Время Бесов

Глава 18

Похоронили действительного статского советника Александра Александровича Ордынцева на Ваганьковском кладбище в Москве по высшему разряду. Обошлось нам это в пустяк, вторую брошь, купленную все тем же дядей Гришей Блиндерманом. Похоронная контора, плененная щедростью родственников покойного, предлагала организовать место на Новодевичьем, но я решил не зарываться.

Провожали Александра Александровича в последний путь почти все жильцы его бывшей квартиры. Не знаю, из уважения ли к тихому интеллигентному старику, былому собственнику жилплощади, или в надежде на богатые поминки. Из всех жильцов этого гадюшника отсутствовали только две его непосредственные соседки, известные мне Верка без отчества и полная дама, Элеонора Викторовна. У них обеих были виды на комнату старика и знаться с другими претендентами, которыми они считала нас с Дашей, достойные москвички не пожелали.

Больше всех неистовствовала непримиримая Верка. Она бесновалась возле нашей двери, не замолкая ни днем, ни ночью — разоблачала подлых, безжалостных, бесчувственных детей, являющихся к престарелым родителям только для того чтобы, как она выражалась: «захапать наследство».

Никакие увещевания ни мои, ни соседей, не могли успокоить эту достойную женщину. Все гуманные меры воздействия от уговоров до угроз она просто не воспринимала.

И я сдался.

Верка оказалась для меня слишком твердым орешком.

— Ты сможешь здесь жить? — спросил я Дашу, когда после всех хлопот и беготни, связанных с похоронами мы остались одни, и по-сиротски рядышком сидели на кровати покойного.

— Ты знаешь, — сказала Даша, — мне кажется, папа умер счастливым.

— Да, мне тоже так показалось, — соврал я. Мне слишком недолго довелось знать ее отца, что бы делать какие-нибудь выводы.

— Мы с ним помирились, — сказала Даша. — Оказывается, папа меня очень любил.

Эту тему мы обсуждали все последние дни, потому я попытался поговорить о более насущных проблемах:

— Что ты дальше думаешь делать?

Ордынцева посмотрела на меня непонимающим взглядом и спросила:

— А почему какая-то женщина все время кричит возле нашей двери?

— Она хочет жить в этой комнате, — смиренно ответил я. — И сделает все, что бы ты ее не забрала себе.

Если бы мне знать заранее, какой я замечательный провидец, то мы с Дашей и минуты бы не оставались в этом фанерном пенале. Однако, я не послушался внутреннего голоса, и случилось то, что случилось. Совершенно неожиданно на полукрике замолчала в коридоре Верка. Это было так неожиданно, что мы оба непроизвольно повернулись в сторону осиротевшей двери. В нее по-хозяйски громко постучали, после чего она распахнулась настежь, и в комнату ввалились три человека в милицейской форме с наганами в руках. Мы с Дашей невольно поднялись с кровати.

— Руки вверх! — приказал милиционер с решительным и суровым лицом победившего пролетария.

По нему было видно, что если мы не подчинимся, он начнет стрелять. Пришлось поднять руки и ждать, чем все это кончится.

— Попались, голубчики, — сказал, выглядывая из-за его спины, второй с острым лисьим лицом.

— Что вам здесь нужно? — спросила ничуть не напуганная Даша.

— Вы задержаны за сбыт краденного, — сказал суровый милиционер. — Смирнов, зови понятых, будем делать обыск!

Смирнов сказал: «слушаюсь» и поставил на пол какую-то раздутую сумку. Что-то в его голосе и лице мне показалось знакомым. Потом я увидел заглядывающую в комнату Верку и понял, кто он. Фамильные черты говорили сами за себя. Стало понятно и что происходит. Действовать нужно было немедленно и самым решительным образом. Подкидывая нам ворованные вещи, милиционеры не знали, какие матерые преступники на самом деле попались в их чистые руки!

Рядом с их бутафорским тряпьем на затоптанном полу стоял саквояж, полный неимоверных ценностей, украденных у народа. Кроме того, бывшая эсерка и ее подручный были вооружены целым арсеналом, тремя единицами огнестрельного оружия и боевыми гранатами!

Дело тянуло на показательный, политический процесс и высшую меру наказания!

— Стойте, — сказал я, — я хочу признаться во всем!

Милиционеры немного опешили. По их сценарию, мы с Дашей должны были сначала возмутиться незаконным арестом, а потом начать оправдываться и говорить, что мы ни в чем не виновны.

— В чем признаться? — удивленно спросил старший. — В сокрытии краденного?

— Да, — сказал я, — и добровольно выдать похищенное государственное имущество.

От такой удачи «мильтоны» или «мусора», или «легавые», как их тогда ласково называли в народе, слегка припухли. Хищение госимущества не шло ни в какое сравнение с обычной кражей и тянуло на длительную посадку, причем безо всякой туфты с их стороны.

