Знахарка

Глава 5.

В храме горели свечи. Много свечей. И огонь, что шел от них, освещал зал так ярко, что забудь только о ночи зимней - и не поверишь, будто бы не днем службу читают.

Богослав стоял перед алтарем, облаченный в длинное платье. Нынче оно было нарядным.

И хоть с углов зала, того и гляди, раздавался тихий плач, храмовник говорил громко. Торжественно:

- В Камнеграде храмы открыты всенощно. И свечи горят ежечасно. Оттого и сменяют их служки с каждым оборотом годины. И песнь поется, пока молодицы младенчиков раздевают.

Он окинул важным взглядом люд, что собрался на службу, и, не заметив посеред людей Крайи, удовлетворенно прикрыл глаза. Стало быть, не долго осталось старой ведьме коптить безнаказанно небо над собою. Час расплаты близок. Уж Богослав не отступится от своего. И храмовник продолжил:

- А посему и в селах приказали метки искать. Говорят, Мор рождает темная сила, что приводит ведьмаков в чистый мир. И коль силу ту не выгнать...

- Как выгнать-то? - Крикнул дядька Казимир. Еще со свадьбы Яры он чуял: творится неладное. Да только все понять не мог, что, в самом деле. - Уж не на костер ли ты вздумал малечу класть, чтоб от метки избавиться? Аль не противным себе самому станешь?

Богослав отмахнулся:

- На костер или нет - то Суд Камнеградский скажет. И храмовник великий, что в Головном Храме службу ведет. Не я. И не ты.

И он отмахнулся от Казимира, словно бы от жужжащей мошки, что только и может - доставить хлопоту.

А сам продолжил:

- Струпный Мор вошел и в Светломесто. И едва ль не в каждой хате нынче жар пылает. Струпья лопаются, обнажая людскую плоть. А хворь все идет. И ведь было знамение дано...

- Знамение? - Люди зашептались, и гул пролетел поверх голов. - Что за знамение?

- Началось все давно. Зимней ночью, что озарили хлебозары. Помните? - Он обвел взглядом толпу, что доверчиво стояла перед ним и продолжил: - Еще тогда, в студеную ночь, я просил отдать мне малечу. В храм, не на душегубство. Я бы исцелил этим что люд светломестский, что само село. Только вы не поверили мне, не стали слушать...

- Вот те на! - Проговорил задумчиво Казимир. - Это ж надо, сдурел совсем. Столько помнить обиду...

- Ты помолчи, Казимир, - Богослав выпрямился. Черты лица его заострились, стали суровее. И он продолжил: - Не знаешь всего. Я и сам не ведал, пока Анка мне не пробаяла. Она бы и молчала, на погост отойдя, коль не сила неведомая...

В толпе снова зашептались. Казимир было попробовал заставить люд молчать, но тот заныл: Струпный Мор уже унес с десяток жизней. А зараза продолжала полыхать. Почти в каждой избе горели лучины да травы дымились. А люди все мерли. Настоев не хватало. Вот и Ярослава покинула Светломесто, и Крайе одной не справиться. А тут еще с Низкогорья стали ехать - знахарка ихняя, старая Улада, намедни дух испустила. И как тут не поверить словам храмовника? А ведь не все то. Мужики собираются в войско, отбывая в Камнеград на днях. И село - без защиты.

- А сказала мне Анка вот что: говорит, Ярослава не только отварами ее потчевала. Силой, стало быть, целила. Наузу вязала. А, значится, ведьма она. И хлебозары, что сияли в ночь родильную - знак. Как и я говорил. И хоть Яра покинула Светломесто, Крайя осталась. А уж она ведала, кто с ней живет. И покрывала девку. А посему и наказание должна нести!

Люди притихли, а Богослав обвел селян удовлетворенным взглядом.

- Это что ж получается, ты в Мор хочешь единственную знахарку со свету сжить? - Удивился Казимир, и лицо его, добродушное, открытое, вмиг покраснело. Надулось жилами. И он едва сдержался, сделав шаг в направлении храмовника.

Казимира селяне знали как человека доброго, да только коль разгневить его...

Люд снова зароптал. Найти виновного хотелось. И надежда была, что с ним, повинным этим, из села уйдет хворь невиданная. Да только Крайя помогала снадобьями. И те, кто выжил, не отошли к Симарглу лишь благодаря ей. Все разумели: коль лишиться знахарки в такой час...

