Время Бесов

Глава 10

В пустой гостиной по-прежнему ярко горели большие керосиновые лампы. Уходя, их даже не притушили. В самом доме было тихо.

— Где ночует Ордынцева? — спросил я Капу.

Она молча взяла меня за руку и повела в неосвещенную глубь дома, Мы прошли каким-то коридором и поднялись по лестнице на антресольный этаж.

— Это здесь, — шепотом сказала Капитолина, останавливаясь около невидимой в темноте двери. Я нашарил ручку замка и неслышно нажал ее вниз. Дверь тихо подалась и в образовавшуюся щель стала видна небольшая комната с узкой кроватью у стены и столом возле окна. Кровать была разобрана и измята, но на ней никого не было.

— Ее здесь нет, — шепотом сказал я Капе — Где она еще может быть?

— Посмотрим в комнате Ильи Ильича, это внизу, — подумав, сказала она. — Мы с Аленой живем вместе здесь наверху, в соседней комнате.

— Может быть, она там, давайте посмотрим.

— Давайте, — согласилась Капа.

Мы подошли ко второй невидимой двери, которую открыла уже она сама. Здесь тоже никого не оказалось.

— Значит, Алена у Ильи Ильича, — решила Капитолина. — Там же, наверное, и твоя подруга.

Мы вернулись к лестнице, спустились вниз и остановились у закрытой двери, из-за которой были слышны голоса.

— Погоди входить, — попросила Капа, — послушаем, о чем они говорят.

В этом был резон, и мы прижались с двух сторон к дверной щели. Слышимость оказалась отличная.

— Ты все равно, товарищ Ордынцева, отсюда просто так не выйдешь! — напористо говорил Опухтин. — А смиришься, будешь послушной, может, я тебя и пожалею! Чем плоха здесь жизнь, спроси хоть у Аленки, чего ей тут не хватает? Баба ты или не баба?

— Вы за это ответите, Опухтин, — упуская извечное дополнение «товарищ», резко ответила Даша, — я уже не говорю, что вы предали идеалы революции. У вас их, похоже, никогда не было. Но за то, что вы здесь творите, вас нужно поставить к стенке!

— Ты, что ли, меня к стенке поставишь, морда эсерская? Даже если ты вернешься в свой Губком, все равно тебе пути дальше Чеки не будет. А там с тобой долго говорить не станут, сразу поставят к стенке. Мне только слово сказать, от тебя ничего не останется!

Разговор ненадолго прервался, после чего послышались женские стоны. Я хотел уже войти в комнату, но Капитолина меня удержала:

— Это он с Аленой балуется, нарочно твою подругу заводит. Погоди еще минуту.

Действительно опять послышался довольный голос Опухтина:

— Ну что, хочешь, так же и тебе сделаю? Сладко тебе, Аленка?

— Ох, сладко, Илья Ильич, — фальшивым голосом ответила девушка.

— А давай я тебя посеку! — предложил Опухтин.

— Посеки, Илья Ильич, это мне тоже в сладость!

Послышались громкие шлепки и теперь уже не искусственные, а натуральные женские стоны.

— Куражится, — шепотом прокомментировала Капа, — это его любимая забава, уважает баб посечь, без этого ему блуд не в сласть.

Удары делались все громче, стоны начали переходить во вскрики.

— Прекратите издеваться над женщиной, вы, палач! — закричала Ордынцева.

— Не любо смотреть? А самой плетку попробовать любо? Мало вы нашей кровушки, господа чистые, попили! Теперь наш черед! Аленка, сдирай с нее одежу!

Даша пронзительно закричала.

— Погоди еще минуту, — попросила Капитолина, до боли сжимая мне руку. — Он теперь с наганом сидит, может выстрелить. Я скажу, когда можно.

— Уберите от меня руки, что вы делаете! — опять закричала Даша, теперь уже испуганно.

— Ори, ори, это мне только в радость! — воскликнул со смешком Опухтин. — Аленка, разводи ей, твари, ноги! Люблю, когда орут! Вы, господа, мне за все заплатите!

— Иди, — подтолкнула меня Капа, — теперь можно!

