Зимний гастрольный тур

Глава 1

История, по слухам, отличается упругостью. Но любой грамотный инженер — да что там, просто хороший слесарь — скажет, что со временем пружины "проседают". Иначе говоря, при сохранении упругих свойств некоторая остаточная деформация в них остается. Похоже, то же относится и к истории.

В самой Финляндии события упорно перли по знакомому курсу. Все так же звучали в тамошних газетах и в парламенте требования (только так!) установить границу Великой Суоми по Енисею. Ну, подобное исходило от особо горячих финских парней, а вот насчет Карелии, Кольского полуострова, ну и мелочи вроде кусков Ленинградской, Вологодской и Архангельской областей разногласий не наблюдалось. Направление мыслей в сторону уменьшения территориальных претензий не поощрялось шюцкором[1]. Все так же готовились долговременные укрепления, рокадные грунтовые (улучшенные, конечно) и железные дороги. Создавалось собственное стрелковое оружие, закупалась военная техника.

Похоже дело обстояло и в СССР. Похоже, да не то же.

К моменту объявления войны у госграницы стояли те же четыре армии.

На северном фронте сосредоточилась та же сила, что была в "тот раз" — все совпадало вплоть до личности командующего. И на то была причина. Тогда это был самый спокойный участок. Вся четырнадцатая армия за ту войну потеряла 181 человека. Две неполные роты потерь — не слишком много для армии!

Имей нарком обороны и его заместители возможность сравнить положение дел "тогда" и "сейчас" — весьма возможно, многие посчитали бы разницу малосущественной. Судите сами: стрелковое вооружение было тем же, артиллерия — та же и в том же количестве, авиация… ну, почти та же, только чуть побольше имелось истребителей И-180 и, соответственно, поменьше И-15 и их модификаций. Ну так лишний авиаполк (неполный к тому же) не мог считаться существенным фактором в пользу РККА. Танковые части были просто такого же состава; техника и степень обученности экипажей и командования также совпадали.

Правда, возможности для сравнения у вышеупомянутых товарищей не имелось.

Так что, выходит, одно и то же? Все-таки нет.

Наиболее значимую разницу составляли мелкие на первый взгляд детали снабжения. Никто не воевал в буденновках — все военнослужащие получили ушанки. И полушубки защитного цвета (почти белые). И валенки. В части пошло огромное количество лыж. Правда, далеко не все военнослужащие умели с ними обращаться, но все же этот вид вещевого довольствия позволял хоть как-то идти по снегу. Грелись люди в утепленных палатках с печками — они смахивали на буржуйки, но изогнутые трубки по бокам давали куда больше тепла.

Восьмой армией командовал тот же комдив Хабаров. Наступление ее, как и тогда, предполагалось на петрозаводском направлении, но удары планировалось наносить не "растопыренными пальцами", а по сходящимся линиям на Сортавалу: вдоль берега Ладожского озера и с правого фланга.

Девятой армией командовал комкор Чуйков с самого начала боев, а не с 22 декабря, как тогда. И наступление было более осторожным, и не погибла сорок четвертая дивизия в окружении, как тогда, после бездумного лихого прорыва в никуда.

Наибольшую разницу между "тогда" и "сейчас" можно было наблюдать на Карельском перешейке. Во главе седьмой армии стоял уже не Мерецков, а Иосиф Родионович Апанасенко. Он отличался силой характера, большим запасом здравого смысла и неуемным желанием учиться, хотя изначально образование у него было более чем скромным. Над ним был Жуков. И у него был свой план касательно полка осназа.

Первыми в дело пошли… нет, не танки, не самоходки, не бронетранспортеры и, конечно, не пехота. С большой натяжкой то, что первым поднялось в воздух, можно было назвать авиацией. Если стремиться к точности, это были беспилотники. Впрочем, почти сразу же эти малые машинки получили прозвище "птички". В воздух они поднялись не тусклым северным утром, а в полной темноте. И использовали они инфракрасный диапазон.

