Возлюбленная

24

Она прошла по платформе станции среди толчеи пассажиров, возвращающихся домой с работы, главным образом из Лондона. Нарядно одетые и потрепанные, энергичные и подавленные, возвращающиеся домой, к ее домашнему заточению, к той, которая должна быть ему обязана, к этой маленькой женщине, к маленькому мужчине, домой, к горластым ребятишкам и пустым темным домам, домой, к любимой, к ненавидимой, к немощной, к умирающей, к мертвой…

И к заново родившейся.

Если ты продолжаешь возвращаться назад, то не умираешь. Ты просто меняешься. Ты складываешься заново. Проходишь новый цикл развития. Его проходят и все твои знания, и твой опыт.

Отстояв очередь у билетного барьерчика, Чарли пошла дальше. Ее туфли простучали по бетону ступенек и – вниз, в туннель. Отъехал, дребезжа над головой, поезд. А есть ли у кого-нибудь еще из всех этих спешащих людей прошлые жизни? Возвращались ли они оттуда когда-нибудь сюда, в эту жизнь, каждый раз после того, как умирали, так же как они возвращаются на эту станцию вечер за вечером?

А если? Если он все еще там? Что тогда?

Эта мысль побудила ее идти быстрее, взбежать вверх по ступенькам в дальнем конце туннеля, выскочить на бушующий ветер, в облачные серые сумерки и почти промчаться через автомобильную стоянку к маленькому «ситроену», окрашенному в два цвета.

Ее руки все еще болели, но она не замечала этого, забираясь в машину, заводя двигатель и по привычке включая радио. Из него донесся рев смеха: Фрэнк Муир рассказывал байку. Только не сейчас, сейчас ей было не до юмора. Она вставила в магнитофон кассету. Рахманинов, мрачный, угрюмый, старый, слишком старый. Она ощущала напряжение скрипки, словно смычок скользил по ее собственным натянутым нервам… Выщелкнув кассету обратно, Чарли снова погрузилась в свои мысли.

Она вывернула с Хэйвордс-стрит на сельскую дорогу и нажала на акселератор до отказа. Ей хотелось, чтобы машина шла быстрее, она заставляла ее нестись быстрее. Чтобы добраться домой.

И отыскать.

Автомобиль накренился, взвизгнул покрышками, когда Чарли вошла в поворот чересчур быстро. Она увидела, как водитель встречного автомобиля посмотрел на Чарли с тревогой, видимо подумав о возможном столкновении, но «ситроен» каким-то образом его избежал. Потом поворот пошел в другую сторону, и Чарли, крутанув руль, вонзила ногу в тормоз, срезала угол и едва-едва разъехалась с вильнувшим в сторону велосипедистом, погрозившим в воздухе кулаком. Господи, надо сбавить скорость! Она крепко вцепилась в руль, чувствуя, как вспотело лицо.

Небо почернело, когда она остановилась перед амбаром. Похоже, собиралась гроза. Чарли выбралась из автомобиля и захлопнула дверцу. Перейдя мостик над мельничным лотком, она побежала вверх по насыпному склону, а потом в лесок, следуя тем же путем, что и во время ретрогипноза. Порыв ветра протрещал в ветвях, и дождевые капли посыпались вниз.

Она протоптала себе дорожку через кусты папоротника к мшистой почве и посмотрела на высокие и тонкие грабы, криво растущие из дикого подлеска. Их ветви были перепутаны, некоторые из них полулежали, полулежали там, где им было суждено стоять, пока они не превратятся в труху и не уйдут обратно в землю. Биодеградация. Все как у людей.

Во время ретрогипноза здесь было темно, но она знала дорогу. Там по земле проходила небольшая выемка, этакая канавка перед густым кустом ежевики. Чарли взяла несколькими дюймами левее и двинулась сквозь густые заросли папоротника. Какая-то птичка прыгала в ветвях деревьев у нее над головой, щебеча, словно протекающий водопроводный кран. В отдалении пролаяла собака. Прогудел чей-то трактор. Лесок темнел, как бы растворяя отдельные деревья и смыкаясь вокруг нее.

