Записки грибника #2

Лета ХХХ года, Июль 8 день

— Федор, — завопил с порога Мишка, — там тебя Деда зовет.

«Вот, поди, разберись — кто именно, Силантий али Никодим.

Этот стервец, малолетний поджигатель, обоих дедами зовет. Хотел его давеча выдрать, не дали, заступники хреновы, а он, между прочим, чуть конюшню не спалил. Упер пороха горсть, клок бумаги и соорудил взрывпакет, вместо запала, из сухой травы скрутил жгут. Запалил, отбежал за угол и ждет…

Оно ж ни как, потухло. Расковырял дырку побольше, надергал сена, обложил, раздул тлеющий костерок… Бабахнуло…

Хорошо мужики рядом работали, сбили, занявшееся было пламя. Тлеющий гербарий забросило на крышу, а день между прочим ветреный, да и она, пока ещё соломой крыта.

Изловить сразу не смогли, утек, а вечером поздно стало. Ещё и мне перепало, — мол, твой отрок, тебе и отвечать.

А где он порох взял, ежели его у стрельцов, давно нету? — Значиться у тебя. Вина твоя, и посему, быть тебе Федька, битым.

Никодим лыбиться, а Силантий, демонстративно, подцепил крюком рукав и как будто закатывает его…»

— Так парни, думаю, что на сегодня все. Тихон, прибрать здесь, чтоб чисто было. — Два десятка молодых человек, из числа «местных» жителей, отобранных исключительно по возрасту, заговорили между собой, вставая с лавок.

«Целый месяц, близко не подходил к дневнику. За это время изрисовал кучу бумаг, один раз сорвал голос, почти седмицу молчал, подрался с одним местным пролетарием и заработал синяк в половину лица. Обзавелся персональной охраной…

Но впрочем, по-порядку, пока ещё помню (даты из головы уже вылетели) хоть что-то.

Буквально через день, после переезда, вызвал Антипа и Алекса с Димкой. Они добрались до деревни только к вечеру. Чтоб не терять времени, повел к стоящему под сколоченным наспех навесом, прессу.

По пути к нему прошли мимо небольшой избы, склада. Там хозяйничал Клим, проводил учет, приемку и проверку первого заказа, который был сделан местным пацанам и девчатам. Для обработки деталей, после прессовки, на которых остаются заусенцы, облой и прочая ненужность. Ставить на эту операцию людей с напильником, не выгодно, дорого, да и не эффективно. Мне нужны камушки определенного размера и фактуры. Десять корзинок — одна денежка. В овраге, пыль столбом стоит, народ шуршит с самого утра. Я попросил Клима, набить пару ящиков, на куб каждый. Нет у меня наждачной бумаги, напильников столько не найду, а так ставим на козлы бочку с дверкой, засыпаем камни, детали, опилки, две шестеренки деревянные, рукоять и пару олухов, стоить это будет всего копейка в день, десять алтын в месяц. Деталей же они отшлифуют на десятки рублей.

Здесь было и второе дно в этом деле, да им знать не положено. Песок, просеивают в одном месте, сито здоровое, с места на место, не потаскаешь, так что скоро появится нехилый запас просеянного песка для строительства или ещё для чего.

Была у меня идея, мастера гончарного сюда притащить, да умерла из-за двух причин. Глины здесь нет, а во-вторых, он мне весь лес сожжет на фиг. Пусть уж лучше в своей слободе сидит. Дешевле из города, готовый товар привезти, иначе для кузниц угля не хватит.

Димка, засранец, пятнадцатый год, а строит из себя, умудренного долгими годами жизни, мастера. Алекс стал ходить вокруг агрегата, словно кот вокруг плошки сметаны. Антип варежку раззявил, а этот ухарь даже глазом не моргнул. Ну, погоди, ухи по обрываю… Ромео…»

— Федор это ты измыслил? — Отвлек Алекс, от мыслей на злобу дня.

Кивнул ему.

— Димка, ядрена морковка, подь сюды. — Позвал малолетнего задаваку. Когда он подошел- набросился.

— Ты, прости господи, девке мозги запудрил? А почто мелочь косопузая, весточку ей не шлешь? И почему в таком разе, дома не был в воскресенье?

— Мастер Алекс…

— С ним я сам опосля разберусь, пока что с тебя, спрос. Слушай меня, чтоб завтра с самого утрева, как звонарь на колокольне, был дома. Усек? А пока что слушай…

— Алекс, а почему отрок, дома не был? — Моя вторая жертва, сдала парня с потрохами…

— Он сам не пошел.

Чтоб не взорваться, глубоко вздохнул и медленно выдохнул, мысленно успокаивая себя. Совладав с собой, решил не заострять, собственно не свою проблему, да вот только девку жалко.

Погрозил парню кулаком, — Так. Надеюсь тебе все понятно?

Димка закивал, словно китайский болванчик.

— Тогда начнем…

Дальнейшее время, до сумерек, разбирали жертву технической неграмотности. Сняли маховик, вынули вал, а вот втулки закисли намертво. Разложили запчасти на дерюге. Разделив на пару кучек, нет, три получилось. Одна моя, вторая Алекса и третья, самая маленькая и самая нудная в работе, Антипа.

Прежде чем они ушли отдыхать, раздал чертежи и последние напутствия с пожеланиями. Срок им дал месяц, ежели не сделают, зарплаты не будет, голый оклад.

Отвесил Димке подзатыльник на прощание и отпустил отдыхать.

Еще не рассвело, а моя «поджарая фигура» уже тащилась на работу, спотыкаясь по дороге и чертыхаясь на каждом шагу, обходя стороной лужи, оставшиеся после ночного дождя. Тогда и появилась идея — замостить всю территорию заводика, доской али брусом…

А что! Вполне реально, снизу смолой обмазать, чтоб не сгнило раньше срока, уложить на балки и песчаную подушку (!) Два зайца зараз умрут, один, с кочками фигочками, а второй грязи опосля себя не оставит. И будет как в рекламе — сухо и комфортно, а главное — ровно.

Пилорама что напилит столько досок, будет… Скорей всего к новому году… В этом годе мне её не запустить, сначала надо денег заработать. Сегодня скажу мужикам, чтоб про олифили и переложили повыше от земли раму, брусья и прочие запчасти. Клим пускай пилы смажет и приберет подальше.

Деньги, деньги, деньги… Правы были Наполеон и Архимед — дайте Мне, точку опоры и Я, переверну мир.

За сегодняшний день, кровь из носа, на работнички лома и лопаты, должны вырыть яму под фундамент для мотора, забутить камнем и залить известковым раствором. Не сделают, хрен им по морде, а не железные лопаты, отберу. Десяток деревенских, какие по здоровее, взяты землекопами с оплатой шанцевым инструментом коим сейчас работают. А ещё заступы, кирки, ломы…

Каждый предмет заявлен в свою цену, и народ согласился отработать за лопату три недели. Была ещё одна штука, они её не раскусили, не знают, пока, да через седмицу, две, начнется сенокос, вот тогда у Данилы очередь будет. Стрельцам, что помоложе, наш кузнец, сделал косу-литовку. Они практикуются вдали от деревни, хочу для местных сюрпрайз устроить. Соревнование, — кто больше сена за час накосит. Победителю приз — коса и копейка.

День до обеда пролетел в одно мгновение. Заметил только когда прибежал Мишка и позвал снедать. Отмахнулся от него, послал… К лешему. Сам набросился на усевшихся, было в тенечек, мужиков.

— Эй. Рябой с морды кривой, ты сюда что пришел, харю плющить, али работать? Чего расселись, подъем, ядрена кочерыжка, здесь вам не на печи, задницу отращивать. Надобно ещё здесь, здесь и здесь подкопать, чтоб глубже было.

— Федор, побойся бога, дай продохнуть малость и так почитай без продыха с самого утрева, копаем.

Подошел к говорливому, участливо обнял за плечо, — Устал, поди? Руки ломит, спину, тяжко тебе?

Он кивнул, подозрительно покосившись на меня.

— У тя, поди, детки малые есть?

— Да.

— И старики, у печи сидят.

Он снова кивнул.

— придешь вечером домой, они тебя спросят… Тебя как звать?

— Фролом, кличут…

— Как оно там Фролушка, у нового хозяина. Дал он тебе денежку как обещался?

А что ответит сын, своим родителям — старикам, что спал цельный день? И что за енто, погнали и деньгу не дали?

Повернулся к бригаде, — Мужики, вы на Архипку Шадровитого, до потемок работали?

Кто-то сказал — да. Кто просто кивнул.

— А сколько грошей он давал?

— Хорошо ежели сапогом по заднице не получишь…

— Митяя хромого, помните мужики?

— А тож… Он тогда до города так и не дошел… Зазря на Архипку кричал, что челобитную подать хочет… А какой рукодельник… Так, надобно было не кричать, а иттить в приказ…

А он и пошел…

Они разом заговорили, перебивая друг другу, потом вдруг затихли и уставились на меня.

— Понятно — сапогом под зад. Наверно понравилось?

Один, лысоватый мужичок, низкого росточка, машинально кивнул. Остальные на него зашикали, а стоявший позади, дал пинка и сдвинул шапку на глаза.

— За — так. Работать нравится, а за деньги не хотим? Чего молчишь Фрол? Тебе, насрать на свою родню? Пусть они с голодухи пухнут, пока ты здесь спать будешь, так что ли?

Ну чего язык в дупу засунул, молвить нечего?

Выпрямился и оглядел народ, стоявший передо мной, — Так что делать будем, миряне. Гнать Фрола али нет?

«Дальше я получил в морду, собственно, почему бы и нет. Люди ведь разные. Одного напугаешь, он голову в плечи вжимает и отскакивает, испуганно, ойкая. Кто-то просто замирает на месте, прикрыв ладошками рот и выпучив глаза. А вот мне досталась третья категория — Сначала бьет, а потом думает»

— Не, надо, пущай остается…

Разворачиваю Фрола лицом к себе, и кричу во всю луженую глотку — Раб…

Окончание промычал на земле, где оказался после классического хука с левой руки. Хорошо еще упал, на мягкое, на кучу вынутой из ямы земли, да вот только лицом.

Меня тут же поставили, на ноги, а Фрол бухнулся на колени и опустил голову, за общим шумом было не слышно, что он говорить, да и говорит ли вообще.

— Фо ол… Тьфу, — стал отплевываться от набившейся в рот земли, — мужики отпусти его.

Пришлось крикнуть погромче, чтоб расслышали. Помогло, от него отступились, и все взоры обратились на меня.

В черепке явственно что-то булькнуло, а в глазах сверкнула куча маленьких мошек и разбежалась в разные стороны.

— Фрол. Ты чего молчишь, сучий потрох, ведомо ли, что с тобой будет?

Он взглянул в глаза и с кривой усмешкой, хриплым голосом произнес, — батогами…

— Не е, — перебил его, присел перед ним на корточки, — хуже мил человек, гораздо… Ты теперь десятником над ними будешь, за кажного отвечаешь. Слушай, внимательно, два раз молвить не буду. Яму сегодня доделать, камнем забить и известкой зальете. А завтра пойдете, ямы под столбы копать, что ограду держать будут. Сроку до конца месяца. Уяснил?

Он кивнул. Я склонился к самому его уху и прошептал, — Ещё раз полезешь с кулаками, отведу на болото и пристрелю. Никто и знать не будет, куда ты сгинул… А батогами бить не буду…

Выпрямился, взял его под локоть и потянул вверх, помогая встать, — Давай десятник Фрол, приступай к работе.

— Мужики, слушайте его как меня. Ступайте…

Народ разобрал лопаты, ломы и тихо переговариваясь, побрел к злосчастной яме.

Стоял и смотрел им вслед, погрозил кулаком обернувшемуся Фролу.