В командных центрах слышался бубнеж:

— …землянка с живой силой… рядом четыре холмика в линейку, предположительно замаскированная артиллерийская батарея… координаты…

— …дорога рокадная, два грузовика разъехаться могут…

— …мост деревянный, две легковых разъедутся, два грузовика уже нет…

— …минометная позиция… оборудованная… самих минометов нет…

— …холм с четырьмя теплыми окошками, это бронезаслонки, надо полагать… сверху полукруглый объект, также с теплыми небольшими окошками…

— Бронеколпак это с амбразурами, — проворчал кто-то из артиллеристов, — серьезная штука, броня сто девяносто. Такой корабельным калибром брать, больше нечем.

— Не нужен тут корабль. Хватит и танкового калибра, — веско заметил некто с кубарями и танками на петлицах.

— Твоих-то ста двадцати меме?

— У нас особые бронебойные, — со значительной миной отвечал лейтенант-танкист. Впрочем, выражения его лица никто оценить не мог: в помещении была полутьма.

— Аэродромы, аэродромы выглядывай!

— Да нету их. В нашей полосе нет. Должно быть, за синей линией расположили.

О существовании этой линии операторы знали хотя бы уж потому, что карту видели. Но им было невдомек, кто нанес эту отметку. Название "линия Маннергейма" также ничего не говорило. Это был не их уровень.

В штабе кипела работа. На карты наносились новые условные значки, эти же карты мгновенно копировались на специальных плоских аппаратах, командиры разных родов войск выхватывали еще теплые копии и бежали в расположение своих частей. Туда же направлялись приказы.

Разумеется, только глухой не услышал бы рев прогреваемых дизельных двигателей. Матюги, активно и действенно помогавшие красноармейцам навешивать минные тралы, заглушить такой шум были не в состоянии.

Но еще до того, как тяжеленные бронированные машины пришли в полную боевую готовность, зашевелились восьмиколесные установки "Ураган". Сторонний и достаточно невежественный наблюдатель вполне мог решить, что короба с реактивными снарядами нацелились на горизонт. Этот вывод был бы насквозь ошибочным. Начальной целью предполагались окопы, стрелковые ячейки, пулеметные и минометные позиции на дистанции восемь километров. Перенос огня на дальнерасположенные цели планировался постепенным в полном соответствии с артиллерийской наукой.

Весь личный состав полка Черняховского видел залпы "Ураганов" — кто издалека, а кто и не очень. Но даже на опытных один только звук рвущихся в темное небо ракет производил впечатление. Наиболее продвинутый старший лейтенант из мотопехоты охарактеризовал этот концерт так: "Смесь визга, воя и рева; две части первого, три части второго, пять частей третьего, хорошенько смешать, подавать в горячем виде". Оспаривать рецепт никто не решился. Стоит особо отметить: эта поэтическая натура с тремя кубиками выдала определение часов через десять после прекращения огня. Видимо, художественное осмысление потребовало времени. Ради пущего вдохновения вышеописанные звуки дополнились частыми раскатами разрывов.

Соседи полка осназа, разумеется, находились на порядочном расстоянии от установок "Ураган", но и они прочувствовали, хотя и не полностью, мощь этого оружия. Комментарии, если их очистить от эмоциональных вставок нецензурного содержания, выглядели так:

— Да это прям дивизионный калибр!

— Скажешь тоже! Корпусной, о как.

— Подымай выше: линкорный. Братан у меня на "Марате" главстаршина, так он рассказывал…

— Сколько ж они в минуту снарядов выпускают?

— Аллах велик, и гнев его страшен!

— Отставить религиозный дурман, Турсунбаев! Аллах ни при чем, тут нашенские инженеры и рабочие потрудились.

— Да что ж они садят, как полоумные? Там ведь и так ни одна мышь не уцелеет, даже если в щель меж камнями забьется, на саженную глубину…

— Так то мышь. А пулеметчик в дзоте?

— Дзот? Против такого калибра? Ну нет, даже при близком накрытии по бревнышку разнесет, а уж прямое попадание, так вообще…

— Я бы спросил другое: это ж сколько ракет у них на складах?

— Оставить дурные вопросы! Столько, сколько надо, и еще полстолька.

