Заветный ключ

Глава 14

Чёрт! Только этого мне не хватало!

Я бросился собирать выпавшие из чемодана вещи. Сам чемодан положил на кровать. Элегантный снаружи, внутри он был отделан ярко-зелёной клетчатой подкладкой. Странное решение! Но, возможно, это было сделано для того, чтобы поднимать настроение владельцу чемодана?

До прихода ребят оставалось около получаса. Сначала я пытался складывать вещи аккуратно и логично. Но потом сообразил, что Валентин Иванович всё равно заметит, что чемодан открывали. Тогда я сложил вещи, как придётся, и сосредоточился на бумагах.

Говорят, что читать чужие записи некрасиво, но сейчас был не тот случай. Копия пропавшего в Балтийске письма доказывала, что забрал его именно Валентин Иванович. Я был бы дураком, если бы не попытался выяснить — зачем он это сделал.

Большинство записей касалось розысков медальона прусских вождей. Как я и думал, Валентин Иванович прошёл тем же путём, что и я в своё время. Он тщательно изучил все доступные архивы и пришёл к выводу, что медальон может находиться в священной роще пруссов.

Вот только верное местоположение рощи он определить не мог, пока я ему не подсказал.

Из бумаг было понятно, что Валентин Иванович тщательно проверил мои выводы. И обнаружил единственное уязвимое место.

Дело в том, что в поисках священной рощи пруссов я опирался на исследования немецкого археолога Фридриха Демма. Фридрих Демм изучал древних пруссов и в начале сороковых годов двадцатого века собирался проводить раскопки в окрестностях Кёнигсберга.

На своё несчастье Демм не только увлекался археологией, но и был социалистом. За это его арестовали и казнили в тюрьме гестапо перед самой войной.

Записи Демма были конфискованы «Аненербе» — нацистской организацией, которая занималась изучением «наследия германских предков».

Когда в апреле сорок пятого года советские войска подошли к Берлину, директор отдела раскопок «Аненербе» Освальд Шляйф застрелил свою жену и двоих детей и сам покончил жизнь самоубийством. После его гибели пропала большая часть архива «Аненербе». В том числе, и записи Фридриха Демма.

Во время войны и сразу после неё никому не было дела до поисков архива «Аненербе». Эту организацию полагали ненаучной, склонной к мистике и оккультизму.

Часть документов неожиданно увидела свет после того, как в тысяча девятьсот девяностом году в Гёттингене умер сотрудник того же отдела раскопок Герберт Янкун.

Бумаги Янкуна долгое время пролежали в гараже одного из наследников, а затем всплыли на аукционе в Мюнхене и были выкуплены немецким историческим обществом, которое опубликовало их. Там-то и содержалась ссылка на работу Фридриха Демма.

Советский Союз трещал по швам. Республики откалывались, одна за другой. Страну разрывала на части грабительская приватизация, и никому не было дела до древних пруссов и записей давно забытого археолога.

Но я в своё время тщательно изучил всю информацию, которая осталась от Демма. Именно его работы помогли мне найти священную рощу Ромове. Вот только Валентин Иванович никак не мог об этом знать! Сейчас, в тысяча девятьсот семидесятом записи Демма ещё хранятся у вполне живого Герберта Янкуна, и он тщательно прячет их, как и весь уцелевший архив «Аненербе».

«Не совсем понятно, откуда А. Гореликов узнал точное расположение рощи Ромове. Уточнить».

Эта запись была сделана рукой Валентина Ивановича и дважды подчёркнута.

Вот чёрт!

Рассказывая о своей находке, я умудрился обойти записи Демма молчанием, но Валентин Иванович сразу заметил логическое провисание в этом месте.

Я стал перебирать бумаги декана дальше и наткнулся на ещё один любопытный документ. Это была копия, а не оригинал. Документ был на немецком языке, но скрепкой к нему крепился перевод.

«Штандартефюреру СС Хансу Освальду Шляйфу.

Сообщаю, что Ваше письмо получил. Задание по поиску ключа князя Александра Невского постараюсь выполнить. Ленинград со дня на день будет взят нашими войсками. Приложу все усилия, чтобы найти ключ в здании Александро-Невского монастыря или музеях Ленинграда.

Штурмбандфюрер СС Отто Ройс. Красное село, 20-е сентября 1942-го года».

Ничего себе! Мало того, что Валентин Иванович ищет медальон древних пруссов. Тут ещё и письмо с упоминанием о таинственном ключе.

