Зов чёрного лебедя

Глава 21. Необходимые открытия

Когда Мирослава решила перевернуться на другой бок, то она уже знала, что наступило утро. Даже сквозь закрытые глаза можно было почувствовать свет восходящего солнца, который пробирался сквозь незанавешенные окна. Она пошарила рукой и вторая половина кровати оказалась пуста. Если Ингрид уже встала и отправилась заниматься домашними делами, то рассвет Мирослава точно пропустила, а значит, и встречу на кладбище тоже. Это осознание не принесло ей ни радости, ни огорчения. В любом случае сегодня в её планы не входило видеться с Вяземским.

Она посильнее закуталась в тёплое одеяло, даже несмотря на то, что по спине уже бежали капельки пота. Таким образом ей хотелось согреться изнутри — она желала, чтобы холод и пустота исчезли. У неё в сознании обрывками вспыхивали фрагменты сна, но ей никак не удавалось припомнить подробности — с каждой секундой тускнели воспоминания, и вскоре она уже не могла припомнить, где начинался сон, а где фантазия — по итогу, с ней осталась тоска и необъяснимое чувство потери.

Когда Мирослава смирилась с тем, что одеяло не поможет, она нехотя распахнулась и открыла глаза. Следовало бы набрать воды, как вчера было обещано Ингрид. Наверное, если бы не это необдуманное обещание, то Мирослава бы продолжила лежать в кровати и страдать, но вещунья была к ней добра, и она не хотела отвечать ей чёрной неблагодарностью, поэтому поднялась на ноги и стала оглядываться в поисках своих вещей. Она обнаружила своё кремовое платье на пуговицах выстиранным и аккуратно висящим на дверце шкафа вместе с нижней сорочкой, а на другой дверце пиджак, на котором не было ни одной шерстинки. Мирослава улыбнулась, и её слабое сердце сделало парочку более уверенных и жизнеутверждающих ударов.

Облачившись в платье и завязав волосы в простую косу, Мирослава решила сразу отправиться за водой и, проходя мимо умывальника, проверила, сколько вёдер необходимо будет принести. Она заглянула внутрь бочки, чтобы через мгновение неодобрительно поджать губы. После того как закончила утренние процедуры, она решительно отправилась на поиски вещуньи.

Ингрид нашлась во дворе, занятая выдиранием сорняков. Она подвязала подол платья до колен и сверкала молочными икрами. На улице ещё не было сильной жары, и это создавало какую-то особенную атмосферу — соседи были тише, прохожие меньше спешили, животные дремали. Стояла благодатная тишина, которую не хотелось нарушать, а лишь продлить, чтобы как можно дольше наслаждаться.

— Доброе утро, — сказала Ингрид доброжелательно ещё до того, как Мирослава приблизилась к ней.

— Доброе утро. Зачем ты набрала воду в умывальник?

Услышав строгие нотки в голосе, вещунья через плечо смерила Мирославу весёлым взглядом.

— Чтобы умыться? — предположила она.

— Я обещала набрать тебе воды, — сухо напомнила Мирослава. — Ты и так позволила мне у себя переночевать, так ещё не позволяешь мне отплатить тебе за эту доброту.

Ингрид хмыкнула и вернула своё внимание к грядкам.

— Если ты проснулась в плохом настроении, то советую присоединиться ко мне. До того, как солнце взойдёт, пропалывать грядки даже приятно. Это успокаивает нервы и душу.

Мирослава поняла намёк и тут же подвязала своё платье, но более бережно, чтобы как можно меньше его помять, и опустилась на корточки с другой стороны грядки.

Ингрид улыбнулась ей, но ничего не сказала. Мирослава и сама не заметила, как рой жужжащих мыслей, по мере выдирания травы, утих, и ему на смену пришла рабочая сосредоточенность. Не та же самая сосредоточенность, что возникала во время курения папиросы, но тоже помогало прочистить голову.

Прошёл где-то час, когда Ингрид выпрямила плечи и тихонько застонала, вставая на ноги.

— Наверное, на сегодня достаточно, — задумчиво проговорила она, с удовольствием разглядывая проделанную работу.

Мирослава вскинула голову и завертела ею из стороны в сторону.

— Мне недостаточно. Можно я ещё чем-то займусь?

— Хорошо, — пожала вещунья плечами. — Прореди морковь. С длинными хвостиками не трогай, а более хиленькие отправляй к сорнякам. Я пока схожу за свежим молоком и яйцами. Вчера вечером я замочила в простокваше крупу, поэтому у нас на завтрак будут традиционные ржаные колобы с крупой.

— Звучит отлично. Спасибо, — благодарно улыбнулась Мирослава, имея в виду не только завтрак, и пошла к другой грядке.

