Зов чёрного лебедя

Глава 17. Долгожданная встреча

Дом вещуньи неожиданно находился недалеко от церкви. Он был совсем небольшим, а пристройка была и того меньше. Территория была сплошь покрыта цветами, ещё молодыми деревьями, кустарниками и растениями. Все они неразборчиво покрывали землю, находясь в странном соседстве: рядом с палками, где начинали кудряво завиваться огурцы, росли жёлтые яркие одуванчики, а возле вишнёвого кустарника была посажена картошка, повсюду также высились сорняки. Мирослава догадывалась почему, помимо внешнего вида и характера, вещунья вызывала неудовольствие у местных.

Стремительно наступал вечер, ветер, который не ощущался под защитой деревьев, стал куда более разговорчивым и капризным, чем утром. Он трепал волосы Мирославы, которые она выпустила из уже неопрятный косы, и пытался затолкать как можно больше песка в глаза и рот. Воздух, вне леса и берега озера, всё ещё казался искрящимся, словно если поднести спичку, то тут же вспыхнет пламя — кто-то сказал бы, что это верный признак надвигающийся грозы.

Мирослава не питала особой симпатии к огню, в отличие, как ей было известно из всё той же рукописи Волконского, от местных, которые испокон веков жгли костры, считавшиеся священными. В них нельзя было плевать или затаптывать. Дабы избежать болезней, они по осени вечерами прыгали через них, танцевали, торжественно провожая лето и уважительно приветствуя осень, которую просили быть к ним благосклоннее. В сёлах не так давно также не редкостью были поминальные костры, которые помогали душам умерших отыскать плачущих по ним родственников и попрощаться. Поминальные костры не были лишены танцев и веселья, чтобы души умерших порадовались за близких и с миром покинули этот мир. Кое-что в их философии Мирославе очень нравилось.

Возле дома вещуньи она рассматривала несколько свежих — ветер унёс ещё не весь пепел, тот прятался среди потемневших поленьев — небольших костров, которые и всколыхнули в ней эти мысли.

— Что это, по-твоему? — спросила она впервые за всю дорогу у Эрно, указывая на сожжённые поленья.

Тот перевёл взгляд на них, молчаливо разглядывая, а затем пожал плечами.

— Не имею понятия. Вещунья у нас довольно странная особа, поэтому даже не возьмусь судить.

— Мне она не показалась странной, — возразила Мирослава.

— Рыбак рыбака видит издалека, — многозначительно протянул Эрно. — Я могу идти?

— Конечно. Но вот что я ещё хотела тебе сказать. — Мирослава подошла к нему поближе и с теплотой улыбнулась. — Эрно, ты мне искренне симпатичен, но если я услышу о том, что ты распространяешь обо мне какие-то сомнительные слухи, то я не ограничусь словесным возмущением, а прибегну к насилию — пусть мне это и чуждо. Я почти привыкла, что на меня здесь все таращатся, позабыв о воспитании, но если кто-то узнает, что я видела больше, чем мне позволено, то боюсь, взглядами дело не ограничится, а к этому я не готова.

Эрно был не так, чтобы намного выше Мирославы, но она знала, что рядом с ним выглядит как тростиночка, потому что у него у единственного — телосложение напоминало габариты Мстислава, а тот походил на огромный дуб, в то время как она скорее на тонкую берёзу. Раньше это вызывало досаду — её редко воспринимали всерьёз, но сейчас она почти смирилась. На первый взгляд, такую берёзу сломает первый же порыв ветра, но Мирославе была известна другая истина — такие деревья пусть и могут сильно гнуться, но они не ломаются.

— Из всех нас ты решила предупредить именно меня? — раздувая от гнева ноздри, негромко спросил он.

— Ты самый непредсказуемый, — с нарочитой легкомысленностью пожала она плечами.

— Как ты смеешь? — прорычал Эрно, яростно сжимая кулаки и поджимая губы. Очки почти упали с его лица, но Мирослава не рискнула поправить.

— Мы договорились? Соглашайся, а то рука у меня тяжёлая, — насмешливо продолжила она, игнорируя то, как вспотели ладони. Она не верила, что Эрно может позволить себе ударить женщину, так же, как и она сама не могла допустить поднять руку хоть на кого-то, но всё же было боязно.

— Остынь, волчонок! — послышался строгий возглас.