Она задыхалась и тряслась, покрытая липким потом. Ей не хотелось оставаться здесь, хотелось повернуться, побежать к дому, закрыть двери на ночь, закрыться от этого куста ежевики, который, казалось, затягивал ее в себя и все разрастался, разрастался, пока она смотрела на него, обвивался вокруг ее лодыжек, приподнимал ее ноги. Внутри нее будто щелкали переключатели, меняя скорость крови, направляя кровь по другому пути, взбалтывая ее, забивая в нее кубики льда и отсасывая тепло, замораживая ее.

Проползая под этим кустом, расталкивая ветви с цеплявшимися за одежду колючками, Чарли задержала взгляд на какой-то сгнившей щепке или каком-то плоском корне.

Какой-то камень. Может, камень. Она надеялась, что это камень. Он, казалось, поднимался из ежевики к ней, таща за собой и куст. Не обращая внимания на царапающую ежевику, Чарли докарабкалась к нему на руках и коленях и вцепилась в ручку, вцепилась так, словно это был тот самый рычаг, которым можно перевернуть мир. Потом она отползла и встала, таща за собой и ветви, позволяя им рвать одежду, разрезать на руках кожу.

Она перевернула находку в руках, трогая холодный, заржавленный металл ножа с костяной ручкой, почерневший от времени и непогоды, с длинным зазубренным лезвием, изъеденным ржавчиной.

Тот самый нож, который она несла с собой во время ретрогипноза. Тот самый нож, которым она убила мастифа.

Почувствовав боль в пальце, как будто ее ужалили, Чарли увидела тоненькую струйку крови, появившуюся от кончика указательного пальца до первого сустава. Она отсосала кровь из пореза, который дошел прямо до кости.

Казалось, тысячи глаз наблюдают за ней из наступающей ночи. Ветер дергал ее волосы, а мысли будоражили сознание. Она перевязала порез носовым платком. От невозможности на чем-либо сосредоточиться мысли ее метались, пытаясь отыскать лучший ответ, чем тот, который у нее уже был.

Она убила собаку. Вот этим ножом. В другой жизни.

Чарли выбралась из куста ежевики, окончательно погубив свое льняное платье, и, спотыкаясь, побрела по леску к пруду. Хоть какое-то объяснение. Должно же быть хоть какое-нибудь объяснение. Ну хоть что-то.

По щеке скользнула капля, потом другая. В пруду, черном и беспокойном под поднимающимся ветром, плескались волны. Уставившись на нож, она испугалась, что порежется снова, порежется еще глубже.

Удостоверившись, что поблизости нет рыболовов, она что есть силы забросила нож в пруд. Достаточно далеко и достаточно глубоко, чтобы она не смогла пробраться сюда во сне и вытащить его обратно. Нож перевернулся в воздухе и, едва различимый, упал в воду с легким шлепком, словно подскочившая форель. Исчез. Больше он не существует.

Да он и никогда не существовал.

Чарли побрела к дому, стискивая палец через носовой платок, думая, надеясь, убеждая себя в том, что она порезала его о какой-то корень, а вовсе не о нож. Ножей ведь не находят под кустами. Никто и никогда не оставлял никакого ножа под кустом.

Она достала сумочку из «ситроена» и приблизилась к стене амбара, у которой сидел на цепи мастиф во время ретрогипноза. В сгущающейся темноте оно сливалось с кирпичами, и Чарли понадобилось время, чтобы различить его. Подойдя ближе, она протянула руку и коснулась кольца. Оно уже почти распалось от ржавчины, какой-то кусок отслоился и раскрошился в пыль в ее пальцах.

Безумие. Схожу с ума. Я жила в прошлых жизнях. Я убила собаку.

Дождь становился все сильнее, но она едва ли замечала его, впившись взглядом в этот амбар, с его летучими мышами, пауками и старым автомобилем, стоящим там как тайна. И в котором, в свою очередь, хранилась ее собственная тайна. Та жевательная резинка.

