Возлюбленная

18

Она что, хорошо трахается, эта сука?

Вполне разумное объяснение. Конечно, какое-нибудь вполне разумное объяснение найдется. Разумеется. Она выдавила улыбку на лице и наклонила голову.

– Привет, дорогой! Ну, как прошла твоя встреча?

Бен посмотрел на нее в недоумении. За окном стемнело. Густой мрак давил на оконные стекла. Лаура предупреждала об этом и оказалась права: в сельской местности было темно и черно, в миллион раз чернее, чем в Лондоне.

Цветы Лауры стояли в вазе рядом с Горацием. Он плавал, открывая и закрывая рот, глазея на бесконечный кинофильм, разворачивающийся перед ним сквозь изогнутое стекло. Чарли задумалась: понимает ли он, что видит все искаженным?

В кухне стоял слабый запах стирки, шедший от посудных полотенец, носков, нижнего белья и полосатых рубашек Тома, что висели на сушилке. «Ну и как там Лаура? У нее все в порядке? Я хочу сказать, что она выглядела ну просто отлично. Но это было в пять часов, и она даже не могла сходить выпить, потому что торопилась домой готовить все к званому обеду».

Бен вилял хвостом. Бросив грызть кость, он как бы в ожидании смотрел на нее.

– Это не для тебя, малыш, – сказал она, разглядывая здоровенные куски бифштексов, лежащие на доске для разделки мяса.

Ничего. Ничего. Нет ничего, о чем стоило бы беспокоиться.

«Это было так мило со стороны Тома, что он заехал. Я пришла домой и обнаружила совершенно омерзительное письмо от Боба». Почему, черт подери, Лаура и вправду не могла получить письмо от Боба? Боб всегда доставлял Лауре неприятности. Вполне разумное объяснение. Да-да-да. Том заехал, потому что…

Так она хорошо трахается-то, эта сука?

Эта мысль гремела в ней, будто кто-то другой произносил эти слова, шептал их ей в ухо. Они повторялись все громче и настойчивее. Чарли потрясла головой, словно пыталась их выбросить. Нет. Не Лаура. Возможно, другие, но только не Лаура. Определенно нет.

Никогда.

Друзья такого не делают. Во всяком случае, не те, с которыми дружишь двадцать лет.

Закипел чайник, и она налила в кружку немного воды. Потом размешала кофе. Бифштекс Тома был плотным, красным, огромным, она попросила ту женщину нарубить мясо потолще, что та и сделала. Этакий массивный кусок от филейной части, с косточкой в форме буквы «Т». Проткнув его, Чарли вдруг почувствовала тошноту от прикосновения к мягкой, слизистой плоти.

Темно-синий носок бесшумно упал на бифштекс. Чарли посмотрела вверх на сушилку, но она висела неподвижно. Другой носок свешивался с одной из деревянных перекладин. Послышалось низкое угрожающее рычание Бена. Сердце Чарли забилось тревожно. Убрав носок с бифштекса, Чарли увидела несколько хлопковых волокон, прилипших к мясу.

Тошнота прошла. Мясо выглядело хорошим, каким и было на самом деле. Плоть. Красное мясо. Кровавое. Ей захотелось затолкать его себе в рот и так и сжевать его, съесть сырым, словно она зверь. Ей смутно припомнилась книга, где женщина сходила с ума по сырому мясу.

Взяв свою часть бифштекса, отрубленную потоньше, чем для Тома, Чарли откусила большой кусок. Глаза ее прищурились, и в желудке забурлила желчь. Выплюнув пережеванное мясо в раковину, она прополоскала рот водой.

Вот тебе и раз! Какого лешего она проделала это? Вкус крови, плоти, чего-то прогорклого, чего-то еще… застрял в ней. Чарли выпила большой глоток кофе, но выплюнула и его. Испытывая тошноту, она побежала наверх, через спальню в ванную и принялась чистить зубы.

