Взлет черного лебедя

АНГЕЛ ВОД

— Это было необходимо? — осведомилась я у Оберона, когда мы вышли на улицу. — Неужели мы не могли купить треклятый навигатор GPS?

— Ты думаешь, это единственное, что делает камень? — рявкнул он. — Указывает направление?

— Нет, — буркнула я. — У меня рука онемела, а боль я чувствую вот здесь.

Я похлопала ладонью по груди, над сердцем.

— Конечно, — Оберон наклонился близко ко мне, и я ощутила его дыхание, как сердитый порыв ветра. — Твое сердце бьется в такт с гравитационным притяжением приливов и вращением Земли. Это и есть заземление. Теперь ты сможешь без компаса выбраться из джунглей Амазонки.

— Замечательно. Но я живу в Нью-Йорке. Север — вон там. — Я указала на Пятую авеню, но моя рука дрогнула и повернулась на несколько градусов влево. — Ладно, значит, улицы проложены не строго по компасу, но мне он никогда не требовался. Разве что в Бруклине…

— Ты направляешься в такое место, где все будет более запутанно и опасно, чем в Бруклине, — парировал Оберон и помчался по Пятой авеню (полагаю, на северо-восток).

Я бросилась за ним и нагнала его только перед переходом через Пятьдесят седьмую улицу.

— Почему ты не предупредил меня? — проворчала я, разозлившись и обращаясь к Оберону на «ты».

Он свирепо уставился на светофор, и неожиданно зеленый свет для машин, ехавших по Пятой авеню, сменился на красный. Шеренга такси с визгом затормозила.

— Считаешь, это действительно было бы полезно? — спросил Оберон, искоса глядя на меня. — Я вожусь с пациентами и точно знаю, что порой ожидание боли — самая страшная мука.

— Ты подкрадываешься к больным со шприцем и застаешь их врасплох?

— Нет, — признался Оберон и сбавил темп. — Тогда они перестали бы мне доверять. Прости. Ты права. Ты заслуживаешь того, чтобы тебя вводили в курс дела… Многое пока спутано, неопределенно. Даже не представляю, что тебе рассказать…

— Ты можешь видеть будущее?

Я была потрясена Обероном и тем, что не потеряла способность удивляться. Мы оказались возле празднично оформленных витрин модного магазина. Оберон замер на фоне полярного пейзажа с женщиной-манекеном в светлом вечернем платье и с аккордеоном. Рядом с ней находился полярный волк-тромбонист, на шее которого красовался черный галстук. К парочке летел белоснежный лебедь, зажавший в клюве нотный лист. Оберон принадлежал к тому сюрреалистическому миру. Он должен быть там, за стеклом, а не здесь, на тротуаре. Зачем ему извиняться передо мной, простой смертной? Впервые за время нашего знакомства я увидела в его глазах тоску, которую хранили глаза Нома Эрдмана. Ее я слышала и в ночной песне ветра. Я вспомнила, что Оберон сказал мне в подземном туннеле под кондитерской Пака: «Когда-то наш народ был велик — среди нас встречались и те, кого почитали, как богов». А теперь король фейри стоял на улице Манхэттена в облике медбрата…

— Порой передо мной предстают картины будущего, но оно изменчиво. Так происходит постоянно. Все зависит от минутного выбора.

— А я разыщу Ди? — поинтересовалась я.

— Нет. Ты бредешь в темноте. Вот почему я хотел, чтобы ты получила камень-компас. Чтобы ты не заблудилась. Но я должен был предоставить тебе право выбора.

Я подняла руку. Гематит моментально повернулся острием к северу, но боли я не почувствовала. Наоборот, у меня на ладони словно сидела маленькая птица — почтовый голубь, которого я запросто смогла бы подбросить в небо.

— Хорошо, — сказала я. — Ты прощен. Но всегда предупреждай меня, ладно?

