Злой город

* * *

Ордынцы рубили мертвецов.

Под большими походными котлами, в которых варилось мясо сразу на сотню воинов, полыхали костры. Но сейчас в тех котлах готовилась не конина и не дичь, подстреленная в лесу.

Особое предпочтение отдавалось тучным воинам. И потому чаще всего в котлы летели куски откормленных кешиктенов сменной гвардии – урусы были более жилистыми и почти ни на что не годились.

Защитники крепости с ужасом наблюдали за неслыханным святотатством.

– Что они делают? – спросил изумленный Игнат, обращаясь к последнему из чжурчженей и не очень надеясь на внятный ответ. Дурацкая мысль, что Орда решила перед штурмом плотно пообедать мясом собственных воинов, не помещалась в голове. Но, похоже, это было единственное объяснение.

Ли покачал головой.

– Не думал я, что они додумаются до этого, – пробормотал он.

– До чего?! Своих сожрать?!!

– Они вытапливают жир из мертвецов, – тихо сказал Ли. – Горящий человеческий жир невозможно потушить ничем, пока он не прогорит полностью[153].

Словно в подтверждение его слов длинный хвост требюше взвился в воздух. Большой глиняный горшок взлетел вверх и, оставляя за собой чадящий след, понесся к городу.

Видимо, старик из далекой страны под названием Окситания, успел хорошо пристрелять свою машину. Горшок ударил точно в площадку проезжей башни. Бешеные языки неистового огня взметнулись в небо. Человек в кольчуге, шатаясь, подошел к краю тына, безуспешно пытаясь стряхнуть с рук чужую горящую плоть, и тут же упал навзничь обратно в ревущее пламя, сбитый с ног железной пулей, выпущенной из аркебуза.

Игнат еле слышно застонал от отчаяния.

– Вот изуверы-то! Прощайте, Кузьма да Егор. И Тюря с ними… Вот уж душа-то была безгрешная…

Никто даже не попытался потушить башню – это было невозможно. Верхняя площадка и крыша полыхали, а жидкое пламя стекало по бревенчатой стене, грозя поджечь прилегающие к ней прясла[154].

– Обложить стену мокрыми холстинами! – закричал Игнат. – И приготовить самострелы!

Крыша проезжей башни затрещала и обрушилась внутрь крепости. Мужики бросились к ней с баграми, растаскивать горящие бревна – не дай Бог, соседние избы запалит дьявольское пламя.

Последний из чжурчженей стоял на стене, не обращая внимания на горящую башню. Он молча смотрел, как вновь медленно отходит назад смертоносный хвост ордынской осадной машины. Нет, никаким самострелом не достать до нее. Слишком далеко…

Он повернулся и направился вниз по всходам к камнемету.

– Ты куда, Линя? – окликнул его Игнат. – Не добьет ведь!

Последний из чжурчженей не откликнулся. Игнат досадливо махнул рукой и отвернулся – и без странностей иноземного гостя забот хватало по горло…

Ли подошел к коробу с огненным порошком, вытряхнул из стоящего рядом небольшого сундука оставшийся десяток железных шаров и ополовинил короб, насыпав сундук почти доверху смертоносной черной пылью. После чего Ли вложил в него три снаряженных шара и закрыл крышку. Оставшиеся шары Ли сложил в короб и придвинул его вплотную к камнемету. Пойдут ордынцы на приступ – и машина совершит еще пару-тройку выстрелов «погремушками». А случись чего – достанет и единой искры, чтобы превратить в пыль и сам камнемет, и все живое на уин[155] вокруг нее.

Последний из чжурчженей осторожно, словно ребенка, поднял на руки окованный железными полосами сундук и направился к воротам детинца, над которыми возвышалась маковка княжьего терема…

…Скорбный лик Богородицы с жалостью взирал на коленопреклоненную молодую женщину.

Свет лампады, подвешенной на трех цепочках, плясал на нарисованном лице и казалось, будто из огромных, полных сострадания глаз вот-вот хлынут слезы – случается, что плачут на Руси иконы при виде безграничного человеческого горя.

Истовый шепот несся от искусанных губ, беспокоя пламя лампады.

– Матерь Божия, не за себя прошу – за сына. Убереги от смерти лютой дитя мое, не дай погибнуть от вражьей руки. Пусть не князем, пусть хоть простым человеком проживет он счастливо свою жизнь. Быть может, когда-нибудь донесется до него весть о матери его, о родном городе. Пусть тогда сердцем почувствует он, чья кровь течет в его жилах, пусть не даст он угаснуть памяти о славных русских витязях, погибших за свою землю во славу имени твоего и святой христианской веры…

Ли вошел беззвучно. Увидев княгиню, он нарочно чиркнул об косяк дверью, подвешенной на ременных петлях. Молодая женщина вздрогнула и испуганно обернулась.

Ли поклонился.

– Прости меня, княгиня, что помешал беседе с твоим Богом, – произнес последний из чжурчженей. – Скоро мы все увидимся с нашими богами. Но я не хочу, чтобы самое прекрасное создание, которое я видел в Поднебесной, погибло страшной и медленной смертью. Я не могу спасти тебя, но в моих силах сделать ответный подарок и преподнести тебе самую сладкую смерть.

Княгиня испуганно отшатнулась. Меч на бедре человека, так похожего на ордынца, выглядел достаточно грозно. Кто знает, что нынче на уме у его хозяина, который доселе казался другом? Почему он здесь, когда все, кто может держать оружие, сейчас на стенах?

Ли грустно покачал головой.

– Ты неправильно поняла меня, прекрасный лотос вселенной. Самая сладкая смерть – это уйти, унося с собой души своих врагов, которые будут смиренно сопровождать тебя в твое небесное княжество.

Последний из чжурчженей подошел к княгине поставил сундук на пол перед ней и откинул крышку.

– Это мой прощальный подарок. Ты знаешь, что делать с этим?

Княгиня кивнула.

– Да, я видела, как ты…

Ли опустил крышку. Его внимательный взгляд на мгновение коснулся прекрасного лица молодой женщины, которое снилось ему вот уже которую ночь, словно он хотел навеки запечатлеть ее образ в своем сердце.

– Прощай, – сказал последний из чжурчженей. – До скорой встречи.

И вышел из горницы.