Посмотрел, как ковыряют злосчастный фундамент. Опосля пошел домой, надо холодное приложить, уже ощущаю, как скула опухать начинает. Из еды в рот попало только молоко, жевать-то больно…

«Как прикажете найти нормально человека на должность старосты, если старый собрал монатки и уехал со всем семейством в имение Архипа. У этого изба получше и в ней почище, да на подворье не полный бардак, как у некоторых. Скотина кое-какая есть и годов ему под тридцать. Посмотрю, как с артелью справиться, время ещё терпит, но уже нужен посредник между заводиком и деревней»

День был испорчен и остаток провел в избе, лежа на топчане, с мокрой повязкой и медяком на ушибе, периодически меняя одно на другое. Хотел сделать кровопускание, чтоб синяка не было, да передумал.

Не бритое лицо, фингал… Добавить сюда треуголку, деревянную ногу и попугая на плечо. Ну, точно пират в отпуске.

Смех смехом, а в скорости придется на большую дорогу выходить. И дело даже не в деньгах, они есть пока. Никодимовский источник меди, накрылся «медным» тазом. Мужичку кто-то ножичком по горлышку и под мостки, с которых бабы белье полощут, засунули. Второго в разбойный приказ сволокли, проворовался. Купцы жмутся, а у англичан брать — дорого.

В принципе, можно сговориться, с каким ни будь торгашом. Выйти ему навстречу, за пару дней пути до стольного града и забрать, сколько привезет… Да вот стремно, что-то…

Следующая неделя, пролетела, словно её и не было. Понемногу обживаемся. Собрал мотор, наладил валки, шлифовалку, компрессорную установку. Клим с помощью братьев, под чутким руководством Никодима, практически восстановили на новом месте, мастерскую. Думаю ещё день, два и начнем.

Кажется, это была среда — выкладывал топку для нагрева горячего цилиндра.

Уже на ночь глядя, пришла идея по поводу обогрева помещений. Там(!) было просто, водяной или электрический калорифер и вентилятор. Буду думать, как все это устроить здесь из подручных материалов. Заодно продумал схему ленты сборочного транспортера для конвейера и его конструкцию. Как же мне нужны доски…

Клим с моей подачи, пошел по деревне, переписывать население, ребят определенного возраста.

М-да. Думать надо, дебилушка, прежде чем мальца на такое дело направлять. Хорошо Силантий дал в сопровождение своего парня, а то, пол деревни точно в бега ударилась бы. Моего писарчука, благо хоть собаками не травили. Мужики ругаются, бабы плюются, дети плачут, ор стоит на все селение. Два деда, потом из меня компот, всю вторую половину дня, делали. Только к вечеру утихомирилось, опосля схода, на котором пришлось объяснять для чего это нужно.

Была и приятная сторона, жителей оказалось на двадцать человек больше. Силантий услышав про это, покачал седой головой, буркнул что-то в усы и, склонившись к Никодиму, зашептал ему на ухо.

Тот кивнул, и они сорвались, на ночь, глядя, умотали в город, оставив меня одного.

Явились к обеду следующего дня, довольные как два кота, отожравшиеся на сметане. Собрали стариков, засели в нашем доме, выставив меня за дверь, и о чем-то перетирали с ними до самой ночи.

На все мои расспросы, отвечали — потом.

Спать пришлось на сеновале, благо лето на дворе. Спалось, правда, плохо, комары достали. Накроешься с головой, — жарко. Раскрылся, — жужжат и глодают, окаянные.

Утром встал с больной головой, в волосы набился целый стог сушеной травы, глаза красные, как с похмелья и опухшие.

— Красота, блин, неземная… — Ворчал, рассматривая себя в ведре с водой, что набрал из колодца, для умывания.

— Федор, ты с кем там разговариваешь? — Спросил вышедший на крыльцо, Силантий.

— Да из-за вас пришлось спать хер, знает где. Комары, живьем сожрали. — Зачерпнул из ведра пригоршню, холодной воды и плеснул в лицо. Прохлада принесла облегчение.

— Силантий, — окликнул стрельца, — оно хоть того стоило?

Он остановился в дверях конюшни, похлопал рукой по створке, медленно кивнул и скрылся внутри.

Пошел за ним следом.

Силантий выводил кобылу из денника, увидел меня и кивнул на хомут, — Давай помогай.

Я снял со стены хомут, накинул на плечо, забрал уздечку, вышел во двор.

— Силантий, о чем со стариками беседу вели? — Спросил его, накинув на конскую шею хомут и расправляя сбрую.

— Пустое, Никодиму втемяшилось что-то в голову вот, и собрал их. — Говоря это, стрелец отворачивался, чтоб ненароком не встретится со мной взглядом.

Я усмехнулся, — Ты хотя бы пуговку на воротнике расстегнул, легче будет.

Он обернулся. — Зачем?

— Силантий, седой как лунь, а врать не научился.

Он посмотрел на меня, щека чуть дернулась, по лицу проскочило выражение досады, — слова чудные молвишь, Федор. Не пойму об чем ты речь ведешь.

«браво. Вот старый мерин, сразу понимать перестал»

Я наклонился, поднял оглоблю, зажал её под мышкой и стал подвязывать, — ладно, что уж там, можешь и не говорить… От вас оно было бы интересней узнать, да я и так уже все прознал.

Закончив, отряхнул ладони и повернулся к собеседнику.

Силантий заинтересованно оглядел меня с ног до головы, — У ну кА, поведай.

Я перешел ко второй оглобле, перехватил и принялся вязать, закончив, посмотрел на стоящего напротив стрельца, — разговор был о беглых, только вот о чем можно было со стариками так долго говорить…

Тут мне в голову пришла другая мысль, — Они может и не беглые, дальняя родня, верно. В кабалу не записана, на своих землях сидели… Ты с Никодимом в холопий приказ ездил, прознать надо было — писаны за кем отроки али нет. Зря, что ли писульки Климовы с собой брали. Сколько грошей там оставили? Да, бог с ними с деньгами… Дьячок ваш знакомый молвил, небось — нет таких, ни за кем.

Ты, наверно думал на них кабальную запись делать, а деды супротив были?

— То Никодим хотел, — хрипло ответил Силантий. — Я ему только про Фимку напомнил, к нему опосля ездили.

— А меня чего не спросили? Я бы и так все рассказал.

— Никодим молвил — неча Федьке знать. Ты же не хочешь, чтоб холопы работали, а он людишек…

«Тьфу ты, прости господи. Горбатого только могила исправит»

— М-да, старого кобеля не отмыть добела. — Я всплеснул руками, хлопнув себя по бокам.

— Силантий, а он не думал, почему именно сейчас, у нас столько народу появилось? Может потому что наши, деньги получают?

Он почесал затылок и со смущенным видом ответил, — То так. Мне ребятишки молвили — мол, чужой народец объявился, на расспросы говорят что — родня. Мы с Никодимом хотели их турнуть из деревни тишком, да ты тут со своим парнем, чуть бунт не устроили. Думали, что они холопы беглые.

Я похлопал по теплой лошадиной спине. — Куда ехать собрался?

— В город…

— Ну, езжай. Доброй дороги. — С тем и расстался с Силантием.

«От два придурка. Сколько можно с обоими спорить?

Меня местные опасаются, но не более, для них я такой же работяга, как и они. Со мной спорили, ругались, вон один даже, набрался смелости, по роже съездил. Разговаривайте с людьми, спрашивайте, думайте, смотрите, как они отвечать будут. Деревенские жители даже врать толком не умеют. Лжет и сам же улыбается и плечом подергивает. После пары попыток и одного показательного выступления со мной разговаривают, опустив глаза к земле. Ну, подумаешь, поймал на горячем местного пастушка. Пригнал коровку, а у неё вымя пустое. Хозяйка в крик. Парнишка клянется, что — нечистый молоко сцедил. Поговорил с ним и через пять минут рассказал, как дело было. По местным законам, малого могли побить и очень сильно, вороватых нигде не любят. Пришлось заступиться за него, в суповом наборе и то мяса больше. Теперь за мной хвостом ходит, божий человек. Думаю если сейчас выйду за ворота, где ни-будь в радиусе полусотни метров увижу белобрысую головенку на тонкой шейке, выглядывающую из кустов в ожидании, когда на работу пойду. Третий день за мной тенью ходит, встанет поодаль и стоит, молча, только зенками хлопает. Надо на него Мишку натравить, думаю, что они одного года рождения. Хотя это чадо такое худющее и маленькое, что определить истинный возраст довольно затруднительно. Надо будет сказать его тетке, чтоб племяша лучше кормила, кожа да кости, в чем только, господи, душа держится»

Шел по двору и чувствовал спиной взгляд Силантия. Уже входя в дом, не выдержал, оглянулся. Он залез в телегу, разобрал вожжи и тронулся с места под звук скрипнувших колес.

Я открыл дверь и шагнул внутрь. Надо завтракать и идти, день будет, утомительный. Собеседование проводить. Рекомендации типа — Иванко рукастый малый. Не говорят ни о чем. Мне нужны ловкие руки, умные головы, остальному научу сам, да и ребята помогут. Наверно ближе к зиме, если все хорошо будет, таким же образом и баб на работу подрядить. Они более усидчивые, чем мужики.

С такими мыслями сел за стол, пододвинул к себе миску с кашей, взял ложку…

Встал из-за стола и пошел смотреть, где там, на улице, прячется моя белобрысая тень.

Что и говорил — сидит под кустом сирени, ждет. Увидел меня и встал, наверно думая, что пойду куда.

— Эй, божий одуванчик, иди сюда. — Позвал его. Он сначала оглянулся, высматривая кого зову, потом неуверенно ткнул ладошкой себе в грудь.

— да, ты, иди сюда, — Махнул рукой, подзывая к себе ближе, — не заставляй кричать на всю улицу.

Когда он подошел, спросил. — Есть хочешь?

Парнишка сглотнул голодную слюну и, молча, кивнул.

Я шагнул к нему, положил ладонь на плечо, — Пойдем кашу есть, пока не остыла. С молоком будешь али с мясом?

Он снова кивнул.

— Э, брат, так дело не пойдет. Что же ты молчишь то. Так я не узнаю, что из снеди тебе давать. Поди, верно, молоко любишь, а? Я тоже его уважаю, особенно если в печке потомить и с хлебушком потом, скушать. — И мы пошли домой.

Посадил за стол, поставил перед ним миску и выложил запасную, деревянную ложку. Критично осмотрел, его едва видно над столешницей, а тощий какой — в щель под дверь пролезет. Поэтому положил в плошку, немного каши, залил молоком, отрезал и дал небольшой кусок хлеба.

— Ешь. Только не торопись. Тебе, думаю, пока что много нельзя.

Пока этот воробей, клевал- сидел и смотрел на него, размышляя.

«История его маленькой жизни банальна для своего времени. Отец погиб за полгода до его рождения, в лесу придавило упавшим деревом. Была зима, сам выбраться не смог и замерз, хватились только на третьи сутки. По весне родился пацаненок. Мать только и смогла, что попросить сестру назвать сына в честь отца, потеряла сознание и через три дня преставилась от родильной горячки. Он оказался самым младшим и зачастую ему мало чего доставалось. У тетки своей детворы семеро и лишний едок хоть и был принят в семью, да без особого восторга. Видимо господь хранит это чадо, благополучно прожив до трех лет, ни разу серьезно не болел, хотя до года доживало только шесть из десяти младенцев. Едва научившись ходить, был предоставлен сам себе и мелким поручениям по хозяйству»

Я умял свою порцию за пару гребков, запил, кружкой травяного настоя подслащенного медом и заел хлебом. Встал, забрал грязную посуду и отошел к печке. Рядом с ней стояла бадейка, в которой мыл миски. Провозился пять али десять минут и когда обернулся…

Одуванчик спал, обнимая свою плошку с недоеденной кашей и держа в одной руке, надкушенный кусок хлеба, в другой крепко удерживал ложку. Он не выпустил её даже когда, переносил их на кровать, Алешку и его деревянное сокровище. Только заворочался на руках, устраиваясь удобней, и тихо невнятно прошептал, — та та.

Уложил, подложив под голову, мягкую пуховую подушку, накрыл лоскутным одеялом и присел рядом на краешек кровати.

