Время Бесов

Глава 14

В доме с выбитыми стеклами было промозгло и холодно. Полы устилало хрустящее под ногами разбитое стекло. К восходу солнца погода испортилась, и небо закрыли низкие, тяжелые тучи. После предрассветной баталии и бессонной ночи чувствовали мы себя не очень бодро, Когда мы вернулись с берега, я первым делом промыл ободранное лицо чистой водой, потом щедро смазал царапины йодом, так что вид у меня стал романтичным, но не эстетичным. После падения от удара взрывной волны, больших повреждений на мне не оказалось, только синяки и сильно распух ободранный щепой нос. Так что мне больше досаждал холод, а не героические раны.

Переправляться в лес через болота среди бела дня было крайне рискованно. Я не знал, попал ли в снайпера и сколько еще людей следит за островом. После военного совета мы решили уходить, как только стемнеет, чтобы за ночь убраться как можно дальше от опасного места. Первым делом нужно было хорошо отдохнуть и набраться сил. Мы попытались уснуть, завернувшись в тулупы, но холод постепенно пробирался и через теплую овчину, и полноценного отдыха не получилось.

— Ты сможешь натопить печь в бане? — спросила меня генеральская дочка, уныло сидя около выбитого окна.

Мысль была вполне здравая. Баня была единственным местом, где можно было отсидеться в тепле. В сарае лежали убитые революционеры, и заходить туда нам очень не хотелось, а дом продувало насквозь.

— Конечно, смогу, — ответил я почти с энтузиазмом.

— Правда? — обрадовалась Даша. — Я еще ни разу сама не смогла растопить печь. У меня почему-то никак не разгораются дрова.

Я сразу приободрился и отправился в баню. Запас дров там был впечатляющий, на всю зиму. Потому, несмотря на «сложность процесса», через двадцать минут я уже сидел возле гудящей пламенем печки. Ордынцева устроилась рядом, внимательно наблюдая за тайной разведения огня.

— Ты зачем положил туда эти щепочки? — спросила она, когда я, нащипав лучин, положил их под дрова и поджег спичкой.

— А как ты сама растапливала печь? — удивленно спросил я, поражаясь такой барской беспомощности.

— Тоже дровами, — на чистом глазу созналась революционерка.

— Без растопки?

— Да, клала дрова и поджигала их спичкой. Только они почему-то не загорались.

Теперь, когда мы оказались в тепле, можно было и расслабиться, что я и сделал, улегшись на полке в парной. Жизнь, как говорится, налаживалась.

— Мыться будем? — спросил я где-то через час, когда тесное помещение нагрелось так, что я вынужден был снять инженерный китель и сидел уже в одной рубашке.

Удивительное дело, как устроена человеческая психика. Только что едва не погибший, покарябанный и побитый, я уже подумывал о совсем других, чем простое выживание вещах и жизненных радостях.

— Давай, только по очереди, а то вдруг на нас нападут, а мы будем неодеты, — ответила она, подозрительно косясь на закрытую дверь.

Замечание было вполне уместное, особенно при том, что мы, после того, как обосновались в бане, еще ни разу не выглянули наружу.

— Я сейчас наношу воды, заодно и помоемся, — предложил я, когда от банного жара сидеть просто так в бане сделалось невыносимо.

— Да, конечно, — согласилась Даша, — ты мойся первым, а я потом.

Как это часто бывает между мужчинами и женщинами, у нас наметилось взаимонепонимание полов. Объяснять, что выражение «заодно помоемся» имеет в данном, конкретном случае совсем другой смысл и помывка, в этом контексте, рассматривается не как первичное, а как вторичное действие, мне не захотелось, и я молча отправился за водой.

При выходе из бани никакие опасности меня не подстерегали. С берега ее видно не было, так что неожиданной пули я не ждал и спокойно отправился к колодцу за водой.

Колодезный ворот оказался не смазан, и противно скрипел, пока разматывалась цепь с деревянной бадьей на конце.

Потом я поднял бадью наверх, перелил воду в ведра и отнес их в баню. Даша, пока меня не было, не выдержала жары и сняла платье. Мое возвращение так ее смутило, как будто мы были гимназистами средних классов, только что познакомились, и я застал ее за каким-то постыдным занятием. Она заметалась по предбаннику, пытаясь найти, чем прикрыться. Я сделал вид, что ничего не замечаю, и, перелив воду в чугунный бак, крикнул от входа:

— Я еще принесу воды, а ты пока подкинь в печь дрова.

Набрав еще два ведра воды, я оставил их у входа в баню и сбегал в дом за едой и вином. По пути осмотрел подступы к нашей крепости и, не обнаружив никаких приготовлений к штурму, вернулся к своей смущенной красавице. Даша опять была в платье и вела себя церемонно и сдержано.

— Тебе так идет красивое белье, — коварно сказал я, показывая, что оценил ее недавний легкий наряд.