Войдя в дом, Чарли включила свет в маленьком темном коридоре и заперла за собой дверь. Не стало слышно завывания ветра, замолчала в мельничном лотке вода. Возникло ощущение, что время остановилось.

– Бен! Привет, малыш! – крикнула она. – Бен? – Она прошла по коридору, вошла в кухню. Тишина. – Бен?

Красный огонек на автоответчике неистово подмигивал из темноты. Дождь брызгал по окнам. Рывком открыв дверь в котельную, она увидела тусклое голубоватое пламя парового котла.

– Бен?

Она включила свет. Бен съежился у дальней стены, поскуливая. Его шерсть стояла дыбом вдоль всей спины, будто ее причесали не в ту сторону. Чарли подбежала к нему, опустилась на колени и обняла.

– Малыш? В чем дело?

Пес трясся, рядом с ним растеклась лужица мочи.

– Все хорошо, малыш, все хорошо.

Она погладила ему голову и почесала грудь. Паровой котел заискрился, заставив Чарли вскочить. Пламя заревело, в воздухе послышались шипение и звук вибрирующего металла.

– Что случилось? Тебе нехорошо? Почему тебя заперли здесь? Неужели кто-то из рабочих? Ну-ка, давай поужинаем.

Она прошла в кухню, достала мясо из холодильника и положила вместе с кусочками печенья в миску, рядом с корзиной. Бен все лежал, съежившись, в котельной, наблюдая за ней, а потом медленно, с опаской вышел оттуда. Автоответчик продолжал мигать. Окна тряслись от грохочущего ливня. Сушилка раскачивалась от ветра, поскрипывая блоками и перекладинами, отбрасывая тени, похожие на тюремные решетки.

Вытерев оставленную Беном лужицу, Чарли снова потрепала его. Когда он подошел к миске и стал есть, она нажала на кнопку автоответчика для воспроизведения сообщений и, пока перематывалась кассета, подошла к раковине и тщательно вымыла руки. Палец она промыла холодной водой и, обеспокоенная ржавчиной на ноже, попыталась припомнить, когда в последний раз делала прививку от столбняка. Руки ее выглядели ужасно. Каждый раз, когда она двигала пальцем, кожа вдоль раны расходилась, вызывая сильную боль.

Автоответчик закончил перемотку и начал проигрывание. Послышался тонкий писк, шипение, потом писк, обозначающий конец сообщения, – и снова шипение. Чарли нахмурилась. Опять писк. Снова шипение. Тишина. Шипение. Шарканье кассеты в автоответчике. Еще один писк… Ветер сотрясал дом, приплясывали тенистые полоски от сушилки, идущие поперек стола. Бен посмотрел на нее, потом, все еще дрожа, опустил глаза в миску.

Писк. Шипение. Шарканье кассеты. Ветер, как из брандспойта, поливал дом дождем. Писк. Шипение. Снова и снова, как будто звонил какой-то ненормальный, кто-то не желающий говорить, а только слушавший, слушавший…

Том. Не он ли это был, звонивший, а потом вешавший трубку, не имея мужества заговорить? Она повернула колесико громкости, чтобы расслышать какие-нибудь звуки на заднем плане, разговоры других людей, и попробовать определить, в каком месте находился этот звонивший.

Уши Бена встали торчком, и он издал глубокое, рокочущее рычание. Все, что она могла увидеть в окне, было ее собственным отражением на фоне черноты. Прозвучал финальный продолжительный писк, извещающий о конце сообщения. Холодная воздушная волна повеяла сквозь старое стекло. Этот дом был очень уязвимым, в него легко было вломиться, легко, если бы кто-нибудь захотел и…

Чарли сняла телефонную трубку, прислушалась к гудению и успокоилась. Ей только хотелось, чтоб у них были занавески, жалюзи, хоть что-нибудь. Ведь снаружи могли заглядывать, всматриваться. Бен без особого желания пережевывал ломоть мяса.

