Очухался Ремис только к вечеру, когда занятия были неведомо как пережиты (он под угрозой смертной казни не смог бы рассказать, что сегодня проходили на уроках), ужин — съеден и даже не замечен, а времени до встречи с повелителем Танатоном осталось всего-ничего. Весь день Ремиса распирало от вопросов, и самым главным был: "Почему?!". Почему Танатон позволил всему этому произойти, почему не сделал ничего, чтобы к девчонкам отнеслись по-человечески? Он же знал, как было дело, и обещал, что с беглянками обойдутся справедливо! Но в том издевательстве ничего справедливого не было. Девчонки же не преступницы какие! В смысле, преступницы, конечно, но только формально. В чем они виноваты? В том, что жить хотели? Никто бы их не спас, никто бы не заступился, и повелитель точно это понимал — потому и простил Ремиса! А девчонок все равно до полусмерти забили… Это отказывалось укладываться в голове, и Ремис чувствовал, что просто обязан спросить обо всем повелителя. Даже если сам окажется после этого на столбе.
Как и обещал, Ремис не стал ничего рассказывать даже Киру. Не то чтобы он так боялся нарушить приказ надзирателя — просто не хотелось сейчас, чтобы друг накинулся с расспросами. Киру-то все нипочем было: уже к обеду он, похоже, и думать о девчонках забыл, и все его мысли прочно заняли предстоящий тест по физике и обещанный к следующей тренировке спарринг с инструктором. Его группа была сформирована месяца на три раньше, чем Ремис попал в Академию, и на Кира с однокашниками уже штормовым фронтом надвигались промежуточные экзамены, по итогам которых на позорных столбах мог оказаться уже кто-нибудь из послушных и правильных имперских ребят.
— Тебе алгебру подтянуть надо, — обеспокоенно сказал он, доедая свою порцию зеленоватого желе из каких-то жутко питательных водорослей. — У тебя с ней вообще никак, и если ты сейчас не разберешься в азах, потом точно не наверстаешь. Давай после ужина позанимаемся?
Ремис помотал головой:
— Не, Кир. Сегодня вообще никак. Потом, ладно?
Кир нахмурился:
— Тогда завтра, — безапелляционно заявил он, и голос у него стал совсем взрослый, даже учительский. — У меня скоро времени вообще не останется: экзамены на носу, а после них нас начнут учить обращаться с Силой. Лучше с твоими пробелами сейчас разобраться, пока у меня хоть вечера свободны.
Ремис едва не застонал. Да как до этого человека не доходит, что ему сейчас не до гребаной алгебры с экзаменами?! Как можно быть таким умным и таким тупым одновременно?!
— Слушай, — четко, почти по слогам проговорил Ремис, очень стараясь не орать и не материться. — Моих подруг избили на виду у всей Академии. Им сейчас очень плохо. Они, может, вообще умирают, а мне даже подойти к ним не дают! Как думаешь, мне сейчас до уроков?!
— Думаю, что тебе всегда должно быть до них. — Кир строго посмотрел на Ремиса. — Ты что, можешь сейчас чем-нибудь помочь девчонкам? Нет? Вот и не дури. К тому же их пожалели: побег всегда смертью наказывался, а им назначили порку. Все с ними будет хорошо, уже завтра в медблок положат. Не переживай так.
Кир ободряюще хлопнул его по плечу. Ремис покосился на друга, вымучил ухмылку, хотя сам медленно закипал — странно, что пар еще из ушей не валил. "Да ему плевать, — подумал он. — Киру я друг, а не девчонки. Его вообще не трогает, что с ними происходит. Даже если кто-то из них умрет, он мне посочувствует для проформы, а потом сядет алгебру решать".
Разговор сворачивал куда-то не туда — Ремис был почти готов высказать другу что-нибудь обидное, — но очень вовремя запищал планшет: без пятнадцати восемь. Ремис отставил пустую тарелку, поднялся из-за стола.
— Кир, бежать надо, — бросил он торопливо. — Давай завтра все, ладно? Бывай.
