Карта костей

Глава 34

Трудно следить за временем там, где солнечный свет всего лишь воспоминание, а воздух давит пылью. Но мы знали, что солдаты должны вернуться, и прежде чем это произойдет, нам лучше убраться обратно в вентиляционные туннели или на верхние уровни. Я также понимала, что Ковчег открыл не все свои тайны. Далекий край действительно существовал, но нам лишь предстояло его отыскать. Отмена рождения близнецов возможна, но как ее осуществить, пока неведомо. Мы вышли из комнаты с прерывистым голосом, и я повела Дудочника по восточному коридору и вниз по лестнице.

На нижней площадке дверь как будто взорвали, сталь лишь краем свисала с перекрученных петель. Дальше за дверным проемом свет в коридорах больше не выключался, а горел постоянно и совсем не мерцал. Странно, но самые глубокие уровни Ковчега освещались ярче всего. Однако, если верить документам, проект «Пандора» продолжали разрабатывать даже когда жителям Ковчега стали нормировать освещение, а некоторых людей и вовсе заперли в темноте. Здесь, в чреве Ковчега, электричество еще работало. Бумаги Джо намекали, что в Ковчеге имелось какое-то топливо, которое не подведет — «атомные блоки переживут всех нас». Но одно дело читать истлевшие страницы, смысл содержания которых был похоронен вместе с Ковчегом, и совсем другое воочию видеть немигающий свет, переживший все прошедшее время. Это казалось какой-то магией, своеобразным колдовством машин.

Дудочник вошел в помещение. На мгновение я остановилась позади него. Ужасы Ковчега впечатляли и при неровном пламени лампы, и при мерцании электрического освещения. Что бы ни находилось в секции А, нам придется столкнуться с этим, не уповая на милость темноты. Я дважды медленно вздохнула и последовала за Дудочником, шагнув через порог.

На мгновение показалось, что меня ударили по голове. Взрыв был настолько ярким, всполох света настолько сильным, что я закричала, подавшись вперед, закрыв лицо ладонями и прижавшись к Дудочнику. Его губы двигались, но все звуки в моей голове поглотил рев пламени. Дудочник не давал мне упасть, но я отталкивала его, нелепо стараясь скорчиться у стены и прикрыть голову руками.

Когда видение отступило, я смогла встать, но перед глазами, размывая взгляд, все еще плавали белые пятна, а в нос бил густой запах гари.

— Не останавливайся, — бросила я Дудочнику, махнув вперед и тряся головой, словно стараясь отмести остатки видения. Следуя дальше по коридору, я опиралась одной рукой о стену, чтобы не упасть. В других частях Ковчега я не слышала шума, раздающегося здесь. Я закрыла глаза, вслушиваясь в него, и поняла, что где-то рядом течет вода. Я чувствовала над нами реку с тех пор, как мы спустились в Ковчег, но сейчас я ее слышала. Наверху, помимо вентиляционных туннелей, вдоль потолка проходили огромные водопроводные трубы. В них-то и грохотал темный речной поток.

Комната за комнатой оказывались пусты, но не так, как на верхних уровнях, где мы блуждали — там суровые серые стены всегда оставались голыми. Здесь пространство было разграблено, очищено от содержимого. Сами стены наполовину сняты — отсутствовали целые панели, трубы и провода были оголены, а кое-где, ближе к бетону, перерезаны. Из перетертых концов торчали медные усики.

В голове опять грянул взрыв с последующими толчками, мелькающими бессистемно, как огни на верхних уровнях Ковчега. Стиснув зубы, я попыталась сосредоточиться на развалинах комнат. Их было так много: огромные залы и отходящие от них маленькие закутки. И все — разграбленные. И никаких следов разбитого оборудования вроде того, что мы с Кипом оставили в зернохранилище, когда пытались разрушить машины. Никаких механизмов — ни сломанных, ни уцелевших, только несколько хвостиков проводов. Снимая со стен вещи, их тщательно вырезали, судя по аккуратным спилам в бетоне, откуда удалили целые блоки. На стенах и дверях остались таблички от вещей, которых здесь больше не было: «Водяной насос (3)», «Выпускной клапан для конденсата», «Клапан сброса давления (доп.)».

