Воровка

Часть 24

После разговора с Танатоном остаток дня прошел для Ремиса удивительно спокойно. Он вернулся в класс к началу следующего урока, и никто не выволок его из-за парты, чтобы всыпать за прогул. Его отлучки будто бы никто не заметил, кроме ребят, на перемене тихонько перешептывавшихся и тыкавших в Ремиса пальцами. Ему было плевать на них. Вообще на все плевать. Элдриж мог сколько угодно подначивать его, провоцируя на драку или другую глупость — Ремис даже не слышал, что этот ублюдок бормочет.

Его трясло. Стилус дрожал в руках, когда Ремис пытался что-то записать, из-за чего сегодняшние конспекты здорово напоминали дневник сумасшедшего. Обычно он старался вникать в суть того, что пытаются донести до них учителя, но сейчас мозг наотрез отказывался воспринимать информацию. Оперативки не хватало — вся была занята повелителем Танатоном, Аргейлом и девчонками.

До сих пор не верилось, что он вернулся с третьего этажа живым. Еще меньше верилось в то, что благодаря ему пришла в движение та самая страшная репрессивная машина Империи, о которой было столько разговоров на Таларме, и покатилась прямо на Аргейла. Или нет? От этой мысли Ремиса начинало трясти вдвое сильнее. Танатон не сказал, что именно ждет надзирателя. Что если ему всего лишь выговор объявят, назначат какое-нибудь унизительное наказание, и на этом дело кончится? Это послушнику достаточно было рот открыть не вовремя, чтобы лишиться головы, а для полноправных ситхов действовали совсем другие правила. Даже вшивый надзиратель ценился выше, чем десятки таких, как Ремис — низкородных детей, из которых еще не известно, что вырастет.

Если Аргейл останется в живых и на своей должности, Ремису лучше уйти в гробницы и там потеряться. Старшаки поговаривали, что где-то в Долине живет странноватый ситх-отшельник, который берет под свое крыло беглых послушников-неудачников, учит их, испытывает, и после этого позволяет самым способным вернуться в Академию. Хреновая перспектива, но лучше уж так, чем остаться у Аргейла в группе.

А у девчонок даже такого шанса не будет. Ремис молился, чтобы их не поймали. Может, повелитель Танатон и был нормальным мужиком, но слова "поступят по справедливости" он сказал так, что Ремиса мороз до костей пробрал. "Справедливость" в Империи могла означать все, что угодно, кроме "понять и простить".

За обедом к Ремису подсел Кир. Впервые общение с другом не принесло никакой радости: его расспросы раздражали, Ремис едва сдерживался, чтобы не огрызнуться. Его глодало чувство, будто он должен сейчас быть не здесь и заниматься чем-то совершенно другим. Чем-то, что могло повлиять на его судьбу, на судьбы девочек — хотя бы немного.

— Ремис, ты сделал все, что мог. — Кир был, как всегда, хладнокровен и рассудителен. — Повелитель справедлив и мудр. Не знаю, оставит он Аргейла в живых или нет, но надзирателем ему точно больше не быть.

Ремис торопливо набил рот месивом из проваренной крупы и мясной подливки, чтобы не ляпнуть в ответ что-то обидное. Кир так говорил, будто был лично знаком с Танатоном и точно знал, чего от него ожидать. Вот Ремис — понятия не имел. До сих пор Танатон казался именно таким, каким Ремис представлял идеального правителя: сильным, безжалостным, но умным и справедливым. Минут двадцать Ремис даже был от него в восторге. Но если жизнь его чему и научила, так это тому, что "казаться" и "быть" — это две большие разницы, а один хороший поступок еще ни о чем не говорит.

— Если нет, мне крышка, — буркнул Ремис, прожевав вязкую и пресную, но сытную массу. — Кстати, насчет твоей сестры: я ничего не сказал, но повелитель, по-моему, сам догадался. Если она попадет под раздачу, я тут ни при чем.

Кир отнесся к заявлению удивительно философски:

— Она сама захотела в это ввязаться. Для меня главное, что ты не заложил ее и меня. Значит — настоящий друг. А Дильхаш… Надеюсь, ее не казнят. Все остальное она заслужила.

Ремис даже взбодрился:

— Ничего себе у вас любовь! Она же тебе родня. Неужели не переживаешь?

