Завет Кольца

Вольфганг Хольбайн Охотники (перевод Г. Ноткина)

День был чудесный, и заканчивался он так же, как начинался: мягкая теплынь, необычная для этого времени года; лазурно-голубое небо, на котором лишь кое-где виднелись небольшие неспешно плывущие стада пушистых, как ягнята, облаков; ласковый ветерок и тепло солнечных лучей на лице и руках, а к вечеру — предупреждающее погромыхивание далекой грозы, обозначенной лишь легкой серой полоской на горизонте. Всю дорогу, пока они шли, удаляясь от города, по холмам в долине, вдоль реки и, наконец, здесь, в горах, их сопровождал этот теплый ветер да еще — стрекот кузнечиков, щебет птиц и шорох листвы, сливавшиеся с запахом леса, и временами — треском веток под лапками какого-нибудь мелькнувшего в зарослях вспугнутого зверька.

Раскелл перекинул ружье с правого плеча на левое и остановился, чтобы отереть со лба пот и немного отдышаться. Они вышли на рассвете, двигались чуть ли не бегом, почти не останавливаясь, и сейчас ему казалось, что он ощущает каждую ноющую мышцу своего тела в отдельности. Он устал и был как-то по-особому, почти сладостно истомлен. Однако спустя несколько мгновений он уже снова — без возражений — бежал за Хольмом. Хольм его предупредил — всего лишь раз и как бы походя, но Раскелл отнесся к его словам серьезно: то, что им предстояло, отнюдь не было прогулкой, а для него, городского человека, привыкшего к лифтам и кондиционерам, вполне могло оказаться мучительным испытанием. Вначале они еще говорили друг с другом — много, может быть, даже больше, чем следовало, — но с каждой милей, на которую они углублялись в горы, реплики становились тише и короче, подобно тому как ручеек, сопровождавший их через лес, вначале бурлил, затем потек спокойно и наконец, сузившись, уже едва журчал, пока совсем не исчез. Лишь позднее до сознания Раскелла дошло то, что, в сущности, все время говорил он один. Хольм, правда, отвечал — исчерпывающе и, когда была необходимость, подробно и терпеливо, но сам не заговорил ни разу. Теперь вспомнилось Раскеллу и то, что внизу, в деревне, люди говорили ему о Хольме, — что он человек молчаливый и замкнутый, нечто вроде отшельника: типичный интроверт, но без эксцентричностей. Далеко не сразу понял Раскелл, что это была молчаливость особого рода: сдержанность Хольма не исключала общения, а только сокращала его до разумного предела. У горожанина Раскелла в голове не укладывалась мысль, что человек за целый день может произнесли немногим более четырех-пяти фраз, но он на удивление быстро свыкся с ней, — может быть, еще и потому, что Хольм не пытался навязывать ему свое молчание.

Около полудня они сделали привал; ели холодные мясные консервы, запивая водой из ручья; Раскелл немного поспал — недолго, но достаточно глубоко, так что потом ощущал удивительную бодрость и прилив сил, и взятый Хольмом темп показался ему чуть ли не слишком медленным. Он, однако, ничего не сказал и молча, не возражая, приладился к скорости проводника. Командовал здесь Хольм; на долю Раскелла приходились только оплата и созерцание. И, если повезет, краткий миг радости, мгновение неописуемого возбуждения, знакомого лишь охотнику, — тот миг, когда видишь зверя в перекрестье оптического прицела и сгибаешь палец на спусковом крючке. Если повезет. Хольм не дал никаких гарантий, что в самом деле подведет зверя под его выстрел. Это была попытка; десять тысяч долларов за десятипроцентную вероятность выйти на зверя, но возможная удача, как Раскеллу казалось, вполне оправдывала риск. К тому же красота окружающей природы вскоре так его захватила, что его уже не волновало, будет ли охота удачной. Каждый метр леса, казалось, таил в себе новые чудеса, каждый миг был иным, непохожим и восхитительным, хотя Раскелл и не смог бы объяснить, что вызвало его восхищение. Возможно, это был свет, этот прозрачный воздух здесь, на склоне, возможно, уникальность этого нетронутого клочка земли — или какое-то особое его собственное настроение. А возможно, это был один из тех дней, которых выпадает один-два в жизни, когда все вокруг вдруг начинаешь видеть другими глазами, когда близкое кажется чуждым, а давно знакомое — новым и восхитительным, словно смотришь на привычный предмет с какой-то совершенно незнакомой стороны. И он не мог вдоволь наглядеться на самые обычные вещи, на кусты и деревья, на цветовую игру солнечных лучей, на запутанные узоры, сплетенные светом и тенью в пространстве между стволов, и на мягко колышащиеся кроны.

День уже клонился к вечеру, когда они достигли вершины. На самом верху, где плавно закруглялся гребень горы, был просвет — вытянутая в длину узкая полоса без деревьев, открывавшая взгляду свободный простор долины.

Раскелл уже не раз видел ее — и на картинках, которые в конце концов подвигли его отправиться сюда, и потом — из окна своего автомобиля, но теперь этот вид тоже показался ему новым и упоительным. Перед ним словно лежало вытянутое плоское блюдо, с трех сторон ограниченное зелеными, поросшими лесом склонами гор, а с четвертой — вертикально вздымающейся изрезанной скальной стеной; дно было устлано густым колышущимся зеленым ковром, так что казалось, будто смотришь на гигантское раскинувшееся внизу море, волны которого остановлены на бегу каким-то своенравным волшебником.

Они стояли на вершине; Хольм ждал, как всегда безмолвно и терпеливо, но Раскелл пребывал в столь глубоком и растерянном изумлении, что утратил ощущение времени; прошло пять минут, десять, наконец четверть часа, в которые Раскелл ничего не делал и лишь стоял, замерев, смотрел и не мог насмотреться на восхитительную красоту, открывшуюся взору. Казалось, долина была не просто каким-то по-особому красивым уголком нетронутой природы, но чем-то большим: частью его самого, его материализовавшимся сном, тем потерянным волшебным лесом его детства, в который он всегда стремился вернуться и который нигде не мог найти.

Наконец он в испуге очнулся и взглянул на Хольма со смешанным выражением смущения и признательности.

— Передохнем здесь?

Хольм молча покачал головой и указал вниз, на долину. Раскелл кивнул, машинально потянулся к фотоаппарату, но, прервав движение на середине, снова опустил руку. Он почувствовал, что фотографировать сейчас бессмысленно. Фотография бессильна перед этим волшебством. Он снова перекинул ружье на другое плечо и начал спускаться вслед за Хольмом по склону. Лес вновь резко сгустился, заросли сплетались сильнее, чем прежде, пробираться стало труднее, их скорость заметно упала. Раскелл то и дело поглядывал на длинный остро наточенный мачете, свисавший, словно шпага, с пояса Хольма, но тот избегал пользоваться ножом и продолжал продираться сквозь становившийся все гуще подлесок, находя проходы там, где Раскелл не видел ничего, кроме непроницаемой зеленой стены.

Темнело. Солнце коснулось горизонта, окрасив горы в багровые тона, а здесь, под деревьями, ясность дня сквозь короткие предупреждающие сумерки уже плавно перетекала в серо-черные тени тихой лесной ночи.

Внезапно Хольм остановился и приложил палец к губам. Раскелл замер, не закончив начатый шаг, и прислушался, но, как ни напрягал слух, ничего необычного уловить не мог.

— Пошли, — тихо сказал Хольм. — И ни звука!