— Синедрион ничего не разрушил, лишь перенес все в другое место, — пояснила я и подумала о новом бункере, который несколькими часами ранее упоминал солдат.

Они еще не закончили вычищать секцию А. Дальше в лабиринте комнат мы отыскали помещения с оборудованием или разобранные только частично. Настенные панели оставались целыми, каждая пестрела циферблатами и кнопками. На некоторых мелькали желтые или зеленые созвездия огней. Другие комнаты демонтировали наполовину: панели удалены, скрывающееся под ними оборудование выставлено напоказ. На полу лежал пергамент. Детальный рисунок отображал ближнюю панель — каждый провод, каждый разъем пронумерованы. Рядом — тележка, наполовину нагруженная деталями из разобранных машин, каждый элемент помечен ярлыком с номером.

Изучив рисунок на полу, я ничего не поняла. Какие-то цифры и странные незнакомые слова: «пусковые координаты», «ручное управление». Слишком сложно, слишком чуждо; очевидно, тут работы не на один год. Это походило на разборку и перемещение целого побережья, когда помечают каждую песчинку.

В следующей комнате — очень маленькой — было очень шумно. На открытой двери виднелась гравировка: «Проект H2S. Внимание! Доступ ограничен — только для техников H2S».

Я посмотрела на Дудочника, но он тоже явно ничего не понимал.

— Ты ничего не читала об этом в документах Джо? — спросил он.

Покачав головой, я шагнула внутрь.

Я ожидала чего-то неизведанного, но то, что я увидела в полутемной комнате, выглядело знакомо. Я узнала запах прежде, чем рассмотрела форму резервуаров, освещаемых сверху только мигающими лампочками. Воздух переполняла густая приторная вонь липкой жидкости с примесью кислятины и вековой пыли.

Десять баков стояли двумя ровными рядами. Из металлических колец в основании каждого резервуара к грязным стеклянным стенкам подбиралась сыпь оранжевой ржавчины.

В большинстве баков плавали тела. Мне казалось, что Салли стара, но эти миновали старость и вернулись в своего рода плотское младенчество, полностью погруженные в жидкость, с раздутой опухшей кожей. Плоть висела на костях мешками — бледная, влажная, она напоминала кожу под свежесодранной коростой. Носы и уши казались слишком большими, словно продолжали расти, когда рост остального тела остановился.

Все — мужчины. Если у них и были когда-то волосы, то сейчас исчезли, кожа обнажилась даже там, где обычно растут брови и ресницы. Необыкновенно длинные ногти на руках тянулись по дну баков, спутанные, как свисающие корни деревьев в болотах вблизи Нью-Хобарта. Коричневые ногти на пальцах ног плотно скручены. Приоткрытые веки одного из мужчин демонстрировали лишь белизну. Невозможно сказать — или он закатил глаза, или радужки потеряли цвет, будучи годами погруженными в жидкость.

Плывя в лодке на Остров, мы с Кипом видели в темных водах океана медуз, и именно их мне напомнили мужчины в баках. Такие же бесформенные, распухшие, с напитанной жидкостью плотью.

Дудочник подошел ближе к баку. Рот искривлен, ноздри сужены, все лицо исказилось от отвращения.

— Они живы?

Я пригляделась внимательней. В первом ряду баков — ближе к двери — из носов и рук людей еще тянулись трубки. Они буквально вросли в плоть, поэтому сразу и не понять, где заканчивалась кожа и начиналась трубка. Я наклонилась, пристально вглядываясь, и поморщилась, заметив запястье, из которого торчал мясистый бугор, поглотивший первые сантиметры трубки. Машины над баками еще гудели, а тела в жидкости почти незаметно вибрировали в такт электрическим импульсам.

В заднем ряду баков машины демонтировали, а трубки оборвали. Хотя два резервуара еще содержали тела, те плавали абсолютно неподвижно, а поверхность жидкости не сотрясалась под гулом электричества.