Богослав тоже понимал это, потому и месть придержал:

- Знахарку надобно досмотреть, - смягчился он. - Черные метки сыскать. И, коль не найдутся они, оставить в селе под присмотром. А заодно и младенчиков...

Он махнул в сторону невысоких створок, что открывались в боковое пространство храма, и оттуда служка вынес дитя. А позади него, в темноте тайных переходов, скрытых увесистыми дверями, заголосила молодица.

- Недалече как вчера в Светломесте малеча родилась. Божиней благословленная на имя Мила. Дитя хорошим удалось, здоровым, да только бабы шепчутся: с пятном родимым на левой ножке. И, коль в Камнеграде метки глядят, то и нам приказано...

Служка тем временем распеленал малечу, и храм встрепенулся от грозного крика той, что Милой звалась: дитю было холодно. Оно хотело к мамкиному теплу прижаться, да обхватить налитую молоком грудь. А тут морозно. И руки служки - чужие, не знавшие тепла людского - слишком безразличны. Грубы даже.

Дитя закричало еще громче, а вслед за ним - мамка, которую держали в коридорах.

А ведь знал Богослав, что муж той помер от горячки, едва брюхо бабы стало расти. Потому, верно, и не побоялся суд чинить.

Дитя подхватили другие руки - богославовы - и резко крутанули спинкой к людям. Мила широко раскрыла глазки. Притихла даже, прислушиваясь к нарастающему гомону. И почему это размытые пятна, что стоят вокруг нее, гудят все громче?

И сразу же, когда храмовник вытянул назад пухлую ножку, дитя снова закричало.

А Богослав удивленно зашептал:

- Не врали бабы. Взаправду - метка...

Он и сам ошарашено отдалил от себя ребенка, словно бы боясь того, и брезгливо вернул дитя в пеленки на руках служки.

Ухватился за голову, и, не простив себе минутной жалости, громко воскликнул:

- Дитя отвезем в Камнеград. Пусть там глядят. А матка обождет. Коль по правде девка ей Божиней подарена, в Головном Храме разберутся. Вернут малечу. А коль нет...

Он хотел сказать что-то еще, да только не успел. Прямо поперед ворот храма остановились высокие сани, запряженные тройкой гнедых скакунов. Бубенцами звонко загремели, предупреждая люд: гость поспел.

И сама упряжь, и кони лощеные говорили, что в упряжке той прибыл некто знатный. Только вот что за барин прибудет в Светломесто? Да еще и в час Мора?

Тем временем, ямщик спрыгнул с места, да помог барину спуститься. В том, что перед людом простым человек знатный стоял, не сомневался никто. Селяне стихли. Даже крошечная Мила, кое-как почувствовав тревогу людскую, замолчала и удивленными глазами начала искать источник перемен.

А барин шел.

Легко ступали по обтесанному дереву половиц меховые сапоги, из мягкой коровьей шкуры выделанные. Полы тяжелого тулупа, лисьей шерстью отделанные, открывали ярко-красный кафтан, золотой нитью расшитый. Широкие порты подпоясаны цепью драгоценной.

Барин был молод, красив и важен. Огненно-меден. А еще... силен.

Почему силен, Богослав и сам понять не мог. Однако ж чуяло нутро храмовника: в госте таится мощь дюжая, способная смести что храм этот, что село светломестское. А потому затих, как и все. Притаился, растеряв что важность свою, что уверенность в словах.

И тогда заговорил медноволосый барин:

- Отдай дитя матери, храмовник. Не метка то - пятно родимое. Мало ли у кого такие?

Он остановился прямо посеред храма и спокойно выждал, пока крошечную Милу передали в руки матери:

- Чертовы метки другие. Живые, что ли. Чернильные. И, видится мне, серед здешнего люда их нет.

Он внимательно обвел взглядом людей, собравшихся к службе, словно бы разыскивал кого. А потом стал ходить меж людей, останавливаясь у каждого. Ладонь в руки широкие брал, да веки смеживал. Всего-то на минуту, не больше. После - новая ладонь, новые очи...

И все приговаривал тихо, словно не желая быть услышанным:

- Желтый... угольный... Выжженный?