Ремис не хотел узнавать, что будет, если он опоздает к повелителю Танатону. До сегодняшнего дня он думал, что его общение с Советником началось и закончилось на единственном разговоре, и, в принципе, не слишком из-за этого расстраивался: с такими как он, сильными и важными, никогда не угадаешь, что взбредет им в голову в следующий момент. Ремис понятия не имел, чего ждать от этой встречи, но бояться, скорее всего, было нечего: если бы он чем-то не угодил повелителю, тот не стал бы так долго ждать, чтобы вздрючить наглого мальчишку, и уж точно не стал бы этого делать сам. Больно много чести для одного мелкого оборванца.
На третьем этаже Ремиса, едва он вышел из лифта, остановил суровый темнокожий дядька в красных латах. Если его и удивило, что повелитель Танатон вызвал к себе мальчишку-послушника, то виду он не подал: просто велел подождать, пока он сверяется с какими-то данными на датападе. Ремис от нечего делать — и чтобы справиться с волнением, не без того, — рассматривал его крутые кибернетические глаза. Любопытно, а лазерными лучами они стреляют? Ремис бы на такое посмотрел.
— Проходи, юноша, — наконец позволил гвардеец. — Дорогу знаешь?
Ремис дорогу примерно помнил, но на всякий случай спросил: меньше всего ему хотелось бы заблудиться на этаже Совета. С прошлого раза он подметил, что коридоров, залов и комнат здесь целый лабиринт, и потеряться в них — легче легкого. Объясняй потом кому-нибудь из повелителей, что вовсе не хотел вламываться к ним прямо посреди важного разговора о судьбе галактики.
"Уйма места, чтобы разместить двенадцать человек, — старательно забивал себе голову Ремис, отсчитывая повороты и примечая ориентиры. Волнение, которого мальчик прежде не чувствовал, внезапно догнало его в лифте и нарастало с каждым шагом по таинственному и безлюдному третьему этажу, где даже звуки дыхания казались неуместными, а в тишине нет-нет да и слышались голоса. — Интересно, а кто-нибудь еще живет здесь? Ну, слуги там, ученики, рабы? Или никому, кроме Советников, нельзя? Здесь жутковато. Я бы тут один взвыл от тоски".
Тяжелая двустворчатая дверь, ведущая в покои повелителя Танатона, встала на пути как-то слишком резко. Ремис не успел морально подготовиться, и в животе неприятно екнуло, а коленки ослабели.
Постучавшись и получив разрешение войти, Ремис пару секунд помялся перед дверью. Вот теперь страх разыгрался во всю силу. В кабинет Ремис вошел, словно делая первый шаг по минному полю.
— Подойди, — велел Танатон, не успел Ремис согнуться в неуклюжем (по-другому пока не умел) поклоне. — Нам предстоит важный разговор, мальчик.
В кабинете все было по-прежнему — в безупречном порядке и безжизненно. Только над огромным столом висели голографические экраны с бегущими по ним строчками непонятных слов и чисел. Танатон свернул их прежде, чем Ремис успел что-либо рассмотреть, хотя он даже не пытался. Цифры выглядели скучно, да и не до них было.
Ремис замер, не доходя нескольких шагов до стола. Спину держать ровно, руки сложить на животе, голову чуть склонить, взгляда не поднимать — следовать инструкциям надзирателя Ясха, которыми он успел снабдить Ремиса, отловив его после обеда, оказалось нетрудно. Ремис даже почувствовал себя немного увереннее: по крайней мере, в этот раз он мог не думать, куда деть руки и в какую сторону смотреть.
— Ты держишься лучше, чем в нашу первую встречу, — с одобрением заметил Танатон. — Рад видеть, что ваш новый надзиратель уделяет должное внимание воспитанию послушников.
Глубоко внутри похвала отозвалась приятным теплом. Ремис разомлел бы, если бы при слове "воспитание" ему не вспоминались позорные столбы и треск электроплети. Ремис закусил губу, склонил голову пониже.
— Благодарю вас, повелитель.
"Держаться" было сложно. Вежливость никогда не была коньком Ремиса, а уж сейчас, когда в голове роились совсем не вежливые вопросы, а в животе все скручивало от волнения, изображать воспитанного мальчика было совсем невмоготу. Наверное, для того и придумали это правило, что смотреть надо в пол: по лицу-то все видно, этак лорды слуг не напасутся — наказывая каждого за то, что физиономия слишком много выражала. Ремис был уверен, что Танатон его насквозь видит, только не реагирует почему-то.
