Ну, в будущем. Это, кстати, такая сложная штука — не петь то, что ещё не написано. Особенно привязчивое. Ну ладно.

— Это хорошо, что вы не психиатр.

— Почему?

— Мне с психбольницы идти далеко, — я не стебусь, на другой стороне Юбилейного реально психбольница находится, — Да она ещё и в другую сторону. А так выйдем вместе, пока идём — поговорим. Вы же в Областную едете?

— Да, в перинатальный центр.

Ах, детки! Как трогательно. Или не-е-ет… Фубля.

— Тогда нам сейчас нужно выйти. Тут удобнее всего.

Мы вышли на «Четвёртой школе», и я сразу подцепила парня под руку. И мускулатура вон какая проработанная. Доктор, как же. Акушер-спринтер, бляха муха.

— А какой из видов спорта предпочитаете?

Он глянул искоса, мельком. А я увидела, да, хоть и смотрела прямо. Очень у меня боковое зрение отчётливое. Я даже одно время думала, что из-за вот этой развитой периферии у меня основное зрение село. Бросать надо такие экзерсисы, чтоб не испортить снова, тьфу-тьфу…

— Шахматы, разве что.

И тут я вполне натурально подвернула ногу (да постоянно со мной такое!). Подстраховал прям грамотно.

— Слушайте, хоть соврите что-нибудь правдоподобное. Я ж на борцов и бойцов полжизни смотрю. Скажите, что занимаетесь… ну хотя бы баскетболом. Футболом, я не знаю… Они тоже жилистые и хорошо координированные. Какие шахматы, ну что это вообще…

Мой спутник вежливо улыбался и делал вид, что не понимает. Склифосовский, тоже мне. Спросил для поддержки разговора:

— А вы где учитесь?

— В Краснодарском политехническом. Факультет глубокого бурения, — он слегка нахмурился, — Что, не похоже?

Мы прошли уже больше пол-лестницы, вон уже и аптека горелая, которую так и не восстановили, близко. Я остановилась, упёрла руки в боки и произнесла с интонациями тёти Лины из «спокойной ночи, малыши!»:

— Дорогие ребята! Я, конечно, до посинения благодарна вам и за подъезд, и за зачистку нариков. Но вы меня прям устали, вы понимаете? Я начинаю нервничать и сожалеть о содеянном, — мой собеседник стоял напротив, слегка склонив голову вбок, — У меня есть муж, я очень его люблю и не желаю ни на кого менять. А если с ним — не дай Бог — что-нибудь случится, наше замечательное сотрудничество незамедлительно прекратится. По причине отсутствия здесь меня. Мне неинтересна эта ветка реальности без него, я понятно объясняю?

Полное у меня было ощущение, что с собакой разговариваешь. «Всё понимает, а сказать не может» — вот это вот. Парень слушал и молчал. Хрен бы ты стал стоять вот так, будучи хирургом!

Меня начала разбирать некоторая досада.

— Всё наше общение строится исключительно на том, что я хочу помочь людям и стране. Дорогие россияне — всё! Я больше не желаю смотреть женихов. У меня есть муж. Эта линия партии решительно определена. Ферштеен?

— Безусловно, — ну, наконец-то ответ!

— Всего вам доброго. Перинатальный корпус справа за основным зданием больницы. До свидания.

— До свидания.

Он повернулся и энергично пошёл вверх по лестнице. Если этот парень — действительно просто студент-хирург, решит, наверное, что столкнулся с сумасшедшей. И, не исключено, что если он — казачок засланный (а такой вариант вполне мог быть), вывод останется тем же.

Да и хрен с ним!

Не знаю, угадала я или нет. А может, товарищи наблюдатели наш дивный диалог со стороны послушали? Так или иначе, задушевные подходы с эффектными мальчиками прекратились. И Вовка стал повеселее приходить, а то прям совсем было приуныл. Вот полюбас к нему подкатывали на предмет «так будет лучше для неё и для страны», мда…

СПЛЕТЕНИЕ ВЕРОЯТНОСТЕЙ

В новости я поглядывала, как же иначе. Владимир Владимирович меня не разочаровывал. И вот вроде никаких конкретных признаков смены вектора развития событий не было, но внутренний тревожный зуммер исчез. Я надеюсь, это знак, что я всё правильно сделала?

Вместо новостей типа «группой неизвестных лиц была обстреляна из гранатомётов БМП федеральных сил, погибло четыре человека», стали мелькать «при попытке устроить засаду задержано двое жителей такого-то района, стольки и стольки лет», ну и дальше вся эта песня с припевом, куда их и чего. Я, конечно, подозреваю, что их и выкупали за хорошие деньги, и возможно, они снова пытались чего-нибудь подстроить. Но информация об удачных нападениях практически исчезла из новостей. И даже там, где кто-то в кого-то стрелял, обходилось без смертей. Раненые были. Но не погибшие. Как вот они (те серые мужики с неприметными лицами) это вычисляли? Были они бывшими кагэбистами, нынешними эфэсбэшниками или ещё кем, я не возьмусь судить. Компетенция не та. Однако, было сильно похоже на то, что война в Чечне начинает развиваться по какому-то новому сценарию.