Лицо его становилось хмурнее с каждой попыткой, и теперь уж простому люду было ясно: барин не находил то, что искал. Знать, оттого-то и воздух в храме становился густым, тягостным. А тот, что в золото одет, оставил последнюю ладонь и, кивнув мыслям собственным, подошел ближе к храмовнику.

Богослав открыл было рот, чтоб поправить барина: дескать, тот не глядел на людей внимательно. Он-то сам слыхал, будто раздевать людину надобно, пятна родимые осматривая. И что отметина может быть всякой - тут и ошибиться недолго. Оттого-то и отправлять того надобно не просто в храм, а в Камнеград, на досмотр и суд праведный... Но вовремя осекся, глубже втянув голову в плечи и мысленно проклиная себя за то платье, что теперь так несуразно гляделось в стенах храма.

- Вот только, - продолжил медноволосый барин, - все ли сельчане собрались на службу? Не забыли ль кого? - Он уперся прямым взором в Богослава, и тот дрожащим голосом ответил:

- Село все собралось на службу. Нет старой Крайи, знахарки нашей. Да Заринки, дочери купца. Свят вот тоже не пришел. Еще люд больной, что по хатам в струпьях черных лежит.

- Покажи их, - приказал барин, и Богослав не посмел противиться. - Чуется мне, метку чертову средь них распознать придется.

***

Зарина с трудом помнила, как оказалась в родительской избе. Усталость после обряда захлестнула ее темной волной, и ей бы не дойти до дома, если бы не Свят.

А как дошла - закрыла глаза. И снова забытье. Только не темное, как в снегу. Другое.

С мыслями-образами, что подсказывало ей сердце. Со Святом. С объятиями егоными, в которых ей так тепло было, с шепотом нежным. И ей бы не покидать этой сладкой полудремы, да только сны кончаются. И этот вот скончился...

Заринка нехотя открыла глаза и поняла, что лежит она под образами. На лавке своей, льняными простынями устланной. Где-то в сенях хлопочет матка - Зара привыкла к ее шагам, немного шумным, гулким. А рука вот ее покоится в другой. Теплой. Святовой.

- Свят!

- Тише! - Приказал ей старостин сын. - Видел. Все видел. Не расскажу никому. Ты батьку с Нежегом спасла. Жар сошел.

- Надолго ли... - отозвалась Зара. - Я ведь не умею ничего. Просто, говорят, в семье нашей были когда-то шептуны, вот я и попробовала. То ж Улада, низкогорская знахарка, надоумила...

- Тише, - снова угомонил ее Свят. - Не нужно никому знать об этом. Даже матке твоей. Богослав который день службы поет, да поклоны в землю сыпет. Младенчиков раздевать стали. Черные метки ищут.

- Метки?

- Да, Зара. Храмовник говорит, Мор не приходит один. Нежить ведет за собой. Колдунов да колдуний. Ведьмаков.

- Ворожебников, - тихо проговорила Зара.

- Это раньше - ворожебников, - поправил ее Свят. - А нынче - колдунов. И упаси тебя Пряха Небесная рассказать кому о своем даре.

- Не скажу я, - отозвалась Зара, с трудом приподнимаясь на локте.

- И я не скажу, - отозвался Свят. - Тогда и не бойся ничего.

- А что младенчики?

- Да пока только девки Брячислава да Витигоста разродились. У покойного Доброжира баба должна была принести. Только вот, думается мне, что Богослав, коль не найдет меток среди малеч, пойдет на поиски по селу. А там пойди прознай, что за метку сочтет. Сама знаешь, и у меня пятно родимое на спине сидит. Да и у кого нет?

- Бог с ним, - испугалась Заринка, - может, не совсем сдурел?

Свят явно собирался ответить Заре, как в дверь застучали.

Сначала тихо, потом все сильнее и сильнее. А когда матка Зары пошла отпирать, на порог ввалился храмовник в окружении крестящихся селян.

- Отойди от нее, Свят, - Богослав говорил осторожно, зная норов старостиного сына. Помнил, как тот заступился перед батькой за Ярославу, а потому и гнева боялся. - Из самого Камнеграда барин пожаловал. Говорит, в одной из баб - Зарине или Крайе - может быть метка чертова. В избе голиковой хочет их оглядеть.