— Почти хорошо, Ремис, — сказал Танатон мягко. Ремис, не сдержавшись, глянул на него. Это как — "почти хорошо"? Что такого он успел сделать? — Ты молодец, что держишь эмоции под контролем и не позволяешь им завладеть собой. Но тебе следует строже следить за своими мыслями, если ты действительно хочешь обмануть собеседника.
Ремис удивленно вытаращился на него. Сердце рухнуло в пятки. Это что же, Танатон может…
— Нет, Ремис, я не читаю твои мысли, — он снисходительно улыбнулся. — Поверь, этот весьма неприятный процесс трудно с чем-либо спутать. Твои чувства и поведение говорят более чем достаточно. Тебя гложет то, что произошло с твоими подругами, так?
Отнекиваться было глупо.
— Да, повелитель, — Ремис склонил голову. — Их очень строго наказали. Это было… Не знаю, повелитель. Мне кажется, это слишком.
— Считаешь, что они не заслужили? — вкрадчиво поинтересовался Танатон. Ремис понял, что ляпнул лишнего, что он должен был соврать или, на худой конец, добавить что-то вроде: "Но вам виднее, повелитель", и сейчас ему давали шанс сдать назад.
Только Ремис не хотел сдавать. Речь шла о его девчонках. О его Рисске, и пофиг, что сама Рисска не в курсе, что она его. Только падла сдала бы назад. Пускай его молнией приложат, но Ремис падлой не будет.
— Да, повелитель, — выпалил Ремис, до боли сжимая одну ладонь в другой. Ему казалось, он в тот момент разделился на двух совершенно разных Ремисов: один, сжавшийся и трясущийся от страха, хотел оказаться где угодно, только подальше от Танатона, а другой храбро смотрел ему в глаза и был твердо намерен стоять на своем, чем бы это ни грозило. — Вы обещали, что с ними поступят справедливо, но это ничуть не справедливо. Это надзиратель Аргейл был виноват в том, что девочки сбежали, это он их довел! Я понимаю, за побег по головке не гладят, но у них были причины, а их вот так… Они же могут умереть! Надзиратель так и сказал: "Если переживут наказание". Этого они точно не заслужили. Ну, уж точно не больше, чем я. Но я здесь, а они — там. За что с ними так, повелитель?
Взгляд Танатона похолодел. Секунду назад он казался вполне человеческим — теперь же на Ремиса словно глядела сама смерть, равнодушная и безжалостная. Вновь вернулось то ощущение страшной, недоброй силы, которой ничего не стоило размазать по стенке любого, кому хватило глупости попасться у нее на пути. Неуловимо изменился и сам Танатон: как-то особенно заметно стало, как плотно обтягивает его лицо тонкая, нездорового сероватого оттенка кожа, будто бы жестче, резче стали черты.
— Скажи мне, Ремис, — голос Танатона не изменился ни единой ноткой, но Ремис кожей чувствовал затаенную в каждом слове угрозу, — можно ли оправдать воришку, крадущего ради пропитания? У него нет семьи. Государство не заботится о нем: приюты переполнены, и местное правительство не желает тратить деньги на беспризорников. У него нет образования, он умеет лишь то, чему научила его улица. Есть ли у него выбор?
Нехорошее предчувствие схватило Ремиса за горло и сдавило. С чего такой пример? Просто так? Или Танатон действительно прочел его… личное дело, или что там на послушников составляют?
— Да какой тут выбор? — пробормотал Ремис, опуская взгляд. — С голоду сдохнуть? Жить всем хочется, повелитель. Хоть как-то.
Танатон кивнул.
— Значит, у него есть мотив. Весомый, достойный понимания и сочувствия. А теперь скажи, должен ли он волновать полицейского, поймавшего этого, несомненно, несчастного воришку на преступлении? Должен ли он разбираться, почему у этого паренька в кармане оказался чужой кошелек?
Ремис сжал кулаки. Вспомнилось, как он сам огребал от полицаев за то, что стащил немного налички у кого-то, кто в день тратит в несколько раз больше и даже этого не замечает.
— Полицейский никому ничего не должен. У него есть работа, он за нее деньги получает. Но государству было бы неплохо разобраться, почему детям приходится воровать, чтобы с голоду не помереть.