А ведь Женька совсем недавно прочитала мне берестяную грамоту, в которой упоминался какой-то ключ, снятый с тела князя Александра! Уж не тот ли самый ключ, который сотрудники «Аненербе» надеялись найти в Ленинграде?

В коридоре общежития послышались весёлые голоса. Я быстро взглянул на часы и вздрогнул.

Чёрт!

Ребята уже вернулись с раскопа!

Вскочив со стула, я быстро запихал бумаги в чемодан, прикрыл крышку, а сам чемодан запихал поглубже под свою кровать. Вытащил край суконного одеяла так, чтобы он свисал почти до пола.

После ужина я отыскал Женьку.

— Слушай, можешь ещё раз показать мне ту грамоту?

Женька удивлённо взглянула на меня.

— Конечно. А тебе зачем?

Чёрт, ну почему так много вопросов, на которые приходится отвечать враньём?

— Просто хочу посмотреть, — сказал я, честно глядя в зелёные глаза Женьки.

Мы пошли в «камералку». Грамота, зажатая между двумя стёклами, уже лежала на специальной полке.

— Вот, смотри, — сказала Женька и отвернулась к окну.

Я внимательно вгляделся в чёрточки и пятна на бересте, словно надеялся прочитать там что-то новое.

— Жень, можешь ещё раз прочитать, что здесь написано?

— Легко.

Женька взяла у меня грамоту, чуть прищурилась и с выражением прочитала:

«Новогородскому посаднику Михаилу Фёдоровичу от боярина Миши.

По нашему уговору, поехав в Городец, снял я с тела князя Олександра заветный ключ и привёз его в Новый Город».

— И всё? — растерянно спросил я Женьку.

— Всё, — подтвердила она. — Слушай, Гореликов, имей совесть! Это же береста, а не пергамент. На бересте книги не пишут, только записки.

— Понимаю. Слушай, а этот боярин Миша — это не тот Миша Новгородец, про которого упоминается в летописи? Тот самый, что вместе с Александром сражался на Неве?

— А я откуда знаю? — резонно возразила Женька. — Может быть, и он. Мы до сих пор не знаем, почему Новгород Новгородом называется, а ты о таких вещах спрашиваешь!

— И в самом деле, — хмыкнул я. — Если есть Новый город, значит, где-то должен быть и Старый.

— Вот именно, — подтвердила Женька. — Ты чемодан не потерял?

— Как я мог его потерять? — возмутился я.

— Завтра утром отвези его в больницу. Николая Лаврентьевича я предупрежу. А потом сразу на раскоп! А то приехал из Ленинграда на практику, а сам только посторонними делами занимаешься!

В моей голове бешено крутились мысли. Кажется, они даже щёлкали, сталкиваясь друг с другом, и высекали искры. Занятый ими, я едва слышал, что говорит Женька.

— Погулять не хочешь, Гореликов? — спросила она. — Что-то у тебя вид пришибленный.

— Нет, спасибо, — невежливо отказался я.

Женька пожала плечами, скрывая досаду.

— Ну, и как хочешь. Всё, иди тогда. Мне работать надо.

Я рассеянно прикрыл за собой дверь «камералки», дошёл до холла и вышел на улицу.

И нет, я сделал это не специально! Просто Женькины слова о прогулке засели в моей голове вперемешку с другими мыслями. Мало того, я ещё задумчиво побрёл вдоль корпуса общежития. И когда увидел в окне удивлённое лицо Женьки — машинально помахал ей рукой. Женька обиженно отвернулась.

А я перебирал в памяти всё, что знал о смерти Александра Невского.

Князь умер в ноябре тысяча двести шестьдесят третьего года. Он возвращался на Русь из Орды, где провёл успешные переговоры с ханом Берке. Берке был зол на русичей за то, что годом раньше они перебили татарских сборщиков дани. Но Александр полностью привёз дань и подарками смог успокоить хана Берке.

В Орде Александр заболел. Есть версия, что его отравили по приказу мстительного хана.

Уже больным Александр возвращался на Русь и умер по дороге в Городце.

Даже на счёт места смерти есть разные предположения. То ли это был Городец Волжский, то ли Городец Мещёрский. В те времена в Орду можно было добраться через любой из этих городов.

Тело Александра привезли во Владимир и похоронили в Рождественском монастыре. Затем Пётр Первый приказал перевезти мощи князя в Петербург — в Александро-Невскую лавру.