— Ты это говоришь просто так, — ответила она, однако, приняла впечатляюще изящную позу. — Я совсем не красивая. Вот Капитолина — очень интересная барышня.

— Как?! — даже испугался я такой профанации женской красоты. — Ты еще скажешь, что и Алена красавица!

— А что, нет?! Алена тоже очень интересная девушка, только у нее жидкие волосы и слишком курносый нос, ну и еще неприятно прозрачные глаза. Но если брать в целом…

— А Капитолина чем тебе так понравилась? — спросил я, чисто умозрительно интересуясь, сколько достоинств, которые сродни уродству, найдет у поповны Ордынцева.

— У нее красивые, — сказала Даша и надолго задумалась, пытаясь вспомнить, что ей понравилось у Капы, однако, ничего путного ей не припомнилась, — красивые руки, правда, немного грубоватые. У тебя с ней что-нибудь было?

— Шутишь, мы с ней до последнего оставались на «вы».

Ордынцева проницательно посмотрела мне в глаза, но они были так бесхитростны и правдивы, что она почти поверила и смягчилась:

— Ты принес еду?

— Да, давай хотя бы нормально пообедаем, — предложил я, — а то когда еще выпадет такая возможность.

Мы разложили припасы на скамье и, не торопясь, ели, запивая деликатесы терпким вином. Постепенно обстановка согревалась не только внешне, но и внутренне. Дальше все пошло накатанным путем: откровенные взгляды, случайные касания, потом рука, задержанная в ладони…

Когда мы с Дашей лежали рядом все на той же широкой деревянной скамье, соприкасаясь разгоряченным телами, я подумал, что совсем непонятно, кто кого обыграл в этом извечном соревновании женщины и мужчины.

— Ты меня хоть немного любишь? — неожиданно спросила она.

— Да, — вполне искренне ответил я.

— А за что?

— Разве любят за что-то? Мне хорошо с тобой и хочется тебя защищать. Мне нравится, как ты говоришь и как смущаешься. Мне приятно смотреть на тебя, особенно когда ты, как сейчас, без одежды.

— А вот я не знаю, что мне нравится в тебе, — задумчиво сказала она. — Ты какой-то не такой, как все, кого я до этого знала. Что-то в тебе есть странное.

— Это хорошо или плохо?

— Ни то, ни другое. С одной стороны, с тобой проще, не нужно все время притворяться, и мне даже иногда кажется, что ты все правильно понимаешь, как будто ты не мужчина, а женщина. С другой стороны, — она села и посмотрела на меня внимательно и оценивающе, — приходится все время быть настороже, а это утомляет. Те мужчины, которые у меня были, с которыми я была знакома, — поправилась она, чтобы ее слова не звучали слишком двусмысленно и откровенно, — относились ко мне совсем по-другому. Между нами все время чувствовалась дистанция, которую невозможно было преодолеть, А с тобой я ее не чувствую. Иногда ты бываешь очень нежен и внимателен, а иногда так циничен и насмешлив…

Ордынцева замолчала и легла на спину, закинув руку за голову, потом, не поворачивая лица, глядя в низкий дощатый потолок, заговорила о другом:

— Ты можешь сказать правду, откуда ты взялся?

Она поменяла позу, повернулась на бок и, подняв голову, подперла подбородок рукой, смотрела близко в глаза, выжидающе и серьезно. Я молчал, не зная, что ей ответить.

— Ведь ты никакой не революционер и не большевик, — продолжила она. — Иногда мне кажется, что ты вообще против революции.

— Разве я когда-нибудь это скрывал? Мы, кажется, достаточно говорили на тему революции тогда, когда только встретились в коммуне. Да, мне не нравится эта революция, но мне не нравился и царский режим. Мне вообще не нравится никакое насилие. Но без него, как видно, тоже не обойтись.

— А какая форма власти тебе больше подходит? Анархия?

— Нет, анархия, как безвластие и торжество равенства и терпимости, всего лишь красивая выдумка. Если говорить серьезно, то из всего, что люди придумали до сих пор, мне ничего не нравится. И Бог, и царь, и герой — всего лишь выдумка нужная слабым для утешения и надежды.

— Но ведь так нельзя жить! Каждый человек должен, во что-то верить!

— Я верю в то, что сейчас хочу обладать тобой, и мне приятно будет слышать твои стоны и держать тебя в своих объятиях. Мне приятно ощущать твое тело, целовать губы и грудь, смотреть в твои глаза. И я совсем не хочу сейчас думать о том, что идеи одного так называемого великого человека правильнее идей другого.

— Но, как я поняла, тебе не нравятся ничьи идеи!

— У меня и своих достаточно, — ответил я, — и что такое вся мировая философия, когда мы не знаем, что с нами будет через час…

Через два часа оказалось, что ошибся я совсем немного. Не успели мы толком закрепить наши обновленные отношения, как грянул ружейный залп, потом затарахтела длинная пулеметная очередь, и шальные пули, застучали по стенам бани.