Мирослава перевела взгляд на вышедшую из дома вещунью в обычным бежевом платье, подвязанном на талии неожиданно тёмным поясом. Её растрёпанная коса была переброшена на грудь, которая слишком спешно вздымалась, как будто вещунья прибежала на крики, но они не кричали. Мирослава сочла, что ей подсказало чутьё.

Эрно сделал шаг назад, несколько раз сжал и разжал кулаки, а затем почти бегом покинул их. Мирослава смотрела ему вслед, ощущая укол сожаления. Но кто, кроме неё само́й, мог позаботиться о ней?

— Не дави на них слишком сильно. Эти мальчики более хрупкие, чем тебе кажется, — прозвучал рядом уже размеренный грудной голос Ингрид.

— А я, что ли, нет? — горько хмыкнула она в ответ.

— Нет, — невозмутимо ответила вещунья, а затем пошла обратно к дому. — Не наступи на грядки и пепелище. Иди за мной. Ты что-то долго, я ждала тебя ещё вчера.

— Незапланированные слабости здоровья, как и физического, так и морального, — с досадой отозвалась Мирослава.

Ей всё-таки с самого начала следовало думать о себе в первую очередь. Она не собиралась отказываться от своего слова, помочь разыскать убийцу Клары — имя девушки из поезда она выяснила, когда Вяземский позволил ей порыться в коробке с уликами, но теперь ей не особо хотелось вести дружбу с местными работниками участка. Второй день терпеть на себе непредсказуемое и странное отношение Мстислава ей было неприятно. То он запрещает ей участвовать в расследовании, то спокойно реагирует на то, что она курит, то готовит завтраки, то внезапно холодеет после того, как по своей же инициативе раскрывает их секреты.

Пусть это и не радовало, но Мирославе пора было уяснить, что у неё нет места, где она была бы своей.

— Ты полна сомнений. Оставайся сегодня у меня, — неожиданно предложила вещунья, переступая порог своего дома. — Попросим кого-нибудь принести твои вещи.

— А так можно? — с робкой надеждой спросила Мирослава, чем вызвала её громкий смех.

— Пусть я тут не самая популярная фигура, но гостить у меня всяко лучше, чем у неженатого мужчины! — сверкнула ослепительной улыбкой она. — Прогуляемся с тобой, поболтаем по-женски, а то мне не хватает компании с тех пор, как у меня открылся дар.

В голосе Ингрид прозвучала самая настоящая тоска, которая нашла ожидаемый отклик в душе Мирославы.

— Если я не потесню вас, — разглядывая кухонную сторону комнаты, перегороженную шкафом посередине, согласилась Мирослава, а потом чихнула.

Уныние ей добавляла так и не прошедшая простуда, которую в пылу азарта расследования ей удавалось игнорировать.

— На кровати хватит места, — уверенно провозгласила Ингрид, чуть ли не подпрыгивая от восторга. — Я бы тебя на печку уложила, но спать там в такую жару невмоготу, поэтому положу лучше рядом с собой. Это ничего?

— Ничего, — заверила она. — Если не причиню неудобств, ведь я же ещё болею.

— Сегодня будет баня, там выгоним из тебя простуду, а затем напою тебя своим фирменным чаем. Почисти пока картошку к ужину, а потом сходим погулять.

Мирослава улыбнулась и кивнула.

В углу кухни стояла старая, но чистая, недавно побелённая печь с расстеленной на ней шкурой, которая неожиданно зашевелилась. Мирослава почувствовала, как встают на голове волосы дыбом, но потом поняла, что там разлёгся кот, и выдохнула.

Одну-единственную комнату в доме на две небольшие стандартно разделял шкаф. По всему потолку сверху вниз свисали сушеные пучки с разнообразной травой, разносящие яркий, но не раздражающий аромат всюду, где бы не ступала нога. На кухонной территории возле печи стоял умывальник, занавешенный простыней, оттуда тянулась вдоль стены длинная лавка, где неожиданно находилось несколько икон. Под ними Мирослава и расположилась с ведром и картошкой. Сквозь небольшие окна пробивались уже более ласковые лучи закатного солнца, пригревая спину, и она постепенно расслабилась. Монотонная работа этому удачно способствовала. И возможность после неё без спешки покурить папиросы. Мирослава выдыхала дым, который уместно смотрелся среди сушеных трав вещуньи и неспешно размышляла о том, что здесь ей было спокойно, хоть и не так уютно, как на кухне у Вяземского.