В порицание командиру роты мотострелков, выдавшему эту оценку, надо отметить: он сильно промахнулся или, что скорее, просто не был знаком с предметом. Реактивных снарядов было множество раз по столько. Рославлев обеспечил запас, достаточный для уверенного прорыва обороны куда большей площади, чем та, которую сейчас разносили в мелкие клочья изделия из другого времени. Сам он при этом находился в другом месте: у вертолетчиц. По его расчетам, броня и сама должна была без особых трудностей подчистить то, что останется после огневого налета "Ураганов".

Операторы радара молчали. То есть нельзя сказать, что они не произносили ни слова — скорее наоборот, но в сообщениях отсутствовало ключевое: "Чужие!" Если уж стремиться к точности, то в воздухе вообще не было никого. Там, правда, было "что" — беспилотники, но все были снабжены распознавателем "свой-чужой".

Вертолетчицы, видя такое положение дел, исполнились воинственного духа. По мнению летного состава эскадрильи, для такого настроения имелись серьезные основания.

— Ну, что, ЧТО их истребители смогут нам сделать, даже если поймают без истребительного прикрытия? — горячилась лейтенант Лидия Литвяк. — С их-то пулеметным вооружением! Уж не говорю о том, что ответный залп "Иглами" враз им покажет… крокодилью морду.

По мнению Лиды, означенная морда была страшнее, чем козья.

Лучшая подруга этой воодушевленной вертолетчицы Катя Буданова была чуть больше настроена на анализ тактических решений.

— Я вот гляжу на карту и вижу, что "МиГам", если мы их позовем на помощь, взлететь и добраться до нас… минут двадцать, не больше. А если учесть, что заметим мы противника загодя, то ребята как раз попадут к первому блюду, а мы, в случае чего, выдадим второе и компот.

Командир Осипенко слушала, не вставляя ни слова. Коринженер, разумеется, отметил это, но не смог сказать точно, была ли подобная реакция вызвана ожиданием командира, желающего выслушать подчиненных, или же так Полина выражала молчаливое согласие. Как бы то ни было, Рославлев счел, что наступил момент педагогической истины.

— Товарищи командиры!

Эти слова заставили майора Осипенко напрячься. Не использовалось полуинтимное "девчатушки" или чуть более грозное "девки". Кроме того, Полина успела достаточно узнать товарища коринженера, чтобы понять: ее подчиненным готовится очередная отповедь.

— Вы заблуждаетесь в оценке боевых характеристик истребителей противника. Во-первых, при том, что ваши машины защищены от пулеметного огня, противник вполне может использовать таран.

Это слово стало причиной гробовой тишины. Но ее очень скоро нарушила все та же неугомонная Лида:

— Да у них духу не хватит на такое!

Девушка мгновенно сообразила, что сморозила глупость, но было поздно:

— Я бы не советовал вам, товарищ лейтенант, проверять таким способом высоту духа финских летчиков. Также у истребителя противника есть практические резоны для тарана: вместе с ним погибнет не меньше двух его врагов — а думающий вражеский офицер не может не предположить, что ваша машина требует в составе экипажа летчика и штурмана, самое меньшее. Уж не говорю о том, что Ми-28 выглядит куда дороже, чем какой-то занюханный "гладиатор", — слово прозвучало с откровенным презрением. — Но есть иные способы справиться с вертолетом. Обстрел, потом уход на бреющем вокруг холма, а за ним — не замеченные вами зенитки. Риск для истребителя большой, спору нет, зато зенитчики получат отменный шанс. Тактику вам читали? Операция завлечения, вот что это такое. А посему…

На этом урок примерного поведения в воздухе был прерван.

— Группа из четырех! — возопил по линии громкой связи голос оператора радара. — По скорости бомберы. Нет, еще двое! Сопровождение! Направляются на юг.

Голос еще не закончил доклад, а в другом помещении, где внешне расслабленно сидели летчики-истребители, началось то, что в "другом" мире назвалось движухой. Через считанные минуты пилоты в полном облачении уже сидели в кабинах и ждали приказа. Но он задерживался.

Умен был комбриг Рычагов! Умен и хитер; тактические занятия пошли ему впрок. Уж кто-кто, а он ничуть не хуже любого штабного рассчитал, что пришельцы с финской стороны никак не успеют сбежать, если прямо сейчас МиГи раскрутят турбины, на короткую секунду замрут на взлетной полосе и с ревом, переходящим в свист, взовьются в облачное северное небо. Догонят и перехватят только так! И все же Павел Васильевич придержал своих резвых подчиненных. Приказ явно задерживался, и, судя по тому, с каким нетерпением комбриг поглядывал на наручные часы, что-то такое ожидалось.