Поправил непослушные волосенки, упавшие на лицо спящего ребенка. Вздохнул и решительно поднялся, надо идти, труба зовет.

Старшая дочь, когда маленькая, такая же была, бегает — бегает, сядет за стол, съест две ложки супа и, только поспевай тарелку убрать, как уже спит.

На половине дороги посетила мысль. Чадо проснется или кто придет, а меня нет…

Остановился раздираемый на две половины — вернутся или на работу идти? Спасение появилось в виде бегущего по улице Мишки. Явно что-то натворил. Потому что за ним гнались двое деревенских пацанов. Увидел и бросился со всех ног ко мне, только не стриженые патлы развеваются. (Пора подстригать, наголо) остановился рядом, тяжело переводя дух, что не помешало, кстати, показать преследователям язык.

— Ну, сказывай, что на этот раз сотворил? — положил руку ему на плечо.

— да… Ни чего… — он выпрямился и посмотрел на меня, — хошь побожусь?

— Я ещё с печки ни падал, чтоб тебе верить, все равно обмануть попытаешься. Так что за шкода такая, из-за которой пацаны, тебя как зайца гонят? — Кивком головы указал на остановившихся невдалеке и переминающихся с ноги на ногу загонщиков.

— А ну их. Слово молвить нельзя, сразу как репей чипляются.

— О чем спорили?

— Да… — Мишка махнул рукой и оглянулся.

— А ежели у них спрошу? Позвать?

Он как-то сдулся и сник, — Не надо… обещал показать, как бомбошку сделать, а…

— А порох достать не смог? — Я довольно улыбнулся. После приснопамятного случая, накрутил хвоста всем стрельцам, обрисовав в картинках «казни египетские» если все зелье не будет убрано под замок. Ну что ж предусмотрительность дает свои плоды.

— Миша, посмотри мне в глаза. — Когда он исполнил просьбу, спросил, — Помнишь, я тебе говорил — что делать все это, будешь только под моим присмотром?

Он опустил голову и кивнул.

— А про наказание помнишь?

Последовал новый кивок.

— Повтори.

— Седмицу быть подмастерьем, в кузне у Данилы.

«Как — то, не помню точно, кажется через пару недель после переезда Данилы в деревню, он пожаловался, что ему не хватает рабочих рук. В первой попавшейся избе вызвал хозяина, спросил о сыновьях. Таковые нашлись. Возражений чтоб отдать их в ученики нашему кузнецу, не было. В кузне всегда есть чем заняться. Помочь ковать, качать меха, перебирать уголь. А так как, что-то делалось и для мастерской, нужно было пережигать кости, потом перемалывать, перетирать опилки, месить глину, лепить на оправке тигли. Дел, одним словом, непочатый край. Кузнец, несмотря на некоторую замкнутость характера, оказался хорошим учителем. По правде говоря, с некоторой толикой педантизма и занудности. Он мог часами говорить, абсолютно монотонно, не повышая голоса, одно и то же. Разъясняя, сколько и чего нужно смешивать для изготовления тигля или как правильно перемалывать шихту. Добиваясь от своих учеников полного заучивания того или иного действия.

А мог при случае, нерадивому ученику, отвесить и подзатыльник. Хотя, туточки был у него в гостях, по случаю именин младшего сынишки. Так вот, дома это совершенно другой человек, дети из него веревки вьют. Давно уже, зная его педантичность, ради смеха, предложил на стене сделать щит, набить гвоздей и нарисовать силуэты инструментов. Обстоятельно обдумав мое предложение, он воплотил его в жизнь в своей домашней кузне, что с гордостью и продемонстрировал, а потом перенес и на основную работу. Глядя на него и Сидор с Никодимом, сделали на своих рабочих местах то же самое»

— Так что прикажешь с тобой делать?

И тут он отчубучил номер. Тоненько всхлипнув, шмыгнул носом, рукавом подтер несуществующие сопли. Поднял на меня взгляд и с надеждой в голосе спросил, — Простить?

При этом состроив мою коронную морду «шрэковского кота» Плагиатор!

Это было настолько неожиданно, что я рассмеялся. А потом задумался, рассматривая мелкого подражателя, стоящего передо мной, сложившего лапки на животе и сделавшего волоокие глаза.

— Черт с тобой, живи. Но есть одно но. Мишаня, ежели узнаю, кто мне поведает, увижу или прознаю о твоих подвигах, лично спущу шкуру. Сговорились? — надо идти… надо поручить догляд за «одуванчиком» Надо… Проще в склерозник залезть и там глянуть что — Не надо.

В хитрых глазенках вспыхнула маленькая искорка. Но я притушил её. — Пойдешь ко мне… Стой спокойно, пока с тобой разговариваю. — Пресек его попытку, оглянутся на своих недругов.

— Там в доме, на кровати спит «одуванчик». Алешка — пастушок, — Выставил перед собой кулак, — Только вздумай так его назвать, ухи враз откручу и на задницу пришью.

— Как? — Он был самое искреннее удивление. Ню — ню…

— Сам знаешь, как. Так вот. Его не будить, пусть выспится, потом накормишь, много ему каши не давай, пару ложек. Опосля придете ко мне… — И тут меня клюнуло в седалище.

— Ко мне приходить не надо. Идешь к его тетке, скажешь — Федор вечером придет. Мол, разговор есть. Усек? Опосля он ходит с тобой.

Он кивнул. А я решил добить его.

— Алешка наверно будет жить у нас. А так как он самый молодший среди вас, быть тебе ему наставником, а там глядишь и братом. Теперь ты за него передо мной отвечать будешь. Случиться что али набедокурит с тебя спрос. Ступай.

«Вот это глазищи, в половину лица, рот приоткрыт, бровки поднялись домиком. Вот теперь удивлен по настоящему… Иди радость моя, иди…

Это тебе за плагиаторство. Лечение от личной безответственности — личная ответственность»

Посмотрел вслед плетущемуся по дороге подростку. Вздохнул и пошел на работу.

На широкой площади перед мастерской собралась немаленькая толпа, навскидку в ней было человек тридцать, сорок, а может даже больше и гудела, как пчелы в улье. По мере того как я подходил ближе, звук становился тише, а когда взошел на крыльцо и повернулся лицом к народу, наступила полная тишина.

На меня смотрело множество глаз, в которых отображалось все, от надежды до простого интереса, отчаяния и безразличия. Кто-то из собравшихся очень хотел быть принятым на работу, а другой пришел за компанию с другом. Мелькнула мысль.

«Никодима сюда надо. Чтоб сам все увидел, своими глазами, а не слушал потом сухой отчет стрельцов, сидящих на сторожевой вышке и заинтересованно рассматривающих сборище. Так ведь нет его, уехал»

Прокашлявшись в кулак, поднял руку, привлекая все общее внимание, — Люди. Всей толпой в двери не переть. Входить по одному, когда выйдет другой. Поняли меня? Ежели войдут двое, выгоню обоих и на работу не приму. Понятно слово молвлю? Али стрельцов поставить надобно?

Все молчат, только закивали отдельные болванчики, раз, два, три… И еще пяток. Этих на хер.

— Как звать?

— Антошка, прозвище Томилко, Фомин сын, прозвище Тетеря.

Я склонился над листом бумаги, записывая.

— Грамоту разумеешь?

— Да.

— Счету обучен?

— Самую малость.

Кладу перед парнем бумагу, карандаш, — Пиши.

Он не смело взял в руки свинцовый карандаш, — А что писать — то?

«А на самом деле что писать?» — молча посмотрел на свою первую жертву, а вслух произнес: — Прошу, принять на работу.

— А зачем?

— Надобно так. — И до меня начинает доходить, что в одиночку, месяц колупаться буду.

Выхожу на улицу, подзываю первого попавшегося на глаза пацана:

— Найди, и позови сюда Клима. Будет спрашивать, скажи — Федор срочно зовет.

«Этот счаз из гонца три души вытащит, прежде чем придет» — подумал, глядя вслед бегущему парнишке.

Первая жертва собеседования сидела на лавке и корпела, выводя буквы, высунув от усердия язык и склонив голову набок. Когда я вошел, он даже не оторвался от своего занятия.

Встал рядом. Пишет медленно, но без ошибок, тщательно выводя каждую букву. Закончив, аккуратно положил орудие труда, рядом.

— Антон, расскажи, что ты умеешь делать?

Он встал, подобрал свою шапку, положенную им ранее на край стола, смял и покрутил в руках.

— Отцу с братьями помогаю. Могу скотину обиходить, землю пахать, в огороде…

— А что сам умеешь али научился у кого. — Спрашиваю и понимаю бессмысленность вопросов. Они крестьяне, всё, что можно сделать дома — делают. А что нельзя — обменивают или выменивают. Натуральное хозяйство. Ясненько и понятненько.

Он пожал плечами, переступил с ноги на ногу и только хотел ответить, да я задал другой вопрос.

— А сколько у тебя братьев?

— Шесть и две сестрицы, молодшие. — По его лицу скользнула улыбка.

— Как их звать?

— Анюта и Евдоха. — Вокруг глаз собрались морщинки, уголки губ приподнялись.

— Любы они тебе?

Он широко улыбнулся и кивнул.

— Поди, шустрые?

— Особливо молодшая, Анюта.

— Ты среди братьев, старший или младший? — Я обошел вокруг стола и сел на табурет.

Скрипнули дверные петли, обернувшись, увидел входящего в светелку Клима, махнул ему рукой, подзывая, — Ты куда запропал?

Когда он подошел ближе, указал на стопку бумаги и прочие канцелярские принадлежности. — Садись, будешь обязанности дьяка, исполнять. Записываешь — как звать, прозвище отца, сколько в семье народу.

Он кивнул и, усаживаясь на лавку, проворчал вполголоса, — За каким лешим, давеча…

Я нагнулся к самому уху и спросил, — А ты, рыба моя, всех переписал? И даже чужаков? А вот они меня больше всего интересуют, хочу и не хочу, чтоб они здесь, у нас, работали. Понятно говорю?

Выпрямившись, посмотрел в глаза стоящему напротив меня парню, — Антон, отвечай как на духу. Ты откель родом?

На его лице не дрогнул ни один мускул, — Федор, вот те крест, здеся родился?

Я еще немного по рассматривал его в упор, потом кивнул, соглашаясь, — Ну что же, так тому и быть.

— Клим, задай ему пару задачек на сложение и вычитание, проверь счет от нуля до… Сам придумаешь. Самое главное чтоб они писать и считать умели. А я пойду, разгоню половину на завтра, а то седня, до потемок торчать будем.

Встал, оперся двумя руками о столешницу, — Антон, а ты лжу молвишь… В нашей деревне нет таких дворов, где хозяин носит прозвище — Тетеря. Так что, мил человек, сказывай — кто ты и откуда.

Он ещё некоторое время сопротивлялся, потом отвел взгляд в сторону, и по виску сползла капелька пота. Дрогнули пальцы правой руки, сильно смяв шапку.

— Антон. Мне не любы две вещи, когда лгут и пьют без меры. — И задумался, рассматривая стоящего передо мной, крестьянского парня.

— Вот он, — Указал на смотрящего, на нас, Клима, — давеча чуть не был бит, когда стал переписывать всех, кто живет у нас.

— Клим. Глянь, там есть такое прозвище среди наших?

— Нет.

— Слышишь, Антон — нету.

— Значиться не возьмешь? — Спросил он, глухим голосом.

— Чужих, не возьму, а своих возьму.

Он криво ухмыльнулся и посмотрел на меня, — Надобно в кабалу иттить, чтоб своим стать?

— На хер идти надо. Вот пришел ты, взял я тебя, обучил, потратил время и деньги, а ты соберешься да и продашься боярину какому. Погрузишь свое барахлишко на телегу и уедешь, куда ни-будь. Кто у меня замес-то тебя, здесь работать будет?

— Так я и молвлю…

Я выставил перед собой ладонь, останавливая его, — Погодь. Ты всех знаешь?

— Кого? — Он посмотрел на меня с самым простодушным видом.

— Знаешь, знаешь. Собери мне всех. Хочу с вами, чужаками, отдельно поговорить.