— Добровольное признание служит смягчающим обстоятельством, — порадовал нас третий участник драмы, белобрысый парень с дурковатым лицом.

— А чего выдавать-то будешь? — заинтересовался Веркин сын.

— Позвольте достать? — спросил я.

Милиционеры переглянулись и старший согласно кивнул.

— Выдавай, — разрешил Веркин сын

Я опустил руки, нагнулся, открыл саквояж и вытащил из него ручную гранату. Милиционеры оторопели, а я, не торопясь, вырвал чеку и бросил ее под ноги старшему.

Момент бы непрогнозируемый. Сгоряча они в меня могли запросто выстрелить, но я не двигался с места и выиграл несколько мгновений

— Хочу сдать ворованную бомбу, — негромко сказал я.

— Ты что, дурак? — растерянно спросил старший, таращась на мою руку, зажавшую гранату.

— Почему же сразу дурак! У меня полная сумка бомб, уроню эту, весь дом поднимется на воздух.

— Ты же сам подорвешься! — испугал меня Веркин сын.

— Ну и что? Мне все равно теперь за бомбу будет вышка, днем раньше, днем позже, а в хорошей компании и на небо взлететь не обидно.

Время я выиграл и, что самое главное, заставил ментов задуматься о последствиях взрыва. Умирать им явно не хотелось, и когда молодой попытался поиграть своим наганом, старший заткнул его одним свирепым взглядом. Потом он начал ломать меня:

— Чего тебе умирать, ты еще молодой! Вставь чеку на место, и разойдемся по-хорошему! Мы же вам не враги! Вон и дивчина у тебя какая гарная! Вам только жить и жить! Женитесь, деток нарожаете!

Я посмотрел ему в глаза и отрицательно покачал головой:

— Нет, не хочу, надоела мне такая жизнь, гражданин начальник! А у Даши отец помер, и она жить не хочет. Вот, купили бомбы, хотели самоубийством жизнь покончить, а тут вы явились!

Милиционер обдумал мои слова и начал выдавливать из себя жизнеутверждающие сентенции:

— Чего вам помирать! Это всегда успеете! Ты только пружину не опускай! — взмолился он, когда я в отчаянье поднял вверх руку с гранатой. — Комната у вас есть, живите и радуйтесь!

— Это какая такая комната! Никакого они права на комнату не имеют! — заорала из коридора Верка.

— Мамаша! Помолчите минутку! — дрожащим голосом попросил ее сын. — Дайте начальнику с людями поговорить!

— Не буду я молчать! Эта шалава отцу стакана воды не подала, а теперь на готовенькое явилась! Комнату ей подавай, стерве бесстыжей!

Неожиданное вмешательство страстной Верки смутило всех присутствующих. Теперь все слушали ее вопли, не зная, что делать дальше. Первым опомнился командир:

— Убери ты эту змею подколодную! — закричал он на подчиненного. — А то я сам ее на месте шлепну!

Непочтительный сын выскочил в коридор и зажал своей родной матери рот. Та вывернулась и укусила его за руку. Он закричал от неожиданности и, как представитель власти, дал родительнице оплеуху. После чего их семья временно выключилась из действия, с криками и грохотом выясняя родственные отношения.

— Слышь, отдай бомбу, — опять попросил старший. — Чего тебе попусту погибать!

— «В этой жизни помереть не ново, но и жить, конечно, не новей», — процитировал я прощальное письмо Есенина.

— Брось ты, ну зачем тебе помирать, — начал канючить милиционер непривыкшим к просьбам голосом. — Хочешь, иди куда хочешь!

— Ну да, а ты в спину выстрелишь, знаю я вас! — заартачился я.

— Век свободы не видать! — поклялся он и повернулся к Ордынцевой. — Хоть ты ему скажи!

Даша поглядела на милиционера чистыми, влюбленными глазами и ласково ему улыбнулась. Так она смотрела и на меня, когда вспоминала отца, но блюститель этого не знал и окончательно растерялся:

— Да, что же вы за люди такие! — пробурчал он себе под нос. — А если я побожусь, поверишь?

Я отрицательно покачал головой и начал рассматривать гранату в руке.

— Если ты взорваться хочешь, чего же нас боишься? Все одно помирать!

— Не скажи, так — сразу, бах, и готово, а вы промахнуться можете, раните, будет больно, — прочувствованно сказал я. — И потом, я боюсь инфекции. Занесете своими пулями какую-нибудь заразу.

Теперь старший милиционер окончательно уяснил, что мы ненормальные и совсем скис.

— Ну, что такого сделать, что бы вы нам поверили? — спросил он вкрадчиво, как говорят с психами.