Из сумочки она достала кассеты с записью сегодняшнего сеанса, полученные от Эрнеста Джиббона, и положила на кухонный столик. Во всяком случае, Том не увидит их, не сможет рассердиться за то, что она потратила деньги.

Чарли помазала порез от ножа антисептиком и обмотала эластичным пластырем, лежавшим под раковиной. Бен промчался в коридор и залаял. Глухими, вялыми ударами легонько простучало дверное кольцо. Через цветную стеклянную панель входной двери Чарли разглядела невысокую фигурку в желтом.

– Да-да? – крикнула она. – Кто там?

– Виола Леттерс, – прокричал приглушенный голос.

Держа Бена за ошейник, Чарли открыла дверь. Пухлая маленькая фигурка соседки была упакована в блестевший от воды желтый непромокаемый плащ, в штормовку и красные высокие сапожки. Держа в руке большой резиновый фонарь, она выглядела так, словно только что сошла со спасательной шлюпки.

– Послушайте, прошу меня извинить, что беспокою вас в такой вот вечерок, – пролаяла она голосом противотуманной сирены. – Вы, случайно, Нельсона не видели?

Сквозь брызги дождя Чарли учуяла в дыхании старухи алкогольные пары.

– Нельсона? Вашего кота? Нет, боюсь, что не видела. – Чарли отступила назад. – Входите, пожалуйста.

– Да не хочется пачкать вам прихожую.

– А выпить не хотите?

– Ну если вы… – Она широко шагнула вперед. – Ярость, рев, буря – такого рода ночка всегда напоминает мне о короле Лире, – пролаяла она. – Черт бы побрал этого проклятого кота! Ушел вот на целый день и даже поесть не вернулся. Он никогда не блуждает чересчур долго… Он мало что и видит-то единственным глазом. – Бен примчался к ней, держа в зубах изжеванную резиновую головку Нейла Киннока. Старуха потрепала его. – Спасибо тебе, малыш. Ужасно мерзкий он мужик, этот Киннок, но все равно это очень мило с твоей стороны.

– Что вам можно предложить?

– Я все-таки чувствую, что вторгаюсь к вам. – Виола Леттерс украдкой посмотрела на нее и потянула за узел своей штормовки.

– Нет-нет, совсем нет. Я ничем не занята. Виски? Джин? У нас тут много всего есть.

– А я вот в воскресенье ходила к Эвенсонгу, – сказала старуха, входя следом за Чарли в кухню. – Вы незнакомы с этим молодым священником? Чертовски неплохая мысль – написать про него епископу. Он совсем с катушек соскочил. А может, и пьяный был. Джин с тоником, дорогая, только без льда.

Она стянула с себя мокрую верхнюю одежду, и Чарли повесила ее на перекладину у газовой плиты.

– Он нес какую-то околесицу об организованном фермерстве, говорил, что если бы Христос сегодня вернулся, то стал бы организованным фермером. Говорил, что лучше взять какого-нибудь причудливого червяка – вы представляете? – да и сжевать его, чем сожрать тонну невидимых химикалий. И какие-то аналогии с изгнанием торговцев из храма. Нет, это выше моего понимания.

Чарли налила большую рюмку джина.

– Мы, к сожалению, не ходим в церковь.

Она отвинтила колпачок на бутылке с тоником.

– Не могу обвинять вас за это – тут уж ничего не поделаешь. Он совершенно сумасшедший. Просто псих. – Гостья взяла рюмку. – Ваше здоровье!

Себе Чарли налила рюмочку белого вина.

– Ваше здоровье, – ответила она и села.

Виола Леттерс осмотрелась.

– А вы изрядно поработали, – заключила она.

– Ну, тут еще работать и работать.

Старуха отхлебнула джина с тоником.

– Я дала моему бедному мальчику завтрак вчера утром и не видела его с… – Она замолчала посредине фразы, когда ее взгляд упал на пластиковый держатель для фотографий, стоящий на подоконнике.