— А где ж я их найду?

— Там же, где тебя нашел, на дворе. Давай на задах, за баней деда Филимона, через ополчаса.

Он посмотрел на меня так, словно чего-то не понял.

— У тебя корова в семье есть?

Он кивнул,

Ополчаса — столько мамка её доит. Понял?

— Да.

— Иди, буду ждать.

Проводил взглядом уходящего Антона и, когда за ним закрылась дверь, повернулся к сидящему рядом со мной Климу, — точно такого прозвища у наших нет?

Он на миг задумался, поджал губу и приподнял плечи, — А я уже и не припомню. Страху тогда натерпелся, когда бабы и мужики глотки драть стали, а самые ретивые за дубье схватились.

— Сходи записи возьми, они у меня в избе, на верхней полке лежат. А я пока разгоню половину, спрошу — кто грамотный и считать умеет. Думаю, половина точно уйдет. Оставшиеся пускай напишут чего ни-будь и задачку решат.

Клим встал, и мы пошли, на выходе придержал за плечо, — Ежели увидишь там мальчонку белобрысого и Мишку нашего, не удивляйся.

Он оглянулся и коротко кивнув, шагнул в сени.

Площадь встретила меня почти тишиной, легкий гул стих при моем появлении. С крыльца оглядел собравшихся и оставшихся. — Люди, седня буду молвить с теми, кто могет читать и писать. Кто не умеет, завтра приходи.

— А завтрева, молвишь, что не надобно? — Спросил кто-то в полный голос.

— А ты кто?

Из задних рядов, раздвинув мужиков плечом, протиснулся кряжистый парень. Не доходя пару шагов до крыльца, остановился, снял с головы шапку и поклонился, — Федор я, сын Митрофана.

— Тезка значит. — Я посмотрел на него. В сапогах, штаны заправлены в голенища, через расстегнутый на груди, коричневый кафтан, можно рассмотреть рубаху, чистенькая, но видно, что застирана. Поясок, плетеный, кожаный шнурок и начищенная медная пряжка.

— А зовешься как?

— Скорохват — Вдруг выкрикнул кто-то, — Все, что не узреет, норовит схватить. Что он, что братья евонные, одним миром мазаны.

— А те завидки берут? — тезка резко развернулся, зло крикнул в сторону своего обидчика и ткнул пальцем, — Ты как был телепень, так и помрешь им.

— А ну тихо! Эй, крикун иди сюда, — Рукой указал на место рядом с Федором.

Вперед вышел мужичок небольшого росточка, тезке по плечо будет. Брезгливо глянув на соседа, снял шапку и поклонился. Хреновенькая у него одежонка. Заплатка на левом локте, сапоги доживают последние дни. Да сам мужик, не сказал бы что молодой, лет за тридцать будет.

— Звать как?

— Абрам сын…

«еврей что ли?»

Подумал, а вслух спросил, — Иудей? Выкрест?

— Православный, — и размашисто перекрестился. — А роду русского. Дед мой, царство ему небесное, сподобил имечко такое дать.

— Лучше бы он тебе…

Дальше я не расслышал, да собственно и слушать не собирался. Мне вообще было непонятно что с ними делать. Но попытку надо было придавить на корню и с пользой для себя.

Стою, смотрю на них… Гусаки, блин, белый и серый…

«Жили у бабуси два веселых гуся, один серый, другой белый… О! придумал»

Ситуация с образованием уникальная, писать умеют, но мало грамотных. Почитай только дьяки, монахи да писари по приказам, ну и за деньги на торгу можно было найти. А вот считать могут практически все, кто лучше, кто хуже. Эти двое, думаю, не есть исключение. Один хапуга, все в нору тащит, зазря, наш народ такие прозвища не дает. Второй… А этот будет смотреть за первым, чтоб не воровал.

— А не зазорно вам будет, мужики, пойти в обучение к отроку?

— Каковскому? — Федор выставил вперед правую ногу, руку с шапкой завел за спину и гордо выпрямился. Абрам стоял, чуть согнувшись, слегка наклонив голову, и рассматривал меня. Внимательно слушая и пока не задавая вопросов. Стоящие вокруг селяне кто улыбался, следя за хоть каким-то развлечением в серой жизни деревни. Другие просто стояли и смотрели, тихо переговариваясь с соседями. Видимо делали ставки — кто придет к финишу первым. Фигушки, сегодня банк будет мой.

— Таковскому. Климом его звать. Ведаете про такого?

— А то, как же. — Федор поднес руку к затылку и стал, яростно скрести, толи думал, толи вшей гонял. Оглянулся на сельчан, словно искал у них поддержки. Посмотрел на соседа, скривил лицо и махнул рукой, делай, как знаешь. Абрам коротко улыбнулся, одними уголками губ, на его метания, коротко поклонился и ответил, — отчего ж не пойти, ежели прок будет.

— Так тому и быть. Подойдет, ему про вас и поведаю. С ним обговорите, когда и где обучатся, будете, чтоб урона вашим хозяйствам, не было. А вот и он. — Я указал рукой на вышедшего из проулка, отрока.

— Клим, — спросил у него, когда он подошел и встал рядом, — возьмешь в обучение, — кивнул головой на двух кандидатов.

Он осмотрел их с ног до макушки, — Да.

Мы поговорили ещё минут пять. Я предупредил ещё раз толпу, чтоб остались только ученые, а неучи шли до завтра. И побежал. Вот что за день… К вечеру точно язык распухнет, и замес-то галстука будет…

— Ну, здравы будем, люди хорошие. — Поздоровался с народом.

«Вот вы, какие, северные олени»

Чужаков набралось почти два десятка, точнее семнадцать человек. Кто-то стоял, опершись о стену покосившейся постройки, другие сидели на бревне. Несколько парней обступило Антона и, судя по донесшимся до меня репликам, сильно на него наседали, требовали объяснений. И все это на повышенных тонах. Хорошо хоть за грудки, парня не хватали. Мое появление осталось незамеченным и мне пришлось повторить приветствие громче и хлопнуть в ладоши, чтоб привлечь внимание к себе. В наступившей тишине подошел и встал рядом с Антоном, — Спасибо, что собрал.

— Ребята, встанете так чтоб я вас всех видел, — Повернулся к одному, с рябым лицом, оставшемуся позади, — Терпеть не могу, когда за спиной торчат.

Парень смутился, пригнул голову и, обойдя стороной, встал сбоку от основной группы. Я придержал за рукав, шагнувшего было к своим, Антона, — Здесь постой.

Пару минут молча, изучал лица, кивнул своим мыслям и начал. — По моей просьбе, — Поднял палец вверх

акцентируя внимание на слове, — вы собрались здесь. Зачем вас сюда позвал…

Думаю что, он — Кивнул на соседа. — Уже поведал. Так ведь?

Дождался ответных кивков и продолжил. — Здесь вас собрал, чтоб не было кривотолков и пересудов и чтоб с деревенскими не разругаться. А то пойдет молва — чужаков набрал, а своих по боку. Ну, да бог с ними, все равно обиженные будут.

Заметил, как один из чужаков собрался перебить меня и выставил перед собой ладонь. — Дай договорю, а потом будешь слово молвить. Ему (указал на Антона) я уже говорил — что мне не нужна ваша кабала, а надобно, чтоб вы были вольными. Зачем и почему, надеюсь, он успел рассказать (опять ссылка на соседа) Говори уж, нетерпеливый ты наш, а то лопнешь ненароком.

— Лжа это все. А тебе…

— Ежели это ложь, зачем ты тогда сюда, пришел? А? Тебе-то, что здесь надобно? Парни посмотрите, у меня с собой есть мешок денег, чтоб их вам дать за вашу кабалу? — Распахнул полы кафтана. Явив свету рубаху и сбрую с двумя пистолетами. Они на миг замерли и отступили малость назад. Чуток всего на полшага. Я вытащил один и поднял дулом кверху, — Вот это пистоль. Чтоб не было всяких побасенок, сразу молвлю. Вот такое оружие здесь будем делать. Уяснили?

«Один рабочий говорит другому, — слушай, ничего не понимаю. Какие не утащу детали из своего цеха детских колясок… А как дома начну собирать, все одно пулемет получается»

Повертел, показал со всех сторон и убрал на место. — Ну что, птица-говорун, дальше будешь молвить что — лжа это?

Он усмехнулся уголком рта, отчего его лицо скривилось, — А на кой тебе вольные надобны? Ты же боишься — что продастся кто и уедет, а тебе убыток с того будет.

— Боюсь. И поэтому хочу, чтоб вы со своими семьями, сюда переехали. Дома свои поставили и жили здесь.

Он улыбнулся, торжествуя, и уже вскинул руку, чтоб изобличительно в меня ткнуть пальцем — А я что вам говорю.

— Ты погодь… Молви кА мне, для того чтоб в кабалу писаться, надобно у хозяина денег взять, верно это?

Он кивнул, не отрывая от меня взора.

— А как тогда называется — что хозяин вам плату за вашу работу дает, взамен ничего не требуя?

— Поденщина?

— Почти, но не так. С каждым будет уговор, что его берут на работу на целый год…

Я оглядел стоящих передо мной людей, вздохнул и начал говорить…

«Через год вас палкой отсель хрен выгонишь. Опять, двадцать пять, тридцать пять, сорок пять — Федор ягодка опять. Господи, как только у меня язык не отвалился в тот день. С перерывами в несколько месяцев, со всеми спорами с Никодимом и Силантием, сейчас с трудом выдержал этот заключительный этап марафона, чтоб не сорваться. Это не мой друг и компаньон, который пошипит, поворчит, а выслушает. Это люди готовые продать мне свои руки, но они хотят остаться свободными. Мне пришлось давать ответ чуть ли не за каждое сказанное мной слово, разжевывать. Блин, как только не подавился… Уже почти под занавес, когда я, осипнув от бесчисленных повторов и ответов на разнообразные вопросы, на миг смолк, поднял руку чтоб утереть пот со лба. Заметил за спиной у допрашивающей меня гоп компании, Никодима и Силантия. Сколько они там стояли не знаю. Старый стрелец заметил мой взгляд, шепнул что-то на ухо меднику взял его за рукав и потащил за угол, пока другие не заметили и не обратили внимания. Никодим на секунду задержался, посмотрел мне в лицо, тяжелым насупленным взором, вдруг улыбнувшись, подмигнул и исчез за бревенчатой постройкой. Все произошло за пару, тройку секунд. Даже подумал — а не примерещились мне эти двое? Поздно вечером, когда бледная тень отца Гамлета наконец добралась до своего деревянного замка и посадила тощую задницу на жесткую лавку. Вы думаете, ей дали спокойно протянуть ножки на кроватке? А вот фигушки вам, с маслом. Два домашних тирана, стали терзать бедную душу, вытряхивая из неё последние остатки разума. Если бы не винус спириту-с, они схарчили бы меня без остатка. Под конец допроса, Никодим сказал что я — молодец. Делаю все правильно. Ур-ра!!! Блин. С ребятами договорился, ответ мне дадут завтра. Посмотрел в окошко, над темным лесом, нарисовалась узкая полоска света. Ночь заканчивается, так что уже сегодня. И пока не забыл, тетка дала добро. Малость покочевряжилась да согласилась…»

Кто сказал — что болтать не мешки ворочать? Тот сам болтун — собеседник. Проснулся с мутной головой, больным напрочь горлом, из которого вырывается только легкий сип, непохожий ни на один из звуков. Открываю рот, воздух выходит и все, дальше тишина. Глотать больно, шея под кадыком опухла. Сижу на кровати и как рыба, беззвучно разеваю пасть, это я так матерюсь.

Все пропало, все что сможет, все пропадет.

До сего момента не знал, а как вообще лечились местные?