Оберон широко улыбнулся и стал похож на оскалившегося волка на рождественской витрине.

— Обязательно. Начинаем. Сейчас у тебя мобильник зазвонит. Твоя подружка Бекки очень расстроена.

И Оберон зашагал по Пятой авеню, а у меня заверещал телефон. Я выудила его из сумки и на ходу нажала клавишу ответа.

— Гарет? — прозвучал пронзительный голос Бекки. — Слава богу! Я тебе целое утро звоню, но нарываюсь на автоответчик!

— Я находилась в… — Я бросила взгляд на Оберона — не подскажет ли он мне, чем заменить фразу «Я была внутри купола из дентритового кварца, не пропускающего сигнал сотовой связи».

«В метро», — шепнул он, придерживая меня за локоть — мы переходили Пятьдесят седьмую улицу.

— …в метро, — произнесла я. — Что-нибудь случилось? Как папа?

— Нет-нет, с твоим отцом все в порядке. Я к нему сегодня забегала. Они с Заком веселые и радостные. Прямо как устрицы, которые что-то замышляют.[64] Меня Джей волнует. Ты с ним ночью говорила?

— Немного, — опасливо созналась я. Я всеми силами старалась держаться подальше от ссор Бекки с Джеем. — Он заявил, что у вас возникли какие-то творческие разногласия насчет развития группы.

— Ну-ну, — фыркнула Бекки. — Ему хочется двигаться только в одном направлении — назад. Будь его воля, мы бы тренькали на гавайских гитарах и записывались на восьмидорожечные катушки.

— Да… Джей немного старомоден.

Я бросила растерянный взгляд на Оберона, дав ему понять, как я устала от перебранок между Джеем и Бекки. Мы вошли в парк и направились к зоосаду. Вскоре нам встретился уличный художник, рисующий разноцветными мелками на тротуаре. Потом — группа, играющая музыку в стиле «калипсо» на стальных барабанах. Рядом с ними оказалась женщина на ходулях, одетая а-ля Эмпайр Стейт Билдинг. Мне было совсем не просто поддерживать разговор с Бекки, когда вокруг творилось такое шоу.

— Он по уши застрял в прошлом. Это диагноз. По-моему, у него депрессия.

Я отодвинула мобильник, чтобы подруга не услышала, как я вздыхаю. С тех пор, как она в старших классах прошла начальный курс психоанализа, она возомнила себя патентованным «мозгоправом» и ставила психиатрические диагнозы всем подряд. По какой-то причине данная склонность обострялась, когда Бекки испытывала стресс. Ей было крайне необходимо наделить остальной мир признаками неврозов для того, чтобы не свихнуться самой. Я слушала, как она перечисляет болезненные симптомы Джея. По ее словам, он мало спал, избегал общения с друзьями, страдал из-за вечных неудач в романтических отношениях. Я могла опровергнуть все три аргумента. Во-первых, я с трудом представляла себе, как кому-то из группы удается подремать хотя бы пару часов при нынешнем графике выступлений. Кроме того, в последнее время Джей избегал только Бекки, поскольку они часто сцеплялись по пустякам. А по поводу «романтических связей» — то же самое она могла сказать бы о себе. С каждой минутой моя тревога нарастала, вот только беспокоилась я исключительно из-за Бекки.

— Погоди, — попросила я подругу, прикрыла телефон ладонью и обратилась к Оберону. — Ты не знаешь, с Джеем произойдет что-нибудь плохое?

Оберон остановился и зажмурился, запрокинув голову. Мы находились в самом начале Молла,[65] усаженного деревьями, и на лице короля фейри заплясали тени ветвей вяза. «Как для Оберона выглядит будущее? — подумала я. — Наверное, как тени деревьев в пространстве бесконечности?»

Оберон открыл глаза.

— Нет, — тихо произнес он.

