1928 год: ликвидировать ликвидаторов. Том 2

Глава 21

Эльза оставалась невозмутимой. Спрятав револьвер в свою простреленную сумочку, она достала папиросу, подожгла ее с помощью бензиновой зажигалки в серебряном корпусе с логотипом «IMCO», явно где-то экспроприированной, и закурила. Когда подбежали наши бойцы, она так и стояла между вагонов, глядя на трупы и стряхивая на них табачный пепел своими тонкими, но сильными пальцами. Ко мне с пистолетом Маузера в руке подскочил возбужденный командир воинов-дзержинцев. Он не успел ничего сказать, как Эльза обратилась к нему первая.

Женщина проговорила спокойно и четко, указывая на убитых:

— Они покушались на товарища Менжинского. И я их застрелила.

Скомандовав бойцам оцепить место и организовать охранение, командир воскликнул:

— Черт! Целых два трупа!

Взглянув на меня, тут же, все-таки, добавил:

— Простите, товарищ Менжинский, не сдержался. Не каждый день такое увидишь, чтобы женщина могла вот так…

— Я еще и не такое могу, — улыбнулась Эльза его словам, пуская дым ртом.

А я дал командиру своих дзержинцев с какой-то непролетарской фамилией Корольчик задание разобраться с происшествием, но не допускать огласки. Публичный скандал мне устраивать совсем не хотелось. Мое присутствие на месте происшествия надлежало сохранить в тайне. В целях конспирации я поручил Корольчику сообщить местным властям, что покойными было совершено нападение на часового.

Я понимал, что бандиты, похоже, расплодились у вокзала с молчаливого попустительства местной милиции. И сотрудникам ОГПУ Казани теперь предстояло много работы по выявлению виновных в этой халатности. Соответствующее распоряжение им будет направлено в ближайшее время. Выдав необходимые указания, я собирался вернуться в вагон, позвав с собой и Эльзу. Но, она все стояла над убитыми, словно зеленоглазая пантера, охраняющая дичь, загнанную только что. Закончив курить, она подняла кинжал, выпавший из рук одного из налетчиков, и рассматривала его.

— Хорошая сталь, булатная, — проговорила она, глядя на переливы муара на остром лезвии под лучами холодного январского солнца.

Моя секретарша все еще стояла там, когда я уже решительно пошел в сторону своего штабного вагона. Корольчик уже сбегал позвонить к вокзальному коменданту. И вскоре должны были подъехать местные чекисты, которые займутся расследованием засекреченного дела «о нападении на часового литерного поезда». А я не собирался светиться, скрывшись внутри бронепоезда.

Для меня инцидент был исчерпан. Но, после всего случившегося, осталось стойкое неприятное ощущение, словно вляпался в дерьмо. Вроде бы все закончилось хорошо, нападавшие ликвидированы, и чекистами будет проведено расследование. Но, пережитый стресс все-таки еще не рассосался. Я хоть и имел за плечами многолетний стаж оперативника, повидавшего всякое в девяностые, вот только убийства всегда вызывали неприятные чувства. Особенно, когда все это происходило прямо рядом, можно сказать, что перед самым носом! Пожалуй, это время не менее жестокое, чем те девяностые. И я еще раз только что убедился в этом. Окажись эти двое бандитов не обыкновенными грабителями, любителями легкой наживы, а профессиональными убийцами, они могли бы застрелить нас с Эльзой, не подходя вплотную. Так что риск погибнуть имелся немалый. Вот она, наверное, та самая турбулентность, о которой я услышал в своем сне!

Как бы там ни было, а я почувствовал себя вымотанным. Какое-то нехорошее предчувствие захлестнуло меня. Заперев дверь изнутри и распахнув настежь иллюминатор в своем бронированном купе, я какое-то время дышал морозным воздухом, успокаиваясь. Потом решил принять душ. Мое привилегированное положение большого начальника позволяло пользоваться туалетной комнатой на любой стоянке. Раздевшись, я стоял под теплой водой, подающейся из железнодорожного «титана», не в силах пошевелиться, и смотрел, как вода, стекая с меня, уходила в дырку в полу небольшой душевой кабинки. С наслаждением помывшись, я вытерся насухо и, открыв свой чемодан, достал оттуда чистое белье, переодевшись. Только после этого я и почувствовал некоторое облегчение.

Пока мылся, слышал, как хлопнула дверь в соседнем купе. Значит, Эльза тоже вернулась. Но, разговаривать с ней мне не хотелось. Я не желал прямо сейчас обсуждать происшествие. Одутловатые мерзкие рожи убитых все еще стояли перед моими глазами. Одеваясь, я почувствовал, что поезд тронулся. Одевшись в черный костюм-тройку и нацепив на ноги лакированные туфли, я покинул купе, пройдя в штабной кабинет-салон.

Там как раз суетился начальник поезда, который, в ответ на мой удивленный взгляд, сообщил, что приближается время обеда. Он, действительно, накрывал на стол, застелив его белой скатертью и расставляя поверх нее фарфоровые тарелки, раскладывая серебряные ложки, вилки и ножи. Сзади пахнуло знакомым запахом папирос. Это неслышно со стороны своего купе подкралась Эльза. И я даже вздрогнул от того, что она на миг показалась мне самой настоящей пантерой, а не обыкновенной женщиной. Впрочем, разогнавшись, поезд уже так стучал на рельсовых стыках, что ничего удивительного в том, что я не услышал ее шаги, не было.