«В Москве там понятно, лекари есть, цирюльники за хирургов работают. Правда уж лучше застрелится, чем к ним под нож попасть. Анестезии нет, зубоволоки, дантисты по-нашему, зубья дерут на живую. Но есть аптека, в которой можно приобрести нужные лекарства. Травяные сборы, вытяжки, порошки настойки, микстуры и прочее. Когда впервые набрел на неё, встал с открытым ртом и долго рассматривал. По своей сути, это гомеопатическая аптека, открытая в тысяча пятьсот восемьдесят первом году напротив Чудова монастыря. По указу Ивана четвертого была утверждена аптекарская палата. В разговоре с „провизором“ выяснил поразительный факт, на дворе шестнадцатый век, а уже есть разделение медицинских профессий. Пока он перечислял их, я насчитал более десятка: лекари, дохтуры, зелейники, гравники, рудометы (кровопуски), зубоволоки, очные мастера, костоправы, камнесечцы, повивальные бабки.

Зелейники лечили болезни травами, кореньями и другими снадобьями. Лекари имели лавки в торговых рядах, где продавали собираемые травы, семена, цветы, коренья и привозные лекарственные средства. Собственники подобных лавок изучали качество и целебную силу материалов, которыми они торговали. Владельцы лавок — врачи-ремесленники и травознатцы в подавляющем большинстве русские.

А вот как таковых лекарей практиков немного и живут они в больших городах. Например, в Новгороде живет шесть лекарей, один доктор и одна лекарица, а в Пскове — три зелейника, зато в Москве

при Стрелецком приказе открыта костоправная школа, а при Аптекарском приказе организована специальная лекарская школа. В царском указе писалось: „В Аптекарский приказ брать в ученье лекарского дела стрельцов и стрелецких детей и иных всяких чинов, не из служилых людей“. Было набрано 30 учеников для изучения „лекарского, аптекарского, костоправного, алхимистского и иного какого дела“. С лекарями ученики ездили на войну под Смоленск и Вязьму, ученики школы „пулки вымали и раны лечили, и кости ломаны, правили и тому они лекарскому делу научены“. Окончивших школу направят в полки в звании подлекарей. В полках они должны будут зарекомендовать себя на практике, после чего Аптекарский приказ утвердит их в звании „русских лекарей“. Так, готовятся первые кадры русских военных и гражданских врачей со школьным образованием.

Сказать, что они плохо что-то знают или не понимают что лечат, значит совершить ошибку. В отличие от иностранных врачей схоластиков, наши, практики с многовековой историей уходящей своими корнями во времена Киевской Руси и Византии. Уже тогда, предки знали, как лечить легкие „плюще“, бронхи „пролуки“, сердце, печень „естра“, селезенку „слезну“ Могли подобрать лекарственные травы и составить действительно эффективное снадобье помогавшее больному. Нам твердили, что иноземцы привнесли культуру гигиены к нам. Хрен они принесли! Им до сих пор удивительно, как же так можно, каждую субботу в баню ходить и мыть руки перед едой.

Утреннее умывание иноземца, в одну плошку налита вода. Моет голову, бреется, сморкается, отмывает ноги и подмывается. Все это в одном тазике на десять литров воды. На вшивую голову натягивает парик, посыпает его тальком и прочей дрянью, на шее висит блохоловка (кстати, будет распространена у аристократии в восемнадцатом веке), от него воняет застарелым потом и ещё херней всякой. Тьфу, я лучше с нашими мужиками общаться буду, чем с таким кавалером.

Буквально в прошлом году, одна аглицакая гадюка приехала к нам как ботаник, и для него стало шоком в некоторой степени то что, цинга, мучавшая английских моряков и считавшаяся плохо излечимой, отлично лечится ягодой морошкой. Однажды попробовал березового сока, и был удивлен, своим хорошим самочувствием. Он вывез много семян трав, кустарников и черенки деревьев. Хочет строить у себя, на оловянных островах, ботанический сад. Знал бы ранее… Кол с перекладиной он у меня увез бы в дупле… Ворюга…

Чем больше старался узнать и узнавал, тем больше становилось понятным, мы ни черта не знаем о наших предках.

Я своими глазами видел поля на аптечных огородах, засаженные ромашкой, подорожником и другими лекарственными травами, разводимые знатцами для продажи аптекарскому приказу. Встречался с людьми, профессиональными сборщиками дикорастущих растений, помясами. Они получали из приказа списки нужных трав, а руководили ими назначенные лекари и лекарские ученики»

Колеса постукивают о камушки, встречающиеся на дороге, телегу иногда потряхивает на мелких выбоинах, рессор нету, и пока что не будет. Кожаные, из-за их недолговечности, делать не хочу, а свободного железа пока что нет.

Денег тоже нет. В кармане бренчит полтина мелочью и это все что у меня есть. Едем в Москву, я, Мишка и «одуванчик» После того как вчера был решен вопрос с его теткой, он ни на шаг не отходит от меня. Вот и сейчас, сижу, управляю лошадью, а он пристроился, сбоку, тесно прижавшись. Ввиду моей временной молчаливости, Мишаня отрывается за двоих, трещит как сорока на заборе, тараторит без умолку. Рассказывает последние новости о своих похождениях за прошедшие сутки.

— Оська в ручей свалился, поскользнулся на камнях и сел прямо на жопу. Как был в портах, так и плюхнулся. Сидит по шею в воде, в одной руке лукошко, а в другой пескарь, пойманный. И встать не могет, тама дно илистое, ноги скользят. Сидит значиться и орет. Корзинку бросить нельзя, рыба там у него ляжит. Достали его, а вода холоднющая, сидит на берегу, губы синие, а сам хорохорится — Я говорит, больше вас седня наловил.

А ещё мы в лес ходили, токмо скучно там пока, ягода не созрела, грибов нету, а просто так…

«Вот трепло малолетнее…»

Под звучный аккомпанемент из Мишкиных сплетен и моих горьких дум, добрались до усадьбы, к тому моменту, когда въехали в ворота, уши свернулись в трубочку и сползли в карманы, ехали всего ничего, а я уже готов пришибить эту птицу-говоруна. Думаете, по приезду от него избавился? Не угадали. Он оказался на редкость толковым переводчиком, моих сумбурных жестов и почти правильно трактовал, все кроме одного. Свирепого оскала и протянутых в его сторону рук. На это, гаденыш хихикал и говорил, что не понимает меня и, помолчав немного, добавлял — что ему надо идти, его, дружки ждут. Ему все развлекушечки, а мне что делать?

Я его чуть не поколотил за то, как он описывал появление «одуванчика» По его словам выходило, что я запугал мелкого до усрачки, околдовал и привязал к себе ни зримыми узами. Что его Тетка (Алешкина!) сама предложила отдать мне его, как только я переступил порог дома. И даже собрала в дорогу узелок с харчами и вещами… Триндец тебе лодочник!

Моя попытка отвесить подзатыльник и направить рассказ в правильное русло, была активно пресечена Марфой. Самому перепало полотенцем по шее. Все это происходило в доме, я сидел за столом в обнимку с киндером, наши хранительницы очага, вовсю шуровали у оного, готовя оздоровительные смеси, настойки и ещё кучу всякой всячины.

Наконец Мишане заткнули варежку куском пирога и отправили за лекаркой Агрпиной, выходившей меня, год с лишним тому назад. А я, загнан на печь, накрыт одеялом и мне было велено, до прихода врача оттуда не слезать.

В ожидании, время тянулось медленно и тоскливо и если бы не принесенные Машкой мои бумаги, то на моей могилке могла бы появиться эпитафия — «умер от Тоски. Он её полюбил, и она ответила взаимностью»

Через пару часов пришел, мой милый доктор, и вызволил из неуютного плена. Я был подвергнут осмотру.

Нацарапала на листе бумажки список нужный трав, обстоятельно рассказала, что и как заваривать, запаривать и настаивать. На мои истошные телодвижения, Агрипина ответила парой слов — через день. Ласково провела рукой по небритой щеке и упорхнула, оставив мою тушку в руках двух домашних тиранов. Одна пожилая и все уже знает, а вот другая молодая, ничего не знает и не умеет. А тут такое учебное пособие в руки попало…

А — я злой и кровожадный.

Б — не прощу всех этих экзекуций.

В — Надо будет, им какой ни будь подарунок купить…

Как же все-таки чертовски хорошо, иногда поболеть, когда за тобой ухаживают… Настойки, полоскания, теплое питье… Настойки, полоскание. Прожарка в натопленной бане. Растирание, настойка, полоскание, питье…

Обрядили, чуть ли не в тулуп, навалили поверх кучу всякого теплого тряпья, пару старых одеял точно разглядел у Мишки в руках. Напоили медом с молоком, задули свечу и велели спать. Что и сделал с превеликим удовольствием.

Удовольствие лениво мурлыкнуло, свернулось клубочком на груди и уснуло.

Два дня. Два дня жил жизнью сибарита, а потом в одночасье все кончилось. Хотя если быть честным, хотя бы перед собой, устал больше чем от работы. Когда расписана каждая минута, и ты знаешь всю последовательность до малейшего движения бровей и акцента в голосе, такой отдых становится каторгой.

На третий день, проснувшись, раскашлялся, сплюнул комок мокроты на пол и выругался, вытерев рот рукавом исподнего. Встал с кровати и замер от понимания произошедшего. Я заговорил! Назвать полноценной речью это шепелявое шипение нельзя но… Хоть что-то. Ура! Ура! Уря.

Быстро оделся и побежал завтракать. На дворе все по-прежнему, ножки буша, пока что в комплекте со всем остальным, разгребают сено, рассыпанное у стога рядом с конюшней, выискивают зерна, семена и всякий прочий корм. Барбос лениво гавчет лежа в своей будке, по-моему, он даже не открывает глаза, только приподнял одно ухо. Мычит корова в хлеву, требует, чтоб пришли и подоили её, подошедшее молоко распирает вымя. Порося, взвизгивая, дерутся за остатки своей утренней кормежки. Телега, стоит у бревенчатой стены, краешек хомута выступает изнутри. Видимо, приехавший с утра пораньше Никодим, выпряг кобылу, отвел унутрь. Оставил конскую «одежку» здесь, значится скоро поедет обратно.

Пойдем, пошипим или пошепчемся, это уж как получится. На всякий случай сделал попытку заговорить. Получилось.

— «Интересно, Силантий с ним или на хозяйстве остался?» — мелькнул в голове вопрос, когда я взялся за рукоятку на входной двери.

«Посмотрим!»- ответил сам себе и шагнул внутрь.

Что и требовалось доказать. Оба здесь. Сидят рядышком, голубчики, и кашу трескают. На столе два кувшина, один с пивом второй с молоком. Молод ишшо Мишаня спиртное потреблять. Я остановился в дверях и недоуменно тыкаю пальцем в «подлизу», потом указываю на кухню, скрытую за занавеской и мотаю головой. Он вздохнул с сожалением, забрал миску, сунул в зубы кусок хлеба, в другую руку взял свое молоко и умотал на женскую половину. Обойдя меня стороной. Я на нем отыгрывался за то, что было третьего дня, при удобном случае он поджопник получал.

Перекрестившись на красный угол, прошел и сел на свое место. Марфа принесла чистую миску, ложку, поставила кружку. Маша принесла сковороду с ещё шкворчащим мясом, по-старорусски. Отбитый, посоленный и перченый кусок кладут на противень и в духовку, через десять минут достать, посыпать зеленью, репчатым луком. Полить сверху майонезом и обратно на полчасика. Эх. До картошки ещё целый год ждать…

У Никодима были такие глаза, когда он смотрел на эту процессию, как поднес ложку ко рту, так и сидел, смотрел во все глаза. Потом хмыкнул. — Пиво будешь?

Я отказался. Из чугунка наложил в миску каши, добавил кусочки мяса, предварительно накрошив их ножом. Залил оставшимся на сковороде соком, чуть сыпанул перчика, самую малость, для запаха. Агрипина, категорически запретила — есть, пить, соления и маринады.

Два прошедших дня, дали маленькую возможность, немного привести в порядок мысли и наметить кое какие планы. Жаль, что говорить не мог, теперь надо будет искать Агрипу… В моей больной, и свихнувшейся от безделья, голове родился идиотский план по открытию в деревне фельдшерско-акушерского пункта.