Несмотря на подобные мысли, голос Ингрид, занятой тестом для сладкого пирога, который она планировала сделать на ужин вместе с тушеными овощами, был полон энергии и силы, и они как-то само собой передавались Мирославе. Она особо никогда не дружила с женщинами — не считая воспитанниц в приюте, но тёплые отношения в холодных стенах было тяжело поддерживать, да и вообще она до приезда сюда ни с кем особо не дружила, но впервые ощутила страстное желание это изменить. Ей казалось, что она придёт к вещунье за ответами, которые подарят ей успокоение, но и без них она сумела одарить её им сполна.

Когда с приготовлением ужина было покончено, и Ингрид закрыла печь, в которой томились куски мяса с овощами, она вытерла руки о полотенце и приказала:

— Вымой руки и пойдём прогуляемся.

Сама она тоже отправилась переодеваться за шкаф, где наверняка было её спальное место с личными вещами. Мирослава не рискнула совать туда свой нос даже тогда, когда Ингрид отлучалась на улицу.

Умывшись, она почувствовала себя ещё лучше и скрасила минуты ожидания вещуньи, поглаживанием кота, который расположился уже на лавочке. Тот выгибал спину, подставлял серые бока и урчал, словно трактор.

— Каков негодник! — воскликнула вернувшаяся и приодевшаяся в тканевую блузку со льняной юбкой, но не сменившая тёмного пояса, вещунья. — Обычно он только со мной так ласков.

— Извини, — хихикнула Мирослава, поднимаясь и отряхивая от шерсти пиджак.

Платье у неё было светлым, оттого кошачьи волоски были не так заметны в отличие от чёрного пиджака. Мирослава тут же пожалела, что позволила коту прогуляться по её коленям.

— К тебе уже начали тянуться местные животные, а это хорошо, — таинственно промолвила вещунья.

— Мне вниманию мошек с комарами тоже радоваться? — с иронией полюбопытствовала Мирослава, не принимая её слова всерьёз.

— Правда? — искренне удивилась Ингрид. — Как быстро. Но тебе бы и вправду стоило радоваться. Пойдём, пока ручей не заполнили стайки женщин.

Ещё издалека они поняли, что опоздали, но вещунья, хоть и выглядела взвинченной, не предложила сменить направления, а Мирослава постеснялась настаивать.

Ингрид успокоилась только тогда, когда поняла, что на них старательно не обращают внимание, а все больше шушукаются между собой и что-то вяжут. Мирославе показалась несмотря на их отношение к ней, такая обстановка приятной. Молодые девушки сидели на траве, спрятав ноги под юбками, смеялись и стреляли глазками в проходящих мимо парней. Их подруги постарше или матери сохраняли куда большее спокойствие духа, наблюдая за девицами, но при этом наслаждались погодой и беседами.

— Почему ты не там? — полюбопытствовала Мирослава.

Они уже пришли к более простому обращению, поэтому она сочла уместным спросить и об этом.

— Не потому, что не хочу, — неожиданно честно ответила Ингрид, выпрямляясь ещё сильнее. — Они считают меня недостойной их общества, ведь я заняла мужскую должность, чего до меня себе никто не позволял.

— Но это же не твой выбор, — нахмурилась Мирослава. — Это нечестно. Твой дар определил твою судьбу.

— Не совсем, — с горечью откликнулась вещунья. — Мою судьбу определила потеря ребёнка, которая и спровоцировала видения. Тогда ещё мне сочувствовали, но потом меня бросил муж и уехал в Петрозаводск. Он не справился, а у меня не оказалось выбора. Тогда мы жили с его семьёй, а когда он бросил меня, так продолжаться не могло. Родственников у меня к тому времени не осталось, но Вяземский позволил мне жить в моём нынешнем доме, который пустовал. Его парни довели дом до ума, и мне ничего не оставалось, кроме как поблагодарить и переехать. Но, если честно, жить мне тогда не хотелось, но этот дар не оставил мне выбора, и мне приходилось раз за разом вставать с постели, чтобы рассказать о том, что кому-то лучше не соваться в лес, а кто-то должен продать корову. Много маленьких поручений, которые держали меня на этом свете и не позволили мне пойти за сыном. — Её тон не срывался, он растекался плавным течением, но струившиеся из глаз крупные слёзы давали понять, что боль не утихла и вряд ли когда-нибудь покинет её. — Я сама не заметила, как начала вставать с кровати с желанием жить. Я говорю тебе об этом, чтобы ты знала, что в жизни происходит порой то, что вынуждает тебя чувствовать себя не то что даже ненужной, а всеми брошенной и почти мёртвой. Но если я смогла пережить это, то и ты должна.

