Возлюбленная

14

Чарли не могла заснуть. Птичий гомон, рев воды и будоражащие мысли не давали ей покоя.

Том тоже не спал, ворочаясь рядом с ней. Вот он встал и пошел в туалет. Немного погодя он снова поднялся, сходил в ванную и вернулся с шипящим стаканом.

– Что с тобой? – спросила она.

Кровать прогнулась, когда он уселся.

– Господи. В Лондоне было спокойнее. Мы не можем заставить этих проклятых птиц заткнуться?

Небо было серым, грозовым, дул сильный ветер. Послышалось клацанье велосипедной цепи, и по гравию заскрипели покрышки. Бен, лая, побежал к дверям спальни.

– Газеты, – сказал Том.

– Как тебе понравился прошедший вечер?

– Хорошее развлечение. – Он прищурился.

– Вы с Лаурой много болтали.

Размешав раствор таблеток «алказельцер» ручкой своей зубной щетки, он немного отпил и скорчил гримасу.

– И о чем это вы болтали?

Он помолчал, а потом пробормотал:

– Да ничего особенного.

Окно задребезжало, и порыв прохладного воздуха прошел по ее лицу.

– Не слишком-то хорошая погода для твоего крикета, – сказала Чарли.

– Может, еще прояснится.

– Что ты будешь делать сегодня утром?

– Да думаю начать обдирать гостиную. Нет никакого смысла красить что бы то ни было, пока они вертятся тут повсюду со своими половыми досками.

Чарли зевнула, оглядывая голые стены, необработанные бревна и низкий, неровный потолок. Она все еще чувствовала себя в комнате посторонней, чувствовала каждое утро, словно просыпалась в гостинице, а не дома.

– Тебе завтра возвращаться на работу, – сказала она. – Конец отдыху.

Том кивнул.

– Ты будешь в Лондоне на этой неделе? – спросил он.

– Завтра. Собираюсь повидать маму и еще обещала помочь Лауре парочку часов. Деньги не помешают, – добавила она оправдывающимся тоном.

– Они даже не покроют цену билетов на поезд.

Том встал, чтобы закрыть окно.

– Как раз собиралась сказать тебе, я видела недорогие кухонные секции.

– А есть ли сейчас в них какой-либо смысл? Мы вполне могли бы и подождать.

– Но там, в кухне, так тоскливо. Так вот годы и пройдут, пока…

Он юркнул в ванную. Звуки хлынувшей из кранов воды сменились шипением душа. Она сказала погромче:

– Мне в самом деле хотелось бы работать.

– Почему?

– Потому что я сыта по горло тем, что у меня нет собственных денег. Всякий раз, когда я трачусь на что-то, испытываю чувство вины.

Том просунул голову в дверь.

– Это же не навсегда. После того, как мы… – Он поколебался. – Знаешь, когда мы заведем детей, ты сможешь снова вернуться.

– Только не на прежнюю работу.

– Твоя прежняя работа просто убивала тебя.

– Она меня устраивала.

Ей нравилась постоянная загруженность. Босс, конструировавший модные штучки-дрючки, был фанатиком работы, и Чарли это заражало. Она приходила в контору к семи утра, домой же редко попадала раньше восьми вечера. Она ездила в Европу по меньшей мере раз в две недели, раза два в году – в Штаты, а время от времени и на Дальний Восток, – покупая, экспонируя, наблюдая… Работалось с интересом. Да и оплачивалось хорошо.

– Парочка новых секций, да еще лизнуть краской – и кухня будет прекрасно выглядеть, прежде чем мы сможем позволить себе отделать ее по-настоящему.

– Если бы ты поместила свою мать в какое-нибудь место подешевле, мы бы уже сейчас много чего смогли себе позволить.

– Я надеюсь, ты вспомнишь об этом в тот день, когда твой собственный отец станет старым и немощным, – рассердилась Чарли.

Первый камень вырисовывался из-за леса прямо над ней. Чарли перебралась через поваленную березу и остановилась у края большой полянки, чтобы перевести дыхание. Темный лес окружал ее, пугал. Бен тоже остановился, возможно что-то почувствовав, и терся мордой о ее ногу.

Она забралась сегодня дальше, чем когда-либо, от того места, где встретила старика, командира Леттерса… или вообразила его… или видела искривление времени, подобно причудам атмосферных явлений. Или, может, встретила совершенно другого, какого-нибудь невинного старого чудака с рыболовной удочкой, и передала его слова не тому лицу.

Чарли занервничала, опасаясь встретить его опять.

Между деревьями, в темноте, она увидела непонятную тень, двигавшуюся ей навстречу. Чарли отступила назад, по ее телу поползли мурашки, и тут она сообразила, что это всего лишь трепещущий на ветру, за деревом, куст.

Пара глаз наблюдала за ней из-под увядших листьев, откуда потом выскочил и удрал через подлесок кролик. Бен его не заметил. Чарли похлопала пса, радуясь его компании.

– Хороший мальчик, – прошептала она.