— Эти мертвы, — указала я. — Жидкость препятствует разложению, но Синедрион наверняка разобрал машины, чтобы изучить, как они работают.

Последние три резервуара в заднем ряду были пусты и открыты. Жидкость слили, осталась только липкая лужица в пару сантиметров глубиной. Через край одного бака свешивались две трубки.

— А эти? — Дудочник кивнул на первый ряд, перед поврежденными машинами.

— Не мертвы, — ответила я. — Но и не живы. Разума нет, только тела.

— Неужели они здесь со времен До?

Но ему не требовался ответ. Картина перед глазами говорила сама за себя. Древние резервуары, плоть, которая обросла вокруг трубок, выбеленная кожа, погруженная в века молчания.

— Кто сотворил с ними такое? — изумился Дудочник. — Я думал, что резервуары изобрел Зак. Зачем этих людей помеcтили в баки еще во времена До? Они же не чьи-то близнецы — у них нет мутаций, как у нас.

Я покачала головой:

— По-моему, они сделали это сами.

Мне следовало догадаться, что идея резервуаров пришла именно отсюда. Синедрион, а возможно, и лично Зак нашли их и повторили. В руках Зака эти десять баков породили тысячи. Десять стеклянных баков в странной комнате положили начало конца всем омегам. Там, где мы с Дудочником увидели мерзость и бесполезные опыты, Зак с Воительницей углядели подвернувшуюся возможность.

Я подошла к боковой стене, где висела табличка. Ее почти съела ржавчина, но подняв лампу, я рассмотрела, что в прошлые годы кто-то выцарапал слова в самом центре — вполне разборчиво.

«Здесь находятся уцелевшие члены Временного правительства Ковчега. Надеемся, что человечество выжило еще где-то, и если нас найдут и разбудят, мы поделимся знаниями нашего времени и передадим их новым поколениям».

— «Знаниями нашего времени»? — Я поняла, что смеюсь: видимо, мой разум пробовал окончательно отгородиться от реальности смехом. — Они все это время ждали, что человечество их отыщет? Когда сами все знали о тех, кто выжил на поверхности? — Я кинулась к Дудочнику, стоящему у баков. — Должно быть, они в конце концов поняли, что за ними никто не придет. Они слышали сообщение из Далекого края, но больше ничего. Все эти годы. Десятилетия.

Я, скривившись, посмотрела на тела. Несмотря на одутловатость, люди не имели мутаций — ни дополнительных конечностей, ни недостающих глаз. Каждый — экземпляр замаринованного совершенства. Они берегли себя, но не для нас. Я стояла рядом с Дудочником; его единственная рука касалась стекла неподалеку от моих рук. Для этих людей мы с Дудочником были лишь мерзостью.

Он посмотрел на запястье ближайшего мужчины, где то ли трубка стала продолжением плоти, то ли плоть — продолжением трубки.

— Если они живы, может, попробуем их разбудить? Побеседовать? Черт побери, если это действительно люди из Ковчега, из времен До, думаю, у них найдется, что нам рассказать. Хотя бы поподробнее о Далеком крае.

— Синедрион уже пытался. — Я указала на три пустых бака. — Но я могла бы им и так сказать — эти люди уже ничего не поведают потомкам. — Я подошла ближе, заглянув в белесые глаза плавающего человека. Прижала руки к стеклу, но ничего не почувствовала. В бессознательных телах омег в резервуарах под Уиндхемом чувствовались проблески жизни. Понимание того, что в ловушке каждого тела, пронзенного трубками, теплится разум, вызывало ужас. Но человек, который сейчас плавал передо мной, представлял собой лишь мешок плоти, без сознания, которое можно разбудить.

— Они не мертвы, — повторила я. — Но от них уже ничего не осталось.

Это были уже не люди, так же, как коряга не была деревом.

Мы оставили их там, в баках. Приторная вонь еще долго преследовала меня по дороге.