— Родня, — подтвердил Кир с кислым видом. — Своя кровь и все такое. Да только Диль и ее матери на это плевать. Понимаешь, у меня хорошая, но простая семья: ни богачей, ни ситхов, ни выдающихся людей у нас в роду никогда не было. А мамина сестра, мать Дильхаш, каким-то чудом выскочила замуж за ситха, и мы сразу для нее чернью стали. Дильхаш вообще с нами общаться брезговала: видите ли, у нее папа могущественный и родовитый, а родственники по материнской линии ей только родословную портят. Видал я таких сестер знаешь где… — Кир замялся, подбирая выражение покрепче, но то ли не вспомнил таких, то ли постеснялся говорить. — Словом, спасибо, что не выдал ее. А то, что она через нас с тобой пыталась какую-то интрижку провернуть и теперь может на этом погореть, — не наше дело. Я ей ничего не должен.

На том и разошлись. Им обоим предстояли еще пять часов занятий, и Ремис понятия не имел, как выдержит их — особенно если кому-то из учителей вздумается его спросить или дать группе задание на самостоятельную работу. Но все обошлось: Ремис спокойно дотянул до ужина, после которого сразу поплелся в казармы, отсыпаться. На домашку сил не было — пусть висит до лучших времен. Если они наступят, конечно.

Снилась ему такая жуткая муть, что Ремис впервые в жизни обрадовался истеричному вою будильника. Когда он продрал глаза, на планшете его уже дожидалось извещение: "07:00 — общий сбор. Явка строго обязательна".

Отправителем значился надзиратель Дован Ясх. И пока другие ребята удивленно пялились в экран и обсуждали, что бы это могло значить, Ремис пытался сдержать счастливый смех, рвущийся из груди.

Он-то прекрасно знал, что на самом деле в сообщении говорилось: "Ты будешь жить, Ремис".

* * *

Надзиратель Ясх был гораздо моложе Аргейла, но держался точно так же — надменно и неприступно, как высокородный господин, вынужденный общаться с чернью. По-хозяйски расположившись в кресле Аргейла, он смотрел на послушников с нескрываемым презрением. Не злобой, нет — так богачи смотрят на нищих, попавшихся им на глаза. Прогнать бы прочь, да руки пачкать не хочется.

— Надзиратель Аргейл был казнен по приказу повелителя Харрада, верховного наставника Академии, — сообщил он твердым, хорошо поставленным и абсолютно лишенным эмоций голосом. Его темные глаза следили за ребятами, изучая, подмечая реакцию каждого. Особенно долго они впивались в Ремиса.

Каждый из ребят понимал, что нельзя открыто радоваться такой новости. И никто, даже Ремис, не смог сдержать улыбки, когда недоверие сменилось пониманием: такими вещами не шутят. Один пацан даже прошептал восхищенное "охренеть" и тут же закашлялся, поймав взгляд надзирателя.

— С этого дня ваша группа переходит в мое распоряжение. Хочу напомнить вам, что правила Академии едины для всех и не зависят от надзирателя. Нарушения дисциплины, халатное отношение к учебе и непочтительность к вышестоящим будут караться так же строго, как при надзирателе Аргейле. Если некоторые из вас по каким-то причинам возомнят себя особенными, их постигнет жестокое разочарование. Это ясно?

Он не сводил взгляда с Ремиса, будто обращался не ко всей группе, а лично к нему. Это заметили и ребята: начали посматривать на Ремиса кто с недоумением, а кто — с гаденькими усмешками.

— Да, сэр! — первым ответил Ремис. Почему-то встретить взгляд надзирателя было совсем не страшно — только не после разговора с Танатоном.

Ясх приподнял брови, едва заметно усмехнулся.

— Хорошо, если мне не придется повторять. Ваша группа плохо зарекомендовала себя тройным побегом в первую же неделю обучения. Надеюсь, судьба послушниц Мартесы, Белавары и Праус послужит вам хорошим предостережением от подобных глупостей.

Мартеса, Белавара, Праус. Ремис мысленно повторил каждую фамилию, чувствуя, как растет ком в горле и холодеет в груди. Иллин, Милли, Рисса. Девчонки. Его глупые девчонки. Его дура Рисса. Не улетели, значит. Не отправились к своей ненаглядной свободе.

— Какая судьба, сэр? — Ремис сглотнул. Ему совсем не хотелось знать ответ. Хорошая судьба "предостережением" быть не может. — Их поймали?

— Доставили в Академию этой ночью. Когда верховный наставник вынесет им приговор, ваша группа будет наблюдать за исполнением наказания. Это послужит вам хорошим уроком.

"С ними поступят по справедливости", — зазвучал в ушах голос повелителя Танатона. Твердый, равнодушный голос. Взгляд человека, четко знающего, что правильно, а что — нет. Такого бесполезно умолять, невозможно разжалобить. Бедняга Ортис мог бы подтвердить.