Перекрестился и взял ложку. Минут пятнадцать была тишина, изредка прерываемая стуком поставленной на стол кружки. А потом пришел «одуванчик» и ни слова не говоря, залез на колени, поворочался, устраиваясь и замер, смотря светло-серыми глазенками по сторонам. Никодим, глянул, сначала хмуро, а потом… Как же люди меняются, когда усталое лицо озаряет улыбка. Только что передо мной сидел, суровый муж, нахмуренный лоб, сведенные в раздумьях брови, а через мгновение он пропал и на его месте сидит добрый дедушка, с любовью смотрящий на внука.

— Есть хочешь — Больше прошептал, чем спросил.

Он отрицательно помотал головой.

— Марфа! Подь сюды карга старая. — Никодим позвал жену, долил в кружку остатки пива и громко стукнул донышком кувшина об стол.

— Я те счаз, кобель облезлый… Постучи мне тута… — Она вышла из-за занавески, держа в руках, испачканных мукой, обрубок бревна, по недоразумению называемый скалкой.

— Чавой надобно?

— Пива принеси…

Она, поворачиваясь к мужу спиной, позвала свою помощницу. — Маша, пива мужикам принеси. — И скрылась за занавеской.

Странно. Сегодня не выходной, да и скалка для выпечки хлеба не нужна… Я не я буду, если к вечеру пирогов не будет. Встал и заглянул. Так и есть, Машка споласкивает в рукомойнике руки, чтоб налить кувшин, стоящий на полу рядом с ведром. А Марфа по уши торчит в бадейке с тестом.

Вернувшись на место, усадил Алешку на мягкую подушку, сам сел рядом. Налил в кружку молока, теплого, томленого с кусочком масла и капелюшечкой меда для запаха. Поставил перед ребенком, отрезал хлеба. — Помнишь, я тебе говорил о вкусном молоке.

Алеша кивнул головой.

— Вот это оно. Пей, тебе понравится, только его надо с хлебушком, кушать. — И протянул ему кусок мякиша, корочку оставил себе.

— Федор, женись ты на Анфиске, да заведи своих… Никодим отхлебнул из своей кружки.

Я пожал плечами, — Говорил с ней… Не хочет она.

— Это ж, как так?

Я посмотрел ему в глаза. — Говорит, староват малость. Ей по моложе надобно. — И выставил перед собой ладонь. — Не хочу молвить об этом.

Отпил из Алешкиной кружки глоток, смочить горло. Чтоб Никодиму услышать речи мои, мне пришлось напрягаться, и то получался полу сип, полу шип. Хотя если судить по его морде лица, все расслышал и понЯл.

Ну вот, опять глотать больно.

— Никодим, — Окликнул своего собеседника, — А что там с чужаками…

Он склонился через стол, чтоб лучше меня расслышать. Потом откинулся на стенку, расправил усы, — Уговор они подписали, на цельный год. Но с одной оговоркой.

Я вопросительно приподнял бровь, требуя пояснений.

Он усмехнулся, — Вы мне с Силантием все уши прожужжали. Я тут покумекал… Слышал как ты давеча с ними за банькой, разговоры молвил… Боишься люд этот учить. В уговоре том полюбовно слова вписаны — Что ежели кто до сроку захочет в холопы писаться, то по сему уговору в кабалу к нам идет, на пять лет.

— И все подписали? — Я обрисовал рукой круг и провел рукой в воздухе. Он кивнул, отпил из кружки, поставил на стол и стал вылезать из-за стола. Проводил его взглядом, пока он не вышел за дверь.

Посмотрел на «мелкого» он действительно самый маленький, со слов тетки, ему еще нет и пяти. От выпитого молока, на мордашке нарисовались шикарные, как у деда Никодима, усы и даже цвет одинаковый, белый.

Я вздохнул с сожалением. Никодим, думает, что одержал маленькую победу, на самом деле для него это поражение. Все равно народу не хватает. Теперь его надо давить на двухсменку. Мне надобно чтоб народ, отработав на фабричке, шел на свои огороды и угодья. В противном случае, призрак коммунизма станет в полный рост. Мне нужно чтоб люди успевали здесь и чтоб у них оставались силы и время для своих нужд. И только так и ни как иначе.

В самом большом, сейчас пустующем, цехе стоит приземистая деревянная конструкция подборочного транспортера. За ним спокойно может сесть двадцать шесть человек. Перед каждым будет нужное для этой операции, приспособление. Наборная касса для комплектующих, доска для инструмента. Подборочная лента, кожаная, обшита узкими дощечками, будет медленно двигаться мимо. Снимается заготовка, проводятся все нужные для этого поста действия, и возвращается обратно и так до самого конца. Там будет что-то типа поста ОТК и упаковки готовых замков в провощенную бумагу и укладка в ящики. Минимальное количество сборщиков — четыре человека. Больше можно, меньше нет.

Скрипнули кожаные петли на входной двери (руки не доходят смазать) и бодрый голос Агрипины спросил, — Хозяева, есть кто дома?

С кухни откликнулась Марфа. — Заходи.

Лекарка вошла, склонив голову, а когда разогнулась, то увидела меня и ребенка, сидящими в обнимку за столом. По лицу скользнула мимолетная улыбка, она подняла пальцы ко лбу и, перекрестившись на икону, ушла на женскую половину. Простой сарафан, что-то похожее на жилет с двумя рядами блестящих пуговиц. Волосы забраны под простой белый платок. Одна рука свободна, в другой корзинка с туесками, свертками, кулечками. Эдакая аптечка на вынос, видимо принесла новую порцию «гербария»

Буквально через минуту она вышла уже с пустыми руками, подошла и села напротив. — Горло не болит?

Я склонился вперед и поманил пальцем, когда она нагнулась, от неё одуряющее вкусно пахло разнотравьем, сказал, — Выходи за меня замуж.

Агрипина медленно выпрямилась, села с совершенно прямой спиной. Внимательно всмотрелась мне в лицо и склонила голову немного на бок. Задумчиво, как будто разговаривая с собой, произнесла, — Вроде жара нет, лихоманки не видать, а Федор не в себе… Рано он встал, ему еще надобно полежать малость.

И взгляд у неё такой серьезный, под стать тону… Да только вокруг зеленых глаз, собрались лучистые морщинки, говорящие о другом…

— Федор, едрить твой корешок, ты со мной поедешь? Али тут… — Высказался и замолчал, наш бодрый хозяин, увидев сидящую напротив меня Агрипину. Она повернулась и поздоровалась, — Здрав будь, Дядя Никодим, а я тетушке травок для болящего принесла.

— Это надобно… Агрипа. — Тон у него, вдруг стал язвенным, — А у тебя никаких таких, травок нету…

Он прошел к столу, присел на лавку рядом с ней и ткнул пальцем в меня. — От ветра в голове у Федьки.

— Как же, есть такие, от них правда, живот слабнет. — И на полном серьезе, стала перечислять. Я даже поверил сначала, пока не увидел, что она улыбается. Потом провернулась ко мне — Ну раз говорить начал, можешь ехать. Парнишку токмо здесь оставь, его малость полечить надобно.

И протянула руки, чтоб забрать «Одуванчика» Он слез с моих коленей на пол, подошел к ней и безбоязненно позволил ей, усадить рядом с собой, да еще и прижался к ней…

Я попытался спросить, — Что с ним? — как ни странно, но она поняла, свистяще — шипящие звуки.

— Догляд за ним плохой был, отощал малость, да слабоват он как-то, не по нраву мне это. Не сумлевайся, с ним все будет хорошо.

С кухни вышла Маша, держа кружку, над которой поднимался пар. Пора пить очередную порцию «отравы» если бы не мед, хрен бы, хоть глоток сделать смог. Такая горечь, несусветная. У меня от одной только мысли, скулы сводит и рот наполняется тягучей слюной.

Вот блин, собака Павлова с её условно-безусловными рефлексами на кусок мяса. Уж лучше лимон целиком сожрать. Они (лимоны) на рынке есть, да вот цена, хуже любого кобеля кусается. Легче чеснока или клюквы наесться, прок тот же и дешевле в разы.

Заглянул в кружку, Алешка не допил молоко, осталось немного. Забрал у Машки лекарство и под её присмотром, выпил и тут же потянулся за запивкой.

Брр. У меня аж слезы навернулись.

Все… На фиг, к чертям собачим…

Кто там у нас разорался или будет? — В деревню к тетке, в глушь, в Саратов…

«В деревню, В Глухово к Силантию, он добрый малый и у него всегда найдется пиво. Для молодой истерзанной души. А то вот здесь одни враги. С утра до ночи, с ночи до утра и только слышу голоса

Лежи, молчи, и не вставай, под спинку положи подушку…

Испей отвар… Да повернись — ей богу, я положила целых две, нет три, столовых ложки меду…»

— Федь, может, все-таки глотнешь пива, — Никодим кивнул на свою посудину. На его лице, было написано точно такое отвращение, как и на моем. Протянув руку, взял его кружку и выпил одним духом. Кислый напиток смыл с языка горечь от лекарства и вернул, почти нормальное расположение духа.

Медленно выдохнул, блаженно прикрыл глаза и откинулся на бревенчатую стену, проконопаченную болотным мхом.

«Надо досками обшивать, а то шею щекочет. И не поймешь кто…»

Пока сидел и приходил в чувство, Агрипина с Алешкой ушла, и когда открыл глаза. Передо мной сидел только Никодим. И тот тянул лапы к кувшину с пивом, я отлип от стенки и молча, двинул по столу, свою кружку. Он налил мне и себе, чокнулись и выпили.

— Ты когда поедешь? — Спросил его после того как вытер усы и короткую бородку. Уже второй месяц как отращиваю, достала хуже горькой редьки, особенно в первые две седмицы, так и казалось, что растет внутрь, морда лица отчаянно чесалась все это время. Или оставить? Иной раз лень по утрам бриться али не успеваешь… Да было бы для кого…

Никодим начал отвечать, да меня отвлекли. Агрипина вышла с женской половины, продефилировала к двери, открыла и вышла…

«Мне кто ни будь, скажет, вот как женщины могут, ВОТ ТАК, себя подать…

У меня там остался друг, старше меня и намного. Он всегда говорит, — Женщина, это Богиня»

Сквозь мысли прорвался голос Никодима, о чем-то меня спрашивающий.

— Извини, задумался.

Никодим сердито оглянулся и повторил, недовольным тоном, — Ежели хочешь, то поехали. Мне еще надо в торговые ряды заехать, опосля с человечком одним, словом перемолвиться.

Он встал, допил остатки пива в кружке и ушел. Через пять минут, за ним следом, вышел и я.

В деревню, мы въехали, когда на небе зажглись первые звезды. И вот тогда, я смог разжать ладони, намертво вцепившиеся в рукояти пистолетов. Вот это скажу вам поездочка. Ночь, тьма непроглядная, с двух сторон поднимается стена совершенно темного леса. Ветер шелестит листвой, живность кричит на разные голоса, поскрипывают колеса, бухают копыта и сердце, лежащее под стелькой (почему-то) правого сапога, стучит с перерывами, в такт лошадиным шагам. Но, слава богу, добрались, целые и невредимые. Рассупонили кобылу, дежурным стрельцам оставили её прибрать, ну там протереть, напоить, накрыть попоной на ночь и задать корма, а сами пошли спать. Я даже есть не стал. Только и хватило сил до кровати добраться, по-моему, уснул в тот момент, когда ещё только садился…

Пробуждение было…

Мне сначала под нос сунули посудину с чем-то горячим, но жутко надоевшим и когда я, спросонья не поняв еще, где нахожусь, пробормотал. — Машка отстань, дай поспать.

Гогот двух луженых глоток заставил широко открыть глаза и сразу проснуться. Рядом с кроватью стоял Никодим и протягивал кружку с опостылевшим за последние дни, отваром. Но с маленьким дополнением…

Я ткнул в него пальцем, — Пиво?

Он в ответ кивнул и протянул лекарство, — Опосля этого.