Мирослава осознала, что плачет только тогда, когда Ингрид замолчала. Она утёрла слёзы, облизнула солёные губы и кивнула. Потом внезапно для самой себя притянула к себе вещунью и крепко обняла. Она с силой прижала её к себе и не расслабилась до тех пор, пока не почувствовала её руки у себя на спине.

— Спасибо, — растроганным шёпотом сказала Ингрид прямо ей в ухо.

Мирослава не считала, что её есть за что благодарить, но точно знала, что голос её подведёт, поэтому промолчала.

После того как они обе успокоились, то прогулялись ещё немного, болтая о разном, но ни о чём конкретном. Мирослава чувствовала себя по-настоящему живой и почти счастливой, несмотря на то, что на языке остался привкус соли. Она не знала, как подбодрить Ингрид, поэтому дарила ей то, что имела сейчас — своё доброе расположение, улыбки и касание рук. Та истосковалась по человеческому теплу, поэтому с благодарностью принимала любую ласку.

Солнце уже окончательно опустилось за горизонт, но тонкая полоска яркого света продолжала окрашивать рыжими, красными, оранжевыми лучами деревянные дома, рисунки, которые при таком освещении превращались во что-то более весёлое и живое.

Тогда же Ингрид опомнилась и поспешила домой, чтобы достать из печи их немного подгоревший ужин, а затем засунуть туда пирог с лесными ягодами. Мирослава нечасто участвовала в готовке, поэтому приятно удивилась тому, как вкусно есть то, к чему ты приложила руку. После сытного ужина Мирослава осталась прибираться на кухне и следить за пирогом, а Ингрид отправилась вставать на очередь в общественную баню, которая стала пользоваться популярностью только после приезда туристов. Самой вещунье предлагали построить баню, но она отказалась, предпочитая лишний раз видеться с людьми не по делам, а в обычной обстановке, пусть и банной.

Когда она вернулась и сказала, что можно уже начинать собираться, Мирослава как раз закончила убираться и достала пирог. Они его лишь немножко надкусили, а потом накрыли полотенцем, чтобы он оставался подольше горячим, решив полакомиться им всласть после возвращения.

Мирослава несколько раз посещала баню, но это было в Петрограде, дабы укрепить иммунитет. Это мероприятие всегда проходило в неловкости и судорожно сжатых пальцев на полотенце. Ингрид пообещала ей сделать этот поход незабываемым и вооружалась каким-то маслом, полезным для кожи и густым веником. Мирослава предупредила, что она раньше не парилась, и у Ингрид загорелись глаза. Благодаря этому, Мирослава поняла, что этот поход действительно окажется незабываемым.

И она не ошиблась. Когда она переодевалась в чистые вещи, — брюки и последнюю имеющуюся у неё с собой блузку с пышными рукавами, которые Ингрид сама забрала у искренне опечаленной Марты, к которой Мирослава пообещала себе зайти завтра — то не чувствовала своей спины и всего того, что ниже, зато словно впервые задышала полной грудью. Печку пришлось растопить до максимальной температуры, чтобы она хорошенько пропотела. Повезло, что Ингрид была привычная и с ними больше никого не было.

— Я точно не смогу завтра встать, — жалобно высказалась Мирослава, когда они возвращались домой.

После бани ветерок казался даже прохладным, и она поёжилась.

— Ничего подобного! Ты почувствуешь себя живой, как никогда, — засмеялась Ингрид, которая и сама была вся красная.

— Сомневаюсь, — с протестом застонала она. — Я словно никогда не была такой обессиленной и уязвимой.

— После бани лучше всего раскрывать свою душу и отвечать на вопросы, — с тем же весельем произнесла Ингрид. — Я знаю, о чём переживает твоё сердце, и хочу помочь.

Мирослава притихла и перевела взгляд на небо, выкрашенное в тусклые, серые оттенки, сверху на них давили потемневшие облака, прогоняя их на ночь со своих владений. Скоро должен был выйти месяц, набирающий размер с каждым днём всё больше и заставляющий содрогаться Мирославу. Она редко глядела на небо после захода солнце — травить душу не хотела, предпочитая притворяться. Порыв ветра — совсем не летнего, а прибывшего откуда-то издалека, с далёких холодных краёв — растрепал её влажные волосы и прогнал даже саму возможность сделать вид, словно её ничего не тревожит.

— Спасибо, — не своим голосом — эхом гуляющего ветра — отозвалась Мирослава и подумала, что погода действительно портится, а это обычно не к добру.