Когда с морковью было покончено, Мирослава еле разогнулась, чувствуя ноющую боль в пояснице, а потом отнесла в яму для отходов всю вырванную траву. Она осмотрелась, чувствуя себя, несмотря на утомлённость от непривычной работы, менее разбитой, чем утром.

Солнечные лучи уже вовсю щекотали лицо, а звуки жизни стали набирать обороты. Мирослава почувствовала небольшое сожаление оттого, что надолго спрятаться ей не удалось. Она вспомнила вчерашнюю странную женщину, которая жила очень уединенно, и ей захотелось увидеть её. Необходимо было кое-что уточнить.

После принятого решения о том, как провести остаток первой половины дня, Мирослава почувствовала себя ещё лучше и поспешила в дом, чтобы полакомиться традиционным местным завтраком.

Когда она покинула гостеприимное местообитание вещуньи, предупредив о месте своего назначения Ингрид, то с каждой минутой чувствовала себя куда более бодрой и воодушевлённой.

Мирослава почти разобралась с тем вопросом, на который так долго искала ответ. Сомнения всё ещё снедали ее, и как избавиться от них ей было глубоко внутри известно, просто она не была пока к этому готова. Ей необходимо было заниматься делами, чтобы не оказаться погребённой под страхами и тревогами. Тем более в любой момент Карл — этот вездесущий репортёр, которого ей все же удалось оставить с носом — мог ворваться сюда, а у неё даже не было настоящих подозреваемых. Следовало это исправить и как можно скорее, если она действительно хочет выполнить обещание, данное Кларе.

Дом неназванной женщины стоял на отшибе возле кладбища, и это уже должно было много сказать о её стиле жизни и характере. Её дом был даже меньше, чем дом вещуньи, и выглядел куда более старым — оконные рамы потрескались, на деревянной двери были трещины, а стены покосились. О балкончике и красивом фасаде даже речи не шло, это был обычный одноэтажный дом из бруса. Хозяйская пристройка была в более пригодном виде, и Мирослава сделала логичный вывод, что женщина любит больше животных, нежели людей. На участке был разбит огород, которого было достаточно для скромного проживания и зимования одной стройной женщины.

Когда Мирослава уверенно постучала, то ждала, что хозяйка точно дома — вряд ли она любила ходить по соседям, но никто так и не вышел. Заходить самостоятельно Мирослава не решилась, поэтому обошла дом с другой стороны, и на заднем дворе обнаружила свою вчерашнюю знакомую. Она сидела на табуретке и наблюдала за тем, как пасётся довольно старенькая коза с коровой, а вокруг них кудахчут полдесятка кур.

— Доброе утро, — приветливо поздоровалась Мирослава.

Женщина её и взглядом не удостоила, лишь кивнула. Мирослава подошла ближе и тоже стала следить за животными.

— Курицы не убегут? — полюбопытствовала она, заметив, как они торопливо шагают все дальше и дальше.

— Мои курицы знают, где их дом, — с достоинством ответила женщина.

Мирослава понятливо кивнула и продолжила стоять рядом. Сначала она нервничала, но чем больше они молчали, тем спокойнее ей становилось.

— Что тебе нужно? — в конце концов, поинтересовалась так и неназванная женщина, переводя взгляд на стоящую над ней Мирославу.

— Чтобы вы ответили на несколько моих вопросов, — честно отозвалась она.

Женщина сделала глубокий вдох, посмотрела на пока чистое голубое небо, куда с разных сторон медленно, но верно надвигались тучи, и ответила:

— Я ещё вчера поняла, что ты станешь проблемой.

Мирослава улыбнулась.

— Значит, вы умнее большинства людей.

Женщина в ответ скосила на неё взгляд и усмехнулась. Затем она поднялась, оттащила табуретку к дому, подозвала Мирославу махом руки и обошла дом, присаживаясь, как и вчера, под дерево на скамейку.

— Задавай свои вопросы.

— Прежде давайте познакомимся. Моё имя Мирослава Вишневская, вы можете обращаться ко мне как вам удобнее.

— Можешь называть меня Александра.

— Очень приятно познакомиться с вами, Александра, — дружелюбно произнесла Мирослава и получила в ответ безразличный кивок.

Мирослава поняла, что расшаркиваться в любезностях Александра не имеет ни малейшего желания. Следовало приступить к тому, зачем она сюда явилась, пока женщина не передумала.

Но несмотря на показную браваду, Мирослава по-настоящему нервничала — это был её первый допрос, а возможный свидетель был далеко не прост.