Раскелл инстинктивно схватился за ружье, но Хольм покачал головой, и Раскелл послушно опустил руки. Хольм обещал ему зверя особого рода, но он также ясно дал понять, что Раскелл должен беспрекословно выполнять все его приказы. И Раскелл, отдав десять тысяч долларов, не собирался все испортить собственным упрямством и нетерпением. Таким героям место в кино и во второсортных романах, их там более чем достаточно. Хольм знает, когда браться за ружье.

Лес снова поредел, и теперь они шли через подлесок плечом к плечу. Через некоторое время они выбрались на прогалину. Это было большое круглое пятно, на котором, правда, были деревья, так что небо по-прежнему пряталось за густой завесой листвы, но ни подлеска, ни кустов здесь не росло, и Раскеллу это место показалось похожим на огромный природный собор под островерхим куполом зеленой листвы, опиравшимся на мощные древесные колонны.

Хольм молча указал на маленькую фигурку, сгорбившуюся в центре светло-желтой мерцающей полусферы у бивачного костерка; Раскелл застыл в изумлении.

Фигура была, мягко говоря, странная. В первый момент Раскелл подумал, что перед ним ребенок, но тотчас понял, что ошибся. Вообще, рост сидящего человека оценить трудно, однако этот, без сомнения, и стоя был бы Раскеллу едва по грудь. Он сидел к ним спиной, и лица его они не видели, но это был не ребенок. И не лилипут. Поза его была не детской, а пропорции тела убеждали в том, что это не карлик. Он сутулился у огня, поджав под себя ноги и попыхивая время от времени трубкой, которую держал в правой руке. На голове его была высокая остроконечная шляпа с непомерно широкими, печально обвисшими полями, края которых казались обгрызанными и растрепанными, а с плеч свисал широкий плащ уже неопределенного цвета. В такую одежду, с удивлением подумал Раскелл, обычно наряжают магов и волшебников в детских книжках.

Хольм резко поднял руку, это значило: «Тихо!» Долгие секунды они неподвижно и молча стояли в кустах, казалось, растворившись в тени леса.

— Подходите же ближе, господа, — неожиданно сказал, не оборачиваясь к ним, незнакомец. — Садитесь к огню. Ночь холодная.

Раскелл удивленно переглянулся с Хольмом, смущенно кашлянул и затем нерешительно вышел на поляну. Хольм последовал за ним, молчаливый как всегда, но ощутимо напрягшийся. Они медленно подходили к огню, и вновь рука Раскелла, скользнув к ружью, остановилась на полдороге, ибо, хотя сутулая фигура перед ними производила какое угодно, только не нормальное впечатление, он тем не менее чувствовал, что ничего угрожающего в ней нет.

— Садитесь, господа, — повторил незнакомец, сделав приглашающий жест. — Ночи стали долгими и одинокими, человека в лесу редко встретишь. Надеюсь, у вас найдется время немного поболтать.

Раскелл нерешительно присел около костра. Пламя было невысокое, но какого-то удивительно насыщенного желтого цвета, и хотя огонь горел не слишком интенсивно, тем не менее рядом с ним не чувствовалось ни влажной сырости, ни прохлады наступившего вечера. Раскелл расстегнул ремни, положил рюкзак и ружье справа и слева от себя на траву и стал с нескрываемым любопытством разглядывать этого странного хозяина стоянки. Прочая одежда вполне соответствовала его шляпе и плащу: кожаная куртка на ремнях, под ней белая блуза, штаны до колен с бесчисленным количеством карманов и открытые сандалии — собственно, только подметки с тонкими ремешками, перевитыми по икрам крест-накрест и завязанными под самыми коленями. На всяком другом такая упаковка выглядела бы смешно, но, всмотревшись в лицо незнакомца и встретив проницательный взгляд серых глаз, Раскелл неожиданно понял, что на самом деле все обстоит иначе и что это они выглядят смешно в своих подогнанных по фигуре комбинезонах для сафари и двухсотдолларовых туристских ботинках.

Незнакомец спокойно выдерживал разглядывание, даже слегка усмехался — при этом глаза его не улыбались, хотя и неприязни тоже не выражали, — и, поскольку любопытствующие взгляды его, похоже, не смущали, Раскелл продолжил свои наблюдения. У незнакомца были узкие жилистые руки, по-видимому в равной мере ловкие и сильные, и необычайно крупные ступни ног.

— Простите, — неожиданно сказал незнакомец, — я позабыл представиться. Но я так редко встречаю людей, что уже почти и забыл правила обхождения. Меня зовут Гарбо. А если точнее, Гарбо Сумкинс. Впрочем, достаточно и Гарбо. Меня все зовут просто Гарбо.

Звучание этого имени словно бы что-то напомнило Раскеллу, но он не смог вспомнить что.

— Раскелл, — поспешно сказал он. — Меня зовут Раскелл. А моего проводника — Хольм.

Гарбо несколько раз подряд кивнул, и на лице его появилось такое выражение, словно Раскелл открыл ему что-то необыкновенно важное. Он слегка откинул корпус назад, пыхнул своей трубкой и окинул пронизывающим взглядом сперва Раскелла, а потом Хольма.

— Значит, Раскелл и Хольм. Вы — охотники?

Раскелл почти испуганно опустил взгляд на свое ружье, но ответить не успел.

— В таком случае мы в некотором роде коллеги, — словоохотливо продолжал Гарбо. — То есть по крайней мере в настоящий момент. Я ведь охочусь только время от времени, для собственного удовольствия.

— О, я тоже! — воскликнул Раскелл, чувствуя какую-то абсурдную потребность оправдываться. — Обычно-то я сижу целый день в скучной конторе и суммирую колонки цифр. А охочусь только для разрядки. Так же, как и вы.

— А ваш друг? Он настоящий охотник?

Это не было вопросом, и тем не менее Раскелл испытывал потребность ответить.

— А Хольм…

— Да, я охотник, — перебил его Хольм. — И не только «время от времени», как мистер Раскелл.

Тон Хольма заставил Раскелла удивленно посмотреть на него. Поза проводника была напряженной, почти неестественной; он угрюмо смотрел на Гарбо. Раскелл даже не предполагал, что голос этого тихого, молчаливого человека может звучать так агрессивно, с откровенным вызовом.

— Я знаю, — кивнул Гарбо, никак не реагируя на интонации Хольма. — Я знал это с первого вашего шага, дружище Хольм. Когда проживешь в лесах столько лет, сколько я, узнаешь охотника в тот же миг, как он появляется перед тобой.

Он снова пыхнул трубкой, несколько секунд задумчиво смотрел в потрескивавший костер и затем наклонился к огню подбросить несколько веток.

— О-хо-хо, — вздохнул он. — Это сколько ж времени прошло с тех пор, как меня последний раз здесь навещали. Сюда теперь редко приходят.

— Эта долина так запрятана… — откликнулся Раскелл, не пытаясь что-то объяснить, но ощущая потребность что-то сказать. Этот Гарбо с каждой минутой все больше смущал его; Раскелл чувствовал, что между ними словно бы повисло что-то — даже не столько между ним и Гарбо, сколько между Гарбо и Хольмом, — неопределенное, незримое, трудно поддающееся описанию напряжение. У него вдруг появилось такое чувство, что Гарбо и Хольм только делают вид, будто они незнакомы, а на самом деле…

— Да что уж такого запрятанного, — возразил Гарбо. — Просто люди забыли сюда дорогу, вот и сбиваются. Как и со всех прочих забытых ими дорог.

— Со всех прочих? — озадаченно повторил Раскелл. — Должно ли это означать, что есть и еще такие долины?