— Допустим, у государства нет возможности справиться с бедностью. По крайней мере, не в ближайшей перспективе. Должны ли судьи прощать юных воришек лишь потому, что на преступление их толкнула нужда? Предположим, подобный прецедент случился. За ним потянулось множество других, и со временем подобная снисходительность прочно вошла в судебную практику. Бедность стала законодательно признанным оправданием для воровства. Что будет дальше, Ремис? К чему это приведет?
Ремис попытался представить себе картинку. Что бы он сделал в первую очередь? Да слал бы на хер любого полицая, который попытался бы его поймать, в открытую обносил богатые дома и прямо на ходу срывал побрякушки с женщин, соревнуясь с другими мальчишками в удали. Чего ему будет, если бедным можно все, потому что они бедные? Ему, сироте, у которого крыши над головой нет? И таких, как он, на Таларме было как крыс. И все помрут с голоду, если не будут воровать. И у многих действительно братишки с сестричками маленькие, и родители больные. Чем не оправдание?
Он помотал головой, пытаясь выбросить из нее образ Талармы — воровского рая, где крысята вроде него не боятся полицейской дубинки и колонии для малолеток. Талармы — ада для любого, у кого есть зарплата и счет в банке.
— Я вас понял, повелитель. Но это другое. Это Аргейл был преступником, а девочки…
— Предпочли сбежать, но не донести о его преступлении, — строго оборвал его Танатон. — Ты спросил у меня, почему ты здесь, а они — на позорных столбах? Вот он, твой ответ. Ты проявил уважение к законам и власти Империи. Пришел ко мне и доложил о проблеме, не солгав ни словом и честно признавшись в собственном проступке. Это достойно поощрения. Девочки же предпочли сами стать преступницами. Кроме того, когда им был дан шанс искупить вину и доказать свою верность Империи, они отказались, а Рисса напала на надзирателя. По-твоему, такое поведение не требует наказания? Можно ли продемонстрировать девочкам и другим послушникам, что они могут нарушать правила Академии и имперские законы, если сочтут причину весомой?
Ремис молча отвел взгляд. Нападение, это, конечно, сильно. Рисска — еще большая дура, чем ему казалось. Но можно ведь было поступить как-то по-другому? Поговорить с ними, убедить, что они ошибаются, и в Империи далеко не так плохо, как они думают?
Но, с другой стороны, мало ли таких надзирателей, как Аргейл? Да, они притихнут после его казни, побоятся открыто изводить послушников, но от мелких ежедневных издевательств это ребят не спасет. И тогда кто-нибудь может вспомнить о том, что однажды послушников за побег уже оправдывали, а надзирателя, виновного в нем, — казнили. Сплошная выгода получится: даже если поймают, ничего страшного не произойдет, зато вредному надзирателю не поздоровится. Потому и наказывали девчонок публично: чтобы всем стало ясно, что с беглецами обойдутся по всей строгости, и никакие "уважительные причины" им не помогут.
— Кажется, я понимаю, повелитель, — тихо сказал он. — Но все равно это несправедливо.
— Тебе придется понять, что порой закон и справедливость разделены пропастью, Ремис. Но не законы разрушают цивилизации, а стремление преступить их ради справедливости. Правила, которым подчинена жизнь Империи, написаны кровью прошлых поколений, и если каждый возьмется перекраивать их себе в угоду, воцарится хаос, от которого наши предки стремились уберечь нас. Ведь что позволено одному, со временем будет позволено многим, если не встретит решительного сопротивления. Ты понимаешь меня?
Ремис склонил голову, не зная, что ответить. Танатон был прав… и чудовищно неправ. Получается, вся Империя стояла на какой-то справедливой несправедливости. Слабый подчиняется сильному, сильный подчиняется законам и традициям, за соблюдением которых следят другие сильные, которым они выгодны. И если этот баланс нарушится, вся система полетит в жопу: начнется с мелочей, закончится резней всех против всех. Как у хаттов, только пафоса больше. Ремис мог это понять. Мог бы даже согласиться. Только вставала перед глазами Рисса, плачущая и корчащаяся под ударами плети. Иллин, в истерике прикрывающая ладонями голую грудь. Милли, повисшая в оковах безвольной тушкой.