После революции лавру закрыли. Серебряную раку, в которой хранились мощи, изъяли и поместили в Эрмитаж, а сами мощи передали в музей религии и атеизма.

По странному совпадению, это произошло пятнадцатого ноября — практически, в дату смерти князя.

Я помотал головой. Затылок болел, и я сильно растёр его ладонью.

Чёрт! Так я ничего не соображу.

Придётся откровенно поговорить с Валентином Ивановичем. Расскажу ему, как открылся чемодан, и я увидел бумагу из Балтийска. Припру декана к стене и послушаю, как он будет выкручиваться.

Другого выхода не было. Во-первых, если я молча отдам Валентину Ивановичу чемодан, то ничего не узнаю. Во-вторых, он всё равно поймёт, что я копался в его вещах, и насторожится.

Обойдя вокруг общежития, я вернулся в свою комнату. Чемодан по-прежнему стоял под кроватью. Насколько я мог судить, никто туда не заглядывал.

Утром возникла проблема, о которой я не подумал заранее — чемодан никак не хотел закрываться. Язычки замков застряли в закрытом положении и не давали даже плотно прижать крышку чемодана к корпусу.

Я покрутил колёсики с цифрами, надеясь подобрать комбинацию. Что там люди обычно используют в качестве шифра? Год рождения?

Год рождения Валентина Ивановича я не знал. Поставил наудачу тысяча девятьсот двадцатый, но ничего не вышло. Нет, так я буду гадать до вечера!

Пришлось перетянуть чемодан двумя брючными ремнями. Один запасной ремень у меня был, а второй я одолжил у соседа по комнате. Ну, как одолжил? Взял, решив непременно вернуть раньше, чем хозяин его хватится.

Нагрузившись вещами, я вышел из общежития и пошёл к остановке автобуса. Снова предстояло добираться до больницы с двумя пересадками.

Медсестра в приёмном покое была уже другая — светловолосая, улыбчивая. Она выслушала мои объяснения и направила меня на третий этаж, в отделение интенсивной терапии.

— Там спросишь на посту, — сказала она.

Я поднялся по лестнице (спросить у медсестры, где находится лифт, я не догадался), повернул налево и толкнул широкую двустворчатую дверь. За дверью я увидел широкий коридор с просторным квадратным холлом посредине. В коридор выходили двери палат и кабинетов, а в холле стояла белая стойка поста. За стойкой никого не было.

Оставив чемодан возле стены, я толкнул дверь с надписью «Ординаторская». Пожилой врач с худым лицом и испанской бородкой поднял на меня печальные глаза.

— Слушаю вас, — сказал он.

Я объяснил, что ищу пациента, которого вчера доставили в больницу с сердечным приступом.

— Ага, — сказал врач. — Но к нему пока нельзя.

— Я только на минуту, — сказал я. — Передам вещи. Его с поезда привезли, а вещи оставили.

— А послезавтра вы их принести не можете? — спокойно спросил врач.

— Не могу, — начиная злиться, ответил я. — Я не родственник, просто знакомый. И уже приносил его вещи вчера, но меня не пустили.

— Наверное, вы пришли в неприёмные часы, — предположил врач. — Ну, хорошо. Ваш знакомый лежит в седьмой палате. Это сразу за холлом, дверь слева. Но только пять минут.

— Спасибо, — сказал я и вышел из ординаторской.

В седьмой палате стояла только одна кровать. Валентин Иванович лежал, полностью укрытый простынёй. Из-под простыни выглядывало только осунувшееся лицо и левая рука, к которой тянулась трубка капельницы.

Сейчас Валентин Иванович совершенно не был похож на величественного декана. Передо мной лежал больной и усталый человек.

Когда я вошёл в палату, глаза Валентина Ивановича испуганно метнулись и остановились на мне.

— А, это вы, Гореликов? — еле слышно спросил он.

— Здравствуйте, Валентин Иванович, — сказал я. — Я принёс ваши вещи.

С этими словами я поставил чемодан возле стены, а к нему прислонил сумку.

Глаза Валентина Ивановича остановились на чемодане.

— Он открылся нечаянно, — объяснил я. — И из него выпали ваши бумаги. Но я всё сложил обратно.

— В вагоне? — зачем-то спросил Валентин Иванович.

Лицо его напряглось.

— Нет, — ответил я. — В общежитии. Я вчера приносил ваши вещи, но меня не пустили. Пришлось отнести их в общежитие, а там чемодан нечаянно упал и открылся.