— Спасибо, — поблагодарила я. — Бекки, я думаю, что с Джеем не случится ничего страшного. А у меня сейчас столько дел, и совершенно нет времени размышлять по поводу вашей ссоры. Может, тебе надо подумать о себе?..

В трубке воцарилось безмолвие. Я уже подумала, что нас разъединили, но Бекки наконец-то нарушила паузу:

— Наверное, ты права. Я тебе попозже перезвоню.

И она прервала связь. А Бекки крайне редко так резко заканчивает свои разговоры.

— Я не слишком к ней строга? — осведомилась я у Оберона, спрятав мобильник в сумку. Но он напряженно смотрел вперед и молчал. Я проследила за его взглядом: сквозь листья пробивались лучи солнца, и на асфальте мерцали разноцветные конфетти. Сначала у меня почему-то сложилось впечатление, что какой-то третьесортный перформанс сорвался напрочь.

— Вот что осталось от сильфов? — догадалась я.

Оберон кивнул, опустился на одно колено и подобрал с асфальта блестку. Затем поднес ладонь к носу и принюхался.

— Ди наслал сюда туман, пропитанный молекулами феррума. Вот что их погубило. Миниатюрные фейри не выносят прикосновения железа.

Потом Оберон произнес несколько слов на непонятном мне языке и подбросил конфетти вверх. Порыв ветра подхватил их и понес к деревьям. Я услышала в шуме ветра песню — стон, от которого у меня по коже побежали мурашки. Над нами завертелся вихрь. Опавшая листва и мелкий мусор закружились у наших ног маленькими смерчами, которые устремились к воздушной воронке. А там, где стояли мы с Обероном, все было неподвижно. Мы находились в эпицентре урагана. «Вот, каково бывает, — подумала я, — когда попадаешь в „око“ торнадо». Сдвинься я хоть на миллиметр, ветер подхватил бы меня и разорвал на куски. Я могла только наблюдать за пляшущими потоками воздуха. Вначале он был прозрачен — а в следующее мгновение загустел, как пудинг в кастрюле, — и разделился на полупрозрачные ленты. Теперь я разглядела, что внутри них «плавали» погибшие сильфы с искаженными болью лицами и изуродованными телами. Все устремилось ввысь… и пропало, распавшись на крошечные сияющие капли. А воронка одним чудовищным рывком отделилась от земли и умчалась к небесам.

Оберон все еще беззвучно шевелил губами. Внезапно мои барабанные перепонки щелкнули, и ко мне вернулся слух.

— Их больше нет, — вымолвил король фейри. — Я послал их обратно, в эфир.

И он зашагал по Моллу на север. Разноцветное облачко слетело с его волос и озарило его психоделическим гало.

Оберон добрался до террасы Вифезда.[66] Потом спустился по лестнице к фонтану, над которым царственно возвышалось изваяние Ангела Вод — моя любимая скульптура здесь. Мама часто рассказывала мне библейскую историю об ангеле, который исцелил больных в Иерусалиме влагой из священного источника.[67] А парковая статуя фигурировала и в спектакле «Ангелы в Америке»,[68] и в телесериале «Сплетница». Мне никогда не надоедало смотреть на умиротворенного ангела. Автор изобразил его в виде девушки, простершей руку и благословляющей воду. В декабре фонтан, конечно, не работал, но на его бортике сидело много людей. Кто-то ел ланч, некоторые болтали, а остальные просто радовались зимнему солнцу. Оберон тоже притулился на камне и подставил лицо солнцу. На его коже сверкали крошечные искры.

— То, что ты сейчас сделал для сильфов… Ты их похоронил?

— Я освободил их духи из вашего мира. Их атомы будут поглощены землей и вновь появятся в цветах, травах и деревьях. Возможно, в один прекрасный день их выпьет какой-нибудь сильф. — Оберон открыл глаза, улыбнулся, и меня будто коснулся теплый тропический ветер. — Таково представление фейри о перерождении — стать цветком, чтобы твоим нектаром насытилось другое волшебное создание. Но…

Внезапно Оберон умолк и сдвинул брови.