На стоянке в Казани из-за происшествия мы потеряли слишком много времени. Когда сели обедать, день за иллюминаторами бронепоезда уже угасал. К тому же, небо снова заволокло тучами. И вскоре вокруг нас в сумраке угасающего короткого зимнего дня бушевал настоящий снежный буран. Но внутри было по-прежнему тепло. Начальник поезда и его подчиненные добросовестно выполняли свою работу, создавая весь этот передвижной железнодорожный уют.

Мы катили дальше на восток и одновременно поглощали пищу. Но, разговаривать мне с Эльзой по-прежнему не хотелось. А кому хочется разговаривать за обедом с убийцей? По этому поводу внутри меня боролись противоречивые чувства. С одной стороны, я понимал, что она действовала правильно с точки зрения телохранителя. Но, принять то, что эта милая зеленоглазая женщина умеет убивать людей настолько хладнокровно, я сходу не мог. И это противоречие заставляло меня есть молча. Потому что я не знал, что сказать ей. И она, похоже, почувствовала мое смятение.

Позвав начальника поезда, Эльза спросила его:

— Нет ли у вас тут какой-нибудь музыки? А то уныло как-то, словно на похоронах.

Яков Степанович Магницкий отнесся к ее просьбе с пониманием. Притащив откуда-то граммофон с большим медным раструбом, он поставил какую-то пластинку, закрутил ручку, и из нехитрого аппарата с треском тихонько, едва перекрывая колесный стук, заиграла мелодия вальса «На сопках Манчжурии» времен русско-японской войны. Бодрости это не прибавило. Так мы и отобедали молча под грустный вальс. Какое-то нехорошее предчувствие по-прежнему тяготило меня. Дорога в Сибирь начиналась невесело. Я не знал конкретно, чего еще следует ждать и от кого, но понимал, что неприятности лишь начинаются.

За чаем неожиданно поймал себя на мысли, что снова смотрю на Эльзу, ни как на убийцу, а как на женщину. Видимо, наелся, вот на баб и потянуло. А обед подали сытный, с ухой из осетрины на первое и с бифштексом на второе. И откуда только они берут все эти разносолы в голодной стране? Впрочем, элита всегда питается лучше, чем простые трудящиеся. Даже в стране трудящихся.

Эльза снова потянулась за папиросой. Она прибывала в неведении, что курить я бросил. Пришлось сказать. Она удивленно подняла на меня свои глаза. И я вновь не смог от них оторваться. Ее глаза казались волшебными. Они блестели, словно подсвеченные изнутри. В ее волосах сверкала золотая заколка с красным камнем, а на шее, в вырезе бархатного зеленого платья висел кулон в виде сердца на золотой цепочке. Само платье явно было вечернее и дорогое. Раньше я, пожалуй, такой ухоженной Эльзу не видел. На Лубянке она всегда играла при мне роль солдата в юбке, а тут явно старалась показаться элегантной дамой, осознающей себя чуть ли не совершенством. Трудно даже было сказать, кого она мне больше напоминала из известных революционерок? Инесса Арманд или Александра Коллонтай? Едва ли. Но точно не Анка-пулеметчица и не Землячка.

Мы закончили совместную трапезу. Начальник поезда убрал со стола и ушел куда-то. И вдруг Эльза заговорила о таком, чего я услышать прямо сейчас от нее не ожидал:

— Вас, Вячеслав Рудольфович, наверное, обидело немного, что я так быстро застрелила этих бандитов, что даже с вами не посоветовалась? Так для меня это самое привычное дело стрелять быстрее, чем подумаю. Это что-то звериное во мне сидит. Я в первый раз человека застрелила еще в Петрограде в семнадцатом, когда принимала участие в штурме Зимнего дворца. Тогда матросы наши революционные дали мне «Маузер». Ну я и шмальнула в юнкера. Совсем молодой он был, почти мальчишка, а целился прямо в меня из винтовки. Что оставалось делать? Вот и убила его. Первый раз мне плохо сделалось от вида смерти. Но, потом быстро привыкла. Ведь Гражданская началась. И повсюду людей убивали. Время такое было тогда. И я в тот год экспроприациями занималась вместе с отрядом матросов. А в восемнадцатом назначили меня товарищи военным комиссаром Особого отряда. Мы хлеб изымали. По избам крестьянским ходили. План по продразверстке выполняли. Стреляли в нас. Засады делали. Ну и мы стреляли. Я со всеми бойцами наравне была. Стрелять за тот год научилась хорошо. Понимала я, что от этого умения моя жизнь зависит. Многих вокруг убили моих товарищей. А я уцелела. Повезло, наверное. Стреляла я всегда первой. Влезала во все заварухи. Не боялась смерти. Потому направили меня в Особый отдел ВЧК. Там тоже все время в перестрелках участвовала. Враги меня всерьез не воспринимали, не ожидая, что женщина сумеет выстрелить точно. А я могла. Это для врагов неожиданностью было. Бурная в те годы у меня жизнь получилась. Одни приключения. В двадцатом я на Юго-Западном фронте воевала, а с двадцать второго года получила должность заместителя начальника Подольской ГубЧК. Там все меня боялись. Ходили слухи уже о моем хорошем владении оружием и о моей везучести. Сотрудников у нас не хватало. И я там сама врагов арестовывала. Сама тройки собирала из наших инвалидов, раненых на войне сильно. Сама и судила, а инвалиды только подписывали мои решения. И расстреливала я тоже сама. Все тогда приходилось мне самой делать: и следователем быть, и судьей, и палачом работать тоже. Мне даже дали кличку подпольную «Тигрица». Но, чего только не сделаешь во имя революции, если предан ей всем сердцем! А я такая! И вам я всем сердцем предана, Вячеслав Рудольфович!