Зеркало над раковиной отразило красные и опухшие от слез веки. Чарли плакала, потому что знала… знала, что Том ходил туда вовсе не для того, чтобы взглянуть на какое-то там письмо от Боба. Ужасный привкус у нее во рту прошел. Пройдя в спальню, она уселась у туалетного столика и легкими касаниями припудрила лицо и стерла салфеточкой смазавшуюся тушь для ресниц. Гнев вновь забурлил в ней.

Открылась и закрылась парадная дверь, и Чарли удивилась, не услышав лая Бена. Все еще занимается костью, предположила она и попыталась вдохнуть немного жизни в свою прическу. Ступеньки заскрипели, Том медленно поднимался по ним, словно устал или перенервничал из-за какого-то конфликта.

Надо оставаться спокойной. Холодной. Она вскинула голову и попыталась сосредоточиться на прическе, чтобы не обращать на него внимания. Тем временем она слышала, как он входит в дверь спальни, как идет по покатому полу… Она почувствовала, что он стоит за ее спиной.

Вместе с ним в комнату ворвался резкий холодный воздух. Чарли посмотрела в зеркало.

И никого там не увидела.

Она ощутила, как ледяное дыхание спускается вниз по ее шее, дыхание, пахнущее мускусными духами. Чарли резко обернулась.

В комнате было пусто.

Но запах духов висел в воздухе. Сильный. По ее пояснице пробежала дрожь. Это были духи, которые она уже вдыхала раньше, знала их откуда-то. В комнате просто воняло ими, словно в ней находился некто, прямо-таки пропитанный этими духами. Ее глаза заметались вокруг.

– Том? – позвала она. – Том?

Она прошла в ванную комнату, внимательно осмотрела ванну, занавеску для душа, вернулась в спальню и постояла, прислушиваясь. Затем вышла на лестничную площадку. Холодный воздух, казалось, преследовал ее.

– Том? – Она потянула носом, но здесь не было никакого запаха. Ее тело покрылось мурашками. – Том? Это ты?

Медленно и нервно она спустилась вниз.

– Том?

Чарли прошла по тусклому коридору, мимо двери в погреб и зашла в кухню. Бен деловито глодал кость. Она снова прислушалась. Дверь… Она была уверена, что слышала, как открывается парадная дверь, слышала шаги по лестнице, чувствовала запах духов. Чарли уставилась на сушилку, почему-то нервничая из-за него. Потом посмотрела на единственный синий носок и, потянув шнур, медленно, со скрипом, опустила сушилку и повесила на него второй носок.

Яркие огни промелькнули по окну. По гравию за окнами захрустел автомобиль. Автомобиль Тома.

И вместо гнева Чарли испытала только облегчение, идя по коридору, чтобы встретить его.

За окном без занавесок была черная, беззвездная ночь. Тяжело дыша, спал рядом Том. Он пах свежестью, противной свежестью, смешанной со слабым ароматом соснового шампуня.

Чарли приготовила бифштекс, как он любил, и, сидя за кухонным столом напротив нее, Том молча, механически вгрызался в мясо, не ел, а просто поглощал.

Много раз за время их брака они ели в молчании, когда Том бывал не в настроении, иногда это затягивалось на целые дни. Но сегодня вечером дело было не в его дурном настроении, хотя Чарли хотелось, чтобы было именно так, ведь тогда стоило только подождать – и все бы вернулось в норму.

Но сегодня вечером что-то в них обоих изменилось.

Чарли хотелось, чтобы они снова оказались в Лондоне, в их маленьком домике, с уличными огнями и машинами снаружи, с соседями вокруг; в домике, где они начинали семейную жизнь, где устроили свой очаг. Где были счастливы…

Бен шлепал по комнате, неугомонно позвякивая биркой с кличкой на ошейнике.

Снаружи донесся плач, будто рыдала от горя женщина. Бен залаял, и Том насторожился. Заскулив, Бен принялся скрестись в дверь.