Тропа шла сквозь папоротник. Чарли карабкалась все выше, под выступ этого камня, мимо узкой расщелины, из которой воняло мочой и где валялся использованный презерватив. Далеко-далеко позади она, как ей показалось, услышала крик ребенка и ответивший ему женский голос.

Разглядев чуть повыше второй камень, Чарли остановилась. Вне всякого сомнения, это был тот самый. Даже речи быть не могло о том, что это какой-то другой камень, и, может быть…

В форме сердца, определенно в форме сердца. Он покоился на вершине небольшого выступа, вырисовываясь темным силуэтом на фоне беспокойного неба. Это был камень, увиденный ею под ретрогипнозом.

Пристально глядя на него, Чарли пыталась вернуться в детство, вспомнить те загородные прогулки, на которые ее брала мать. По воскресеньям они ездили на автобусе или на поезде за город. Как бы тяжело им ни приходилось, мама настаивала на еженедельной экскурсии. Может, они приезжали сюда в одно из воскресений? Или она видела камень в кинофильме? По телевизору? В какой-то книге? Хью говорил, что это древний монумент, заколдованный камень. Может, она видела его фото в журнале или в документальном фильме?

Перелезая через небольшие камни, Чарли взобралась на крутой узкий склон выступа. Перед ней был камень в форме сердца, а позади нее – кустарник.

Чарли жадно глотала воздух. Дул резкий ветер. Камень – массивная гранитная глыба, с глубокими трещинами и пятнами лишайника – поднимался окруженный засохшим папоротником, весь покрытый надписями: именами, инициалами и посланиями, грубо вырезанными, по большей части выветрившимися и едва различимыми:

«Д. любит Б. Дж».

Она присмотрелась. Да, «Д. любит Б. Дж.» Те самые инициалы, которые она видела во время ретрогипноза, словно знала их.

Чарли коснулась камня: на ощупь он был твердым, гладким и холодным. Тишина. Бен носился внизу, ломая папоротник. А здесь, наверху, царила тишина. Только легкий шум ветра. Она снова прочитала инициалы.

Совпадение? Шуточки сознания? Вроде той жевательной резинки? Тех конюшен? Того мужчины с рыболовной удочкой?

«Д. любит Б. Дж».

И та консервная банка. Банка, которую она притащила сюда, наверх, во время ретрогипноза. Только происходило ли это и вправду здесь? Сердце бешено колотилось. «Китайская коробочка»,[8] – сказал бы Том с ухмылкой. Эта китайская коробочка была ни на что не похожа. Ты закапываешь в землю жестянку, полную червей. А когда откапываешь ее пару недель спустя, то черви уже сожрали друг друга. Остался только один, жирный, сочный, сумевший выжить.

Она припомнила эту точку. Там, в кустарнике, не будет и десяти футов отсюда. Она подошла к густому подлеску, где что-то посверкивало. Волнение ее росло, но когда она раздвинула кусты – стихло: Чарли увидела простую стекляшку от разбитой бутылки. Она отбросила ее и опустилась на колени.

Вот она, эта точка, здесь.

Чарли поднялась и побрела прочь, чувствуя себя глупо. Глядя вниз, на чудесный пейзаж, она попыталась сопротивляться, но ее тянуло назад, и, вернувшись, она снова опустилась на колени. На этот раз Чарли копала руками, забивая ногти песчаной почвой. Появился Бен и лизнул ее в лицо, полагая, видимо, что она играет в какую-то игру.

– Хорошо, малыш, помогай-ка мне рыть! Там закопаны здоровые кости!

Он сел и заскребся. Чарли углубилась на несколько дюймов и почувствовала что-то жесткое, оцарапавшее ей палец, разгребла вокруг почву и увидела, что это кусочек камня.

Она расширила норку, ободрав до боли руку о какой-то другой острый камень. Под ним Чарли ощутила холодную слизь червя, прилипшего к ее пальцу, и с гримасой стряхнула его прочь.

«Глупо», – подумала она, вставая. Бред какой-то. Нужна лопата. Надо было принести какую-нибудь лопату. Она стряхнула с рук землю и уставилась на выкопанную ею небольшую кротовую норку. Часы показывали без четверти одиннадцать. Капля дождя ударила Чарли по лицу. Она сгребла мыском сапога землю обратно в нору и, плотно утоптав, поспешила к дому, то пускаясь бегом, то переходя на шаг.

Уже перевалило за полдень, когда она вернулась к камню. Дыхание перехватывало, по телу струился пот.

Несколько минут Чарли посидела, прислушиваясь к тишине, к ветру. На небе появлялись голубоватые прогалины, стало светлее. Она повертела мастерок в руках. Заржавленный старый инструмент, с затвердевшей коркой земли по краю, был слегка изогнут.

Она огляделась.

В оранжевых непромокаемых плащах позади нее устало тащились вверх по тропе туристы, но на развилке они свернули в другую сторону. Ветер трепал волосы, бросал их в лицо Чарли. Какой-то голос внутри нее шептал: «Возвращайся назад! Брось ты это!»

У кустарника Чарли опустилась на колени. Ее пульс бился у основания большого пальца правой руки, словно кто-то защемлял там кожу. Она ощутила непонятную пульсацию в правой руке выше кисти и щекотание в глубине горла. Еще раз она посмотрела вокруг, а потом начала рыть.