— Разумеется, — кивнул Гарбо; глаза его насмешливо блеснули. — Такие, как эта, и даже больше. Это целые страны, дружище Раскелл. Только вот с дорогами беда, — вздохнул он, — дороги к ним большинство позабыло. Но, может быть, это и к лучшему, думаю я, когда вижу ваше оружие.

— А что, собственно, вы имеете против?.. Эта винтовка стоит две тысячи долларов.

— Она убивает, — ответил Гарбо.

Раскелл в недоумении заморгал.

— Естественно, — ответил он. — Это делают все винтовки. Уж вы-то как охотник должны это знать.

Перед тем как ответить Гарбо не спеша вынул изо рта трубку, выбил ее о камень и растер пепел большим и указательным пальцами.

— Может быть, я другого сорта охотник, не такой, как вы, — тихо сказал он. — Видите ли, дружище Раскелл, охотиться можно по-разному, и есть много такой дичины, которой не добыть с оружием вроде вашего.

— И какую же добываете вы? — неприязненно спросил Хольм.

— Не дичину вовсе, — отвечал Гарбо; он все еще улыбался, но во взгляде его сверкнула сталь; Раскелл вздрогнул. — А собрался я изловить фею. Не простое, знаете ли, дело; очень большого терпения требует. Они ведь пугливы и улетают от малейшего шороха.

— Изловить… фею? — ошарашенно повторил Раскелл.

Гарбо утвердительно кивнул.

— А что тут такого уж особенного? — спросил он. — Вы ведь тоже пришли сюда охотиться на необычную дичь, не так ли? Хольм пообещал вам что-то такое, что водится только здесь и больше нигде на белом свете, и вы ему поверили.

— Да, но… фея?

— Разумеется, это не совсем обычная охота, — продолжал Гарбо, усмехаясь. — Они — ранимые, хрупкие, быстро улетучивающиеся создания. С ними нужно быть осторожным.

Раскелл понемногу преодолевал изумление. В сущности, все объяснялось очень просто: одно из двух, либо этот Гарбо — сумасшедший, что, впрочем, маловероятно, либо он развлекается, мороча голову двум случайно встреченным чужакам. Так почему бы не поучаствовать в этом развлечении?

— И что же вы, поймав их, с ними делаете?

— Отпускаю снова на волю — что же еще? — удивился Гарбо. — Но разумеется, после того, как они исполнят мое желание, — прибавил он тихо.

— Полагаю, вы используете освященные серебряные пули? — с серьезным видом осведомился Раскелл.

Гарбо, казалось, был потрясен этим вопросом.

— О чем вы говорите, дружище Раскелл! Даже бесу не придет в голову угрожать фее смертоносным оружием. Уж не говоря о том, что это бессмысленно, ведь у фей, как известно, и тела-то настоящего нет. Пули!.. Нет. Я использую сеть.

— Сеть?

Гарбо полез рукой под плащ и извлек какой-то маленький, завернутый в тряпицу предмет.

— Естественно, не обычную сеть. Она досталась мне от отца, а он получил ее от своего отца, а тот — от своего. Говорят, ее соткал когда-то король эльфов, но лично я в это не верю. Сегодня-то ничего подобного уже не делают, но во времена моих предков любой волшебник мог сотворить и не такое чудо. Она соткана из лунных лучей. Вот, взгляните, — он положил предмет на землю перед собой и осторожно развернул тряпицу.

Улыбка буквально присохла к лицу Раскелла. Прошло десять, двадцать секунд, а он, словно оглушенный, все смотрел и смотрел на эту мелкоячеистую сетку из переплетенных световых лучей, не в силах ни отвести взгляд, ни сказать хоть что-нибудь вразумительное.

— Удивительно, правда? — прошептал Гарбо.

Раскелл с усилием кивнул.

— А можно мне ее… потрогать? — спросил он, запинаясь.

Гарбо тихонько засмеялся.

— Попробуйте, дружище Раскелл. Попробуйте, не бойтесь.

Раскелл наклонился вперед и попытался ухватить сложенную в несколько слоев световую сеть. Но его рука прошла сквозь серебристо мерцавший материал.

— Не полу… — начал он, осекся и изумленно уставился на Габо. — Не получается!

Гарбо хихикал:

— Само собой, не получается. Она же соткана из света, а кто-нибудь на этом свете слышал, чтобы свет можно было взять в руки? — Он покачал головой, бережно свернул тряпицу и спрятал под плащ. — Все вы, полуразумные, одинаковы, — пробормотал он, больше самому себе, чем Раскеллу или Хольму. — Вы насилуете природу, вы летаете на Луну, а простейших вещей не понимаете. За какой дичью вы пришли? За косулями? Есть прекрасные экземпляры. Только сегодня вечером видел целое стадо внизу у реки.

Раскелл с Хольмом переглянулись. Губы Хольма были плотно сжаты, словно он с трудом сдерживал ярость; в переменчивом свете костра его бледное напряженное лицо казалось перекошенным. Предупреждая Раскелла взглядом, он едва заметно покачал головой.

— Мы… э-э… еще не решили, на кого будем охотиться, — неуверенно ответил Раскелл и тут же почувствовал, как неубедительно прозвучали их слова.

Несколько секунд Гарбо молча пристально смотрел на него, а затем с Гарбо произошло какое-то пугающее изменение. Плечи подались вперед, приветливый блеск в глазах потух, лицо будто разом осунулось и постарело; это был уже не дружелюбный карлик, а старый злобный гном с желтым морщинистым лицом.

— Ты лжешь, дружище Раскелл, — печально произнес он. — Почему вы, полуразумные, постоянно лжете? Теперь я знаю, что вы идете не за косулями. Я и раньше это знал, но надеялся, что ошибаюсь.

Раскелл хотел было возразить, но Хольм, резко качнув головой, заставил его промолчать.

— Да, не говори сейчас ничего, дружище Раскелл, не надо больше лжи. Достаточно уж того, что вы принесли сюда оружие. Так не приносите еще и вашу ложь. Что тебе обещал Хольм? Единорога?

Раскелл молчал, в общем-то надеясь дождаться момента, когда тон Гарбо станет более снисходительным.

— Единорога, — после небольшой паузы печально повторил Гарбо. Он вздохнул, прикрыл глаза, снова вздохнул. И затем посмотрел на Хольма. — Так я и думал, — тихо, с каким-то странным выражением сказал он; в его голосе звучал не упрек, а печаль человека, вынужденного сделать что-то против своего желания — что-то такое, против чего он в глубине души восстает, но что все-таки должен сделать. — Ты ведь уже не раз бывал здесь, дружище Хольм, верно?

Хольм кивнул. Он уже не давал себе труда изображать приветливость.

— А вам это не все равно?

— Нет, дружище Хольм, к сожалению, далеко не все равно. На единорогов охотиться нехорошо.

Хольм упрямо поджал губы.

— Не понимаю, кто сможет мне помешать, — сказал он. — Это ничейная земля.

Гарбо кивнул и начал не спеша набивать трубку.

— Истинная правда, дружище Хольм. Но ты меня не понял. Никто не запрещает тебе такую охоту, только нехорошо это. Из того, что не запрещено, не все позволено, дружище Хольм. И не все, что позволено, — хорошо.

— Позвольте, — вмешался Раскелл. — Откуда вы знаете, что мы собирались делать? Я никому не говорил, на какого зверя мы идеи охотиться, а Хольм и вообще…

Гарбо перебил его, мягко покачав головой.

— Извини, если я тебя смутил, дружище Раскелл. Но Хольм знает, о чем я говорю. Не правда ли, дружище Хольм? — Он бросил на Хольма острый взгляд и исчез в облаке густого синего дыма.