Я неслышно открыл хорошо смазанную дверь и вошел в комнату. Спиной ко мне стоял коротконогий, с провисшими боками Илья Ильич с плеткой в руке. Связанная, как будто распятая, Ордынцева в порванной или порезанной в лоскуты одежде лежала поперек широкой кровати. Голая Алена, упираясь ей в колени, старательно разводила ноги.

— Шире, шире! — приказывал Илья Ильич, от нетерпения похлестывая себя плеткой по ноге. — Во! Так! Хорошо!

Первой меня увидела Алена, вскрикнула и отпустила Дашины колени. Та, извиваясь, пыталась освободиться от веревок, которыми были прикручены ее запястья к металлическим спинкам кровати. Как только девушка отпустила Дашины ноги, она тотчас отшвырнула растерявшуюся Алену ступней.

— Ах ты, тварь! Б…дь! — взвыл Опухтин и замахнулся плетью на отлетевшую на середину комнаты девушку.

Я поймал конец плети, ударил его ногой под колено и с такой силой рванул назад, что не ожидавший нападения Илья Ильич упал на спину, глухо ударившись затылком об пол. Уже лежа на спине, он увидел и меня и Капитолину. От ужаса глаза его округлились, он что-то хотел сделать или сказать, но ничего не смог из себя выдавить и застыл на месте, опадая своей возбужденной плотью.

Наконец, он собрался и заговорил быстро и неразборчиво:

— Товарищ Алексей! А мы тут хотели немного побаловаться, Ты прости за Ордынцеву, но она сама ко мне пристала. Сам знаешь, все они б…и! Если хочешь, я тебе всех отдам, делай с ними что захочешь! Они все умеют, их товарищ Трахтенберг научил! Мы же с тобой товарищи по партии! Эсеров сейчас везде арестовывают, как ренегатов! Ее все равно в расход пустят, а мы с тобой хоть натешимся!

Чем яснее Опухтин понимал, что меня ему не пронять, тем торопливее и бессвязнее он говорил. Теперь, когда от ужаса перед смертью его торчащее естество опало и съежилось, он перестал походить на пьяного фавна, а начал смахивать на обыкновенного паука.

— Алексей, развяжи меня, — трезвым, злым голосом потребовала Даша.

Однако, я не спешил отворачиваться от павшего героя, который, елозя по полу голой спиной, пытался доползти до кресла, на котором лежали его одежда и наган.

— Замри! — приказал я, а так как Илья Ильич не послушался и, продолжая что-то возбужденно бормотать, сделал еще одно движение в сторону оружия, пошел по недавно проторенному пути, влепил пулю в пол точно ему между ног.

Опухтин взвыл от ужаса и уставился на меня стеклянными глазами.

— Капитолина, развяжите, пожалуйста, Дарью Александровну, — попросил я.

Капа подошла к кровати и начала развязывать напутанные узлы. Все оставались на своих местах и ждали, когда она кончит возиться с веревками. Наконец, Даша вырвала из петли руку и села, инстинктивно прикрывая обнаженное тело остатками одежды. Илья Ильич, не шевелясь, лежал в той же «развратной» позе, только переводил умоляющий взгляд с одной женщины на другую, вероятно, надеялся, что они за него заступятся.

Алена, которую Ордынцева оттолкнула ногой к противоположной стене, застыла на месте, видимо, не зная, что ей делать. Наконец, Капа справилась со второй веревкой, и Даша встала, растирая затекшие запястья.

— Так я сама к тебе пристала, товарищ Опухтин? — спросила она, брезгливо рассматривая поверженного в прах хозяина.

— Товарищи, товарищи, не нужно делать поспешных выводов! — ответил он, садясь и принимая пристойную позу. — Каждый человек может ошибиться!

— Я сейчас тоже ошибусь! — угрюмо отреагировала на это странное в такой ситуации заявление Ордынцева, подошла к креслу, на котором лежало платье Ильи Ильича, и взяла его наган.

— Товарищ Ордынцева, вы не сделаете это! — воскликнул Опухтин. — Я зампред Укома, вы ответите перед нашей партией за самоуправство!

Наблюдать, как голый, сидящий на полу Опухтин пытается превратить разборку его полового бандитизма в партсобрание, было так смешно, что я не удержался от улыбки. Даша взвела курок и пристально смотрела ему в лицо. Мне стало интересно, сможет ли она выстрелить в безоружного, голого человека, даже такого негодяя, как Опухтин.