Приняв посудину, залпом выпил. Потянулся за запивкой, мне вложили её в руку, и я стал смаковать, отпивая мелкими глоточками.

— Федор, сидай, пожуем, что бог послал, — Позвал меня Силантий, сидящий за столом, уставленный мисками со стоящим посередине котелком и караваем хлеба, лежащим с самого краю.

— Ну, и что нам бог послал? — Меня долго упрашивать не надо, умыться можно и потом…

Капуста квашенная, чеснок маринованный, огурчики малосольные, колбаса сыро-сухо-копченая деревянная на ощупь и на вкус. Жареная курица, точней четвертинка, ибо другая часть весело хрустит косточками и хрящиками на зубах у Силантия. Тушеные овощи в чугунке, пахли очень вкусно. Дополняли картину три кувшинА, поочередно заглянул в каждый, пиво, пиво и молоко.

— Ты как? А то бабы молвят, мол — Федьку бог покарал, за непотребство… Мужики на тебя, есть такие, дюже злы, за то, что их отроков не взял, а чужаков приветил… А ещё сказывали…

— Силька, черт старый, дай ему поесть, ты с самого утрева, пасть не закрываешь, все жрешь…

— А ты что каждый мой кусок считать будешь?

— Да иди ты в жопу. На Федьку глянь. Его бабы там умучили… Представляешь, приехал вчерась, а он как меня увидел, обниматься лезет…

— Никодим, что ж ты лжу молвишь? Силантий не верь ему, кривда это. Нормально так встретились. Поручкались. Спросил у него — как ты поживаешь…

— Ой, Федя, бреши да знай меру. Чтоб ты, да с Никодимом, да поручкался… Да видать сильно тебя бабы, допекли — Силантий, посмотрел на меня, покачал седой головой и приложился к кружке.

— Так я об том речь и веду. — Никодим стоял напротив и наливал из кувшина пиво.

Я мысленно махнул на них рукой, накидал в миску всякой еды, оторвал последнюю ногу у курицы, отрезал здоровенный ломоть хлеба… И треск за ушами, заглушил утренею перебранку старых друзей и переборку моих косточек.

Сытно рыгнув, отодвинулся от стола, в малость осоловевшем состоянии, после вынужденной диеты за последние дни. И поэтому, немного упустил тему, которую мусолили два старых сплетника.

— Силантий, а Федя наш, на твою внучку глаз положил. Он на неё так пялился, поначалу думал дырку в ней проглядит.

От услышанного, мои уши встали торчком. — Это кто ж такая? — встрял в их разговор.

И получил «обухом» по темечку, — Агрипина, евойная внучка.

Улыбающийся Никодим, указал на Силантия сидящего рядом со мной, — А ты не ведал?

Мне только и осталось, развести руки. — А почему мне никто об этом не сказал? Силантий, а у неё муж есть?

— Во, я про то и молвлю… — Никодим ткнул в бок, своего соседа.

Ответить Силантий не успел, дверь без стука открылась, и на пороге появился Алекс. Из-за спины выглядывал Димка и думаю, не ошибусь, если и Антип здесь. Эта «святая троица» по мою душу.

От моей былой немоты, осталось легкая хрипота, и если не смачивал горло глотком воды или иным питьем, голос садился. Цапнул со стола кувшин с пивом и со словами, — Силантий, вечером не пропадай, про внучку обскажешь. — пошел к ребятам навстречу.

Судя по отдельно взятым лицам, у двоих они точно довольные были, дело сдвинулось с мертвой точки и есть надежда, что удастся оживить, ржавый труп, стоящий под временным навесом.

— Здрав будь. Алекс, — Димке кивнул, заглянул в сени. — Антип где?

— С нами не пошел, у него там что-то плохо получается…

— Ну и пошли туда, заодно и покажете, что сами сделали.

Уже в дверях меня окликнул Силантий. — Федь, а Мишаня где?

Я повернулся и ответил, — Там остался, — и мотнул головой в сторону города. Постоял минуточку…

Ну, раз никому больше не нужен… Тогда пойду.

Пока шли, Алекс успел рассказать, что и чего они сделали и заменили. Дело оставалось за малым, дособрать и опробовать. Со слов ребят, выяснил, что Антип не может изготовить пресс-масленки. Не получается резьба и все. Сами стаканы и крышки есть, а вот крепеж…

— он у тебя совета спрашивал? — Поинтересовался у Алекса.

Он весело улыбнулся и махнул рукой, — Да ну его… Смотрю, кругами ходит и молчит. Пытаю — что надобно али случилось что? Молчит. Я потом подсмотрел, когда давеча тут был, сидит горемыка на кузне у Данилы и напильником шоркает как заведенный, под нос себе чего-то бубнит. Потом разозлился и в горн забросил. Раз он такой, я даже заходить не стал.

От таких слов, захотелось рвать и метать…

В приподнятом настроении вваливаюсь в сарай, вижу Антипа, стоящего на прислоненной к чугунному боку станка, лестнице, и закручивающего что-то там, наверху.

— Слазь чудо, любить сейчас буду, любовью трепетной и нежной — проворчал в полголоса и позвал, — Антип, ты все сделал?

— А… Федор, — Он в знак приветствия вкинул руку с зажатым в ней гаечным ключом, — обожди малость…

И принялся шустро что-то накручивать, закручивать.

Я подошел ближе, и придавил сапогом одну из ног лестницы, чтоб не поехала, Антип потянулся к дальней масленке. Вот из-за такой стремянки и был сделан насос, украденный какой-то сволочью. Лазить каждый раз наверх, можно только при выключенном приводе, в противном случае, можно получить по башке или рукам.

Наконец, закончив закручивать, наш литейщик спустился вниз, в мои «добрые и нежные объятия»

— Голубь мой сизокрылый, поведай мне, дурню старому. Обчем мы с тобой речь вели, когда молвил, что тебе сделать надобно?

— Напомни мне…,- Я чуть согнулся и, приставив руку к уху, приготовился слушать.

Он покаянно нагибает голову и подставляет шею.

За спиной слышу Димкино фырканье, очень похожее на сдерживаемый смех, резко оборачиваюсь.

Вот что значит, моя школа — смотреть в глаза с самым невинным видом. Я ему подмигиваю и грожу указательным пальцем.

— А с тобой разговор будет особый, Ромео ты наш, не поротый. Я тут с твоей зазнобой, словечком перемолвился…

— Федор, вот те крест… — Вот теперь вижу, возмущен до глубины души и по-настоящему. А я ни с кем и не говорил вообще-то, но проверить, надобно…

— Ладно, так уж и быть, поверю в последний раз… Смотри у меня…

— Алекс! А ты что стоишь, молчишь, слова доброго не молвишь? Али из тебя все клещами тянуть надо? Давай показывай, что у вас сделано…

Он глянул на Димку, стоящего сбоку от него, чему-то своему усмехнулся, мимолетная улыбка скользнула по лицу, перевел взгляд и на меня смотрел, мастер, готовый ответить на любой вопрос.

— Мы изготовили…

В течение часа они втроем, по очереди, навешивали мне на уши, отличные макаронные изделия, высшего качества. А потом я взял слово и каждому перепало, по самое не могу. По округлившимся глазам Алекса, ясно видел, что мужик гордится своей работой… Ну вот такая я сцука. То, что они делали три недели, можно было изготовить за две. А нам, между прочим, этого монстра ещё перетаскивать, на его постоянное место жительства и проводить потом испытание. Надо будет подключать, холостой прогон, как минимум дня два, делать, чтоб стружка сошла и втулки притерлись. Ремни должны растянуться и осесть на шкивах, они у меня новые, только что шитые, не одеваные ни разу. На промежуточных валах, вкладыши не притертые, их под нагрузкой пробовать надо. А они что, шуток не понимают? Я же пошутил про месяц… Правда, насчет зарплаты — здесь был серьезен как никогда…

Крутится, и вертеться, пресс может — Это понял из всех клятвенных заверений.

Объявил перерыв, для того чтоб собрать посильную помощь из числа новоявленных сотрудников (надо уж как ни — будь определиться с названием — фабрика, завод, мануфактура, мастерская.)

Только часа через два, под стройные крики и вопли. Собравшись гурьбой, мы потащили, по уложенным бревнам, агрегат. Благо, перетаскивать не так далеко, всего метров пятнадцать, но с двумя поворотами. На такое зрелище собралась посмотреть вся деревня, в толпе видел даже пару любопытных коз, лениво жующих листья и мекающих.

«Вспомнился почему-то фильм про Робинзона Крузо, итальянский.

— Извините, извините, — пробирается на свое место.

Наклоняется к вымышленному соседу. — Не подскажете о чем фильм?

— О море!

— Опять про море…»

Хотел разогнать… Махнул рукой, — пусть смотрят. Им этот сериал скоро снится, будет…

Не спеша не торопясь, с чувством и толком, хреновина встала на отведенное для неё место. (Главкома послали на хер, когда попробовал командовать, вызвали Никодима, и он увел меня домой)

Я весь извелся. Пару раз пытался вскочить и бежать, смотреть что там и как… Никодим пообещал позвать стрельцов. Пригрозив — что свяжет и бросит в сарай, при этом заткнет рот, чтоб не орал.

С горя сел писать. Начиркал две строки, бросил ручку на стол и заметался по избе. Опять сел. Ещё пара слов. Тигр в клетке, ведет себя спокойней чем я. Никодим встал и куда-то вышел. Через пару минут, я метнулся к дверям… Обломись бабка… Заперто!

Убью старую заразу… Только через два часа был отпущен под подписку о том, что не буду верещать, как свин не до резаный, ежели что не так сделано.

С сердитым видом, пришел в цех, окинул начальственным взором, бедлам учиненный и не прибранный, искоса глянул на стоящее недоразумение… И устроил разнос за неубранный мусор.

Я уже говорил — кто я? Напоминаю, сцука!

Следующие два дня, слились в один. Раскочегарили мотор, навесили приводные ремни и помолясь запустили эту чертову страхолюдину. Антип получил задание, сделать комплектующие детали для насоса, поддона, как сделать трубки, натурный макет из глины, слепленный на коленке и пожелание — чтоб ноги его здесь не было, пока вся эта механизма, не будет готова. И ещё кучу всяких добрых слов. Пресс масленки хороши, для хорошо выточенных, отшлифованных и подогнанных втулок, для нас они сейчас бесполезны и даже вредны. Жидкая смазка вымывает стружку, а густая графитка не дает ей выхода. Вот и приходится через каждые полчаса останавливать и проворачивать на пол оборота, выдавливая грязную смазку, свежей, а так как масленки маленькие по объему… Можете представить весь процесс воочию? Я уже начал волноваться, что запасы иссякнут раньше, чем все это закончится.

Но, ура, ура, все обошлось. После седьмой набивки, проверка показала, следов бронзы нет, во всяком случае, невооруженным глазом, не видно.

Настал черед проверить творение Алекса и Димки. Если сейчас получиться… Значит быть замкам мушкетным, а нет… даже думать не хочу…

С час монтировали просечку, готовили железные полосы. Хочу опробовать сразу два способа, горячий и холодный. Начали с первого. Давит нормально, детали выпадают одна за другой и, кажется что без особого усилия. Но… После шести штук, остановил испытание и прикоснулся к штампу, хотел.

Сильно нагрелась, зараза. Боюсь что для этого варианта, способ не проходит, пока не придумаем охлаждение.

Отошли с Алексом в сторонку, позвали меньшого и устроили мозговой штурм. Я предложил переделать все заново. Дан, стал сопротивляться. Говоря — что не знает как можно сделать, внутренние каналы, не потеряв, целостности конструкции (это я так понял из его получасовой лекции)

Димка, предложил обмотать медной трубой, одеть сверху дополнительную защиту и прокачивать воду.

Пока обсуждали, штамп остыл и настал черед второго способа…

Зря они меня не послушали. Дядька Федор, ерунды не предложит. Штамп сказал — кранк, и приказал долго жить. Но самое обидное, на одиннадцатой детали.

