Возвращение

ВСТУПЛЕНИЕ

Чернильное октябрьское небо не уставало плеваться в оконное стекло промозглым дождём. Жёлтое пятно готового вот-вот погаснуть фонаря запуталось в костлявых пальцах деревьев. Оно не столько разгоняло мглу, сколько доказывало её силу и вязкость. Холодные батареи, тусклый свет ночника и наводящее тоску мерцание телевизионного экрана в соседней комнате делали квартиру похожей на древний склеп. По крайней мере, на то, как я представлял себе подобное архитектурное сооружение изнутри.

— Рассказал бы что-нибудь, — Алла сидела на кровати, поджав ноги, и красила губы. — Скука с тобой смертная! Вот когда в меня наш учитель химии влюбился…

— Что за учитель? — я оторвался от тёмного окна.

— А то ты не знаешь. В одной школе учились.

— Этот урод двухметровый? Он у нас не вёл.

— Урод? — уголок только что накрашенных губ изогнулся. — Завидуешь видному мужчине, вот и всё.

— Хватит языком молоть, непутёвая! — голос из соседней комнаты заглушил бормотание телевизора. — Дуришь парню голову! А ты не верь ей, внучек. Нужна она тому учителю.

— Я не особо и поверил, Алла Александровна.

— Хватит, — Алла закончила макияж и теперь застыла перед открытым шкафом. — Нечего подслушивать! Смотришь свою Изауру? Вот и смотри! А ты что уставился?! — набросилась она на меня. — Может, разрешишь переодеться?

Я ретировался в соседнюю комнату. Алла Александровна, дальняя родственница — моя и девушки, всецело погрузилась в развязку бразильских страстей, что, впрочем, не мешало ей контролировать разговор в соседней комнате.

— Ты не обращай на неё внимания, — пожилая женщина не отрывалась от экрана, где главная героиня проливала очередное ведро слёз и, вопреки проискам негодяев, обретала счастье. — Она выдумывать мастер. Родителей опять же два года дома не было… Распустилась. Ты бы ей не позволял собой вертеть. Обоим на пользу пойдёт.

Я тактично хмыкнул. В отличие от Аллы, я не ощущал особых родственных связей со старушкой, потому вёл себя нейтрально. Даже отчуждённо.

— Ты чем там занимаешься? — послышалось из комнаты девушки. — Против собственной внучки настраиваешь? Это тебя в сериалах научили?

— Жизнь меня научила. Тебе без хорошей узды нельзя. Вы мне оба внуки. Обоим добра желаю.

Это заявление (не про добро, а про внуков) вызвало у меня улыбку. Городишко Калиновск возник лет сорок назад, сменив деревню, население которой составляли две семьи разместившиеся в десяти домишках. Они, хотя и растворившиеся среди сотен и тысяч приехавших со всей страны строителей, а позже работников режимного предприятия, всё равно считались отцами основателями.

Больше половины города теперь родня. Здесь можно встретить десятиюродного дядюшку одновременно и по материнской, и по отцовской линии. Такой вот «близкий» родственник, истекая радостью, полезет обниматься посреди улицы, выложит кучу новостей о дальней родне, потребует отчёта о жизни известных мне представителей клана и в заключение, на правах старшего, даст несколько наставлений. Меня подобные изъявления родственных чувств поначалу смешили, потом начали раздражать, потом я начал вести себя при встречах подчёркнуто холодно. Я стал изгоем. Родство со мной вспоминала только Алла Александровна. Да и то, благодаря оставленной на её попечение трижды внучатой племяннице Аллы.

Алла… Вот уж к кому я не испытывал братской любви. Мной двигали совершенно другие чувства. Страсть семнадцатилетних — цунами не признающее преград и сметающее всё на своём пути. Этот порыв стихии, правда, скоротечен и не оставляет ничего, кроме руин… Но какова мощь!

— Ну, прогуляемся? — предмет моих мечтаний появился в дверях комнаты.

— Что в такую непогодь по улицам шляться? — заворчала Алла Александровна.

— Бабуль, — девушка оказалась у стула старушки и чмокнула её в щёку. — Ты словно сама молодой не была.

— Вот потому-то и опасаюсь. Не будет добра с вашей дружбы.

— Мы же оба непутёвые, — Алла подмигнула мне. — Так род герцогов Калиновских постановил? А ты, вдовствующая королева, приставлена блюсти нашу непорочность. Так?

— Хватит, балаболка! Идите — мокните.

— Достало это болото! — мы выбирали свободные от озёроподобных луж клочки асфальта. Мне то и дело приходилось брать Аллу за руку. Чёрт возьми, при таком раскладе я готов был всю ночь скакать по нашей среднерусской Венеции.

— Ну что это за дыра! — Алла застыла на побережье очередной лужи. — Даже пойти некуда! Или дома сиди, или броди в темноте с мокрыми ногами.

— Может в кино, — предложил я.

— Ага, поломанные кресла, пьяный гогот и кино урывками. Надоело!

Она была права, потому я молча помог перебраться ей через лужу. Действительно, выбор развлечений невелик. Кроме вышеупомянутых киносеансов — дискотека по субботам, с пьяным мордобоем в туалете (дуэли на фоне кафеля) и посиделки в вонючих подвалах, где тысячный раз обсуждается, кто кого уделал и кто кому рога поотшибал…

— Ненавижу эту дыру. Только бы отсюда выбраться. Хоть когда-нибудь! Пойдём на наше место?