— Дарья Александровна, я умоляю вас! — сказал он, дрожащим голосом. — В конце концов, вспомните о партийной солидарности и терпимости!

Не знаю, что вспомнила в этот момент Ордынцева, но мне уже стало ясно, что выстрелить она не сможет Я и сам не знал, что дальше делать с нашим бывшим товарищем.

— Всем одеться, — приказал я.

Наше странное собрание слишком напоминало прелюдию к групповухе. Первой откликнулась Алена, торопливо натянула на себя розовую шелковую рубашку, в которой стала казаться еще более привлекательной, чем совсем без одежды. Опасливо глядя на Ордынцеву, Илья Ильич начал, елозя задом по полу, подтягиваться к креслу со своей одеждой. Одна Даша оказалась не у дел в своем располосованном на лоскуты солдатском обмундировании.

— Есть у вас здесь нормальная женская одежда? — спросил я Капитолину.

— Есть, — ответила она, оценив взглядом Дашу. — Пойдемте, товарищ, в гардеробную, — сказала она, делая приглашающий жест рукой; Ордынцева кивнула и обе женщины вышли из комнаты.

Пока их не было, Опухтин успел одеться и неприкаянно стоял у кресла, не решаясь сесть. Я не обращал на него никакого внимания, говорить нам было не о чем, а выслушивать лживые оправдания было бессмысленно. Даши и Капы не было уже минут двадцать, но в комнате ничего не менялось. Илья Ильич начал покашливать, видимо, только для того, чтобы на него обратили внимание. Я не повел и ухом, делая вид, что рассматриваю фривольные картины на стенах. Авторы этих произведений не скупились на яркие краски и количество обнаженной женской и мужской плоти, Скорее всего, эти художественные поделки должны были демонстрировать крайнюю степень разврата или свободы творчества.

— Эти картины нарисовал наш местный художник Панкратов-Дольский, — тихим голосом сообщил Опухтин. — Он известен во всей России, но лучшие его работы висят здесь, у нас.

Искусствоведческий разговор я тоже не поддержал, и Илья Ильич опять замолчал В это время в гостиную вернулись Даша и Капитолина, обе в старинных вечерних платьях. Глянув на Ордынцеву, я слегка открыл рот, да так и забыл его закрыть. За четверть часа она совершенно преобразилась, Перед нами стояла высокая, гибкая, с высокой грудью и тонкой талией молодая женщина. Стриженные волосы, никак не подходящие к фасону платья, она небрежно распушила, отчего ее шея стала казаться высокой и посадка головы гордой до высокомерия. Даша слегка щурила близорукие глаза, что придавало ее лицу девичью беззащитность и дополнительный шарм. Красавицей Ордынцеву можно было посчитать условно, но то, что никто не пройдет мимо нее, не обернувшись, было несомненно. Рядом с крупными, фактурными одалисками, она выглядела утонченной аристократкой и, как ни странно, никак от этого не смущалась.

— Дарья Александровна, вам так идет это платье, — льстиво сказал Опухтин.

Я оглядел собравшихся. Картина складывалась сюрреалистическая. В комнате, напоминавшей холл, находились две дамы в длинных вечерних платьях, третья в необыкновенно сексуальной, прозрачной ночной рубашке, и при них два кавалера — комиссар в кожаном френче и оборванец в заношенной солдатской шинели.

И тут зазвонил телефон! Я уже забыл, что на свете существуют такие средства связи, и чуть не подпрыгнул на месте. Опухтин был поражен не меньше моего, правда, по другой причине, он дернулся и заметался глазами по комнате, не зная, что делать.

Я послушал, откуда идет звук, и показал Илье Ильичу на комод, в который был спрятан аппарат:

— Вам, кажется, звонят, ответьте!

— Да, да, конечно, — растерянно сказал он, — пусть себе звонят, это так, пустяки!

Мне телефонная связь на тайной озерно-лесной даче, в десяти верстах от города пустяком не показалась, и я повторил:

— Вам звонят, возьмите трубку!

Опухтин как-то бочком отошел от своего кресла, отпер ключом ящик комода, выдвинул его и вынул старинный телефонный аппарат с ручкой отзвона.

— Наверное, ошиблись номером, — не поднимая трубки, сказал он и попытался положить телефон на место.