Истребители дождались. В шлемофонах раздалось:

— Первым четырем парам — взлет и на перехват!

Не было нужды говорить, кого именно перехватывать. Координаты целей, их скорость и направление полеты уже появились на панелях. Двое из тех, кого сейчас чудовищное ускорение вжимало в пилотские сиденья, догадались о причине задержки. Это были полковой комиссар Калачев и бывший комполка Глазыкин как наиболее опытные. Рычагов планировал удар так, чтобы ни один из самолетов противника не успел бы уйти на свою территорию. Но расчет оказался не вполне точным.

Рославлев просто не знал, что "гладиаторы" еще не поступили на вооружение ВВС Финляндии. Против МиГов шли ожидаемые бомбардировщики типа "Бристоль-бленхейм" и те, кого не ожидали: "фоккеры D-XXI". Впрочем, многократное вздрючивание летчиков в части опознавания принесло плоды: эту модель узнали мгновенно.

— Я "волк-раз", начинаем вместе с "волком-два". "Волк-три", "волк-четыре", на добивании. Атака ракетами!

Тут же выявился и второй просчет Рычагова. Нет, ракеты настигали противника и взрывались со всей яростью, но… советские пилоты, сколько ни пытались, не смогли углядеть парашюты. Этому, впрочем, не стоило удивляться. Даже на "Игле-1", которой были вооружены истребители, вес взрывчатки составлял 1300 г. Этого с лихвой хватало, чтобы оторвать крыло (а иногда и оба) самолетикам из дерева и полотна. При безудержном вращении фюзеляжа у пилотов не имелось возможности выпрыгнуть. И все же исключение нашлось.

"Фоккер" капитана Пера-Эрика Совелиуса всего лишь крепко посекло осколками. Машина плохо слушалась управления, но опытный пилот выровнял ее и взял курс на север с небольшим снижением, рассчитывая при первой же возможности выпрыгнуть с парашютом. Он оказался единственным из финских летчиков (хотя сам был шведом), который успел выкрикнуть в эфир ключевое слово:

— Мissiler[2]!

Его услышали. Сообщение поняли, но, к сожалению для финской авиации, превратно.

То, что русские истребители могут нести в качестве вооружения ракетные снаряды, секретом не было. Еще в 1937 году те были приняты на вооружение истребителей. Именно это и подумали наземные службы финнов.

— Подранок! — выкрикнул "волк-три".

— "Волк-два", добивай из пушки! Пусть прыгает!

Старший лейтенант Баранов (именно ему принадлежал позывной) отлично понял командира. Но пока "волк-два" разворачивался, финский летчик сделал фигуру не очень-то высшего пилотажа, которая для крайне непритязательного зрителя сошла бы за горку, одновременно открыл фонарь кабины и с усилием перевалился через борт.

Ему повезло. Тридцатимиллиметровый снаряд, взорвавшийся в хвосте, слегка контузил парашютиста как раз в тот момент, когда тот дернул за кольцо. Случись выстрел долей секунды раньше или позже — вероятно, снаряд пробил бы бронеспинку со вполне однозначным результатом. Или капитану Совелиусу досталась бы хорошая порция осколков. Наконец, в результате сильной контузии у летчика могло просто не хватить сил раскрыть парашют.

С земли за битвой напряженно наблюдали бойцы и командиры сто тридцать первой дивизии.

— Эрэсы! — Выкрикнул кто-то наиболее эрудированный.

— Что эрэсы, ты глянь, какие самолеты!

— Да не на то смотришь, ты гляди — от тех только щепки да палочки.

— Ан нет же, один уходит…

— От наших не уйдет. Щас ка-а-ак даст еще эрэсом, тут финну и…

От стрельбы из пушки зрители чуть офигели.

— Да он нарочно по хвосту целился, чтоб выпрыгнул. Ты гляди, с парашютом летит!

— Сапогов, тебе и твоему отделению — взять парашютиста. Да поосторожней там, у него наверняка пистолет имеется.

