1928 год: ликвидировать ликвидаторов. Том 2

Глава 19

Как только Глеб Бокий покинул бронепоезд, ко мне в купе заскочила Эльза. И секретарша устроила мне такую бурную чувственную ночь, что даже под убаюкивающий мерный перестук колес на стыках рельсов заснуть не удалось. Лишь совсем под утро, когда растрепанная Эльза тихонько выскочила обратно в свое небольшое, но тоже одноместное купе, расположенное рядом и предназначенное для адъютанта царского генерала, я все-таки провалился в сон.

Мне опять снился ангел, которого я тут же спросил:

— А ты, брат, случайно не Люцифер?

На что он расхохотался, заявив:

— До чего же вы, люди, ограниченные существа! Вот в вашей популяции сколько особей насчитывается? Миллиарды, не так ли? А почему же, по-вашему, нас должно быть так мало, что вы и знаете всего имен двадцать из всех мифов, легенд и преданий, которые дошли до вас из глубины времен? Ведь нас тоже много! Неужели же вы думаете, что гораздо более древняя цивилизация, которая расселилась не только в привычном вам космосе, но и в параллельных мирах, состоит всего лишь из нескольких десятков особей? Это же противоречит здравому смыслу! Вы сами, вернее ваши предки, напридумывали себе этих сказок про падшего ангела Люцифера и про справедливых архангелов Михаила и Гавриила. И с тех пор веками следуете этим нелепым выдумкам, веря в них, словно то и есть истина, а не искаженные отголоски каких-то событий другого мира, которые люди даже не могли правильно интерпретировать, придумав мифы в меру своего понимания. А все оттого, что вы не знаете о нашей цивилизации почти ничего. Лишь иногда какие-то отрывочные сведения просачиваются в ваш мир от таких людей, вроде тебя, которых мы выбираем в качестве ключевых фигур ради изменения потока событий. Но, те ключевые фигуры, которые разглашают тайну, перестают быть ключевыми. Если в процессе эксперимента сведения о нас просачиваются в ваш мир, то мы прекращаем сотрудничество, а ключевая фигура погибает. Эксперимент должен оставаться чистым.

— Угрозу понял. Тайну не выдам, не беспокойся. Я хорошо представляю себе, что такое допуск высшего уровня. Так что можешь рассказать мне о своей цивилизации, — сказал я.

Он пообещал:

— Расскажу, когда в этом будет целесообразность. А сейчас о деле. В целом, я пока доволен ходом эксперимента. Вектор развития истории ты уже сдвинул. Теперь будь готов к турбулентности. Поток исторических событий сопротивляется при смещении и легко может захлестнуть. Все твои навыки за последнее время выросли на десять процентов, потому у тебя есть потенциал для преодоления грядущих трудностей. Дополнительная помощь будет поступать по мере необходимости…

В этот момент я проснулся из-за того, что солнечный луч, упавший сквозь окошко-иллюминатор, которое я не задраил на ночь и даже не завесил шторкой, ударил мне прямо в глаза. Я встал с мягкого дивана и выглянул наружу. Утреннее зимнее солнце всходило на безоблачное небо, а вокруг распростерлись замерзшие поля, накрытые искрящимся снегом. Там властвовал лютый январский мороз, а в штабном вагоне было тепло и уютно. Когда я привел себя в порядок после сна, выйдя из генеральского купе, уже вовсю наступил новый день.

Сидя за столиком для стенографистки в передвижном штабном кабинете, Эльза делала вид, что ничего особенного ночью не происходило. Она лишь мило улыбнулась мне в то время, когда разбирала и чистила свой револьвер. А лучи утреннего зимнего солнца косо ложились на большую карту страны, повешенную на перегородку роскошного штабного вагона поверх панели из красного дерева. И я смотрел на пройденный маршрут, заботливо отмеченный начальником поезда маленькими красными флажками, наклеенными на булавки и воткнутыми в карту в местах тех станций, которые мы уже проехали. Судя по этим флажкам, бронепоезд, двигаясь без остановок всю ночь напролет, довольно быстро для этого времени преодолевал простор.

Над картой под самым потолком висел небольшой портрет Сталина. И, глядя на него, я задумался о роли ключевых фигур. Это выражение, приснившееся мне, сказанное мне во сне ангелом, до сих пор не выходило из головы. Действительно, получалось, что отдельные личности влияли на исторический процесс очень серьезно. Взять того же Иосифа Виссарионовича. Чем не ключевая фигура? Ведь от него зависит настолько многое, что, кажется, что без него все пойдет наперекосяк и даже рухнет. Его личная мера ответственности за развитие событий чрезвычайно велика.

Но, во сне, как мне казалось, ангел имел в виду все-таки немного другое. Та ключевая фигура, о которой им говорилось, по мысли экспериментатора должна была переломить намечающуюся тенденцию в развитии исторического процесса. То есть, получалось, что, будучи ключевой фигурой в руках этого экспериментатора ангельского вида, я должен буду каким-то образом Сталину противостоять, идти ему поперек, так, что ли? Но, мне этого совсем не хотелось.