— Давайте, проверю, — подойдя к нему, предложил я.

— Ничего, я сам, — отказался он, снял с рычага трубку и покрутил ручку динамо-машинки. — Ало, кто у аппарата? — надсадно закричал он в трубку, после чего весь превратился в слух. Я тоже наклонился к телефонной трубке, пытаясь понять, о чем идет разговор, но слышал только треск и писк. Однако, Илья Ильич что-то расслышал, потому что вдруг снова закричал:

— Так точно, товарищ Трахтенберг!

Не зная, что сказал ему таинственный Трахтенберг, я приник к обратной стороне трубки, но там опять только трещало и пищало. На этот раз даже Опухтин ничего не услышал и, с сожалением, несколько раз крутанул ручку отбоя.

— Что сказал Трахтенберг? — спросил я, пристально, со значением глядя ему в глаза.

— Спросил, здесь ли я.

Опухтину я не верил ни на грош, но решил, что на этот раз он не соврал.

Во всяком случае, ничего другого, как поверить ему на слово, мне не оставалось. Телефонный звонок немного разрядил обстановку, и Илья Ильич попробовал начать корректировать ситуацию в свою пользу:

— Товарищи барышни, — веселым голосом обратился он к одалискам, — почему до сих пор не накрыт стол? Вы что, не хотите угощать гостей?

Капитолина только презрительно повела плечом, Аленка же засуетилась и бросилась прибирать со стола остатки нашей первой трапезы.

— Илья Ильич, — обратился я Опухтину, — вы не покажете мне ваш дом и службы?

Он удивленно на меня посмотрел:

— Сейчас, ночью?

— Почему бы и не сейчас, вдруг завтра нам будет некогда этим заняться.

— Почему, — начал он, но я повел стволом нагана, и он легко согласился. — Конечно, товарищ Алексей, как вам будет угодно. Сейчас я только кликну Акима, чтобы он нас проводил.

— С Акимом не выйдет, он уехал.

— Аким уехал? Куда? — поразился он.

— Понятия не имею, он не указал точное место.

— Но как же так, взял и уехал, и ничего не сказал?! Этого быть не может!

— Может, его неожиданно вызвали в долговременную командировку.

— Надолго? — потерянным голосом спросил он, начиная понимать, что произошло со сторожем.

— Боюсь, что навсегда.

— Тогда нечего делать, пойдемте, — почти шепотом произнес он, с нескрываемым ужасом глядя на меня. — Вы мне не сделаете ничего плохого?

— Это будет зависеть только от вас, — вежливо ответил я.

Опухтин засуетился, растерянно пробежал из конца в конец комнаты, стараясь подальше отойти от двери. Он, видимо, решил, что под видом прогулки я собираюсь вывести его на расстрел.

— Если вы будете сотрудничать, тогда ничего плохого не случится, — пообещал я.

— Буду, конечно, буду! Со всей открытой душой! Только, пожалуйста, товарищ Алексей, не убивайте меня! Я еще пригожусь и вам, и партии!

Женщины, включая Ордынцеву, застыли на месте, слушая наш разговор. По этому суровому до жестокости времени никаких других вариантов, кроме расстрела, для Опухтина не предвиделось.

— Возьмите лампу и идите вперед, — сказал я.

Илья Ильич безропотно повиновался, и мы вышли в темный коридор.

— Очень советую не делать глупостей, а то у меня не останется выхода, как только вас застрелить! — предупредил я.

Он ничего на это не сказал, кажется, согласно кивнул и только уточнил:

— Вы будете осматривать весь дом?

— Весь сейчас не стоит, покажите мне, где вы содержали заключенных.

— Каких еще заключенных? — попытался удивиться он, но я толкнул его в спину дулом нагана, он запнулся и торопливо пошел к выходу.

Камера для содержания узников нашлась в сарае и оказалась оборудованной по всем тюремным правилам, волчком в дверях, нарами и парашей. Я заставил Опухтина встать лицом к стене, осмотрел помещение и проверил его карманы.

— Что вы собираетесь со мной делать? — спросил он, когда я, забрав фонарь, выходил наружу.

— Посмотрим, как вы будете себя вести, не исключено, что отпустим, — пообещал я. Это не очень противоречило истине. Лично у меня Илья Ильич не вызывал никаких чувств, кроме брезгливой гадливости.