Ремис больше ничего не стал спрашивать. Он едва смог дождаться позволения разойтись: хотелось прямо сейчас ломануться к тюремному блоку, поговорить с девчонками, сделать… да хоть что-нибудь сделать! Крепко взять за руки Иллин. Обнять Милли и не отпускать, пока не проплачется. Наорать на Риссу, чтобы она наорала на него и отвлеклась от страшных мыслей. А потом тоже обнять, но не так, как Милли. Не как ребенка, хотя Рисса и глупая, как ребенок. Девчонка же.

Это все он виноват. Нельзя было их отпускать. Нельзя было говорить Танатону о них. На что он вообще рассчитывал?! Только шкуру свою спас — ценой трех других. Молодец. Трус паршивый. Прав был Элдриж: он все-таки редкое дерьмо.

— Ремис, задержись.

Ремис замер в дверях и медленно, неохотно повернулся к надзирателю. Ему-то что надо?!

Надзиратель жестом подозвал его к себе. Вблизи Ремис рассмотрел в нем то, что прежде упустил из виду: раннюю седину в черных волосах, тонкие морщины в уголках глаз, нездоровую бледность кожи. Возможно, он поторопился, решив, что Ясх был моложе Аргейла.

— Куда бы ты ни собрался, советую тебе изменить курс и поторопиться на тренировку. На твоем счету и так достаточно проступков. Не нарывайся на очередные неприятности.

— Простите, сэр, но я вас не понял.

— Все ты понял, мальчишка. Своим подругам ты ничем не поможешь, а себе можешь серьезно навредить.

Ремис склонил голову и промолчал. Может навредить себе? Да плевать. Он задолжал девочкам хотя бы такую малость: показать, что ему не все равно, что они все еще кому-то нужны — пусть даже такому бесхребетному трусу, как он.

Надзиратель поднялся из-за стола. Обошел его, крепко сжал плечо Ремиса — не ободряюще, а скорее угрожая раздавить и кости, и всего Ремиса, если тот не послушается.

— Послушай-ка меня, мальчик, — сильные пальцы до боли впились в плечо. Ремис сжал зубы, чтобы не вскрикнуть. — Ты сейчас жив только потому, что повелитель Танатон разглядел в тебе что-то достойное и решил дать второй шанс. Так-то ты относишься к его милости? Отвечаешь непокорностью на снисхождение? Это очень плохая тактика, Ремис, и ведет она в могилу — а там тебя сейчас хочет видеть добрая половина Академии.

Ремис глянул на него исподлобья:

— Что я этой доброй половине сделал?

— А сам не понимаешь? — Надзиратель прищурился. — Из-за тебя был казнен надзиратель Аргейл. Из-за тебя инквизиторы прямо сейчас перетряхивают грязное белье всех остальных. Из-за тебя верховный наставник был вынужден оправдываться перед повелителем Танатоном, как провинившийся ученик. Как ты думаешь, Ремис, как к тебе после этого будут относиться?

На сей раз Ремис смолчал: сам понял, что спорить глупо. Бандиты на Таларме после такого убивали с особой жестокостью, а потом выставляли изуродованное тело на всеобщее обозрение. Мальчишки вроде него, занимавшие низшие ступеньки пищевой цепочки, убирали изрядно подгнившие трупы только через неделю.

— Вижу, что начал понимать. Сейчас тебе нужно вести себя тихо и примерно. Любой проступок, даже самый мелкий, может кончиться для тебя медблоком, а то и крематорием. Так что иди-ка ты, Ремис, на тренировку, и не смей опаздывать. Девочки из своей камеры уже никуда не денутся.

"Никуда не денутся". Ремиса передернуло от этих слов. И правда, куда им деться? Девчонкам только и остается, что ждать приговора. Страшного, судя по всему, приговора.

"Поступят по справедливости". Ремис всегда думал, что справедливость — хорошая штука. А вот теперь засомневался.

— Я понял, сэр. — Ремис уважительно склонил голову. Быть вежливым с этим надзирателем даже не было противно. Вот что мешало вселенной не быть такой сукой и определить его ребятам с самого начала? — Я у вас спросить хотел… ну, если позволите, конечно. Вы можете сказать, что будет с девочками? Есть шанс, что их простят?

Ясх отпустил его плечо. Ремис почти увидел стену, мгновенно выросшую между ними — надзирателем и простым послушником, который задает слишком много вопросов.

— Чем скорее ты о них забудешь, тем лучше для тебя. Не стоит лишний раз напоминать всем, что именно ты позволил им сбежать.