Летчик приземлился, но как-то странно: упав на бок. Пилот ухитрился при этом сильнейшим образом растянуть связки на голеностопе левой ноги. Уже позже выяснилось, что никто из тех, кто брал в плен финского летчика, не рисковал особенно сильно. Правда, тот достал пистолет и даже пальнул пару раз, но прицельный огонь был выше его сил. Контузия все же сказалась.

Полина Осипенко была занята по самую прическу.

Из штаба принесли карты с указанием целей. Разумеется, их оказалось больше, чем вертолетных звеньев. И теперь командир штурмового дивизиона (именно так теперь именовалась ее должность) пыталась провернуть нечто похожее на распределение задач.

Наипростейшее из дел было у тех, кому предстояло сидеть на земле и ждать вызова. Для этих летчиков и штурманов, полагавшими себя несчастнейшими из всего летного состава, приказ звучал предельно жестко: "По сигналу о помощи лететь и выручать людей и технику". По такому случаю в готовности находился Ми-26, при нем — два стропальщика из БАО и полувзвод охраны с тремя пулеметами, в том числе одним крупнокалиберным.

Те из штурманов, которым предстояло лететь, в который раз уже проглядывали планшеты. Каждый из них видел на экране стрелочки, означавшие "своих". Пока что стрелочки сосредоточились в аэродроме. Летчицы тоже вглядывались в карты, прикидывая наилучшие направления для атаки.

Выдача заданий короткой не получилась. Майор тщательно расписывала все задачи каждому экипажу. Сама себе она задачу не ставила, как легко догадаться, но ее собственный штурман Ирина Каширина получила порцию ценных указаний. По правде сказать, настоящее имя штурмана было Глафира, но кто ж ее поймет, эту женскую логику? Ну, попросила она всех окружающих звать ее Ириной. Ну, те согласились. Правда, при формировании эскадрильи Осипенко хотела заполучить в свой экипаж Марину Раскову, но этому назначению немедленно воспротивился сам Рычагов. Он указал (справедливо), что Сталин хорошо знает и ценит Марину Михайловну, а потому та может принести громадную пользу, замолвив в нужный момент словечко.

Наконец, прозвучало давно ожидаемое: "По машинам!". Экипажи довольно шустро (насколько это позволял летный костюм) вскарабкались в кабины. Захлопнулись дверцы.

Разумеется, никто из вертолетчиц не услышал напутственные слова старшины-сверхсрочника Ивана Назарина:

— Возвращайтесь живыми, девоньки…

Очень сомнительно, что в реве турбин кому-то вообще удалось расслышать эти слова. По этой причине вряд ли Назарин мог получить замечание за неформальное обращение к тем, которые (все поголовно!) были старше его в звании. В глаза старшина никогда бы не осмелился так обратиться к командирам, но он был старше любой из летного состава по возрасту, даже тридцатидвухлетней Осипенко. Для него почти все они были на уровне дочек, лишь некоторые сошли бы за младших сестренок.

— Пошли, ребята. Теперь ждать будем, — и с этими словами Назарин направил шаги в громадный ангар. Стоявшие рядом двигателисты подчинились. Старшина был авторитетом не только для техников, но и инженеров. На то существовала причина в виде громадного опыта и "чутья на машины" — по крайней мере, номинальный глава БАО капитан Андросов называл это именно так.

Майор Осипенко ощутила знакомую легкую дрожь рычагов в руках. Громадные, семнадцатиметровые винты нехотя повернулись, потом их вращение ускорилось, а глухой и низкий рев турбин перешел в высокий. Несущий винт еще можно было с грехом пополам разглядеть, а винт поворота вообще превратился в сверкающий круг. Тяжелая машина уверенно поднялась метров на двадцать, потом развернулась на месте и начала набирать скорость и высоту.

До цели оставалось не более тридцати километров, когда майор отметила некую странность: ни посты ВНОС, ни оператор радара ничего не сообщали о воздушном противодействии. О попытке противника устроить бомбовую атаку вертолетчицам не сообщали, хотя то, что шесть истребителей были подняты в воздух, штурмовики, конечно, знали.

— Здесь "рысь-один". Комзвеньев, доложите обстановку.