Я вздрогнул. Наше место! Сильно сказано! Это было её место, но ни как не моё. Я боялся и ненавидел минуты, когда мы через чердак единственной четырнадцатиэтажки вылезали на плоскую крышу. Я не сомневался, что когда-нибудь порыв ветра сбросит нас оттуда. На залитый лужами асфальт. Если бы не Алла, никогда бы туда не пошёл.

Она обожала гулять по краю крыши. В эти минуты душивший, давивший однообразием город ложился у её ног. Щёки её горели, ветер трепал волосы. Мне казалось, ещё секунда и с её пальцев сорвутся молнии, сжигая и руша город, укравший и переваривший в своём болотном чреве восемнадцать лет её жизни. Самое страшное, собирающийся утопить в трясине будней всю жизнь — её, мою и прочих «родственников».

— Ты собираешься отсюда смыться? — она прогуливалась по самому краю крыши. При каждом шаге моё сердце подскакивало к горлу. Мокрый гудрон и высокие каблуки не самое лучшее сочетание для балансирования на краю пропасти.

— Куда? — выдавил я, застыв у чердачного лаза.

— Куда угодно! Где живут по-человечески!

— Мне ещё в армию…

— А после?

— Не знаю.

— И он стихи пишет! Мне бы твои способности! — Алла дошла до угла, развернулась с угрожающей стремительностью. Я поклялся на следующую такую прогулку выкрасть из родительской аптечки валидол. — Я тогда бы точно здесь не сидела. В литературный поступи. В Москве. Там общага. И в армию идти не надо.

— А ты?

— Что я?

— Ты… здесь…

— О, Господи! А если я здесь до пенсии проторчу? Мне, кстати, родители в прошлый приезд жениха присмотрели.

— Что?!

— Что слышал.

Я на мгновение забыл и о порывах ветра, и о дожде.

— Вот видишь, как плохо в отщепенцы записываться, — продолжала девушка. — Знаешь кто он? Братец твой чевероюродный. Игорёк.

— Он… он… Взрослый!

— А ты думал — свадьбы между детьми справляют? К тому же, предки считают, что муж должен быть старше. Лет на пять минимум.

— А ты?

— Нужен он мне сто лет. Лысый! Кроме машины своей ничего не замечает.

Я выдохнул. Если Алла заявила «нет» — никакие родители её не убедят. Но какова подлость! Аллу — за этого тюфяка!

— Ещё мне Алик предлагал уехать, — распускающиеся крылья были безжалостно сломаны. Алик — не виртуальный учитель химии. Он с двумя приятелями-дегенератами с недавних пор взялся ухаживать за моей дамой сердца. Ему я не конкурент! Он из приезжих. Но не в том дело. Семья Краповых, так, кажется, они прозывались, не только вписалась в ряды калиновских «родственников», они даже устроили небольшую революцию. Открыли кооперативный ларёк. Где-то, может, событие рядовое. В Калиновске — сенсация. Днём на прохожих взирали Саманта Фокс, Сабрина. «KISS» (с плакатов естественно), малышня, да и взрослые тоже, плющили носы о стекло, разглядывая цветные значки, галстуки-верёвочки, коробки с буржуйскими надписями и прочую требуху, а вечером… Вечером здесь можно было до самой полночи купить (неофициально, конечно) спиртное. Серьёзной конкуренции бабушкам-самогонщицам Краповы не составили, но стабильный доход получили. Откуда иначе у двадцатилетнего оболтуса Алика взялась «девятка»? Да и одевался он… Такой любой девушке голову вскружит!

— Его предки собираются вторую точку открывать, — в крышку моего гроба вбивался новый гвоздь. — Она уже Аликова будет. Он кооперативную квартиру в Москве хочет купить, иномарку подержанную… Тебя что, «кандратий» хватил?

— Всё в порядке, — у меня нашлись силы ворочать языком, даже голос, кажется, не особо дрожал. — Ну и когда?

— Что когда?

— Когда вы уезжаете?

— Ну, кооператив-то ещё не куплен. И, вообще… Пошёл он, урод!

— Не понял…

— Ну, куда уж тебе в своих облаках наши проблемы понимать! Мокла бы я сейчас здесь кое с кем, если бы он мне нужен был?

— Ты хочешь сказать…

— Я тебе не Татьяна Ларина!

Кожу обожгло. Голова закружилась. Ветер, моросящий дождь, чернильное небо исчезли. Была только её стройная фигура, заслонившая внезапно появившиеся созвездия. Её спутанные ветром и влажные от дождя волосы. Чуть приоткрытые губы. Ждущие глаза. Я набрал полную грудь воздуха.

— Алла, я люблю тебя! — говорил кто-то другой, я не узнавал собственного голоса. — Только тебя! Если я уеду, я обязательно вернусь за тобой. Вернусь и увезу!

— Вернёшься?

— Обязательно вернусь! Через три года, через пять, через десять!

— Я буду ждать.

Я шагнул к ней. Я видел только её губы и глаза. Зовущие к себе глаза.

Вдруг её взгляд изменился. Страх? Паника? Что с ней? Она увидела что-то за моей спиной? Что-то явившееся из чердачного лаза?

— Тебя кто звал?! — голос её дрожал.

Я попытался обернуться. Что-то ударило меня в спину. Что-то более сильное, чем порыв ветра. Я не смог устоять и полетел прямо на Аллу. Чудом я ухватился за мачту антенны. Пальцы скользнули по мокрому металлу. Я падал на выступавший из гудрона край кирпича. Последнее что я помнил — чёрная тень и душераздирающий визг.