Зара перевела удивленный взгляд с Богослава на Свята и поняла, что тот не может совладать с собой. Лицо охотника раскраснелось, а кулаки сжались так сильно, что девка была готова поклясться, как слышала хруст кости.

- Оставь, - прошептала она, нежно проведя ладонью по сжатым кулакам. - Оставь его.

И она попыталась сесть на лавке, отчего в голове замутилось, а к горлу подступил науз дурноты.

А в это время Богослав прошел вглубь горницы да огляделся по сторонам, пытаясь отыскать верные признаки ворожбы.

- Чем лекуешь батьку? - Стал допытываться храмовник. - Что на холстинах?

- Отвары целебные, их дала мне Крайя.

- Крайя нынче тако ж заперта в избе Голика. Хата та пустует давно. И наокол избы - селяне с вилами да сохами. Видал я только что Веселину. Говорит, после того, как ты к ней пришла, Нежег с Литомиром окрияли. Жар скинули.

Свят взметнулся к храмовнику и ухватил его за шиворот с такой силой, что из того чуть дух не вылетел. А селяне, что завалились в избу вслед за Богославом, вскинули нехитрое оружие, принесенное с хлевов.

И матка Зары, охнув, закрыла лицо руками да опустилась безмолвно на лавку мужа, что уж и глаза приоткрывать стал.

Но Зарина не позволила Святу ругаться с храмовником:

- Чего ты хочешь, Богослав?

- Ты отправишься со мной в избу к Крайе. А после будешь досмотрена. Не я - сам барин искать станет. Уж он, из Камнеграда прибывший, толк в метках ведает, не даст неправому делу свершиться. Коль найдем чертову отметину - суд в Камнеграде. А нет - воля твоя, ступай себе с миром.

И Зара согласилась:

- Будь по-твоему, Богослав. Нет у меня чертовых меток, не ведьма я. А потому и пойду за тобой. Только не тяни с досмотром, видишь, батькина хворь совсем матку измотала. Не справится она без меня.

И храмовник кивнул, протягивая Заре тулуп:

- Одевайся, - и с боязливостью глянул на Свята, бережно отведя мощные кулаки от своего лица:

- Не дури, старостин сын. А то ведь по-разному можно разуметь твой поступок.

И он подхватил Зару за локоть, выпроваживая ее из избы под тихое завывание матки.

***

В избе Голика было холодно.

Стоявшая на окраине Светломеста, эта хата давно осиротела, потеряла хозяина по-над пару зим назад, когда старый Голик, что схоронил в суровую зиму свою семью, наконец, и сам отошел.

А изба нынче не хотела привыкать к чужакам, была недружелюбна к суете да говору людскому.

Тут и там сквозь расщелины дерева в дом врывались сквозняки, и Зара ежилась каждый раз, когда студеный ветер добирался подола. Подбирала ноги под себя, устраиваясь на обветшавшей лавке, да прятала ладони в тулуп, что успела накинуть поверх сарафана.

И только Крайя словно бы не чувствовала холода. Подобная раненному зверю, она была собрана и внимательна, стояла ровно, готовая в любой момент дать отпор.

Она сурово глядела в небольшое окно, вырезанное под самой крышей и пускавшее сквозь себя только ошметки грязно-серого зимнего неба, да вслушивалась в голоса.

К ночи похолодало, завьюжило. Мелкий снег наметало на покрытое бычьим пузырем окно, и сквозь него спустя десяток минут было не разглядеть ни неба, ни снежной пелены. Только завывания ветра говорили о том, что деется в Светломесте. Звуки метели да еще голоса.

И голоса эти становились то громче, то тише. Тревожнее.

А Зара вздрагивала каждый раз, когда кто-то ненароком стучал в дверь.

- Зря ты здесь, дитя, - наконец сказала Крайя. - Добром это не кончится. Храмовник совсем обезумел. Черные метки станет искать.

- Пусть ищет, - согласилась девка. - Нет их у меня. Не ведьма я. Пусть хоть догола разденет, а все одно...

- Дура ты, - безобидно упрекнула ее Крайя. - Дитя вот совсем, хоть и о замужестве думаешь. Аль не чуешь беды, что сгустилась над Каменным Княжеством? В Землях Лесов нынче не спокойно. И метки найдутся...

- Найдутся? - Ужаснулась Зара. - Значит, Богослав правду говорит? То ж и впрямь ведьмы да колдуны рождаться стали?!

