1928 год: ликвидировать ликвидаторов. Том 2

Глава 18

— Да, это очень похоже на зашифрованные сообщения, — согласился начальник ИНО, пробежав глазами диалог об охоте и рыбалке. Потом спросил удивленно:

— Почему только мне меры нужно принимать, а не нам вместе с вами, Вячеслав Рудольфович? И, кстати, это повод собрать сейчас всю нашу тройку на оперативное совещание. Разве нет?

Пришлось сказать ему:

— А потому разгребать все вот это, товарищ Москвин, придется лично вам, что с завтрашнего дня именно вы моим приказом будете временно исполнять обязанности председателя ОГПУ. Я же, по распоряжению Политбюро ЦК партии и лично товарища Сталина, еду в Сибирь, чтобы наводить там порядок с продовольствием. И сколько времени я там пробуду — неизвестно. Сегодня я намерен посвятить время своей подготовке к этой ответственной миссии, а к ночи уже отправлюсь. Так что вы уж сами тут распоряжайтесь, пожалуйста. Глеб Бокий мною предупрежден. Он обещал мне не препираться с вами, как обычно, а внимательно прислушиваться к вашим советам и пожеланиям, оказывая всяческое содействие. Сейчас сотрудники его отдела пытаются расшифровать кодированный текст. Одновременно СПЕКО ищет Блюмкина. Вот и вы подключайте свой отдел к этой работе. Оперативное Управление ОГПУ тоже будет в вашем распоряжении на время моего отсутствия. У меня нехорошее предчувствие, что этот ваш Блюмкин собирается наделать дел с подачи Троцкого. А он может выкинуть любой фортель. Он же и до поступления в ИНО чем только не занимался! Да и вообще, прямо скажем, террорист ваш Блюмкин весьма профессиональный. И что у него на уме, мы не знаем. Потому я уже распорядился усилить охрану ссыльных оппозиционеров в Горках. Вдруг он попытается, например, вывезти куда-нибудь Троцкого? Но и исключать организацию настоящих террористических актов со стороны Блюмкина нельзя. Потому необходимо дополнительно усилить охрану стратегических объектов в Москве.

День перед поездкой пролетал стремительно. Суета подстегивалась не только необходимостью сдать все дела Трилиссеру, но и тем, что требовалось самому все организовать на собственном маршруте. Для этого всем подразделениям ОГПУ по пути следования были разосланы указания. Да и особый бронепоезд со штабным вагоном требовалось подготовить, оформив соответствующие распоряжения, связанные с изменениями расписания движения железной дороги. А еще, прежде, чем отправиться в это своеобразное политическое турне в сторону Новосибирска, я, разумеется, заехал домой, чтобы попрощаться с женой и ребенком. И потом уже, снова вернувшись на Лубянку, дал указания собираться своей верной секретарше. Что Эльза восприняла с искренним восторгом.

Моя поездка составляла государственную тайну, о ней не имели понятия ни простые люди, ни даже самые пронырливые журналисты. Тем не менее, о моем маршруте заранее были проинформированы все руководители на местах по партийной линии. Об этом позаботился сам генсек, разослав указания через своих аппаратчиков, как и обещал мне. Как бы там ни было, а к десяти вечера все было готово.

На вокзале меня провожал Глеб Бокий. Весь вокзал был оцеплен чекистами в гражданской одежде. А непосредственно перед поездом на перроне выстроились сотрудники ОГПУ в форме пограничников, вооруженные винтовками. В составе бронепоезда, помимо многочисленной и хорошо вооруженной охраны, имелись пулеметные и даже орудийные башни, а штабной вагон посередине и два паровоза по краям были бронированными. Я даже не ожидал увидеть такую мощную передвижную крепость, внутри которой меня вот-вот должны были повезти в далекую Сибирь.

Интерьер, отделанный деревом, сразу порадовал. Да и проводником у меня оказался сам начальник поезда, который был со мной весьма любезен и, проводив внутрь, тут же деликатно удалился в свое маленькое купе, расположенное прямо у входа. С его слов выяснилось, что этот бронепоезд остался еще с дореволюционных времен и принадлежал когда-то Генштабу царской армии, а в распоряжении чекистов оказался уже после экспроприации. Пройдя дальше внутрь со своим чемоданчиком, в котором я прихватил из дома запасное белье и кое-какую одежду, я удивился простору внутреннего пространства, поскольку вместо ожидаемого сплошного длинного коридора с купе за раздвижными дверями очутился посередине вагона в самом настоящем передвижном кабинете с большим столом в центре и с удобными мягкими креслами с кожаной обивкой, расставленными вокруг него.

Поставив свой чемодан на красный ковер, покрывающий пол, я рассматривал в свете электрических ламп-бра богатое убранство, оставшееся с дореволюционных времен и каким-то чудом избежавшее расхищения народными массами. Поверх декоративных панелей из красного дерева висели небольшие картины с вполне мирными пейзажами Средней полосы России. А за маленьким столиком в углу, предназначенным для стенографистки, уже сидела и улыбалась мне Эльза, заскочившая в штабной вагон раньше меня вместе с сотрудниками охраны.

Более привычный мне коридорчик в вагоне начинался дальше за большим кабинетом по правой стороне. И там, разумеется, находились жилые помещения. Полюбовавшись интерьером и картинами, я отнес свой чемодан в первое купе, которое Бокий, вошедший вместе со мной внутрь, назвал генеральским. И действительно, тут было просторно и уютно, а к услугам важного пассажира имелся даже собственный туалет, отделенный от купе маленькой дверью. Заглянул я и туда, убедившись, что к приходу такого большого начальника, вроде меня, все идеально вымыто и даже повешено чистое полотенце рядом с умывальником.