— А в вагоне? — снова спросил Валентин Иванович. — В вагоне он был закрыт?

— Да, — терпеливо сказал я. — В вагоне чемодан был закрыт. Валентин Иванович, вы разрешите мне присесть?

Не дожидаясь ответа, я взял стул и придвинул его к кровати.

— Конечно, присаживайтесь, — запоздало прошептал Валентин Иванович.

Я сжал руками спинку стула и решился.

— Когда я собирал бумаги, то прочитал некоторые из них. Среди них была копия документа, который пропал в Балтийске. Я бы очень хотел, чтобы вы объяснили мне…

Я осёкся.

Валентин Иванович не слушал меня. Он на меня даже не смотрел. Декан уставился на что-то, что было за моей спиной, и лицо его перекосилось от ужаса.

Я инстинктивно подался вперёд и быстро обернулся.

В дверях палаты стоял человек.

Это был один из тех немцев, которые напали на меня возле университета.

Крепость обошли с двух сторон. Лучники пускали в бревенчатые стены стрелы, обмотанные горящей паклей. Остальные дружинники поджигали стрелы от факелов, подавали стрелкам.

Немцы поначалу пытались тушить пламя, но быстро поняли, что не справятся — не хватит людей и воды. Нескольких неосторожных немцев побили стрелами, и они с криками упали со стены во двор крепости.

Слышно было, как за горящей стеной испуганно ржут и бьются лошади и кричат люди на непонятном языке.

Уже заполыхала костром угловая башня, когда ворота, наконец, отворились. На это и рассчитывал Александр — что немцы, не усидев в горящей крепости, выйдут в поле.

Теперь ров играл на руку русичам — пока немцы неуклюже перебирались через него, лучники успели положить немало тевтонских ратников.

Конная дружина стояла наготове — ждали, чтобы немцы отбежали от рва. Деваться им было некуда — с такого расстояния русские лучники били без промаха.

Конных Александр тоже разделил на два полка. Один должен был врубиться в немецкий строй, а другой, под началом Гаврилы Олексича — ударить врагам в бок и опрокинуть их.

Рядом с князем громко сопел Яшка. Со своим двуручным мечом он не мог биться с коня и очень боялся не успеть за князем.

Александр уже сжал в руке копьё, предназначенное для первого, самого страшного удара. Но тут послышались крики с той стороны, где в мелком березняке стоял в засаде полк Гаврилы Олексича.

— Что ж ты делаешь, Олексич? — в отчаянии крикнул Александр, глядя, как вылетают из-за деревьев конники, на скаку опуская к земле наконечники копий.

— Пожалел добра боярин, — хрипло сказал Яшка. — Вчера всё грустил, что припасы в крепости сгорят. Поспешил.

Гаврила Олексич и вправду поспешил. Нет бы дать ещё два раза выстрелить лучникам, снять вражеских конников.

Теперь ждать было нечего.

— Пошли! — бешено заорал Александр и первым поскакал на немцев.

Немцев опрокинули почти сразу. Кололи копьями, рубили, топтали конями. Без жалости добивали бегущих. Кому повезло — накидывали на шеи арканы, тащили по земле.

Крепость пылала уже полностью — спасти ничего было нельзя.

Александр спрыгнул с коня. Вытер окровавленный меч о толстый кафтан убитого немца. Кафтан спереди был расшит толстыми железными пластинами, но ратника это не спасло — разрубили ударом сверху от плеча почти до пояса.

В плен удалось взять полтора десятка рыцарей в добротных панцирях. Стрелы их не пробивали, да и меч разрубал не всегда. Чаще лезвие лишь скользило по броне, высекая искры.

Кроме рыцарей повязали около пяти десятков простых ратников. Не все из них были немцами — хватало и эстов, и чуди.

— Где Гаврила Олексич? — окликнул Александр какого-то новгородца.

Отчитать боярина за своевольство хотелось прямо сейчас, ещё не отойдя от горячки боя. Потом, остынув, делать это будет труднее.

— Убили боярина! — ответил новгородец.

И убежал дальше, по каким-то своим делам.

Александр снова вскочил на коня. Подъехал к телу Гаврилы Олексича.

Боярин лежал на спине, раскинув руки. Из левого глаза торчала глубоко засевшая стрела.

Александр стиснул кулаки, сурово и крепко сжал губы. Обернулся на связанных пленников и громко сказал Яшке:

— Повесить всех.