Злой город

* * *

Чистое, незамутненное пламя плескалось внутри очага. Чайник, сработанный неизвестным мастером из страны Нанкиясу, пыхтел на огне. Струйки пара вырывались из носика, выполненного в форме драконьей головы. Серебряное тело дракона обвивало сосуд, лапы цеплялись за дно, а одна из них выдавалась вперед, сжимая в когтях то ли драгоценный камень, то ли тело небесной богини Сар.

У скрещенных ног Субэдэ лежали пустые черные ножны. Единственным украшением ножен была надпись на давно умершем языке, выполненная по всей их длине из алмазов одинаковой формы. Ее сделал перед смертью высохший от странной болезни старый чжурчженьский колдун. Он говорил, что надпись поможет удержать существо из иного мира в теле пхурбу. И тогда оно, возможно, не станет забирать душу у его владельца.

Тот же старик научил полководца искусству боя без оружия. Субэдэ помнил, как удивлялся колдун тому, с какой скоростью осваивает полководец древнюю технику. Тогда учитель приписывал это чудодейственным свойствам пхурбу. Субэдэ соглашался, хотя считал, что никакой ритуальный кинжал не поможет хилому и слабому духом, если к тому же у него нет желания научиться чему-то.

Сейчас же Субэдэ грызли сомнения. Пхурбу покинул его. Душа… Забрал он ее с собой, не забрал?.. Да, в общем-то, мангус с ней, с душой. Ханский звездочет говорит, что полководцу она вообще ни к чему. А вот не исчезло ли вместе с кинжалом и древнее искусство, вложенное в него чжурчженьским колдуном?

С самого начала Субэдэ чувствовал, что это не просто умение убивать человека ударом руки или ноги, а нечто гораздо большее. Колдун говорил, что глубокое постижение этого искусства занимает не одно перерождение. Возможно ли постигнуть умом то, что он имел в виду?..

Полог шатра хлопнул, отброшенный в сторону уверенной рукой.

В шатер вошли трое. Один из них задернул полог и остался стоять на месте. Остальные обошли Субэдэ и, обнажив мечи, встали по бокам, сжимая рукояти потными от волнения ладонями.

– Приветствую тебя, Непобедимый, – с кривой усмешкой произнес тот, что вошел первым.

Субэдэ протянул руку, снял чайник с огня и долил себе в пиалу темной, пахучей жидкости. Воистину правы мудрецы Нанкиясу, воздающие хвалу напитку, помогающему очистить мысли и чувства в то время, когда душа человека возносится над его несовершенной плотью.

– Я уже говорил тебе, что не люблю, когда мне мешают пить мой чай, – невозмутимо произнес Субэдэ. – Чего ты хочешь на этот раз, воин, искусный в убийстве безоружных?

Лицо Тэхэ исказила яростная усмешка.

– На этот раз я хочу увидеть цвет волшебного глаза четвертого пса мертвого хана[162], который я выковырю из его глазницы острием своего меча!

Он рванул рукоять сабли, извлекая ее из ножен и одновременно бросаясь вперед…

…До того, как в Золотую Империю пришла Орда, жили в ней люди, умеющие на тонких, почти прозрачных шкурах, сделанных из риса, изображать мир таким, каким видели его они во время моментов высших откровений. Наивные! Они полагали, что и остальные видят его таким же.

Как же они ошибались!..

Люди видят постоянно меняющийся мир – облака, летящие по небу, табун, несущийся по степи, пылинки, кружащиеся в потоке воздуха…

Таким, как изображали мир те мертвые ныне люди погибшей империи, человек видит лишь на границе между миром людей и миром духов.

Нарисованным.

Неподвижным.

И так ли уж сложно выплеснуть содержимое своей пиалы в лицо нарисованного воина слева, а после метнуть ее в лицо другого, того, что застыл справа? А после, перепрыгнув очаг, помочь замершему на середине движения изображению достать из ножен саблю и после, придержав ее немного, посмотреть, как стремительно оживающий нарисованный воин, продолжая движение вперед, насадит себя на собственный клинок?..

…Тэхэ так и не понял, что произошло. Он видел лишь, как человек, сидящий в мирной позе у очага, вдруг превратился в смазанную тень. А потом внутренности разорвала невыносимая боль.