Желая растянуть мои проводы, Глеб Бокий вызвался проехать в моей компании по железной дороге пару станций, и мы с ним разговаривали о всякой ерунде. Поиски Блюмкина пока ни к чему не привели. А расшифровка беседы этого террориста с Троцким тоже не продвигалась. Потому Бокий коротал время, ожидая все-таки результатов от сотрудников СПЕКО.

После того случая с молнией на могиле вятичей в Горках, Глеб какое-то время обращался ко мне только на «вы» и по имени-отчеству. И я с трудом убедил его снова называть меня просто Вячеславом, хотя бы наедине. Когда мы уселись напротив друг друга за купейный столик, пристроенный у окна, поезд как раз тронулся. И Бокий спросил:

— Я вот только одного не понимаю, Вячеслав, в чем же будет состоять твоя работа в Сибири по коллективизации? Ты уже наметил себе какой-нибудь план действий?

Прежде, чем ответить ему, я покрутил ус, задумавшись. Ведь, на самом деле, никакого плана у меня не имелось. Потому ответил:

— Надеюсь, что втянусь во все эти вопросы уже на месте. Я, конечно, не агроном и не землеустроитель, но, что-нибудь соображу, наверное. Как я понимаю, сельское хозяйство — это организм весьма непростой. Потому и менять в нем что-либо следует все-таки осторожно. А нахрапом, как предлагают некоторые товарищи, можно только дров наломать. Потому сначала вникну в положение дел на местах, посоветуюсь там с руководителями, а потом уже и решать буду. А какие меры приму, так об этом сейчас преждевременно думать.

Глядя на Глеба Бокия, я размышлял, что до сих пор не до конца понимаю, искренний он мой союзник, или же все-таки ведет какую-то собственную игру? Возможно ли, что он просто действует в каких-то своих тайных интересах настолько виртуозно, что я даже и не замечаю, что вся искренность с его стороны — лишь игра, и не более? Но, какова тогда его истинная цель?

Тем не менее, внешне я демонстрировал ему полное доверие, как и он мне. Хотя корни его интереса к эзотерике и оккультизму мне до сих пор до конца ясны не были. Ведь во всем должен прослеживаться какой-нибудь мотив. Не просто же праздный обывательский интерес движет этим неординарным чекистом? Значит, мотивация его, скорее всего, весьма серьезна. Не даром же потом, насколько я помнил, даже немецкое Аненербе интересовалось исследованиями, проводимыми в отделе у Бокия? Те немцы вряд ли были дураками. Значит, какая-то серьезная подоплека под всеми этими его «увлечениями», возможно, имелась.

Быть может, Глеба интересует та же Шамбала, как способ заполучить абсолютную власть? Но, определенно судить об этом я не мог, поскольку это требовало и от меня погружения в его любимую тему. А я, конечно, занимался пока совсем иными вопросами. Так что надеялся я в плане выведения Бокия «на чистую воду» на то, что он и сам как-нибудь проявит себя, если обстоятельства сложатся должным образом. И меня в этой связи очень занимал вопрос о том, не перегрызутся ли мои заместители между собой, пока я буду в Сибири?

— О чем задумался, Вячеслав? — спросил Бокий, прервав паузу.

— Да так. Озабочен я тем, как вы тут без меня будете. Ты же не ладишь с Трилиссером, — констатировал я.

— Не стоит беспокоиться. Я тебя не подведу. Понимаю, что не до интриг сейчас. Постараюсь с Меером не конфликтовать, — заверил меня Глеб.

А я предупредил Бокия:

— Только, пожалуйста, не называй его так. Он почему-то стыдится, что ли, своего происхождения? Я не очень понимаю, почему? Но то, что он предпочитает, чтобы Михаилом Москвиным все его называли — так это точно.

Глеб посмотрел мне прямо в глаза и сообщил:

— Странноватый он человек, хотя и не глупый. Если сказать честно, Вячеслав, то, когда у меня случился конфликт с Трилиссером из-за финансирования экспедиции в Шамбалу, которою он мне зарубил вместе с Генрихом Ягодой, я под Меера начал копать. И, представь, накопал кое-что интересное. Например, четко прослеживается, что его сотрудники из ИНО злоупотребляли средствами, выделяемыми для поддержки революционной борьбы английских шахтеров. Я только не успел понять, насколько масштабное воровство там имело место. И было ли оно с попустительства Меера организовано или же за его спиной происходило? Доказательств его прямой причастности я не нашел, но, то, что воровство средств внутри ИНО имело место, не приходится сомневаться. А сейчас еще вот думаю о том, не связан ли этот Блюмкин непосредственно с Меером? С чего это террорист у Трилиссера на таком хорошем счету, что начальник ИНО его даже главным нашим резидентом в Стамбуле назначил? Так что у меня к Мееру вопросы имеются. Но, раз я тебе обещал, то задавать их ему сейчас не буду. Даже не намекну. Так что езжай спокойно. А мы тут справимся сами как-нибудь.

Вскоре Бокий вышел на пригородном полустанке, а мой начальственный поезд покатил дальше на восток, подминая под себя в ночи снег, падающий на рельсы в свете прожектора головного бронированного паровоза.