Она прокашлялась и начала издалека:

— Наверное, вам известно о том, что творится сейчас в селе, но я на всякий случай повторю. В лесу найдено было три трупа туристов, и это дело сейчас расследует Вяземский с его ребятами…

— Знаешь, что сейчас обсуждают больше, чем убитых? — прервала её Александра, чтобы самой тут же веско ответить. — Тебя.

— Не удивили. Но это не то, к чему я стремилась, — раздосадованно отозвалась Мирослава.

— Следовало тогда быть умнее и не селиться в доме неженатого мужчины, — пожала плечами она. — Но женщинам свойственна подобная глупость, когда в дело вступает симпатичный мужчина.

Мирослава хотела оспорить это высказывание, но что-то ей подсказывало, что Александре не следовало перечить или перебивать, когда она решила высказать своё мнение.

— Я за столько лет лишила себя подобной глупости, — продолжила она негромко. — Поэтому несмотря на то, что мне следовало бы любоваться и вздыхать, глядя в оконце, я задалась вопросом о том, что он здесь делает.

Мирослава затаила дыхание. Не зря она решила прислушаться к чутью и вечно повторяющему про кладбище Вяземскому! Ей ещё вчера показалось не лишним спросить у живущей подле кладбища женщины, не замечала ли она что-то подозрительное в последнее время, потому и пришла, но та, к её удивлению, сама решила рассказать об этом.

— Кто?

Александра снова так странно усмехнулась — грубовато, с громким и издевательским звуком.

— Мужчина, о котором ты пришла спросить. Он начал похаживать мимо моего дома уже с месяц или даже больше. Сначала редко и всё чаще в сумерках — так он наверняка считал, что остаётся незамеченный, но от меня так просто не спрятаться. — Она с надменным выражением лица передёрнула плечами. — Он как будто не делал ничего подозрительного, но с каждым разом спускался с пригорка всё более мрачным, а потом начались убийства, и он стал приходить каждую ночь. Мешал мне охотиться, поэтому пришлось сменить место, и из-за этого я оказалась под пристальным вниманием нашего главы. Но в ночь убийства той девушки я не охотилась. Может, и зря.

— О ком вы говорите? — чувствуя, как заходится в бешеном ритме её сердце от необходимости услышать ответ, настойчиво поинтересовалась Мирослава.

Александра ответила не сразу. Она не глядела на Мирославу, но та знала, что женщина раздумывает о том, достойна ли она того, чтобы получить прямой ответ на этот вопрос.

— Пожалуйста, — тихо попросила она. — Я хочу выполнить обещание, данное убитой девушке, о которой вы сказали. Её звали Клара. Она, как и другие, не заслужила умереть так далеко от дома и остаться не отомщённый.

Что-то переменилось в лице Александры и, всё так же сидя с выпрямленной спиной и глядя в сторону, она медленно и чётко ответила:

— Это был заместитель начальника участка. Чацкий.

Мирослава судорожно вздохнула, осознав, что замерла без движения и воздуха в ожидании. Александра взглянула ей прямо в глаза и спросила:

— Ты его знаешь?

— Нет, — призналась она. — Но я скоро это исправлю.

Взгляд Александры сменился на снисходительный — настолько ярко выражающий умиление глупостью Мирославы, что та даже слегка опешила.

— Ты не понимаешь, как всё устроено в мире. Ты ещё довольно молода, — начала Александра с какой-то непонятной заботливой интонацией в голосе — вроде бы и вежливо, но в то же время её тон был покровительственный. — И потому веришь в справедливость. Но пока в этом мире у власти мужчины её не будет.

— Вы не правы, — твёрдо возразила Мирослава, но она сама точно не смогла бы ответить, чего в её тоне сейчас было больше — уверенности или упрямства.

Но Александра знала, потому и покачала головой.

— Если ты будешь продолжать верить в это, то кончишь плохо.

Что-то вспыхнуло в груди у Мирославы, и она холодно поинтересовалась:

— Вы считаете, что ваш удел лучше борьбы?

— Я борюсь! — отчеканила Александра в ответ. — Я сделала всё, чтобы не стать очередной жертвой мужского всевластия! Я переселилась сюда, ни от кого не завишу, живу как вздумается. Поэтому я борюсь!

— Разве? — усомнилась Мирослава. — Кому вы отомстили, поселившись на окраине и ведя отшельнический образ жизни? Но это касается только вас. Страшно другое: вы даже не удосужились сообщить Вяземскому о том, что вам известно об этих событиях. Вы могли бы предотвратить убийства.

— Не могла, — рявкнула Александра в ответ, вскочив со скамьи, ни на шутку задетая высказываниями и выбранным тоном. — Какой смысл вмешиваться, если бы его всё равно прикрыл тот же Вяземский? Или ты настолько глупа, что веришь в то, что он бы его покарал? Очнись, девочка! Вяземский — глава общины! Он на побегушках у старейшин всю свою жизнь, и у него не хватит духу пойти против них.