— А вы Верку посеките, — попросил я, тогда и говорить будем.

— Чего? — не понял он. — Как это посечь?

— Очень просто, ремнем, чтоб не орала!

— Так это же, — начал он, но не договорил и закричал, — Смирнов, мать твою!

— Чего, товарищ Запруйко? — заглянул в комнату Веркин сын с поцарапанным в кровь лицом.

— Тащи свою матку, мать ее, дуру! — приказал командир.

— Я тебе притащу! — взвыла в коридоре сама матушка Смирнова. — Ты мне, кобель поганый, за все ответишь, я тебе дам чужими комнатами распоряжаться! Я тебе не за то давала, что бы ты меня всякими словами материл!

В подтверждении своих слов Верка оттолкнула молодого милиционера, влетела в комнатушку и плюнула товарищу Запруйко в лицо.

— Вяжи ее, дуру! — закричал он и свободной от нагана рукой швырнул бедную женщину на койку покойного Ордынцева.

— Так вы, мамаша, еще и с товарищем Запруйко крутите! — горестно воскликнул поцарапанный Смирнов.

— Держи ее, Бортников, — кричал Запруйко молодому милиционеру, с трудом отбиваясь от рассерженной Верки.

Втроем милиционеры повалили ее на кровать. Про нас они почти забыли, слишком много впечатлений свалилось им разом на головы.

— Мордой ее в подушку, чтоб не орала! — распоряжался старший. — Смирнов, держи ей голову, а то укусит! Бортников, дай ей по жопе, чтоб помнила.

Сам товарищ Запруйко навалился на нижнюю часть тела поверженной воительницы и всем своим весом пытался удержать брыкающие ноги. Бортников, разгоряченный схваткой и тоже покусанный гражданкой, снял с талии широкий форменный ремень и, отцепив от него портупею, неловко хлестнул мать своего товарища по месту, указанному ее любовником.

Верка пронзительно завизжала, но сын вдавил ее лицом в подушку покойного генерала, и визг захлебнулся.

— Бей, чего ты ждешь, — закричал на подчиненного товарищ Запруйко, с трудом удерживая извивающееся женское тело.

Бортников от души размахнулся и так вломил по веркиной женской прелести, что она, как на пружинах, подскочила на кровати. Однако, силы были слишком не равны, и вскоре экзекуция над беднягой приобрела характер личной мести и садистского игрища.

— Ну, доволен? — спросил меня разгоряченный Запруйко, когда Верка затихла. — Давай бомбу!

— Нет, — ответил я, — бомбу я не отдам. Если хотите остаться живыми, отдайте свои наганы.

— Ты чего? Да за это трибунал!

— Тогда выньте патроны. Только быстрее, а то у меня рука устала.

Опять все уставились на гранату в моей руке. Мне тоже было страшно, но не так сильно, как милиционерам.

Рука у меня и правда устала, смертоносная пружина разжимала пальцы, и они побелели от напряжения.

— Быстро, — поторопил я, — ссыпьте все патроны в шляпу. Только учтите, если…

— Ладно, — хмуро сказал Запруйко, — сами знаем, не дураки.

— Даша, забери патроны, — попросил я свою очарованную подругу.

Она, продолжая призрачно улыбаться, повиновалась.

— Теперь дай мне вон то кольцо.

Она подняла с пола кольцо с чекой, удерживающей взрыватель, и подала мне.

— Законтрь, ты ее, ради бога, — взмолился милиционер, — не дай бог, отпустишь.

— После, как-нибудь, — пообещал я — Оставайтесь на месте. Увижу, что идете за нами, брошу — мало не покажется!

— Ладно уж, идите! Сами-то что делать будете?

— Поедем за город и подорвемся, — пообещал я.

— Зря вы это затеяли, — без особого сожаления сказал Запруйко. — Молодые, жить да жить!

Как ни напряжены были у меня нервы, чеку я на место вставил без особого труда. После чего уже с трудом разжал закостеневшие руки. Потом мы из подъезда вышли на улицу. Время было полуденное, и народа на ней было немного.

— Ты, правда, мог взорвать бомбу? — спросила Даша, когда мы уже свернули в Староваганьковский переулок и пошли в сторону Воздвиженки.

— Мог бы, если бы у нас не осталось другого выхода.

— Ты думаешь, эта женщина, Вера, все затеяла, чтобы получить папину комнату?

— Нам нужно срочно уехать из Москвы, — не отвечая на глупый вопрос, сказал я. — Иначе нас под землей найдут. Сейчас поменяем одежду, и сразу на вокзал.

— А куда мы теперь поедем?

— В Ивановку.

— Куда?

— В деревню под Троицком. Я уже что-то устал от вашего времени. Погостили, пора и честь знать. Поедешь со мной в будущее?

— А можно? — спросила Ордынцева.