- Дура ты, - снова упрекнула ее Крайя. - Колдуном и ведьмой родиться нельзя. Только ворожебником да ворожеей, а это - дар от богов старых. Не проклятье. Колдуном же становится простой смертный, что пускает в душу сумрак. И не распознать лиходея по метке черной, не так глуп он.

Она задумалась на минуту, и в горнице снова повисла глухая тишина. Тревожно было старой Крайе, раз про такое она девке молодой говаривала:

- Вот проявить отметины среди тех, у кого и дара нет - это можно. А еще лучше - средь слышащих, в ком дар теплится, да кто не хочет помочь - тогда и руками храмовника сельского можно сгноить немало народу. А там и до цели своей - рукой подать. Значит, не только колдовством можно побеждать, но и умом еще. Особенно когда у других ума этого недостает.

И знахарка снова прислушалась.

А Зара так и осела на студеную лавку.

Правду ли говорит Крайя? Уж обманывать ей смысла нету. А тогда и ей, Заре, несдобровать. И коль проявится черная метка на теле девичьем, то не спасти ее ни Святу, ни батьке егоному. Не станет на Земле Лесов силы такой, что сможет уберечь ее от костра.

А на дворе голоса становились все громче, и Зара невольно приподнялась с лавки, чтоб расслышать говор людской. Тут и слова стали доноситься до голиковой избы, а вместе с ними росла тревога.

Дверь с шумом распахнулась, и на пороге ее показался Богослав. Только его уверенность словно бы делась куда, а вместо нее появилось раболепие.

- Прошу вас, - кланялся низко храмовник, - прошу. Мы не искали пока меток черных у этих баб. Да и не думаем, что стали бы они колдовать. Знахарка старая, она живет в нашем селе давным-давно. Лиходейка та еще. Упертая, норовистая. Да только живет подле людей давече, и уже проявила бы себя. А девка... дура она. Дочка купца. Шаталась посреди ночи промеж изб да примочки знахаркины оставляла на струпьях. А вот младенчиков мы раздеваем, коль надумается какой бабе родить в пору студеную. И глядим в оба, как бы не проглядеть чего. Отметины ведь не появляются с зимами, с ними народиться надобно...

Храмовник остановился, и, уступив место статному человеку, снова согнулся в поклоне:

- Так барин и сам все ведает, я ж только...

- Молчи, - голос вошедшего был глубоким и спокойным, и сразу в избе стало так тихо, что даже Крайя перестала глядеть в окно. Медленно повернулась она к нежданному гостю, принюхалась и ощерилась.

- Пришел за нами, - она словно бы не спрашивала, а говорила сама. И сомнений в ее голосе не читалось. - Сила, значится, нужна.

А храмовник покраснел от гнева, потом вдруг глянул на гостя и обмер.

В нем, в этом высоком статном мужчине, читалось многое: и сила исполинская, и гнев бурлящий. И голод. Голод - особенно. И страшно становилось, глядя в глаза гостя, а потому Богослав тихонько попятился, выскользнув из избы на мороз колючий. И дверь осторожно прикрыл. Уж коль что и станет с бабами дурными, всяко село от этого не зело потеряет. Только вот знахарку надобно будет разыскать новую, потому как и у соседей старая Улада померла...

Богослав сплюнул себе под ноги. И выругался с чувством. Да потом, трусовато обернувшись по сторонам, не видел ли кто греха такого, поскорее направился в храм.

А Крайя снова спросила:

- Куда звать станешь?

Гость пожал плечами:

- А разве важно это? Зову вот. С собою. Соглашайтесь, - та, что заговорила с ним, была выжженной - Гай видел это с порога. В прошлом - слышащая, нынче ж... подобная Колдунье, да только не такая. Пыталась вернуться? Дар дивный оживить? Ворожебник нынче знал: это невозможно. Что ушло к Симарглу, должно остаться в Стылой Избе...

И мужчина взглянул на Зару. Долго, пронизывающе. Усмехнулся в усы рыжие. Желтая оболочка-аура. Шептуха, значится. А он и не разглядел там, на выставе. Невнимателен был, или дар в девке проснулся по-за Мора Струпного?

- Может, и не важно, - согласилась Крайя. - Силой повезешь?