— Но что?

— Каждый год их количество уменьшается — счет идет на сотни. Когда умрет последний сильф, некому будет испить его возродившийся дух. Тогда маленький народец исчезнет. Как слей бегги и ирландские мерроу.[69]

— Хочешь сказать, что фейри исчезнут навсегда?

— Конечно. Выживать здесь практически невозможно… но мы держимся, несмотря на все препоны.

Оберон опять улыбнулся, посмотрев в сторону верхнего уровня террасы. Я проследила за его взглядом — но ступеням тащился человек с тележкой, нагруженной продуктами. Он так сильно закутался в многослойную одежду, что было совершенно непонятно, мужчина это или женщина. Добравшись до подножия лестницы, бродяга поднял голову. Я узнала темнокожую нищенку, с которой столкнулась несколько дней назад на Гринвич-авеню. Тогда она поприветствовала меня, помахав мне рукой. Словно для напоминания о нашей встрече, женщина сплюнула вниз. Комок ее слюны попал прямо под ноги бизнесмена в начищенных туфлях. Мужчина, доедающий сэндвич, знаком показал своему спутнику, что его сейчас стошнит, скомкал обертку и бросил через голову женщины в урну. Но на полпути ветер подхватил бумагу, и та полетела обратно. «Ядро» ударилось о грудь бизнесмена и обрызгало его костюм майонезом, кетчупом и обрывками салата. Он брезгливо стряхнул с себя грязь и возмущенно удалился.

Я расхохоталась и долго не могла остановиться. Нищенка улыбнулась мне беззубым ртом и направилась в нашу сторону. Завидев ее, люди начали быстро расходиться. Наверное, их отпугивал стойкий запах рыбы, исходивший от женщины. К тому моменту, когда она поравнялась с нами, на нижнем уровне террасы остались только мы с Обероном.

— Мел, — произнес король фейри, плюнув себе на ладонь и подняв руку. — А меткость ты до сих пор не утратила.

Та проворчала:

— Я ему в рожу целилась. — И она прижала свою ладонь, изуродованную артритом, к ладони Оберона. Потом уставилась на меня. — И она с тобой, — проворчала Мел. — Не очень-то похожа.

Шаркая, она подошла ближе ко мне. От ее лица пахло, как от Ист-Ривер при отливе. Я замерла, надеясь, что мне не достанется порция ее слюны.

— Это Гарет Джеймс, потомок Маргариты Д'Арк, Сторожевой Башни. Гарет, это Мел.

Мел в ответ фыркнула. Может, от меня пахло борщом, и ей не понравился запах? Хорошо еще, что я фаршированную рыбу не заказала.

— И она сразится с Джоном Ди?

— Для начала мы должны его разыскать. Прошлой ночью он пригнал туман на Манхэттен. Ты не догадываешься откуда?

— Думаю, из туннелей с трубами отопления, — буркнула Мел. — Пар, который выходил на улицу, слишком загрязнен.

Она принюхалась, и у нее в горле заклокотала мокрота.

— Так вот почему ты сидела на Гринвич-авеню? — спросила я и предусмотрительно попятилась назад, чтобы избежать плевка. — А мне показалось, что ты разговариваешь с паром.

Я рассмеялась над собой, но Оберон и Мел сохраняли серьезность.

— Мел умеет общаться с водой, — пояснил мне Оберон и добавил: — Я надеялся, что ты сумеешь понять, каким образом Ди перемещает туман по городу. И кстати, ты могла бы посвятить Гарет в тайны твоей стихии.

— А больше ваше величество ничего не желает? — произнесла Мел жеманным фальцетом. — Мне что, твои вещички забрать из химчистки и ботинки кремом почистить?