Я лично не сильно огорчился, а наоборот был даже этому рад. Уж лучше сейчас. Время ещё было не позднее, парни собрали монатки и укатили в город.

У меня же выдался свободный вечер. Провел с толком и чувством, полночи просидел в ночном вместе с мальчишками, приставленными к нашим лошадям. Даже уходить не хотелось.

Маленький костерок в ямке, бросает в небо крохотные искорки. Они взмывают в темное небо, и гаснут на половине пути, но самые сильные и смелые летят выше всех и пропадают в небесной вышине.

Стреноженные кони, выщипывают траву, объев пятачок перед собой. Нелепо ковыляют чуть вперед и, наклонив морды к земле, срывают зеленые побеги травы, покрытые капельками росы.

Старший из мальчишек, кажется Петром зовут, дает команду и из костра начинают выкатывать клубни…

У меня чуть сердце не зашлось, думал, выкопали мою картошечку. Оказалась репка, самая обычная репа, только запеченная на угольях, а потемках, так похожа…

Поблагодарив, гостеприимных мальчишек за предложенное угощение. Со своей стороны выложил немного колбасы и окорок с хлебом. Вода под боком, ручеек журчит в маленькой рощице…

Старший, Петр, поделил харч на всех, разложил на листьях лопуха и, оглядев собравшихся, скомандовал, — Налетай.

Дождался когда все возьмут и только после этого забрал оставшуюся пайку. Вопросительно посмотрел на меня и кивнул на еду — А ты чего не берешь?

— Ешьте. Я чуток попозже буду. — Подумал немного и нагнулся к нему. — Отдай мелким, я скоро домой пойду, а вам ещё до утра здесь быть.

Ничего не сказав в ответ, кивнул. Подтащил лист поближе, достал засопожник и за два взмаха поделил на четверых.

У меня было какое-то умиротворенное состояние. Ночь. Костер. Черное небо с яркими звездами, усеявшими весь небосклон. Кто-то из мальчишек затянул вполголоса песню, другие подхватили…

Грустная, о том, как вои на битву с ворогом ходили.

После окончания наступила звонкая тишина, прерываемая треском костра, да невдалеке, жеребец, приподнял голову, тревожно осмотрелся по сторонам и шумно выдохнул, фыркнул.

Я сел, протянул руку к куче валежника и подбросил в костер, немного сухих веток. Они вспыхнули ярким пламенем, осветив детские лица…

Настроение было… Минорное…

«Утро красит вредным цветом, стены древнего кремля, просыпается с рассветом, наша славная страна» — Я стоял перед зеркалом и брился, мурлыкая под нос песенку.

«Кипучая, могучая… ты самая любимая… Тра- та — та, тра — та — та. Та — та — та…»

Блин. Забыл слова, помню только мотив.

Прикольно бриться, намыливая лицо мылом и скоблить опасной бритвой. Это целое искусство, можно ненароком и пол щеки смахнуть. Сколько раз резался… Помню, после первого раза, когда вышел к людям, Никодим даже пивом поперхнулся, когда меня узрел. Он потом цельный день пытал — с кем я подрался?

Но думаю, подтекст был таков — И кто победил?

На этот раз процедура прошла без кровопролития и за завтраком никого не напугал. Уже под самое окончание, поторопился, и чай попал в другое горло и я раскашлялся. Сижу на лавке стучу себя кулаком в грудь. Пытаюсь продышаться, ажно слезы на глаза навернулись. Когда полегчало. Начал собираться.

«Сегодня первое занятие в клубе веселых и находчивых. Что такое клуб, ребята не знают, а вот под хохмить или подшутить друг над дружкой, это у них легко. А находчивые какие…»

Занятый мыслями на автомате оделся и уже стоя на пороге, попрощался.

Закрыл дверь и до меня доходит. Что, спросил Силантий. — Кто такой Есаул?

Остановился… Раскинул мозгами и с матюгами возвращаюсь обратно.

— Силантий, старый ты хрыч, а мне мог словечко молвить, а?

Игнорируя мою возмущенную тушку, пыхтящую, словно самовар и разозленную до крайности. Он, как ни в чем не бывало, поворачивается к Никодиму. — От глянь на него — бранится, хулу молвит. Другой бы спасибо сказал, а этот…

Махнул на меня рукой. — Иди чадо, свет не засти.

Я развернулся и, уходя со всей дури, хлопнул дверью.

Всю дорогу кипел от злости. Не знаю, кто за мной подсматривал, присматривал, но он явно рисковал нарваться на пулю. Давние события приучили — при явной угрозе, стрелять первым. Здесь нет статьи о превышении прав на самооборону.

Одним словом я пришел в не лучшем расположении духа, остатки злости будоражили кровь.

Не доходя, десятка шагов до территории заводика, углядел стрельца. Подозвал к себе. Он подошел такой вальяжный, весь из себя, манерный.

— Как звать, — хмуро спросил у него.

— А те зачем?

Это лицо видел пару раз, оно из нового пополнения. Ещё не обтертое, не оструганное, не отшлифованное, проще говоря, бревным-бревно. Ну, мил человек, прости, ежели сможешь.

— Зачемкать, мамке своей будешь, сопля. Пистоль достал к осмотру. Быстро, ядрена вошь! — Я рявкнул на него в духе сержантов, вплотную, правда, подходить не решился.

Парнишка, аж вздрогнул, от моего рыка и попробовал покобениться малек. — А ты кто такой…

Договорить не дал. — Тот, на чьи деньги, ты рожу разедаешь.

«Времена веселые, ох какие веселые, ухо востро держать надобно. Он все-таки попытался и решил, что половчей будет. А вот хренушки тебе по толстой морде… А чтой мы с лица сбледнули… или может ствол лобик жмет?»

— Это не ты вчера за мной подсматривал? Погоди, не молви ничего… Ты в роще сидел?

Нет? У меня за спиной был? Нет? тебя там не было? Да! Тебя там не было. Но ты знаешь, кто там был? Молчи, не говори… А… Ведомо тебе! Степан молчун? Нет?

Я посмотрел за его плечо, по улочке, в нашу сторону бежали стрельцы.

— Аврамка добрыня? Артюшка бессонко? Нет? Не они? Силантий? Умница ты моя, что ж ты дурашка кочевряжишься? А ты сам поведать, хочешь… Ну…

— Герасим и Панкратка…

Послышалось или нет. Скорей всего показалось, что за спиной скрипнул песок под кожаной подошвой. Начал поворачиваться, отступая на шаг в сторону…

Свет погас!

«Вот спрашивается — какая такая муха в копчик укусила? Ну и что с того, что Силантий охрану приставил… А может все проще? Крыша съехала на нервной почве? Или я отмазку ищу…»

Такие мысли пришли в голову, когда очнулся. Лежу на лавке, затылок отваливается вместе с черепом. В пустой тыкве грохочут тамтамы. Думаю, ни за что не догадаетесь, чью милую… Лицо, узрел, придя в себя. Не угадали. Это был не Силантий и не наш хозяин, Никодим, а тот бедолага стрелец, на котором решил сорвать злость. С трудом повернул голову, и спросил скрипучим голосом. — Так как, тебя звать?

Он сидел за столом и что-то вырезал ножом. Услышав мой голос, он взял кружку, подошел и напоил.

— Ивашко, Лукьянов сын.

— Ваня… Извини, что попусту лаяться начал — попробовал сесть. И тут ждала, неприятная новость. Связан и привязан к лавке, да так умело, что не могу пошевелить ни рукой, ни ногой.

— И что это за херня?

— То Силантий велел…

Я скрипнул зубами от злости, но промолчал. Не стал комментировать. Хотя слов и мата предостаточно, чтоб выразить искреннее спасибо, за столь благоразумный поступок.

— Развяжешь? Али за Силантием пойдешь?

Молчком, присел на корточки, и я почувствовал, как освободились руки. — Ноги сам ослобонишь. — Отошел на пару шагов назад. Между прочим. Положил руку на рукоять пистолета…

Пока я возился с узлом, в сенях хлопнула уличная дверь, и послышались людские голоса.

Первым вошел старый сотник, следом, Никодим и пара стрельцов.

Я так понимаю, что это два кренделя, которые пасли меня вчера. Как их? Герасим и Панкрат!

Силантий, подошел и бросил на стол мою сбрую с пистолетами и, сел на лавку. Парни остались в дверях, перекрывая пути отступления. Никодим (вот ещё одна старая лиса, знал и молчал) Встал в угол под образами. И наступила тишина, мне показалось, что слышу мышей, копошившихся под полом.

Посмотрел в лица собравшихся персонажей и широко улыбнулся. — Парни, а как давно вы за мной ходите?

Я намеренно игнорировал отцов-командиров, с ними и так все ясно. Могу предположить, что Дедушка Никодим спонсировал данное дело, а Силантий подобрал людей. И если бы не его сегодняшний прокол… Даже и не знаю, проведал бы, что под колпаком хожу.

Они сначала посмотрели на них и только после начальственного, одобрям-с. Один, кажется Герасим, открыл рот. — С самой пасхи, нас…

Я остановил его, подняв ладонь. Повернулся и мрачным взглядом окинул сначала медника, потом сотника. — Ну, вот что вы за люди такие?

Встал с лавки, подошел к столу и забрал свое оружие. Накинул ремни на плечи, застегнул пряжки, проверил, как вынимаются пистолеты. Через плечо бросил. — Ваня, армяк мой где?

Через минуту мне его опустили на рамена. Поблагодарил. Повернулся к охранникам, — обождите на мостках, перекинусь парой слов и пойдем. У меня дел не впроворот.

Когда за ними закрылась дверь… Нужно было все-таки отослать на улицу…

Если удалить мат и выкинуть прочие бранные слова, останутся одни междометия. Нормативной лексики, кот наплакал. Больше всего досталось мне. Я отбивался, но был повержен, вдвое превосходящими силами противника. Им легко, их мама здесь родила, и они половину моей ругани пропускали мимо ушей. Зато припомнили все косяки и непотребства, угрожающие… Правильно мыслите!

Благосостоянию Никодима. Это его идея. Я еще проясню этот вопрос, почему так долго телился… Хотя и здесь все понятно. Пошли крупные траты и без меня это выброшенные на ветер деньги.

Но сказать, могли? У меня чуть крыша не съехала от раздумий всяких.

Первый раз видел Силантия в ярости. Из-за Ванечки, которого я, с его слов, — запугал до икоты. Слово за слово и еще минут двадцать, ебуки летали по избе, выбивая пыль между половых досок и обрывая лохмотья паутины, развешанной по углам. Как только постройку по бревнышкам не раскатили…

После того, как остыли и перестали плеваться ядом, пошел нормальный разговор. В итоге, охранников у меня стало трое и очень настоятельная просьба, поберечь ребятишек.

Ну, и что мне с ними делать?

Парней нашел на улице. Ванька сидел на заваленке, подставив морду под солнышко и зажмурившись, грелся. Еще два оболтуса, уселись на обрубок бревна, в тенечке, под стеной покосившегося сарая и тихонько переговаривались. Только сейчас обратил внимание, во что они одеты. Все стрельцы ходили по деревне в форменных кафтанах, а эти двое в крестьянских армяках, на головах дурацкие суконные колпаки и оба, вдобавок ко всему, бородатые.

Окликнул. — Айда за мной, — и шагнул с крыльца.

Придя домой, забрал ружье, патроны и мы ушли в овраг, на дворе захватили пару чурбаков, в качестве мишеней. До обеда развлекался стрельбой из костолома. Могу сказать, что уверенно попадаю, на трех сотнях метров в середину ростовой мишени. С полтоса, с трех выстрелов выношу яблочко у грудничка.

Ходили к болоту, искал место, где можно пострелять на максимальную, да нет ничего, все заросшее чахлым кустарником и дистанция в ряде случаев не больше двухсот метров. С горя завалил кабана, бедолага выскочил из зарослей буквально в двух десятках шагов. Даже не хрюкнул. Пришлось рубить волокушу и тащить пару верст до деревни. Умотался физически, зато, шарики и ролики в голове устаканились, и встали на отведенные для них места.