Хольм коротко кивнул.

— Так вы знакомы, — после некоторой паузы сказал Раскелл.

— Знакомы? — Гарбо медленно покачал головой. — Нет. Вернее, и да и нет. Мы знали о существовании друг друга, так же как ты знаешь о существовании зверя, которого тебе пообещали, хотя ты никогда его не видел. Вот так и мы, не правда ли, дружище Хольм?

Лицо Хольма помрачнело. Он буркнул что-то неразборчивое и сделал движение, намереваясь встать, но Гарбо удержал его, быстро и цепко ухватив за локоть.

— Еще только одно слово, дружище Хольм.

Хольм замер, затем отодвинулся и, с силой вырвав руку, встал.

— Хватит, — с раздражением сказал он. — Забавный был спектакль поначалу, но он мне надоел, мистер Гарбо — или как вас там. Поднимайтесь, Раскелл. Мы уходим.

Гарбо вздохнул.

— А было бы в самом деле лучше, если бы вы прислушались к моим словам, — тихо и все еще миролюбиво сказал он; он тоже поднялся, закинул за спину свой плащ и медленно пошел вокруг костра к Раскеллу и Хольму. — Есть… такие силы, — сказал он, помедлив, — которые следят за этой долиной. Я не собираюсь вам угрожать, и не в моей власти запретить вам то, что вы хотите сделать. Но я вас предупредил.

Хольм хрипло засмеялся, однако в этом смехе не было и следа веселья.

— А может, вы и правы, Гарбо, — сказал он, глядя словно из засады. — Может быть, я изменю свои планы и перейду к охоте на гномов.

Гарбо усмехнулся:

— Смелая мысль, дружище Хольм. Но, извини, и глупая. Ведь вы, полуразумные, никогда не сможете даже встретить никого из нашего малого народа, если мы сами этого не захотим. Ты должен бы это уже знать.

Хольм шумно дышал, в глазах его сверкала злоба. Несколько секунд он с бешенством смотрел на маленького усмехающегося человечка, затем, шевельнув руками, сжал кулаки и требовательно взглянул на Раскелла.

— Будет лучше, если мы пойдем, мистер Раскелл, — с деланным спокойствием произнес он.

Раскелл нерешительно взял ружье и рюкзак и тоже встал. Ему показалось, что ситуация переменилась. Если вначале вся эта сцена была только странной и в высшей степени необычной, то теперь он как-то разом почувствовал, что их положение становится угрожающим. То, что происходило между Гарбо и Хольмом, не было простым расхождением мнений или обычной ссорой, здесь таилось что-то большее. Возможно, им и в самом деле лучше уйти.

— Хотя бы ты прислушался к голосу рассудка, дружище Раскелл, — настойчиво сказал Гарбо. — Я знаю, что ты не такой, как твой спутник. Тебе хочется приключений, но, поверь мне, ты идешь не той дорогой. Так уже многие сгубили себя, сами того не замечая. Хольм, может быть, и обещал тебе чудеса, но он умолчал о тех опасностях, которые подстерегают на пути.

— Хватит, Гарбо, — угрожающе сказал Хольм.

Гарбо немного помолчал. Затем печально и покорно покивал головой, вынул изо рта трубку и плотнее натянул на плечи плащ.

— Ну, как угодно, — пробормотал он. — Но подумайте над тем, что я сказал. Пока еще не поздно.

И он исчез.

Нет, не ушел и не скрылся под деревьями или в каком-нибудь ином укрытии.

Он просто исчез.

Это произошло так быстро, что Раскелл в первый момент даже не понял, что случилось. Ничего не соображая, он тупо смотрел на то место, где только что стоял Гарбо; открыл рот, намереваясь что-то сказать, но у него вырвалось лишь какое-то беспомощное кряхтение.

— Что… — прохрипел он. — Как…

— Я не знаю, как он это сделал, — предупредил Хольм его вопрос. — Какой-то дешевый трюк, ничего больше. Не ломайте себе голову.

Раскелл с усилием покачал головой. Им овладело какое-то странное чувство скованности, которое было ему совершенно чуждо, и находилось оно где-то посередине между откровенным страхом и недоверчивым изумлением.

— Это был не трюк, — сказал он. — Это…

— Слушайте, Раскелл, — перебил его Хольм. — Это был трюк, и даже не особенно ловкий. И если вам теперь начнут являться призраки, значит, он добился того, чего хотел. Я видел раз в варьете, как один умелец распилил девчонку на три части. Я не мог себе этого объяснить, но из-за этого я все-таки не начал верить в чудеса. Если хотите знать, что я об этом думаю, то у парня не все дома.

Раскелл с трудом повернулся и уставился на Хольма.

— Что… что ему вообще надо было? — спросил он, заикаясь. — И что он имел в виду, говоря, что вы его знаете?

Хольм пожал плечами, но жест был слишком уж поспешным, чтобы быть убедительным.

— Я этого не знаю, Раскелл, — сказал он. — Какой-нибудь псих, вообразивший себя защитником лесов или еще чего-нибудь. Здесь, в горах, иногда попадаются такие. Не берите в голову. Он отыграл свой номер и испарился. Больше он нам надоедать не будет. А теперь идемте. Я хочу еще сегодня добраться до реки.

Раскелл был далеко не удовлетворен полученными объяснениями, но Хольм явно не собирался продолжать беседу. Он повернулся и, не дожидаясь Раскелла, быстрым шагом направился к краю леса.

А Раскелл все стоял и, качая головой, смотрел на то место, где исчез Гарбо. Огонь костра как-то в один миг осел, притух и был уже не таким ярким, как прежде. Языки пламени съеживались и уже почти не давали тепла, пульсирующий круг желтого света, казалось, быстро суживался под напором темноты. В считанные мгновения костер превратился в груду слабо тлеющих углей и затем — в горку золы, в которой угасла последняя светящаяся точка. Стало холодно, и Раскелл вздрогнул.

Дело было даже не в понижении температуры, скорее — как ни абсурдна была такая мысль, но в этот момент она показалась Раскеллу единственным логичным объяснением — похоже было, что вместе с Гарбо ушло что-то еще, что-то незримое и бестелесное, но необычайно важное, какое-то крохотное различие между обычным, нормальным лесом и — этим.

Чары развеялись, быть может навсегда, и, когда Раскелл повернулся и медленно пошел вслед за Хольмом, он видел уже самый обычный лес и шершавую кору деревьев, нормально поднимавшихся из травы и мха, — это было красиво, но уже не вызывало былого восхищения. В этом лесу Гарбо не смог бы поймать ни одной феи.

Раскелл недовольно стряхнул с себя эти мысли и зашагал быстрее, чтобы догнать Хольма, ушедшего далеко вперед.

В душе Раскелла поднималось что-то вроде гнева на этого спрятавшегося гнома, который в шутовском наряде шляется по лесу и несет всякий вздор, — но также и на себя самого, поверившего в его бредни. Впрочем, это могла быть всего лишь неуверенность, которую он ошибочно принял за гнев. Черт возьми, он уже не ребенок — и не один из этих фантазеров-романтиков, которые читают всякие сказки и упиваются подобной дребеденью; он взрослый интеллигентный человек с логически функционирующим рассудком — рассудком, который приносит ему четверть миллиона долларов в год и на который он, как правило, шесть дней в неделю возлагает ответственность за деньги нескольких тысяч мелких акционеров! И он позволил сбить себя с толку какому-то маразматическому отшельнику в карнавальном костюме… Но тем не менее он действительно пришел сюда охотиться на единорога.