Надо думать, в той команде, которая приезжала на встречу, люди сидели не дурнее меня (это ещё мягко так сказано), и они старались сохранить нашим парням жизни, не сбивая до времени событийные линии. Не всегда, конечно, получалось прям идеально, но получалось же! Вот в марте нападение на Грозный гораздо безболезненнее прошло, чем в прошлой версии событий. Я смотрела новости и думала — специально Масхадова ликвидировать не стали? Чтоб Хаттаба не спугнуть? Значит, вычисляют, рассчитывают… Это безумно радовало, но с другой стороны и пугало. А что если линия Хаттаба из-за всех этих смещений всё-таки сдвинется настолько, что все даты и места окажутся неверными?

К тому же ВВП, как оказалось, ушёл из штаба Собчака на какую-то малозаметную должность консультанта чего-то там в минобороны, и все удивлялись — почему?

Почему-почему… Да потому что на гашение войны все силы брошены были, я так понимаю, не до выборов в Питерские мэры. Тем более, как мы знаем, неудачных.

Всё это добавляло зыбкости в развитие вероятностей. Я снова начала нервничать и мандражить. До часа Ч оставалось полторы недели.

16 апреля 1996.

В институт я не пошла. Сил не было. Тряслась с утра мелкой рябью. Также, как в прошлый раз, включила телевизор. Показывали всякую шнягу.

Никакого экстренного включения не было. Не знают? Не сообщили? Не случилось событие? Господи, неужели сдвинулись даты? А ведь вчера только Ельцин, пьянь пропащая, во время приезда в Краснодар заявил: «Война завершена! Готов обсуждать с Дудаевым, как будем жить с Чечнёй». Многие считают, что из-за его слов военные могли расслабиться… Кто его знает…

Ко времени обеденных новостей меня уже подбрасывало. Я выпила ударную дозу валерьянки и уселась перед телевизором.

Бабушка вышла из комнаты и устроилась рядом со мной. Выпуск был полон забастовок, невыплат зарплат, голодовок, даже пара громких убийств мелькнули, но о том, что я ждала — ничего. Ни слова.

Новости кончились, а я всё смотрела в мелькающий экран.

— Что, не показали? — осторожно спросила баба Рая.

Вот что-что, а глупой её никак нельзя назвать. По ходу, догадывается о чём-то, но молчит.

Я покачала головой. Усталость такая навалилась, просто атас. И вдруг до меня дошло! Господи, что ж я туплю-то так? Во сколько это было? В два дня по Чечне! Это должно начаться ближе к семи вечера, если на наше время считать.

— Баб, я лягу, наверное. Что-то мне нехорошо. Разбуди меня в десять перед новостями.

Она посмотрела, наклонив голову, как птичка:

— Иди, моя дорогая. Разбужу.

Вечером я встала с трудом. Голова вообще как будто ватой набита. Да уж, переборщила я с валерьянкой. Промелькнула заставка. Знакомая ведущая появилась с хмурой складкой между бровей. Никогда не догадаешься — хорошо там, плохо ли… Хотя, при нашем наборе новостей…

— Срочное сообщение. Сегодня, 16 апреля 1996 года, колонна 245-го гвардейского мотострелкового полка 47-й гвардейской танковой дивизии федеральных войск была атакована отрядом чеченских сепаратистов и арабских моджахедов под командованием Хаттаба, — сердце моё ухнуло в пропасть, дикторша между тем продолжала, — Бой произошёл в Грозненском районе Чечни, на расстоянии полутора километров от моста через реку Аргун севернее села Ярыш-Марды и возле него. Нашему корреспонденту удалось взять интервью у старшего колонны, гвардии майора Терзовца.

За правым плечом у ведущей появился небольшой экран, на котором усталый вусмерть мужик говорил с совершенно характерной «военной» интонацией:

— Полковая колонна двигалась на Шатой по трассе Старые Атаги — Чири-Юрт — Дуба-Юрт — Дачу-Борзой — Ярыш-Марды. Миновав населённый пункт Дачу-Борзой, в районе 14:00 по местному времени колонна добралась до села Ярыш-Марды… — а я тупо смотрела на него, раскрыв рот и думала: он жив. Жив. Жив!

Бо́льшую часть из того, что он рассказывал я просто не поняла. Все слова слились в один сплошной поток. Дядька исчез с экрана, остался только голос. Камера двигалась вдоль короткого ряда мёртвых боевиков — тех, что остались относительно целыми. И я увидела лицо, до скрежета зубовного знакомое — сколько раз он мне попадался на фотографиях, пока я собирала материалы про ужасы той войны. Всё. Дальше можно было не смотреть. Хаттаб мёртв. А вместе с ним мертвы и засланные америкосами арабские моджахеды, и местные фанатики. Судя по панорамам гор, места засад были перепаханы настолько, что там разве что чудом кто-нибудь уцелел.