Спустя полчаса небо еще немного прояснилось. Чарли выкопала воронку дюймов в восемнадцать глубиной и все думала: «А чья, собственно, это земля и разрешено ли здесь кому бы то ни было выкапывать ямы? Может, это земля фермера? Или государственная собственность? Не появится ли вот-вот из-за деревьев рассерженный лесничий?»

Бен убежал куда-то, и Чарли почувствовала себя очень одинокой и беззащитной. Тишина стояла жутковатая. «Брось ты это, нет здесь ничего. Никакой жестянки». Она воткнула мастерок в землю, испытывая разочарование и размышляя, стоит ли продолжать рыть, машинально надавила на ручку своего инструмента, и тут-то прозвучал металлический звон.

Она застыла.

Приподняв мастерок на дюйм, Чарли еще раз толкнула его вниз. И снова донесся звон, но уже глуше. Сначала она рыла осторожно, осматривая все вокруг, но потом отбросила мастерок и стала копать руками. Что-то острое оцарапало ей палец, и в грязь упала капелька крови. Она опять взяла мастерок, срезая почву по обе стороны.

И наконец, Чарли, как рычагом, подняла мастерком маленький, облепленный грязью предмет. Он был легким и едва ли весил больше, чем прилипшая к нему земля. Внутри предмета что-то дребезжало, потому что руки у нее дрожали.

Лезвием мастерка Чарли соскребла грязь. Проступил поцарапанный и помятый металл. Небольшая прямоугольная консервная банка, три дюйма в поперечнике и дюйм в высоту. Местами ржавчина почти прогрызла стенку банки насквозь. Чарли обхватила ее ладонью, и тогда ей послышался голос Эрнеста Джиббона:

– Что вы несете? Почему вы закопали это?

Это была та самая консервная банка, которую она несла, но только та была блестящая, новая. И все же Чарли была уверена, что эта та самая банка. И боялась ее открывать.

Она заглянула в воронку. Две половинки червяка извивались на дне. Порой, когда ты открываешь эту консервную банку, червяк оказывается больше, чем ты ожидаешь.

Крышка не поддавалась. Чарли еще раз попыталась приподнять ее, но крышка не шелохнулась. Тогда она сунула под нее лезвие мастерка и повернула его как рычаг. Край крышки загнулся вверх, потом со слабым шипением сжатого воздуха и звучным хлопком освободился и упал в норку.

В консервной банке лежал медальон в форме сердца.

Чарли оцепенела. Ярко-красное эмалевое сердечко, размером в дюйм, с потускневшей золотой, холодной как лед цепочкой, которая, выскользнув, свешивалась вниз с ее запястья. Цепочка тускло посверкивала в свете солнца, прорвавшегося сквозь тучи. Чарли прищурилась.

Она знала этот медальон. Знала, что внутри него обнаружит аккуратно сложенную записочку. Сердце ее трепетало, глаза затуманились. Вынув из банки ставшими вдруг неповоротливыми пальцами медальон, она увидела крошечную петельку и еще меньше застежку, хотя и немного заржавевшую, но все же сдвинувшуюся под нажимом ногтя ее большого пальца. Внутри медальона приютился микроскопический кусочек бумаги, пожелтевший, хрупкий, сложенный несколько раз. Ветер заволновал его, и Чарли закрыла медальон, боясь, что листок сдует. У нее кружилась голова.

Она намочила пальцы слюной и вытерла их о джинсы так чисто, как смогла, после чего, защищая крохотный квадратик от ветра, вынула его и развернула. Расплывшиеся, смазанные чернила побурели от времени, бумага же стала такой ломкой, что Чарли испугалась, как бы она не рассыпалась. Почерк едва различался:

– Что это вы делаете?

Внутри нее будто потянули за рычаг, переключивший течение ее крови с медленного на быстрое. Незнакомый маленький мальчик с каштановыми волосами и серьезным веснушчатым лицом внимательно смотрел на нее.

– Вы загадываете желание? – спросил он.

Она кивнула, выдавив из себя слабую улыбку.

Женский голос окликнул:

– Тимоти! Пойдем, дорогой мой!

Малыш скрылся из вида.

– Мам! Мама! Там какая-то дама наверху, она загадывает желание!

Лицо Чарли покраснело от смущения. И от чувства вины. Чужой медальон, чужая записка. Она не имела никакого права раскапывать, читать, подглядывать…

Положив листок на старое место, она плотно закрыла консервную банку с медальоном и опустила в норку. Потом насыпала мастерком землю и утрамбовала ее. Когда она вернулась, чтобы уйти, мальчик снова появился рядом.

– Это ваша собачка? – спросил он.

– Да.

– А как ее звать?

– Бен.

– Я тоже здесь загадывал желание, – сказал он.

– И что же ты пожелал?

– Я пожелал, чтобы этот камень помог моему папе выздороветь.

– И помогло? – улыбнулась Чарли, испытывая облегчение, что она не одна.

– Не-а. – Его лицо сморщилось. – Он так и умер.