На ночевку остановились у реки.

Свет полной луны дробился в волнах узкого спокойного потока на миллионы блестящих оскольчатых отражений. От воды шел сладковатый, ясный и чистый аромат; на берегу и справа, и слева было множество уютных, защищенных от ветра бухточек, казавшихся специально созданными для привала и ночлега, — лучше не смог бы придумать и самый изобретательный ландшафтный архитектор.

Хольм экономными, тренированными движениями разбил лагерь — две крохотные палатки возле обложенного камнями костра, — зачерпнул из реки воды и приготовил из их запасов простой, но вкусный ужин. Ели молча, хотя на языке у Раскелла вертелась тысяча вопросов. Однако он сдерживался и молчал. И только когда они уже отужинали и Хольм почти ритуальными движениями прикурил первую за этот день сигарету, Раскелл наконец не выдержал.

— Один вопрос, Хольм, — сказал он.

Хольм поднял глаза, затянулся сигаретой и, глядя мимо Раскелла на темный силуэт леса, окружавшего их, словно высокая массивная стена из овеществленной темноты, произнес:

— Ну?

— Вы так до сих пор и не сказали, на какого зверя мы будем охотиться.

Хольм кивнул.

Некоторое время Раскелл тщетно ожидал ответа, но Хольм, похоже, не собирался продолжать разговор.

— Почему?

Вновь прошло несколько секунд, прежде чем Хольм выказал хоть какую-то реакцию. Он переменил позу, щелчком отправил сигаретный окурок в дотлевающие угли костра и едва ли не с укоризной посмотрел на Раскелла.

— Но вы до сих пор об этом не спрашивали. Так почему — сейчас?

— Почему? — недоуменно откликнулся Раскелл. — Ну… я… я полагаю, что имею на это право.

— Какое? — спокойно поинтересовался Хольм. — Десять тысяч долларов, которые вы заплатили за охоту, — это ваше право? Вы были заранее предупреждены, что я не даю никаких гарантий. Не исключено, что мы даже не увидим зверя. Но вы это знали заранее — или нет? Может, ваш друг не сказал вам, что я не даю гарантий?

Раскелл кивнул:

— Сказал.

— Но он не сказал вам, на кого мы, он и я, здесь охотились, — так?

Раскелл снова кивнул.

Хольм усмехнулся:

— Но вы все-таки поехали. Без гарантий. Для такого человека, как вы, мистер Раскелл, десять тысяч долларов — не такие большие деньги, как для меня. Но все-таки это порядочная сумма. И если вы были готовы рискнуть такой суммой, вообще даже не зная — за что, то ваше теперешнее нетерпение мне не понятно. Когда мы уже почти у цели.

Раскелл смущенно покрутил в воздухе рукой, но Хольм уже продолжал — так, словно ни на какой ответ и не рассчитывал:

— Само собой, все из-за этого психа. Я с первого взгляда на него понял, что возникнут проблемы.

— Ну, то, что он сказал…

— Что мы идем на единорога? — Хольм засмеялся. — Он еще сказал, что собирается поймать фею. Сетью, сплетенной из световых лучей. Так вы и в это поверили?

Раскелл энергично замотал головой, мысленно обозвав себя идиотом: он недооценил Хольма — даже очень сильно недооценил. И сам дал ему в руки аргументы, которые тот мог теперь использовать против него.

— В одном я с этим Гарбо согласен, — продолжал тем временем Хольм. — Охотнику нужны две вещи: хорошее оружие и терпение — больше терпения, чем кому-либо другому. Может быть, мы найдем зверя уже завтра, а может быть, только через неделю. Но я обещаю вам, Раскелл, что ваши затраты окупятся. И я обещаю, что этот псих нам больше не помешает.

— Значит, вы все-таки его знаете, — констатировал Раскелл.

Хольм щелчком по высокой дуге отправил вторую сигарету в реку и следил за крохотным огоньком, пока он не погас в волнах.

— «Знать», — буркнул он. — Что значит знать, Раскелл? Вы меня знаете? Или я — вас? Я слышал о нем, это верно. Но — знать? Нет, я его не знаю.

— А что вы о нем слышали? — не отставал Раскелл.

На какую-то секунду на лице Хольма проступило выражение досады.

— Ничего, — ответил он тоном, который яснее всяких слов говорил, что больше он эту тему обсуждать не желает. — Во всяком случае, ничего такого, что могло бы заинтересовать вас. Он псих. Но безобидный. А теперь пора спать. Мы должны уйти на рассвете.

— За реку?

— За реку.

Хольм встал, стянул с себя куртку и сапоги и залез в свою палатку. Несколько мгновений спустя тихие и мерные звуки его дыхания сообщили Раскеллу, что он уже спит. Или, по крайней мере, имитирует сон, чтобы положить конец разговору.

Раскелл еще какое-то время посидел на берегу, затем тоже разделся и заполз в палатку. Но сон не приходил. Хотя он был утомлен и разбит, как, наверное, никогда за всю свою жизнь, тем не менее он не мог заснуть и только ворочался с боку на бок. Промаявшись, как ему казалось, целую вечность, он наконец оставил бесплодные попытки уснуть и выбрался наружу.

Стало холодно — холодно и сыро, так что он не только снова надел куртку, но еще захватил с собой из палатки накидку и спустился к реке. Ему вдруг захотелось курить — в первый раз с тех пор, как он бросил два года назад. Он невольно подумал о пачке Хольма, которая так и осталась лежать у костра, но сдержал себя. Этот лес был слишком чист и свеж, чтобы отравлять его табачным дымом.

Сев, он натянул на плечи накидку, обхватил руками колени и прислушался к тихим шепотам ночи: шуршанию воды у ног, легкому шелесту ветра в кронах деревьев и слабым, неразличимым по отдельности шорохам леса.

Еще не прошло и двадцати четырех часов с тех пор, как он сел в свою машину и выскользнул из-под грохочущего пресса большого города, но ему казалось, что это было очень давно. Он переместился не просто в другую часть страны, но в какой-то иной мир. И от реальности его отделяли уже не пространство и время, а какие-то иные измерения. Как там говорил этот Гарбо? Такие страны есть везде, но люди забыли к ним дороги. Он был прав, только Раскелл тогда не понял того, что услышал. Такие миры были всегда, они есть еще и сегодня: Нарния, Среднеземье, Изумрудный город, страна Фантазия… Но двери туда спрятаны глубоко в душе каждого, закрыты стенами из невежества, гордости и ложного практицизма, заперты на засов понятия, которое называется взрослостью и является, быть может, самой большой глупостью, когда-либо изобретенной человечеством. И вот он приоткрыл эту дверь — совсем чуть-чуть, но достаточно для того, чтобы сквозь крохотную щелку можно было взглянуть на то, что находится за этой дверью.

Он не мог не думать о том, как сильно изменился его друг Джек после поездки на охоту. Они мало о ней говорили, даже слишком мало для того, чтобы Раскелла можно было уговорить пожертвовать десятью тысячами долларов и — что еще дороже — двумя неделями времени. И в конечном счете причиной поездки Раскелла был отнюдь не рассказ Джека, а он сам, Джек. Он изменился. Не внешне и не в своем поведении. И не в том, что он говорил, и не в том как. Изменение произошло на каком-то другом, лишь ощущениями воспринимаемом уровне. И Раскелл ощутил что-то похожее на волшебство. Джек открыл потайную дверь и, быть может, даже углубился на несколько шагов в страну, лежавшую за ней.