– Лисицы, – проворчал Том. – Уж эти самки…

Сквозь дремоту в сознании Чарли вспыхивали видения, и она не засыпала, прислушиваясь к реву воды; она слышала в нем шипение самовара и завывание пса Виолы Леттерс. Завывания. Визги. Вопли…

– Господи Иисусе!

Кровать заскрипела. Чарли открыла глаза. Силуэт Тома вырисовывался на фоне окна. Ее часы-радио показывали 4.35 утра. А потом она сообразила.

Звук был настоящим.

Он шел снаружи. Ужасный, панический, пронзительный клекот и визг. Неистово лаял Бен. Том натянул халат и вышел. Чарли сбежала за ним следом, влетела в кухню и сунула босые ноги в высокие сапожки.

Они побежали по мокрой траве, под светлеющим небом с прогалинами, и чем ближе они подбирались к куриному загончику, тем ужаснее становился шум, превратившийся в кошмарную какофонию кудахтанья, хлопанья крыльев, хриплого клекота и стука проволоки… В горле Чарли набухал ком. Не в состоянии понять, что происходит, Бен остановился.

Поначалу она тоже ничего не понимала, думая, что куры просто напуганы. Боадицея и Дейзи, Клементина и Молли дико били крыльями, ворочаясь словно пьяные, врезаясь друг в друга, в проволоку, спотыкаясь и волоча себя по полу загончика силой крыльев, напоминая стариков на костылях. Создавалось впечатление, будто кто-то тряс загончик, как коробку. Боадицея поднялась в воздух, врезалась в сетку и перевернулась вверх ногами. Шея ее извивалась, клюв то открывался, то закрывался, двумя окровавленными обрубками, лишенными нижней части, бились ее лапки.

Чарли вцепилась в руку Тома. Молли кувыркалась снова и снова, белые перья на ее животе были в крови. Курица врезалась в сетку прямо перед Чарли, пытаясь протолкнуть голову через ячейку и словно вопя о помощи.

– Бог мой, – сказал Том. – Ах, ублюдок. Ублюдок.

Чарли в ужасе воззрилась на валявшуюся хворостинку, которая была не хворостинкой, а лапкой одной из кур. А потом она увидела и другую.

У всех кур лапки были оторваны.

Горделивая Боадицея, пытавшаяся стоять на своих окровавленных культях, заваливалась теперь на бок и хватала клювом землю.

Когда желчь поползла вверх, Чарли отвернулась и ее вырвало. В глазах ее стояла куриная агония с кудахтаньем и битьем крыльями. Войдя в загончик, Том опустился на колени и, сграбастав Боадицею, резко повернул. Послышался хруст, и курица обмякла. Закапала кровь. Какофония звуков, казалось, становилась все громче. Крылья одной из кур колотились о лицо Чарли, забрызгивая его кровью. Это была Клементина. Чарли подобрала и ее, но птица вывернулась и упала на землю, истекая кровью и разбрасывая перья. Сделав еще одну попытку, Чарли ухватила курицу покрепче и положила ей на шею руку. Мгновение Клементина была неподвижной, уставившись прямо в глаза Чарли, ее клюв открывался и закрывался, будто она пыталась что-то сказать. Опустив ее, Чарли отвернулась.

Спотыкаясь, она выбралась из загончика и уселась на мокрую траву берега, прислушиваясь к лаю Бена и крикам кур, затихающим по мере того, как Том трудился над ними по одному шаблону: шквал пронзительного клекота, хруст и короткое молчание. А потом – окончательное молчание, полное молчание. Замолчал даже Бен, затих даже рассветный хор птиц, и даже, казалось, умолкла запруда.

Том сел подле нее. Лицо его и халат были забрызганы кровью, куриным пометом и перьями. Вытерев руки о траву, он сказал:

– А я-то думал, что люди – это единственные существа, которые убивают из спортивного интереса.

Вместе с ароматом душистой утренней росы воздух наполнился медным запахом крови и мокрых перьев. Небо над прудом было исполосовано мазками розового, желтого и серого цветов. Чарли тупо смотрела на все это сквозь туман из собственных слез. Денек намечался просто великолепный.