— Здесь "рысь-три". До выхода на расчетную точку двадцать три минуты.

— Здесь "рысь-пять"…

Пока все шло по плану. Уже ставший привычным гул движков не мешал думать. Осипенко мимолетно отметила тончайшую ниточку железной дороги внизу слева. На самом деле это была всего лишь узкоколейка, но снабжение через нее вполне могло стать существенным подспорьем для обороняющихся финнов. Если хватит боезапаса, на эту дорогу стоило обратить внимание.

— Вижу цель, — голос лейтенанта Кашириной влез в размышления командира. — На одиннадцать часов. Две батареи по четыре орудия, как нам и говорили…

Штурман еще не закончила доклад, когда Ми-28, повинуясь рукам майора Осипенко, нырнул вниз. Видимость оказалась вполне достойной: километров на семь, будь то на равнине. Конечно же, изрезанный рельеф не давал возможности отследить противника полностью, зато скрыться от зениток вполне получилось. С высоты ста пятидесяти метров… нет, лучше сотни… вполне можно дать залп. Начинать следует с зениток, как учили…

Тупое рыло боевого вертолета чуть высунулось из-за "бараньего лба"[3] и почти мгновенно осветилось яркими вспышками стартующих реактивных снарядов. Тяжеленная на вид машина удивительно проворно развернулась на угол градусов тридцать, повторила залп — и тут же скрылась.

— Ира, я сейчас поднимусь над скалой, ты оглядись. Две позиции зениток мы проутюжили. Еще имеются?

Майор ошибалась: зениток, похоже, больше не было. Зато с земли замигало дульное пламя от уцелевшего пулемета. По обшивке звонко щелкнули пули.

— Уходи от обстрела!

Это можно было бы счесть нарушением субординации. Маневры задумывал и осуществлял командир экипажа, штурман мог лишь советовать. По правде сказать, Каширина чуть испугалась, потому что трасса летела, казалось, прямо в лицо. Но майор сама сообразила, что надо делать.

"Крокодил" чуть просел, укрываясь за толщей камня. Одновременно машина чуть сместилась боковым ходом.

— Из пулемета пусть садят. А вот мы их сейчас! — азартно и не вполне понятно выкрикнула Осипенко, снова поднимая вертолет над серым камнем (снег с него сдуло ветром и вихрем от винта). И тут же всем, включая финнов стало ясно, что эта атака тоже нацелена на пушки. Вниз и вперед рванули стрелы ракетных снарядов с фугасной начинкой.

— Первое орудие перевернуло, — зачастила штурман, — второе отбросило, и у него ствол покорежен, третье…

На этом увлекательный доклад был прерван. Сильный взрыв поднял такую тучу снега и земли вкупе с дымом, сквозь которую разглядеть повреждения не представлялось возможным.

— Даю по второй батарее, — гаркнула командир экипажа.

На этот раз достоверно удалось определить повреждение лишь одной пушки. Все остальное скрыл дым.

— Не могли они поставить дымзавесу? — вслух поинтересовалась лейтенант.

— Еще как могли, но не ждать же нам тут погоды.

— Здесь "рысь-два", — встрял знакомый тонкий голосок, — мне сверху виднее, цели все поражены.

— А тогда вдарим по паровозам!

— Эк разошлась, Ирочка; ты его повстречай для начала.

— Чего думать: пройтись вдоль нитки до разъезда, там водокачка, и очень даже могут быть эти… подвижной состав, вот!

Осипенко глянула на указатель топлива.

— Ладно, десять минут туда, пять минут на обстрел, десять минут обратно… успеем! "Рысь-два", идем вдоль железки на запад. "Рыси", доложите обстановку.

Доклады внушали оптимизм. Звенья "рысей" атаковали батарею гаубиц… железнодорожную станцию… склады горят… водокачка в куски… три паровоза в хлам… обрушен железнодорожный мост… еще два паровоза… воинский эшелон с живой силой в мелкие щепки вместе с железнодорожными путями…

Конечно же, разъезду на узкоколейке тоже досталось по самое верхнее, дальше некуда.

Осипенко снова глянула на указатель топлива и отдала приказ:

— "Рыси", возвращаемся.