Какое-то движение на противоположном берегу вспугнуло мысли Раскелла. Он заморгал, сощурил глаза и непроизвольно съежился, чтобы его не заметили с той стороны.

На темном фоне леса по ту сторону реки возникли фигуры всадников — сперва две, затем третья, четвертая и, наконец, пятая. Насколько Раскелл мог различить на таком удалении и при слабом свете луны, все без исключения всадники были высоки, стройны и восседали на восхитительных белоснежных конях, уздечки которых время от времени посверкивали, словно были из золота или серебра. На седоках были хитоны до колен, ручные и ножные латы, кирасы из серебристого мерцавшего металла и белые свободно ниспадающие с плеч плащи.

Раскелл ошеломленно поморгал, но видение не исчезло. Более того, он увидел, как из леса выехал шестой всадник — на таком же гигантском белом коне и в таких же одеждах, но только еще выше остальных, и плащ у него был не белый, а красный. Он подъехал к группе, остановился, и какое-то время они разговаривали. Раскелл не мог разобрать слов, но голоса слышал — странные, легкие и в то же время сильные — это были не человеческие голоса, а…

— Это эльфы, Раскелл, — произнес мягкий голос у него за спиной. — Лашуар, один из эльфийских королей, и пятеро его приближенных.

Раскелл на миг застыл, а затем со сдавленным возгласом испуга оглянулся.

— Не бойся, — тихо сказал Гарбо. — С тобой ничего не случится.

Взгляд Раскелла нерешительно заметался между этим маленьким человечком и гигантами в белых одеждах. Как он их назвал? Эльфы? Эльфы! Гарбо сделал несколько быстрых шагов по направлению к Раскеллу и уселся рядом с ним.

— Откуда… откуда вы взялись?

— Я-то? — Гарбо усмехнулся. — Я все время был здесь, дружище Раскелл. Совсем рядом с вами.

— Я ничего не видел, — озадаченно сказал Раскелл.

— Естественно. Ни один полуразумный не увидит и не услышит меня, если я сам этого не захочу.

— Полуразумный? — удивленно повторил Раскелл. В следующее мгновение он уже все понял: — Так ты — не человек!

Гарбо кивнул в ответ.

Раскелл глубоко вздохнул.

— Ты, — начал он и запнулся, — ты — лесной тролль, вот кто ты.

Гарбо снова кивнул.

— Да, дружище Раскелл. Я рад, что ты сам это понял. Терпеть не могу обманывать друзей.

До Раскелла постепенно стал доходить смысл того, что он сам только что сказал.

— Но вы же… — запинался он. — Я имею в виду, ты… вы…

— Ты хочешь сказать, что мы вымерли? — усмехнулся Гарбо. — Да нет, дружище Раскелл. Просто, когда вы пришли, мы удалились. Этот мир принадлежал нам задолго до вас и будет снова принадлежать нам, когда вы уйдете. А пока пусть он принадлежит вам — по крайней мере, вы можете так считать.

Раскелл все еще не мог справиться с удивлением.

— Но каким образом никто до сих пор не узнал о вашем существовании? — спросил он.

— О-о, люди, знавшие о нас, всегда были, дружище Раскелл. Всегда были такие, есть они и сейчас. А многие просто верят в нас, им и доказательств не надо. Иногда они находят к нам дорогу.

— Как… Хольм? — с запинкой спросил Раскелл.

На миг лицо Гарбо помрачнело.

— Да, — сказал он затем. — Мы осторожны, дружище Раскелл, так что многие напрасно ищут нас всю жизнь. И лишь немногим дозволяется увидеть нас и отыскать дорогу в наш мир. И мы смотрим, кого к себе впускаем. Но и у нас случаются ошибки, и находятся люди, которые используют свои знания в корыстных целях. Такие, как Хольм. Он приходил к нам, как многие до него, и уходил, как многие после. Но он возвращался и приводил с собой в эту долину чужих. Людей вроде тебя, дружище Раскелл, или твоего приятеля Джека. Людей с оружием, приходивших убивать.

— Почему же вы не защищались?

Гарбо немного помолчал.

— Почему? А почему мы оставили вам этот мир, когда вы пришли? Может быть, сегодня вы и сильны, но тогда-то, в начале, в самом начале, мы могли с вами за него побороться. Но мы этого не сделали. Насилие — не решение, дружище Раскелл.

— Но в то же время эти эльфы…

Гарбо быстрым предупреждающим движением остановил его:

— Пожалуйста, не продолжай. Лашуар пришел не для того, чтобы убивать, но стрела эльфа не попасть в цель не может.

— Почему это?

— А почему веет ветер, дружище Раскелл? И почему солнце встает на востоке? Почему вам, полуразумным, всегда надо все объяснить и обосновать, все разложить на слова, разобрать всякое чудо и сделать его понятным? Но, может быть, они предупредят вас, как это пытался сделать я, и вы проохотитесь впустую, так и не встретив зверя.

— А почему, — после некоторой паузы спросил Раскелл, — ты пришел снова?

Гарбо пожал плечами.

— Ты не такой, как Хольм, — сказал он, уходя от прямого ответа. — Но ты слаб. Возможно, Хольм станет принуждать тебя делать такое, что ты сам делать не захочешь. — Он серьезно посмотрел на Раскелла, затем одним поразительно гибким движением поднялся и обозначил прощальный поклон. — Но что бы ни случилось, — сказал он, — постарайся остаться самим собой, — и прежде чем Раскелл успел спросить, что означают эти загадочные слова, Гарбо исчез так же быстро и бесшумно, как и в первый раз.

Раскелл еще с полсекунды бессмысленно глядел на пустое место перед собой, затем обернулся и посмотрел на лес по ту сторону реки.

Но противолежащий берег был погружен в тишину и темноту; всадники исчезли, как призраки, что появляются лишь на мгновение.

Долго сидел Раскелл, глядя на бегущие волны. Было уже далеко за полночь, когда он наконец забрался в свою палатку и забылся беспокойным сном, не раз прерывавшимся странными, кошмарными видениями.

Хольм разбудил его еще до восхода солнца. Раскелл мучительно возвращался в мир действительности. Так же как накануне вечером, когда он не мог заснуть, так и теперь он с трудом отличал сон от реальности. То, что произошло вчера ночью, — было ли это на самом деле?

Пока он брел, шатаясь, к реке и, опустившись на колени, умывался ледяной прозрачной водой, Хольм за его спиной уже скатал палатки и поставил на огонь котелок для кофе. Завтракали в молчании — яйца, хлеб и несколько чашек кофе, крепкого и черного, как деготь, — и Раскелл, подумав, решил ничего не рассказывать Хольму. Да это ничего бы и не дало при любом раскладе. В лучшем случае Хольм счел бы и его сумасшедшим, а скорей всего пришел бы в ярость, узнав, что Раскелл снова разговаривал с Гарбо. Кроме того, Раскеллу требовалось время, чтобы обдумать все, что он пережил (или думал, что пережил) за последние часы, и как-то разобраться в себе самом, перед тем как говорить об этом с Хольмом. Если такой разговор вообще состоится.

Они вышли с первыми лучами солнца. Черные тени на обоих берегах реки посерели, и на короткое время пал туман, сырой и влажный, но, впрочем, его быстро разогнало восходящее солнце. Хольм молча вел Раскелла вдоль берега реки; в каком-то, по всей видимости, произвольном месте он остановился и указал на реку: «Здесь». Раскелл недоверчиво поглядел на медленно текущую воду. Хотя она и была прозрачна, но дно не просматривалось; во всяком случае, было ясно, что здесь глубоко. Слишком глубоко для перехода вброд. Однако Хольм был уверен в своем выборе. Он подтянул ремни рюкзака, двумя руками поднял ружье высоко над головой и медленно вошел в реку. Очень скоро он ушел в воду по пояс, затем по грудь.