Кто стреляет и откуда, догадаться было совсем несложно. Сначала я не понял, зачем, но когда, кое-как одевшись, добежал до дома и влетел на чердак, понял и это. Это нас перед началом штурма подавляли огнем. Стреляли из винтовок и ручного пулемета с опушки леса перед островом. Я скорчился в бревенчатом пулеметном гнезде и наблюдал за действиями противника в прорезь пулеметного щитка. Нос новой штурмовой шлюпки торчал из леса, и за деревьями и кустарником мелькали люди.

Во время, пока я наблюдал за противоположным берегом, несколько пуль влетело и на чердак. Одна даже царапнула по пулеметному шитику и, срикошетив, пробила дырку в крыше. Однако, обстрел велся в основном самого дома и двора.

Пока ничего особенного опасного для нас не происходило, я приготовил несколько оснащенных пулеметных лент и выглядывая из своего укрытия, ждал начала атаки. Большого страха не было. Наоборот, теперь, когда все как бы встало на свои места, сделалось даже спокойно на душе. Правда, когда стрельба внезапно, как по команде, прекратилась, и из леса выскочили люди в военной форме с винтовками в руках, во рту появился кисловатый привкус, и похолодело внизу живота.

Штурмовой отряд подхватил шлюпку, приподнял ее над землей и бегом потащил ее к воде. Я припал к прицелу и навел его на днище лодки. Спустя несколько мгновений суденышко уже колыхалось на воде. Шестеро красноармейцев запрыгнули внутрь, и лодка ощетинились штыками. Зачем они примкнули к винтовкам штыки, я не понял, атаковать им пока было некого. Оставшаяся команда оттолкнула шлюпку шестами от берега, и та по инерции проплыла несколько метров в нашу сторону. Больше праздно наблюдать за развитием событий я не мог и выпустил первую короткую очередь, целясь не в солдат, а ниже ватерлинии глубоко осевшего плавсредства. Пули вздыбили воду в пяти метрах перед носом, но я слегка повел стволом вперед, нажал гашетку, и красноармейцы начали выскакивать в воду из тонущей шлюпки. Шестьсот выстрелов в минуту, мощными винтовочными 7,62 миллиметровыми пулями, с одной длинной очереди размолотили в щепу днище обычной рыбачьей посудины.

В ответ по моему чердаку ударил нестройный винтовочный залп, потом зачастили одиночные выстрелы. Я скорчился под прикрытием толстых бревен, которыми неведомые благодетели обложили пулеметное гнездо и сидел там, пока стрельба постепенно не прекратилась. Кажется, на ближайшее время желающих повторить атаку не нашлось и, когда я посмотрел в прорезь пулеметного щитка, на берегу уже никого не было.

Даша все это время просидела в бане. Когда я туда вошел, бросилась ко мне на грудь и так горячо поцеловала, что я едва не поддался на новый взрыв чувственности.

— Я так за тебя боялась! — воскликнула она, когда мы оба немного успокоились. — Много их там было? Когда ты начал стрелять, я чуть не выскочила наружу!

Я рассказал, как протекал бой, правда, не упомянув о том, как испугался во время начала атаки.

— А они не окружат остров со всех сторон? — спросила она, когда я рассказал, сколько человек участвует в нашей блокаде.

— Не знаю, с тыльной стороны раньше было настоящее болото, там они не усидят. Мы, когда раньше были здесь, едва смогли подобраться. И нам придется идти осторожно, возможно, даже ползти.

— Когда раньше? — уточнила она.

— Давно, — неопределенно ответил я.

— А что мы будем делать, если выберемся отсюда?

— У меня есть один план, но сначала нам нужно будет попасть в Троицк.

— Куда?! — удивилась она. — Но нас там сразу схватят!

— Придется рискнуть. К тому же, самое безопасное место всегда там, где тебя не ждут. Вряд ли комунякам придет в голову искать нас у себя под носом. Скорее всего, нас будут ловить на больших дорогах, на выезде из уезда и в самой губернии.

— А зачем нам нужно попадать в Троицк? — продолжала сомневаться Ордынцева.

— Даша, ты веришь в чудо? — не ответив на вопрос, спросил я.

— Ты о любви? Или про религиозное чудо?

— Просто в чудо, такое, которое не объяснить никакими разумными доводами?

— Нет, в такое не верю, я материалистка, — покачав головой, ответила она.

— Если попадем в город, придется поверить. А пока, пожалуйста, не расспрашивай меня ни о чем. У нас и так есть о чем поговорить и чем заняться, — сказал я и заключил ее в объятия. — Пойдем скорее в парилку, а то я замерз, и меня что-то бьет дрожь. — На чердаке очень сильно сквозило. — Как бы мне не простудиться.