- Можно и силой, - Гость чуть склонил голову набок, и в этом движении увиделось Заре что-то дивное. Нечто такое, что отличало человека этого от тех мужиков, что жили в Светломесте. Да и от людей вообще. Словно бы не был стоявший перед ней человек ни живым, ни мертвым. - А можно и по согласию. Так-то оно всем полезней. Время сбережем. Соглашайся, девица.

Это - Заринке. И словно бы вовсе не об отъезде говорит барин. Зарке кажется, что видала она его где-то, а где - вспомнить не может. Крутится образ в памяти, да только подберешься к нему - уходит враз.

Крайя не согласилась:

- Не всем - тебе. И тому, кто послал за нами. А нам чего? Сгинем мы с Заркой, что так, что эдак. А тогда и помогать не станем.

- Сгинете, - протянул мужик, - это как поглядеть. Привычный мир забудет о вас, это правда. Но и вы забудете о нем, когда силу пробудите. А с ней и желанья другие. Возможности...

И он потянул носом, обращая внимание на оторопелую Зару:

- Чуешь силу во мне?

Она кивнула.

- И в тебе такая оживет. Те крохи, что тлеют нынче - жалкое подобие истинных, которыми тебя одарит Госпожа. Пойдем со мной.

И он протянул к девке раскрытую ладонь. Коль согласится она, может, и станется впервые в его жизни то, что счастьем зовется? Гай не знал. Понимал только здесь, стоя перед такой желанной девкой, что она нужна ему. Душу исцелить? Может, и так...

Зара бросила быстрый взгляд на Крайю, но та даже не взглянула на нее:

- Значит, Чертова Гниль, что ползла по лесу, и вправду была неспроста, - проговорила знахарка. - И коль я, дура старая, подумала бы об этом раньше, может, и спасла бы кого.

Гость рассмеялся. Раскатисто, гулко. А потом - задумчиво, словно бы про себя:

- Спасти народ Лесов давно уж нельзя. Он был проклят много зим назад. А проклятие смывается кровью.

- Живой?

- Живой, - согласился Гость.

- Смердит кровь, что дарует силу тебе, - напомнила ему знахарка, - гнилая она. А значит, в Лесах Симаргла должна обитать.

- Может, и так, - согласился Гость. - Но теперь не об этом. Собирайтесь, я заберу вас с собой.

Крайя не сдвинулась с места. И только глаза еще яростнее запылали:

- Не пойдем мы с тобой по своей воле. Можешь силой тащить.

- Зачем же силой? - Улыбнулся Гость. - Можно и не силой. Или не совсем ею. Умом.

И он протянул руку в сторону Крайи. На миг полыхнуло, словно бы зарницей, и старая знахарка упала на сырое дерево пола, взвыв да ухватившись за руку.

- Ты? - Его взгляд метнулся в Заре. - Пойдешь со мной?

Прищурился. Снова усмехнулся в усы рыжие. И внезапно Зарина поняла, где видала барина этого. На выставе, в харчевне. Отказала тогда ему. И, знать, неспроста он разыскал ее, девку глупую. А нынче что? Батька на лавке лежит, Струпным Мором полыхающий, не способный заступиться за нее.

Зара в растерянности покачала головой, и в тот же миг горячая жгучая боль опалила и ее ладонь. А за ней, болью этой, по руке растеклось чернильное пятно, колышущееся и дрожащее, словно бы живое.

Гость тихо вышел из избы, приказав стоявшему за дверью мужику:

- В клеть их, черные метки на теле нашлись. В сам Камнеград свезу колдуний. А там - суд.

И костер.

***

Слуга миновал Земли Лесов быстро.

В руках его жглась огнем морным берестяная грамота, которую он вез в земли Велерада Великого. Да только отдавать не собирался.

Колдунья была умна? Как же. И хитра, что зверь.

Да только жила она на свете не так долго, как он. А про Велерада он слыхал еще от прадеда. И если то правда, грамота не сгодится.

Оттого и зарыл ее Слуга в землю на границе двух Княжеств. И подошел к исполинским истуканам чистым. Знал, что те не дадут пройти со Струпным Мором. Не из страха, нет. В Соленой Земле его колдовства не боятся. Да только и пускать не станут, уважать себя заставляя.

А если все то, что говорил о Копях прадед - правда...