Мы миновали наполовину разобранные комнаты и гулкие коридоры, добравшись до южного края секции А, когда снова раздался взрыв. Дудочник прошел в просторную комнату прямо передо мной. Когда я проследовала за ним, у дверного проема меня настигло воспоминание о пламени. Взорвалось так, что у меня закатились глаза. Я отпрянула и наверняка вскрикнула, потому что почувствовала, как Дудочник схватил меня за талию, когда я падала. А потом все закончилось. Не потемнело — просто закончилось. Мир разорвало пламенем, и, прежде чем Дудочник успел опустить меня на пол, я потеряла сознание.

Ω

Я очнулась на бетонном полу. Дотронувшись ладонями до лица, нащупала на потной коже пыльный налет.

В голове мелькнула еще одна вспышка.

— Не могу сейчас с этим справиться. — Я потрясла головой, словно могла прогнать видение.

— Успокойся, — произнес Дудочник. — Слушай меня.

— Не рассказывай, как мне справиться, — рявкнула я. — В моей голове происходит конец света. Раз за разом. Ты понятия не имеешь, каково это.

Только Ксандер знал. И Лючия, пока ее не поглотило море. Сейчас меня могли понять лишь покойница и юродивый.

— А может, это не то, что ты думаешь? — тихо предположил Дудочник.

Я посмотрела на него:

— Ты не живешь этим каждый день. Думаешь, лучше знаешь, как мне справиться, хотя даже не догадываешься, что я вижу и чувствую?

— Я этого не говорил. Просто прошу подумать. — Он наклонился ближе. — Почему прошлое приходит к тебе только в этом видении и ни в каком другом?

Как сосредоточиться на вопросе, когда на задворках разума все еше горит огонь, когда сверху на меня вот-вот обрушатся земля и река?

— Иногда мне видится прошлое. — Я села. — По крайней мере, у меня такое впечатление.

Мне не всегда удавалось распознать, что ко мне пришло: видение, сон или воспоминание. Время играло злую шутку. В запретном городе на вершине холма я чувствовала жизнь и смерть четырехсотлетней давности, которые витали над городом, будто туман. И когда Дудочник поведал мне о бойне на Острове, спустя неделю или около того все развернулось у меня перед глазами. Иногда я видела события, происходящие в данный момент. Я прекрасно знала, что, если увижу гибель человека, в голове тут же предстанет картина смерти его близнеца.

— Знаю, это не так просто, — согласился Дудочник. — Но почти все твои видения — реальные видения — из будущего, а не из прошлого. Почему же со взрывом по-другому?

Я покачала головой:

— Взрыв — не только прошлое. Он не вписывается в единое время, как другие события.

Дудочник ехал со мной через обугленные мертвые земли; ему лучше всех известно, что взрыв не заканчивается. Он здесь. В наших уродливых телах, в нашем оскверненном мире. Мы живем им каждый день.

— Послушай. Ты всегда предполагала, что твои видения о взрыве — картины прошлого. Но перестань наводить тень на плетень, пытаясь объяснить, почему они отличаются от остальных видений. Вдруг они вовсе не отличаются? — Он не сводил с меня глаз. — Почему взрыв приходит все чаще и чаще? Не только к тебе, но и к Ксандеру. Даже к Лючии до ее смерти.

Повисла тишина. Я услышала реку над нами и гул электричества. Пульс стучал у меня в голове, настойчивый, как торопливые шаги.

— Что-то грядет, Касс. Вдруг ты видишь не прошлое, но будущее?

— Нет! — воскликнула я. Голос звучал удивительно даже для меня самой — высокий, дребезжащий.

— Проект «Пандора», над которым они работали в секторе А — не поиск Далекого края, не разделение близнецов. Это взрыв. Машины нужны, чтобы его повторить.

— Нет! — Это был крик, мольба. Я хотела заткнуть Дудочника. Казалось, одни только слова могут пробудить пламя. Если бы он видел то, что видела я, если бы воочию наблюдал мировой пожар снова и снова... Он не смог бы стоять тут на коленях и строить безумные догадки, вновь пробуждающие взрыв к жизни.

Но внутри меня на фоне дикого ужаса зародилось принятие. Мой разум, много раз видевший взрыв, наконец признал: это не воспоминания, а видения.

Кошмар произойдет снова.