— Давайте, Раскелл, — позвал он, — держитесь за мной, и все будет в порядке.

Раскелл не без колебаний последовал за ним. Вода в реке была ледяная, а подводное течение яростно пыталось сдернуть, стащить его за ноги, так что ему стоило немалого труда устоять. Впрочем, особенно беспокоиться было не о чем: он прекрасно плавал, но если бы сорвался, его далеко отнесло бы течением. Так что он следовал за проводником даже с большей осторожностью, чем, может быть, требовалось, и старательно повторял каждый шаг Хольма.

Хольм некоторое время шел прямо, а затем начал по видимости произвольно скакать то вправо, то влево и раз даже отпрыгнул далеко назад, но при этом глубже, чем по грудь, в ледяные струи не погружался. Раскелл с нарастающим удивлением спрашивал себя, как Хольму удается определять под водой положение отдельных камней, чтобы выделывать такие трюки. Сам он скорей всего после первых же шагов утратил бы ориентировку и безнадежно ушел в глубину. А Хольм вел его с уверенностью лунатика, и не прошло получаса, как они — измученные, промокшие до нитки и окоченевшие, но целые и невридимые — достигли противоположного берега.

Раскелл со вздохом облегчения повалился было в траву, но Хольм распорядился двигаться дальше. Раскелл устало поднялся и снова повесил на плечо ружье, которое теперь, кажется, тянуло на добрый центнер. В ботинках чавкала вода, и, несмотря на пригревавшее солнышко, он не мог согреться. Тем не менее он молча подчинился приказу Хольма.

Больше часа они ускоренным маршем двигались вдоль берега. Солнце поднималось все выше, высушивая одежду. Раскелл уже перестал дрожать, однако теперь у него появилась новая забота: окружавшая их местность начала незаметно, но ощутимо меняться. Как вчера ему чудилось, что он попал в волшебный лес своей мечты, хотя внешне этот лес ничем и не отличался от любого другого уголка нетронутой природы, так теперь ему казалось, что происходит подобное же превращение, но уже в обратном направлении.

Все было таким же, как накануне, и тем не менее с каждым шагом Раскелл чувствовал себя все более неуютно. У него было такое ощущение, словно молчаливые тени в зарослях окружавших их деревьев наполнялись какой-то невидимой шепчущейся жизнью, словно к бормотанию реки примешался хор голосов грозящих им лесных духов. Раскелл внезапно почувствовал, что за ними наблюдают, — более того, подстерегают. Он угадывал, что не лучше чувствует себя и Хольм: в поведении проводника была заметна нарастающая нервозность, и те быстрые взгляды, которые он время от времени бросал вправо и влево, выдавали повадку уже не охотника, а, скорее, того, на кого охотятся.

Только к полудню они наконец оторвались от реки и углубились в лес. Здесь было темнее и мрачнее, а их шаги отзывались каким-то странно ухающим эхом. Деревья поднимались из зарослей папоротника и переплетений каких-то серых нитей, напоминавших паутину; теперь Хольму приходилось браться за мачете, чтобы прорубать дорогу.

Один раз они увидели оленя — огромного гордого самца с роскошными рогами; Раскелл схватился за ружье, но Хольм удержал его.

— Рано, — сказал он. — Стрелять оленей вы можете где угодно.

Раскелл с легкой досадой опустил руки. Хольм, конечно, знает, что делает, но они уже почти полтора дня в пути и за все это время даже самой мелкой дичи не видели. У Раскелла понемногу начинали чесаться руки.

Они отправились дальше и вышли наконец на широкую, поросшую травой прогалину. Хольм молча кивнул на крохотное озерцо посредине поляны и спрятался за куст. Раскелл присоединился к нему.

— Теперь надо ждать, — прошептал Хольм.

— А долго?

Хольм усмехнулся.

— Может, час, может, день, может, и дольше. А может, он вообще не придет. Я ведь говорил, что надо набраться терпения.

Раскелл немного подождал, потом снял с плеча ружье и начал медленно и тщательно проверять его. Не то чтобы в этом была какая-то надобность: оружие находилось в идеальном состоянии, как и подобает двухтысячедолларовой винтовке, но он просто должен был занять чем-нибудь руки.

— Я все не могу отделаться от мыслей о вчерашнем, — прошептал он через некоторое время.

Хольм поджал губы.

— Гарбо?

Раскелл кивнул:

— И это тоже. Но не только. Вы… Вы ведь мне говорили неправду, да?

Тонкие губы Хольма искривила усмешка.

— А я вам вообще ничего не говорил. Я обещал вам необычного зверя, и вы его получите.

Раскеллу стоило неимоверного труда сохранить спокойствие.

— Еди… единорога? — спросил он; в любое другое время, задав такой вопрос, он показался бы себе неописуемо глупым и жалким, но не сейчас.

Некоторое время Хольм молча смотрел сквозь кусты на поляну. Затем он кивнул:

— Да.

Раскелла это даже не удивило. Наоборот, он был бы удивлен, если бы Хольм сказал что-то другое.

— Следовательно, этот Гарбо вовсе не сумасшедший, как вы пытались меня убедить, — уже спокойно сказал он.

Хольм в раздражении посмотрел в сторону.

— Я вам сказал, Раскелл, забудьте о нем, — с неудовольствием процедил он. — Больше он нам не помешает. А если вздумает… — он оборвал фразу, наморщил лоб и стремительно повернулся к Раскеллу: — Тихо теперь! — прошипел он. — Что-то приближается.

Раскелл автоматически поднял винтовку и тоже впился взглядом в поляну. Он ничего не слышал, но Хольм уже не раз доказывал превосходство своих органов чувств. Прошло и две, и три минуты — ни один из них не пошевелился. Наконец Хольм безмолвно указал на противоположный край прогалины.

Только в самый последний момент удалось Раскеллу подавить удивленный возглас, когда он увидел зверя.

Он был высок, выше любой лошади, какую кому-либо когда-либо приходилось видеть, и удивительно пропорционально сложен. Его белая шерсть блестела и переливалась, как шелк, и он так грациозно и бесшумно передвигался на своих стройных ногах, что Раскелл долгие секунды смотрел на него, не двигаясь и не находя в себе никаких иных чувств, кроме восхищения. На лбу зверя красовался длинный, острый, как игла, рог.

— Дождитесь, когда он подойдет к воде, — прошептал Хольм, — и тогда стреляйте. Но выстрел должен быть хорошим: второго он сделать не даст. Он невероятно быстр.

Раскелл молча кивнул, упер приклад в плечо и поймал единорога в оптический прицел. Оптика так приблизила к нему эту изящную лошадиную голову, что до нее, казалось, можно было дотянуться рукой.

Его палец лег на спусковой крючок.

— Сейчас! — прошипел Хольм.

Раскелл не шевелился. Он словно окаменел, парализованный, скованный, захваченный этим невероятным зрелищем, очарование которого он не мог и не хотел себе объяснить. Единорог подошел к воде, поднял еще раз голову, настороженно и недоверчиво осматриваясь, и затем медленно, маленькими глотками начал пить. Бока его слегка подрагивали, он тревожно бил передними копытами по земле.

— Стреляйте же, — нетерпеливо прошептал Хольм, — другой возможности у вас не будет.