Бабушка сидела рядом и внимательно смотрела — не в телевизор, на меня.

— Вот теперь всё нормально, — я поднялась и пошла в комнату. Странно было идти, как будто шагаешь по облакам. Легла на кровать и вырубилась на четырнадцать часов.

Сон был тревожный, как будто множество вариантов будущего ветвились и сплетались передо мной в сложные узоры, срастались и разрывались… Проснувшись, я первым делом включила телевизор. Новости как раз.

Показывали Ельцина, который исходил на говно и орал: «Встречаться с Дудаевым не стану! Я с бандитами не разговариваю!!!»

Нет, тут я как раз в кои-то веки с ним согласна. Но… Но это же лицемерие. Раньше что вам мешало предпринять решительные действия? Встречали, улыбались, даже руки жали…

Да Бог с ним, не хочу даже думать об этом пьянице.

По известной мне хронологии, после произошедшего Ельцин отдал приказ на физическое устранение Дудаева, что и было выполнено 21 апреля 1996 года, спустя пять дней после уничтожения колонны. Здесь колонна осталась цела, последствия случатся ли?

Мысли стали вязкими, как талый пластилин…

…

Случились. Один в один как в прошлый раз. Лес. Разговор по спутниковому телефону. Управляемая ракета. Последний снимок за секунду перед взрывом. Перед прямым попаданием. С этого начиналась практически каждая новая временна́я веточка. Девяносто восемь процентов. В остальных двух ракета попала в машину, но финальный результат принципиально ничем не отличался.

А вот дальше… Что происходило в нашей реальности, я не видела, потому что не могла проснуться. Я видела сны и сны во снах, и события внутри них разлетались в разные стороны совершенно хаотически. Они колыхались вокруг меня светящимися нитями анемонов, и вероятности наползали друг на друга, как тектонические плиты. И продолжалось всё это до тех пор, пока в мой сон не пришёл Владимир Олегович и не сказал:

— Девочка моя, чего это ты? Напугала меня второго так, что он ко мне пробился. Прекращай давай, все в панике. Просыпайся. Всё случилось. И больше нас так не пугай.

И я проснулась.

Вокруг всё было белое. О, Господи… «Если увидишь тоннель — не лети на свет!..» Помню-помню этого осла… Мысли бежали пунктиром. Потом я услышала, что как будто что-то рядом шуршит и пикает. И Вовкин крик:

— Она моргает!

Вокруг забегали, начали какими-то фонариками в глаза светить, щупать пульс — мало им, что ли, приборов. А-а-а… белое — это просто стены тут побелены! А светящимся показалось, потому что глаза отвыкли смотреть… Я моргнула и окончательно проснулась. В горле торчала трубка аппарата искусственной вентиляции. Фу, какая гадость! Я резко села и чуть не сблеванула. Убрать это! Я дышу сама! А потом оторвала от рук капельницы. Прямо сквозь головокружение. И оказалась напротив обширного белого полотна с пуговицами. Так. Халат. Это, по ходу, лечащий врач.

В горле саднило. Я осторожно попробовала откашляться. Мда. Надеюсь, это ненадолго.

— Господин доктор, — ой, голос-то какой хриплый, как у зомби, — Не переживайте, всё нормально. Ментальный шок прошёл.

Они ещё чего-то спорили и препирались, а я схватилась за Вовку:

— Где у них тут туалет?

Он поддержал меня под мышки:

— Вон дверь.

— Пошли.

Мы скрылись за дверцей, временно отрезав суету и клопочение.

— Чё это мы такие модные, в отдельной палате?

— Там ещё и охрана за дверью, — он присел передо мной на корточки, — Ты как, солнышко моё?

— Жрать хочу, слона бы съела. Но боюсь. По ходу эта пластмаска мне горло ободрала.

— Так ты дышать перестала!

И сидеть я уже устала, да, уже за первую же минуту. Ой, как мне себя жалко, узяс. Ну, ладно.

— Сколько дней?

— Шесть.

— Серьёзно, — меня вдруг повело в сторону. Хорошо, стенка рядом.

— Отнести тебя?

— Ага. Нет, погоди. Умыться, — вкус во рту ужасный, сухо, пластмасса и лекарство какое-то… — И всех выгнать, я хочу с тобой поговорить.

Я поплескала в лицо водой, прополоскала рот:

— Слушай, а что, сегодня воскресенье?

— Понедельник.

— А ты как?.. — я посмотрела на него в зеркало. А я-то! Ужас, лицо осунулось, синячищи под глазами!

— Специальным приказом. Я пятый день тут. Ты меня звала, пока говорить могла.

Ещё бы мне тебя не звать! Ты моя опора во всех мирах.

— Всё, тащи меня туда. Хочу лечь. Всех убрать, у меня от их метлесения картинки начинают в голове кружиться.

Вова занёс меня в палату, уложил в постель и очень вежливо сказал, что всем стоит уйти, прямо сейчас. И они ушли почему-то. Умеет он убедительным быть, если захочет.