Что ж, ему самому предстоит разглядеть, что правда, а что - ложь.

И Слуга миновал гудящую преграду, отделявшую мир от Соляного Княжества.

Руны загудели, заплясали по стенам. И повели путника вниз - туда, где горели горнила тысяч печей. И Слуга покорно следовал им. Думал. Размышлял. Знал, что ему понадобится подмога, да только как ее заполучить?

Его встретили у подножия лестницы. Провели. Усадили подле девы красной. Да только не провести его что молодостью, что красой. Тот, кто был слышащим, видел: перед ним - создание древнее, сотканное из ворожбы диковинной. И мощью полыхало от нее так, что Путята едва сдерживал силу. А та рвалась наружу, желая стать частью другой, большей.

И Слуга уговаривал силу свою: погоди, не час еще...

- Что привело тебя в Копи? - Спросила она. Очи-льдинки, синие, что само небо, впились Слуге в саму душу. И глаз не отвести, а сил глядеть в них не достает. Страшно. Больно. И отчего бы бояться девы чистой? Уж не оттого, что она - не дева вовсе?

Слуга отогнал от себя дурные мысли:

- Я пришел говорить с Велерадом.

- Говори, - слово-приказ. И отказаться нельзя, Слуга это чувствует явственно. Понимает: та, что сидит перед ним, не потерпит. А оттого и заговаривает. Поначалу несмело, а потом все яростнее, лишая себя последнего шанса воротить все назад. Знает, что Колдунья не простит ему. Понимает, что отнимет жизнь. Да только то, что у него осталось - не жизнь вовсе.

Дева верит. Соглашается со словами. И помочь обещает.

Почему?

Слуга чувствует, что сидящая перед ним не откажется от мощи предложенной. Да и цену упросит за это немалую - жизнь его. И он обещает. Что жизнь свою, что силу дареную.

И тогда дева поднимается. Берет гостя за руку и ведет в белую анфиладу залов, что сменяют друг друга. Залов много, и Путята сбивается со счета.

Воздух кругом них не сгущается, нет. Он все так же чист, как и снаружи. Все так же свеж. Да только...

Нет, то не воздух - то земля давит на него своею мощью, пласт за пластом укрывая незваного гостя все глубже и глубже под землей. И Слуга все больше удивляется: он слыхал, что Соленый Город ушел глубоко под землю, но вот чтобы так...

И, стало быть, не осталось на Земле Лесов ничего, что могло бы сравниться с таким могуществом. Счастье, что существо это древнее - а нынче Путята точно видел, что перед ним не дева- покойно здесь. Молчаливо. И тогда есть надежда.

Дышать под землей становится все труднее.

Путята втягивает воздух раскрытым ртом, а идущая впереди дева усмехается. Скалится от удовольствия, предвкушая дивный дар. Не помогает гостю. Отчего? Может, оттого, что давно забыла, каково это - дышать. А может, ей не терпится откуп свой получить?

Залы заканчиваются. И начинается лестница.

Долгая.

Извитая.

Белая, что и сам Город.

И, когда идущая впереди дева отворачивается, Путята осторожно пробует ее на вкус. Соленая.

Смешок-шипение:

- Не торопись, ты здесь надолго.

И оба они понимают: дева соврала. Путята здесь навсегда. Вот только получилось бы...

Лестница кончается почти внезапно. Резко. И перед Слугой - вода. Такая же белая и соленая, как и все вокруг. Покойная, тихая. И Путяте видится в воде той - дева, а в деве - вода. Едины? Быть может.

- Иди, - слово-приказ.

- А что уговор?

- Уговор в силе, - беловолосая спутница откликается с нежеланием, а с губы капает прозрачная капля. Голодна. И, знать, давно у нее не было такого гостя.

Угощения.

И ей не терпится...

- Я умру?

Дева глядит на него с улыбкой, медлит:

- Умрешь. Не сразу. Я исполню обет. В Соляной Земле чтят слово данное. Твоя сила в обмен на...

- Не говори! - Пугается Путята. - Не говори, она услышит!

- Она? - Дева смеется гулко, и вновь с ее губ капает слюна. - Она здесь не властна!

И Путята внезапно понимает, что дева не лжет. А, значит, его жизнь имеет смысл. И он делает шаг в сторону воды, которая в один миг проглатывает его.