Внутри него был некий фотомонтаж, сделанный Чарли из различных снимков на отдыхе. Том в замшевом пальто и она сама в верблюжьем пальто стояли перед Берлинской стеной. По виду это начало 70-х. Том в уличном кафе в темных очках. Оба они в кабине яхты в гавани Пула, у Ла-Манша. Вот она собственной персоной совершает полет на дельтаплане, первый и единственный в ее жизни. Том на пляже в акваланге. Они вдвоем среди пьяного стада приятелей, за столом в ресторане.

Прищурившись, Виола Леттерс наклонилась поближе, потом показала пальцем на фотографию Чарли и Тома перед Берлинской стеной.

– Это вы?

– Да, – кивнула Чарли. – С тех пор я немного изменилась.

Старуха уставилась на Чарли, потом запустила короткие толстые пальцы за вырез своей блузы и, вытащив оттуда очки, зажмурила один глаз и стала рассматривать фотографию. Потом она снова посмотрела на Чарли. В ее крабьих глазках появилась загадочная настороженность.

– Это невероятно, дорогая. Совершенно невероятно.

Чарли почувствовала раздражение. А Виола Леттерс слегка постучала по своему лбу.

– Я… если вы не возражаете, дорогая, я в самом деле не… думаю, я не очень хорошо себя чувствую.

Она поставила наполовину опустошенную рюмку на стол и мельком взглянула на потолок, словно услышав там что-то.

– Могу я предложить вам что-нибудь? – спросила Чарли. – Хотите, я вызову врача?

– Нет. Нет, со мной все будет нормально.

– Я отведу вас домой.

– Нет… я… – Она встала. – Я думаю, это просто… немного озябла.

Она снова взглянула на фотографию.

Ее сделал другой турист, какой-то американец. У него были неполадки с фотоаппаратом, он все нажимал и нажимал не на ту кнопку, и Том кипел от раздражения. Странные детали порой припоминаются по прошествии многих лет. Снимок был сделан до того, как они поженились, когда ей не было и девятнадцати лет. Она помнила этого американца, похожего на Джека Леммона,[12] с раздувшимся от пива животом.

– А что здесь такого невероятного? – спросила Чарли.

Старуха натянула мокрый плащ и запихнула ноги в чулках в высокие сапожки.

– Сходство, – сказала она. – Извините. Это в самом деле немного шокировало меня. Я лучше загляну завтра.

– Что вы имеете в виду, какое сходство?

Бен зарычал, и взгляд старухи снова скользнул к потолку, потом на Чарли, и она выдавила из себя слабую улыбку.

– Да ничего особенного, дорогая. Это я глупая. Мозги уже не такие ясные, как были. Просто дело в том, что вы… – Она промолчала. – Может, в другой раз, дорогая. Забегайте, и мы поболтаем.

– Я зайду завтра, – сказала Чарли. – Посмотрю, как вы себя чувствуете. Могу захватить для вас что-нибудь у аптекаря.

– Это всего лишь глупая простуда, – сказа Виола Леттерс, завязывая шнурки штормовки под подбородком. – Все из-за проклятой перемены погоды. Сначала жара, а потом – на вот тебе!

– Я похожа на фотографии на кого-то из ваших знакомых, да? Сходство с кем-то из ваших знакомых?

Они остановились у входной двери, и старуха покачала головой:

– Нет, я… я предпочла бы поговорить об этом… в другой раз. – Она наклонилась вперед, понизив голос почти до шепота. Ее рот превратился в маленький плотный кружочек, глаза посмотрели куда-то вниз, а потом с опаской взглянули на Чарли. – В тот раз, когда мы встретились, ну, когда вы приходили с сообщением от моего покойного мужа… я рассказывала вам, что мне уже передавали это же самое сообщение и раньше? В тот день, когда он умер?

– Да, – сказала Чарли. – Вы мне говорили.

– Вот та ваша фотография… Там совершенно противоестественное сходство с девушкой, которая передала мне это сообщение. На какое-то мгновение я даже подумала, что это она. – Старуха открыла дверь. – В другой раз, дорогая. Мы поговорим об этом в другой раз.