Как что-то может быть правильным и таким неправильным одновременно? Где-то была ошибка, что-то не сходилось, было неправильно в самом корне, но Ремис не мог понять, что именно. И вряд ли стоило говорить об этом повелителю Танатону.
— Я понимаю, повелитель, — сказал Ремис, не забыв низко поклониться. После того, как он посмел спорить с повелителем, это казалось совсем не лишним. — Простите, я, наверное, много лишнего себе позволил.
Танатон снисходительно повел рукой, позволяя Ремису встать. Буря миновала; Ремис чувствовал, как чужая сила перестает давить на него, как слабеет и вскоре вовсе исчезает удавка, уже готовая затянуться на горле.
— Хорошо, что ты осознаешь это. Я могу снисходительно отнестись к непониманию и заблуждениям, но не к наглости. Тебе, как моему будущему ученику, следует хорошо это запомнить.
— Повелитель… — Ремис пораженно уставился на Танатона, растеряв все слова и мысли. — Вы правда…
— Ты все правильно услышал, Ремис. Завтра подходит к концу сессия Темного Совета, и ты покинешь Коррибан вместе со мной. У тебя большой потенциал, мальчик, и мне будет очень жаль, если надзиратель Ясх загубит его неправильным воспитанием. Я позабочусь о том, чтобы твои способности и ум пошли Империи на пользу.
Ремис подозревал, что не должен стоять столбом. Наверное, ему следовало что-то сказать. Поблагодарить, поклониться, клятву какую принести… Но уж точно не молча таращить глаза на учителя. Учителя. Мысленно Ремис раз десять успел повторить это слово, но оно так и не заняло правильного места в голове. Еще вчера он бы до потолка подпрыгнул от счастья, но сейчас с эмоциями творилось что-то странное. Невозможная, охренительная новость смешалась с кучей других мыслей, скачущих дикими обезьянками и никак не желающих раскладываться по полочкам.
— Преклони колено, Ремис, — подсказал Танатон, вроде бы даже не раздраженно.
Ремис повиновался. Ватные ноги тряслись, норовя подкоситься в самый неподходящий момент.
— Спасибо вам, повелитель, — как бы Ремис ни старался, голос заметно дрожал. — Я постараюсь быть достойным учеником.
— Послушником, Ремис, — поправил его Танатон. — Тебе так же, как и другим, предстоит пройти испытания, прежде чем получить титул ученика. Никогда не забывай этого при общении с полноправными учениками. Ты пока еще не ровня им.
— Да, повелитель. — Ремис склонил голову. — Я запомню.
— Хорошо. Можешь встать.
Ремис чуть было не вскочил, но в последний момент замер, запоздало спохватившись, что едва не забыл кое о чем очень важном. Возможно, более важном, чем то, что его возьмет под опеку один из самых главных ситхов в галактике.
— Повелитель, умоляю, разрешите мне повидать девочек. Я понимаю, что они сильно провинились, но они все равно мои подруги. Я бы очень хотел с ними встретиться, прежде чем улететь с Коррибана.
Ремис ужасно, до противной сухости во рту и липких ладоней боялся перегнуть. Он чувствовал, что расположение повелителя Танатона висит на тонкой, уже натянувшейся до тревожного звона ниточке, и одного лишнего слова могло хватить, чтобы ученичество Ремиса закончилось, не начавшись, или, как минимум, началось с чего-то очень неприятного.
Ремис умолк, уставился в пол. Медленно потекли секунды. Ниточка растянулась до предела, задрожала…
— Ты можешь проведать их в медблоке завтра утром. Я освобожу тебя от тренировки.
…И выдержала. Ремис согнул спину еще ниже, почти распластавшись по полу. Изрядно запоздавшая эйфория наконец догнала его, накрыла с головой. Впервые за весь этот день на душе у него сделалось легко, почти радостно. Да что там — почти! Он будет учеником повелителя Танатона. Девчонки живы, и уже завтра Ремис сможет наорать на дурынду Риссу и обнять Иллин с Милли. А потом и Риссу тоже обнять, хотя она точно будет вырываться. А уж как офигеет Кир, когда обо всем услышит!
Все было настолько хорошо, насколько вообще могло быть. У него-то уж точно. А девчонки… девчонки оклемаются, и у них тоже все будет хорошо.