Возможно, я желал немного подкорректировать устремления генсека, посоветовать ему что-нибудь полезное, чтобы он не наломал таких дров с коллективизацией, индустриализацией и чистками, как в моей прошлой жизни. Я искренне хотел вылечить его больную руку, чтобы он сделался чуть добрее и покладистее. Но, действовать ему наперекор я не собирался, отлично понимая, что, несмотря на все ошибки, Сталин пытается сделать Советский Союз лучше и сильнее. Он старается, как может, как умеет, как позволяют обстоятельства, в конце концов. И я ему, конечно, не враг. Потому я терялся в догадках, как смогу выкрутиться из того трудного положения, в которое меня поставил экспериментатор ангельской внешности из сна. Если, конечно, все эти мои странные сны имеют под собой какую-то реальную почву, а не являются плодом моего собственного воображения, например, как побочный эффект после переселения моей души в тело Менжинского?

Нижний Новгород бронепоезд миновал, когда я еще спал. И теперь мы приближались к Казани. А я уселся за большой штабной стол и задумался о том, что еду, фактически, один. Никакую команду, которую можно было бы взять с собой в эту поездку, я не собрал. Не успел привлечь к работе над темой коллективизации ни видных ученых-агрономов, ни специалистов по юридическим вопросам, связанным с отведением земель и землепользованием, ни даже каких-либо серьезных соратников, на которых мог бы положиться. Кроме Эльзы, разумеется. Но, она не в счет, поскольку помочь мне в сельскохозяйственных вопросах вряд ли сможет.

Солнце по-прежнему падало внутрь сквозь круглые окошки-иллюминаторы, которые, обычно, устанавливают на кораблях. И, если дать волю воображению, то казалось, что бронепоезд не едет, а плывет по бескрайнему белому заснеженному простору, словно ледокол, ломающий льдины с перестуком рельсовых стыков. Невольно я разглядывал и Эльзу, сидящую за своим столиком, оборудованным не только обычной пишущей машинкой и специальной для стенографирования, но и аппаратурой связи в виде телеграфного аппарата, позволяющего принимать и отправлять телеграммы прямо из поезда. Как раз в этот момент моя секретарша с сосредоточенным видом принимала какие-то сообщения, просматривая с интересом телеграфную ленту, отрывая от нее кусочки и тут же приклеивая их канцелярским клеем на бланк. Потом она дешефровывала текст с помощью специальной таблицы и только затем печатала готовое сообщение. Вскоре она встала со своего места и подала мне лист, сказав:

— Вячеслав Рудольфович, вам телеграмма от товарища Сталина.

Пробежав небольшой текст глазами, я улыбнулся: «Вскрыли сейф Свердлова. Все в точности, как вы сказали. С этого дня входите в Политбюро кандидатом. В газетах будет опубликовано. Желаю удачной поездки». Генсек, похоже, еще раз уверился в моей преданности, раз я не обманул его насчет сейфа, потому и проявил такую благожелательность, даже телеграмму послал.

Едва я дочитал сообщение, как в передвижной штаб вошел начальник поезда, лично выполняющий для меня обязанности проводника. Это был человек немолодой, проживший больше полувека и повидавший жизнь еще в царское время, с усами по нынешней сталинской моде, одетый в темно-синюю железнодорожную форму, утвержденную в 1926 году Наркоматом путей сообщения, с перекрещенными топором и якорем светлого металла на петлицах из красной эмали и на кокарде фуражки с лакированным козырьком. К своему стыду, я даже не запомнил, как его зовут, настолько был увлечен разговором с Бокием, когда проходила посадка. Теперь же начальник поезда интересовался, не желаю ли я откушать. Так он и произнес. И в этом его старорежимном слове «откушать» словно бы слышался отзвук тех лет, когда этот же железнодорожник обслуживал еще генералов и аристократов царской поры.

Впрочем, идея подкрепиться показалась мне весьма своевременной, поскольку завтрак я проспал. И вскоре по распоряжению поездного начальника откуда-то из другого вагона два повара в характерной белой одежде с колпаками на головах прикатили целую этажерку на колесиках полностью уставленную едой, от которой исходили аппетитные ароматы. Естественно, аппетит разыгрался. И я, разумеется, пригласил для компании к своему столу Эльзу, велев подать нам с секретаршей трапезу на двоих. Часы показывали половину двенадцатого. Так что для завтрака было несколько поздновато, а для обеда — рановато. Хотя, судя по обилию еды, трапеза больше напоминала все-таки обед.

Пожелав приятного аппетита, я спросил Эльзу:

— Не напомнишь ли, как зовут начальника поезда?

Она подняла на меня свои зеленые глазища, оторвав взгляд от тарелки с вкуснейшим омлетом, сдобренным сыром и посыпанным свежей зеленью, и ответила:

— Яков Степанович Магницкий.

А я задал еще один вопрос:

— Может быть, ты знаешь и то, почему у железнодорожников на эмблеме скрещенные топор и якорь?

И она ответила вполне обстоятельно:

— Топор означает, что железнодорожники прокладывают пути сквозь леса, а якорь — что поезда минуют и водные преграды по мостам или на паромах.

Эта женщина знала много чего. Эрудиции ей вполне хватало для служебных обязанностей. Да и должность секретарши большого начальника, видимо, требовала владения многими вопросами, а не только искусством соблазнения. Ведь по службе, если смотреть объективно, не принимая во внимание нашу с ней порочную связь, Эльза исполняла все очень четко. Про нее с уверенностью можно было сказать, что жила она своей работой и интересами своего начальника, отдавая этому служению всю себя без остатка. И пусть она всего лишь женщина, но с ней я чувствовал себя надежно защищенным. Глеб Бокий сказал мне как-то не то в шутку, не то всерьез, что Эльза легко попадает из револьвера белке в глаз с полусотни метров. И я почему-то не сомневался в этом.