Дверь камеры запиралась снаружи не только на задвижку, но еще и замыкалась на замок. Видимо, обитатели «партийного дома отдыха» не доверяли друг другу даже в таких вопросах, как содержание узников. Устроив на ночлег замзава, я вернулся в дом, где, как мне показалось, нетерпеливо ждали известий о его судьбе.

Пока я отсутствовал, общение между дамами не наладилось. Напряженная как струна Даша сидела на краешке стула, Капитолина устроилась в кресле и мрачно смотрела вокруг, Алена по-прежнему толклась возле стола. На меня уставилось три пары ожидающих глаз, но, поняв по выражению лица, что ничего кошмарного не произошло, женщины немного обмякли.

— Илья Ильич совсем не плохой человек, — сказала прозрачная девушка Алена, как только я вошел в гостиную, — только любит немного помучить. Товарищ Трахтенберг в сто раз его хуже.

Алена до сих пор оставалась в одной ночной рубашке, так что мне приходилось выбирать такое положение, чтобы невольно не заглядываться на ее прелести.

— Расскажите мне про Трахтенберга, — попросил я, предполагая, что без встречи с этим мифическим персонажем наше пребывание здесь не обойдется. Какого-то питерского шоумена по фамилии Трахтенберг я несколько раз видел в телевизионных ток-шоу, он был маленький, толстенький, эпатажный, с рыжей бородкой клинышком и знал много анекдотов. Нынешний мне представлялся похожим на него, смешным и веселым.

— А что про него рассказывать? — первой откликнулась Капитолина. — Обычный зверь. Садист и морфинист.

— Он очень красивый мужчина, — добавила Алена, — очень! Только, — она задумалась и, не найдя подходящих слов, замолчала.

— Даша, ты его знаешь? — спросил я.

— Видела несколько раз, — ответила Ордынцева своим обычным деловым тоном, никак не соответствующим ее нынешнему светскому виду. — Смазливый тип, играет в героя, склонен к вождизму.

— По разговорам мне показалось, что это какое-то исчадье ада, а выходит, он простой нарцисс?

— Не знаю, у нас не было общих дел. С виду обычный партиец, только не по времени и политическому моменту озабочен своей внешностью.

— А откуда здесь такие запасы продовольствия, икра, ананасы? — спросил я Капитолину.

— Сюда привозят почти все, что ЧК отбирает у мешочников и спекулянтов. В Троицке два больших начальника, товарищи Медведь и Трахтенберг. Наш товарищ Трахтенберг — главный по партийной линии, а Медведь — по ЧК, они и делят все, что реквизируют и экспроприируют, между своими.

Теперь мне стал ясен расклад сил в уезде. Здесь конкурировали две, говоря нашим современным языком, бандитские или политические, что в сущности, одно и то же, группировки.

— А Опухтин у вас на каких ролях?

— Он помощник товарища Трахтенберга по реквизициям и борьбе с контрреволюцией, — правильно поняв вопрос, объяснила Капитолина.

Это тоже было типично. Лидер оставался над схваткой, не марая рук в убийствах и грабежах, чтобы, если запахнет жареным, было кого подставить под удар. Удивительно было другое, шел всего третий год после революции, а власть успела прогнить так, будто через неделю собиралась справлять не свою третью годовщину, а третье столетие.

— Что вы собираетесь делать дальше? — в свою очередь, спросила Капа.

Я пожал плечами. Понятно, что женщин волновала в первую очередь собственная судьба. В их положении оказаться брошенными в классовые разборки и бессмысленную дурость гражданской войны было катастрофично. Но я пока не знал и не мог предвидеть, как дальше будут развиваться события.

— Пока не знаю, — честно сказал я. — Скорее всего, просто попытаемся выбраться из вашего уезда.

Разговор на этом увял, все как-то потерянно сидели по своим местам.

— Стол накрывать? — тяготясь общим молчанием, спросила Алена.

— Я есть не хочу, — ответил я. — Ты будешь ужинать? — спросил я Дашу,

Она отрицательно покачала головой. Мне показалось, что она еще окончательно не пришла в себя после недавнего инцидента с Опухтиным.

— Спасибо, но нам лучше выспаться, — поблагодарил я Алену.