Палец Раскелла согнулся на спусковом крючке. Тонкое волосяное перекрестье оптического прицела перечеркивало лоб единорога точно посередине. Одно мельчайшее движение, едва заметное нажатие указательным пальцем — и это будет трофей. Такой добычи еще не доставалось ни одному охотнику до него…

— Нет.

Он опустил оружие, покачал головой и шумно выдохнул. Он не мог. Такого зверя — нет, не мог. Слишком красивое, слишком невинное творение — сон, на один летучий миг ставший явью.

Хольм уставился на него, не понимая.

— То есть? — спросил он. — Вы…

— Я не хочу, — спокойно сказал Раскелл. — Вы получите ваши деньги, Хольм, не беспокойтесь. Но я не хочу его убивать.

— Вы спятили! — просипел Хольм. — Просто так вышвыриваете десять тысяч долларов!

Раскелл покачал головой и снова всмотрелся в эту картину. Единорог все еще стоял на берегу и пил — белый, прекрасный, нереальный.

— Он слишком красив, чтобы умереть, — тихо произнес Раскелл. — Достаточно того, что я его увидел.

Раздраженным движением Хольм вырвал винтовку из его рук.

— Тогда его убью я!

И не дав Раскеллу времени удержать его, Хольм вскочил и выпрыгнул из их укрытия. Единорог встрепенулся. Голова его взметнулась высоко вверх.

— Хольм! — вскрикнул Раскелл. — Нет!

Он вскочил и бросился к Хольму.

Бешеным ударом в грудь Хольм отшвырнул его, вскинул винтовку и мгновенно нажал на спуск.

Пуля ударила в воду у самых копыт фантастического зверя, подняв фонтанчик брызг. Единорог испустил пронзительный крик, вскинулся на дыбы и закрутился на месте, чтобы в следующее мгновение найти спасение в бегстве.

Хольм мерзко выругался и прицелился снова. Но второго выстрела не последовало. Перед единорогом вдруг словно из-под земли начала вырастать маленькая фигурка в накидке и широкополой шляпе.

На какие-то полсекунды Хольм замер.

— Гарбо! — голос Хольма дрогнул. Он опустил ствол, устремив на тролля взгляд, сверкавший нескрываемой ненавистью, и затем снова вскинул винтовку.

— Не делай этого, — тихо произнес Гарбо. — Пожалуйста, дружище Хольм, не надо.

Хольм хрипло расхохотался. Единорог уже исчез в кустах, но Хольма это теперь, похоже, не интересовало.

— Я предупреждал тебя, Гарбо, — процедил он.

Гарбо строго смотрел на него.

— Уходи, Хольм, — тихо сказал он. — Уходи и никогда больше не возвращаяйся. Если ты придешь еще раз, мне придется тебя убить.

Хольм не ответил.

Пуля ударила Гарбо в плечо и сбила с ног. Он упал, перекатился по земле и затем привстал на колени с перекошенным от боли лицом. На его накидке выступило темное влажно блестевшее пятно.

Раскелл, не понимая, смотрел на Хольма.

— Вы…

— Не лезьте, — оборвал его Хольм, — не в свое дело, Раскелл!

— Не мое дело, когда вы совершаете убийство?! — Раскелл задыхался. — Вы…

Хольм повернулся к нему:

— Не лезьте вы не в свое дело, Раскелл, — или сейчас ляжете рядом с ним.

Раскелл, сжав кулаки, сделал шаг в направлении Хольма. Хольм не дал ему ни одного шанса, ни единого. Он ткнул его стволом винтовки в живот и, когда Раскелл согнулся от боли, резко выбросил вверх колено. Раскелл вскрикнул, отлетел назад и с тихим стоном упал на колени. На какой-то миг боль просто оглушила его. По его лицу текла кровь, он не мог вздохнуть.

— Вы… вы проклятый убийца! — еле выдавил он.

Хольм резко засмеялся и тяжело, с размаху ударил его ногой в грудь. Раскелла опрокинуло на спину, грудную клетку пронзила жестокая боль, перед глазами медленно поплыло что-то огромное и темное; он чувствовал, что сознание покидает его. Злобно хмыкнув, Хольм отвернулся от него и прицелился в Гарбо.

Внезапно что-то белое и длинное, просвистев над поляной, расщепило приклад винтовки и выбило оружие из рук Хольма. Он вскрикнул, отпрянул назад и огляделся вокруг расширенными от испуга глазами. На одно краткое мгновение он замер на месте, словно окаменев, затем с проклятиями выхватил из чехла мачете и сделал несколько шагов назад. Широко расставив ноги и подняв оружие, он стоял, ожидая нападения.

Вторая стрела, просвистев над поляной, ударила в лезвие ножа и раздробила его. Хольм зарычал — такие глухие, грохочущие звуки не могли родиться в человеческом горле. Он отшвырнул в сторону бесполезную рукоятку ножа, затравленно оглянулся по сторонам и, пятясь, начал отходить к ближайшему краю леса.

Вновь пропели луки. Две длинные гибкие стрелы понеслись к Хольму и, скрестив траектории, с глухими всхлипами вонзились перед ним в землю. Хольм вскрикнул, повернулся спиной к поляне и несколькими стремительными бросками скрылся в лесу.

Раскелл с трудом приподнялся, упираясь руками в землю. В глазах его все еще плыли цветные круги. В какой-то момент перед его взором мгновенным видением предстали всадники — высокие, серебристо блистающие, в белых и красных одеждах, вооруженные мечами и луками, восседающие на великолепных белых скакунах, — и приглушенные переливы звуков, напоминавшие конское ржанье, наполнили лес.

Но затем видение исчезло так же быстро, как и появилось. Лес был тих, ни единого звука не указывало на присутствие Хольма или эльфийских воинов.

Раскелл прижал руку к мучительно болевшим ребрам. У него появилось сильное головокружение. Прислонившись к дереву, он переждал приступ дурноты и, когда стало полегче, побрел, пошатываясь, к озерцу в центре прогалины.

Гарбо сидел на корточках там, где упал. Лицо его было серым, на нем застыла гримаса боли; темное пятно на плече увеличилось. Но если что-то и можно было прочесть в его глазах, то не упрек или ненависть, а скорее печаль.

Раскелл хотел было наклониться и осмотреть рану, но Гарбо мягко отстранил его руку и покачал головой.

— Оставь, друг Раскелл, — дрожащим голосом сказал он. — Мне уже лучше.

— Ты ранен, — возразил Раскелл.

— Не так серьезно, как ты, друг Раскелл, — Гарбо медленно поднялся, подошел к озерцу, зачерпнул пригоршню воды, выпил. — Моя рана заживет, друг Раскелл. Не беспокойся за меня.

Раскелл молча смотрел на тролля. Гарбо улыбнулся.

— Я рад, что ты не выстрелил, — сказал он. — Очень рад. Я не ошибся в тебе. — Он указал на озерцо. — Промой свои раны. Эта вода обладает целебной силой.

Раскелл нерешительно наклонился.

— А Хольм… — начал он, но, встретившись взглядом с Гарбо, тут же осекся.

— Не думай о нем, — тихо сказал хоббит. — Ты сделал то, что было в твоих силах. Ты ни в чем не виноват.

— Они убьют его, да? — спросил Раскелл.

Гарбо печально кивнул:

— Да. Он заслужил это. И знал, какое наказание его ждет. Он сам накликал свою судьбу. Ты сожалеешь?

Раскелл мгновение подумал и затем кивнул:

— Он тоже был человек. Несмотря ни на что.

— Человек? — Гарбо печально, с оттенком сострадания усмехнулся. — Нет, друг Раскелл. Такие, как он, это не люди. Это — бесы.