Она нависала над Мирославой столь же неумолимо и непреклонно, как стоящее рядом дерево. Рябину было не изменить, попросив стать яблоней, также и Александру сейчас невозможно было убедить в том, что её суждения далеки от истины.

— Я не верю своим ушам, — призналась Мирослава вместо того, чтобы продолжить кидаться обвинениями. — Вы показались мне сильной женщиной, но то, что вы сейчас говорите — это не речь оной. Это речь жалкого и разбитого человека, который принял неправильное решение, а потом не смог признаться себе в этом и исправить свою горькую судьбу. Вместо этого он стал обвинять в этом всех вокруг, а не себя.

Лицо Александры, как и она сама, застыло каменным изваянием. Мирослава смотрела прямо на неё, в её тёмные глаза, полные ума и красоты, но больше всего в них было злости — оттого они так яростно сверкали, завораживая её. В её свирепости было своё очарование, но жить с ней, наверное, было невыносимо.

Наконец, Мирослава отчётливо поняла смысл сказанного Ингрид: она, как и Александра, цеплялась за жизнь, но совсем не жила.

Мирослава смотрела в лицо само́й себе, как и Александра.

Обе женщины это понимали, оттого это и было так больно и неприятно. Как же ей не хотелось осознавать, что эти резкие суждения, самоуверенный вид — её отражение. Мирослава предпочитала всегда думать, что она будет несчастна до тех пор, пока не излечится от «недуга», но что если ей это не удастся? Десять лет она гнала от себя эти мысли, верила в обратное, ведь двадцать, да даже двадцать пять лет — не приговор. В таком возрасте кажется, что времени ещё много. А что, если это было не так? Она вдруг подумала, а что если она хотела излечиться не потому, что так было правильно, а потому что поддалась влиянию чужих суждений и перестала принимать себя? Она верила в то, что женщины могут быть большим, чем только мать и жена, но тогда, почему ей было так тяжело принять то, что она не совсем человек?

Она вдруг поняла, что Александра не сумела принять в себе даже женщину и ощутила привкус земли и крови во рту.

Она не захотела принимать в себе женщину, но обвиняла в этом мужчин. Но так ли они виноваты? Нельзя утверждать об этом наверняка. Но кое-что можно — пока ты продолжаешь думать, что живёшь в мире, где женщинам позволено меньше, чем им положено, то таким этот мир и остаётся.

Стоило просто увереннее носить брюки, высказывать своё мнение, и покидать тех, кто тебе не рад.

В конце концов, Мирослава поднялась со скамьи, поклонилась Александре, которая смотрела мимо неё и поблагодарила за помощь.

Но прежде чем уйти, она извинилась, глядя на прямую, как палка, спину:

— Простите меня за всё сказанное. Я была непозволительно груба.

Александра обернулась и одними губами произнесла:

— Убирайся.

— Конечно, — кивнула Мирослава, но не смогла сдержать рвущуюся наружу мысль. — Это ведь вы сотворили такое со своим лицом?

Ответом ей было молчание, наполненное холодной яростью и чем-то ещё — не таким разрушительным и сильным чувством, но куда более болезненным. Мирослава не стала ждать ответа, а просто развернулась и пошла в ту же сторону, откуда пришла, но не удержалась и на ходу воскликнула:

— Я ещё приду!

Она знала, что вряд ли её захотят вновь увидеть, но это немыслимое сходство между ней и Александрой, не позволило бы оставить всё как есть. Тем более она впервые в жизни была настолько с кем-то груба. Осадок после этого был неприятный и колючий, словно она покрылась коркой застывшей на её теле грязи, которая безжалостно чесалась. И у неё никак не получилось бы смыть с себя это ощущение, не заслужив прощения.

Мирослава шла в сторону участка, твёрдо чеканя шаг. Она знала, как нужно было поступить — сообщить о полученных сведениях Вяземскому, но чувство справедливости и личное желание отчаянно боролись друг с другом.

В итоге она решила, что от Чацкого не убудет сначала побеседовать с ней, а только потом с Вяземским, который почему-то ненавидел её сейчас, а вскоре возненавидит ещё сильнее, ведь сначала она не явилась утром на кладбище, а теперь запланировала свершить самоуправство. Вместо положенного стыда и страха Мирослава ощутила злорадство и скорое отмщение за саму себя и, возможно, кого-нибудь ещё — того, кто никак не мог выступить против обидевшего мужчины. Может, Александра и была не самым хорошим человеком, но кое в чем с ней невозможно было поспорить — некоторым мужчинам даётся слишком много власти и им было необходимо начать ею делиться.