Я снова услышала, как клокочет у нее в горле, и сочла за лучшее отодвинуться подальше. Комок слюны полетел в лицо Оберона, но тот спокойно сжал губы, дунул, и «подарочек» пал в сухую чашу фонтана. Я думала, он разгневается, но король фейри лишь усмехнулся.

— Мел, — ласково произнес он, — ну кого же мне попросить, кроме тебя? Я доверяю тебе, дочери Элинаса и Прессины, царице Коломбье и Пуату,[70] Лузиньянской Баньши!

Та зарычала и отвернулась, но я заметила, что в ответ на восхваления Оберона ее губы тронула улыбка.

— Мелузина! — произнес Оберон, словно торжественный гимн, и лицо его собеседницы помолодело.

Ее имя я слышала раньше — и тоже от моей матери. Однажды принц, бродя по лесу, встретил красивую девушку, сидевшую у родника. Он попросил ее выйти за него замуж, и она согласилась, но с одним условием: чтобы он не смотрел на нее по субботам. Потом они поженились. Молодая жена принесла принцу удачу и родила ему десятерых сыновей, а еще она построила для него Лузиньянский замок. Они были счастливы, но как-то раз в субботу принц, сгорая от любопытства, проследил за любимой, когда она принимала ванну. Оказалось, что ниже пояса она — не женщина, а змея. Однако он хранил ее тайну до той поры, пока их сын не превратился в клыкастое чудовище и не погубил сотню монахов. Тогда принц ополчился против жены и обвинил ее в кровосмесительном происхождении их отпрыска. Мелузина приняла облик крылатой змеи и улетела прочь. Она появлялась около замка, только предрекая смерть кому-то из своих потомков. Поэтому ее и прозвали Лузиньянской Баньши.

Но разве нищенка, покрытая коркой грязи и сгорбившаяся под грузом лет, могла быть Мелузиной? И вдруг, отвечая на мой безмолвный вопрос, Мел выпрямилась и смело шагнула в фонтан. Она протянула свои заскорузлые руки к статуе ангела, из труб хлынула вода и полилась прозрачным дождем. А Мел начала сбрасывать с себя рубахи и свитера, штаны и подштанники и наконец предстала передо мной и Обероном — обнаженная… и прекрасная. Ее кожа переливалась, как раковина абалона,[71] волосы ниспадали зелеными прядями до тонкой талии, а ниже сверкала бирюзовая чешуя. Длинный мускулистый хвост ударил по воде, и Мелузина стремглав вылетела из фонтана. Она пронеслась по воздуху, спикировала на берег соседнего озерца и застыла, глядя в фонтан.

— Не думай, что она собой любуется, — проговорил Оберон. — Она ищет Ди. Ведь она наделена особым даром. Ступай, и она обучит тебя.

Оберон снял сумку с моего плеча, легонько подтолкнул меня к Мел, и я робко к ней приблизилась. Из всех существ, которых мне уже довелось повидать, она была самой удивительной. Ни одна русалка не могла с ней сравниться. Чешуйчатый хвост незаметно переходил в жемчужную кожу и сиял на солнце. А подойдя ближе, я обнаружила, что даже кожа у Мелузины необычная. Настоящая хитиновая оболочка…

Я наклонилась, чтобы увидеть руки Мелузины, сложенные под грудью. Она обернулась. Сверкнули глаза цвета зеленых водорослей, мелькнули прорези жабр на шее. Я вздрогнула — кисти Мелузины заканчивались острыми клешнями. Но тут я заметила, что в воде появилось чужое отражение. Я опустилась на колени рядом с Мелузиной и поняла, что вижу лицо моей матери. Она шевелила губами. Я нагнулась, чтобы услышать ее слова, но в один миг все исчезло и сменилось лицом Джона Ди. Он таращился на меня в упор и хохотал. Я ахнула и отшатнулась. Мелузина крикнула, как хищник, выслеживающий жертву. А потом схватила меня своими огромными клешнями и уволокла под воду.