Тэхэ выбросил вперед руку со скрюченными пальцами – оттолкнуть, отшвырнуть средоточие этой боли, но его тело уже сотрясала предсмертная судорога. Последнее, что он увидел, это была рукоять собственной сабли, торчащая в его животе. И зажатая в окаменевшем кулаке черная повязка, которую всегда носил на лице Непобедимый Субэдэ-богатур…

Лицо одного из кешиктенов было красным, словно ошпаренный кусок мяса, но он мужественно справился с болью. И даже сумел приподнять пальцем одно веко.

Другой зажимал ладонью рваную рану на лбу, пытаясь унять кровь, заливающую глаза.

Но оба воина с радостью разделили бы судьбу своего сотника. Встань он сейчас с пола и позови их с собой прямиком в царство Эрлика, пошли б не задумываясь. Не пошли – побежали бы.

Лишь бы не видеть.

Но не видеть тоже было невозможно. По-настоящему страшное притягивает взгляд, заставляет смотреть на себя, пока не выпьет до капли все, что делает человека человеком, оставив на месте души корчащийся комок животного ужаса.

Лицо Непобедимого пересекал глубокий старый шрам. А на том месте, где боги вставили людям левый глаз, было сплошное черное глазное яблоко, в котором словно живые плясали отраженные блики огня, горящего в очаге. Этот глаз каким-то немыслимым образом смотрел сейчас прямо в души воинов, сдавливая их невидимыми железными пальцами, как, вспоров брюхо, сжимает опытный мясник трепещущее сердце коня, забиваемого на мясо.

– Ваш начальник уже никогда не увидит того, что он хотел увидеть, – бесцветным голосом произнес Субэдэ. – Вы увидели это вместо него. Подберите с пола ваши мечи и вложите их в ножны.

Завороженные нукеры повиновались безропотно. Скажи сейчас Непобедимый взрезать самим себе горло теми мечами – взрезали бы, прославляя мысленно его милость. Потому как вряд ли одеревеневший от ужаса язык смог бы произнести хоть слово.

Субэдэ прищурил человеческий глаз.

– Я знаю тебя, – сказал он тому воину, что был помоложе. – Так вот куда занесла твое тело глупая голова, кречет?

Шонхор все же нашел в себе силы перебороть страх и ответить, как ему казалось, с достоинством – хотя немного достоинства в лице, разбитом, словно у пьяницы, перепившего архи и приложившегося лбом о колесо кибитки.

– Я воин. И я выполнял приказ своего начальника, как велит мне Великая Яса.

Субэдэ усмехнулся. У таких вот кречетов, молодых и горячих, два пути – либо взлететь выше облаков, либо, отчаявшись, ринуться с высоты вниз и разбиться грудью о камни. У немногих из них достанет ума парить посредине. Либо отыскать свой Путь, отличный от того, каким летают другие…

– Хорошо, – сказал Субэдэ. – А сейчас вы оба выполните мой приказ. Вы пойдете к джехангиру Бату и скажете ему, что сотник Тэхэ выпил слишком много по случаю победы и, придя в шатер Непобедимого Субэдэ для того, чтобы лично поздравить его со взятием города и рассказать о своих подвигах, неосторожно упал на собственный меч. Так будет лучше и для него, и для вас. На его имени будет меньше позора, а вас не разорвут на части воины моего тумена. И помните – оба мои глаза отныне будут всегда и всюду следить за вами. И месть самых страшных степных мангусов покажется вам игрушкой, если вы не в точности выполните мой приказ.

Нукеры пали на колени.

– Повинуемся, Непобедимый богатур! – с жаром воскликнули они. После чего вскочили на ноги и, отвешивая глубокие поклоны, спинами вперед выкатились из шатра.

Субэдэ подошел к трупу, вытащил из скрюченных пальцев черную повязку и брезгливо отряхнул ее от прилипших к ней сухих травинок.

– Иногда простая черная жемчужина, оказавшаяся в нужное время в нужном месте, способна сослужить своему хозяину лучшую службу, чем все золото и оружие мира, – проворчал он, осторожно трогая подушечкой главного пальца иссиня-черное глазное яблоко – не сдвинулось ли? После чего тщательно приладил повязку на прежнее место.