Вольный стрелок

Глава девятая Флеш-рояль

После того, как в четырех последних играх Луи неплохо приподнялся, Тильон перестал его замечать. Не здоровался, не разговаривал, не смотрел в его сторону. Но самое главное — больше не запрещал впускать его в подсобку овощной лавки, из которой гости подпольного казино пробирались в просторный подвал: сумрачный, прокуренный и пропахший кислым вином. Здесь стояли два карточных игорных стола и рулетка — которой, впрочем, никто никогда не пользовался. Во всяком случае, на памяти Пусильона, открывшего для себя это заведение три года тому назад.

Да оно и понятно: что за интерес надеяться на слепую удачу, если выиграть можно благодаря острому уму и наблюдательности? Хорошее знание психологии и умение быстро просчитывать варианты запросто обеспечат умному человеку сытную безбедную жизнь за счет жирных тупоголовых хомяков, решивших пощекотать себе нервы высокоинтеллектуальным покером.

Весело посвистывая, Луи вошел в лавку, скользнул взглядом вдоль прилавка, шагнул в проход между витринами с овощами и фруктами, кивнул Гвидо, что со скучающим видом подрезал верхние, грязные и обвертевшиеся, листья капустных кочанов тесаком, пригодным для закалывания коров. Охранник и продавец по совместительству, тот лишь приподнял глаза и — как бы не заметил своевольства посетителя.

Свернув за лавкой в неосвещенный коридор, Пусильон толкнул левую дверь, спустился вниз по неразличимым в темноте ступеням, нащупал округлую ручку, потянул на себя — и с наслаждением втянул сигарный дым, щекочущий ноздри обещанием новых выигрышей.

Сразу за дверью стоял плоскорожий гоблин Бежеваля. Это было удачно — Луи уже успел «раздеть» толстяка на пару тысяч евро, и столь же плодотворно предполагал «доить» и впредь. Второй телохранитель сидел за столом с накрытой полотенцем рулеткой, скучающе глядя в окно. Игроков же было немного. За одним столиком сидели Фрэнк, Адриан и Артур — два бакалейщика и мясник. Игроки слабые, но и игравшие по мелочи — больше полусотни за день на них не сорвать. За вторым столом дымил сигарой Этьен Бежеваль. Рядом с ним сидели еще трое незнакомых игроков вполне денежного вида: один — в хорошо сшитом костюме, явно на заказ и у искусного портного, второй сверкал тяжелыми перстнями, у третьего из нагрудного кармана выглядывал золотой портсигар. Именно он с раздражением и сбросил карты:

— Ты везунчик, Этьен! Кабы не знал тебя столько лет, подумал бы, что мухлюешь. Обчистил до исподнего. Ладно, как договорились. В счет долга: ужин в «Круизе» с бабами. Созвонимся как-нибудь.

— Куда же ты спешишь, дружище? — В голосе толстяка звучало больше довольства, нежели разочарования. — Посиди еще! Может, отыграешься? Поверю в долг по старой памяти.

— Ты меня знаешь, Этьен, я долгов не делаю. Берешь чужое и на время — отдаешь свое и навсегда. Свидимся. В следующий раз играем в шахматы.

При словах о «везунчике Этьене» Луи чуть не расхохотался, отвернулся, вытянул из углового шкафчика бутылку красного вина, откупорил лежащим здесь же штопором, отпил из горла, чтобы не возиться с бокалами, чуть выждал, хлебнул еще. Решив, что выдержал достаточно приличное время, направился к столику богачей:

— Вижу, у вас свободное место, мсье? — чуть поклонился он. — Позволите присоединиться?

— Садись, малыш, садись, — величаво кивнул Бежеваль. — Это Луи, господа. С ним нужно держать ухо востро, пару раз ему удавалось меня обыграть.

Вообще-то, Пусильон обыгрывал толстяка не «пару раз», а всегда, но Луи предпочел промолчать. На столе перед Бежевалем возвышалась изрядная стопка денег. Тысяч пять, не меньше. И ради того, чтобы переместить их к себе в карман, Луи готов был терпеть любое хвастовство толстяка. А если вдобавок получится очистить еще и карманы его приятелей, то можно и вовсе дураком прикинуться. Лишь бы играли, не испугались раньше времени.

— Добрый вечер, Этьен, — смиренно кивнул он и выложил на стол свои четыре сотни, разбитые на полтинники. — Кто банкует?

— Я, — взялся за колоду толстяк. — И имей в виду, мы играем по пятьдесят.

Это означало, что его денег хватит от силы на два захода. Но Луи рискнул — и удача повернулась лицом. При первом же раскладе к нему пришла тройка, а поскольку никто из игроков серьезных ставок объявлять не решился, Пусильон понял, что приличного расклада нет ни у кого, и рискнул поставить сразу все, что есть. В итоге партнеры сбросили карты, и его сторона стола пополнилась разом семью сотнями: полтораста первоначального взноса, четыреста пятьдесят игроки добавили за обмен карт, и еще сотня ставки банкира и щеголя в костюме. Теперь можно было развернуться! Молодой человек ощутил, как от подступающего азарта вспотела и зачесалась шея чуть ниже затылка.

Два круга он просидел с «парами» и торговли не затевал, потеряв на этом полные пять сотен, потом собрал «стрэйт» и задрал ставку до семисот евро. Бежеваль, как истинный лох, ответил — и проигрался, выложив на стол жалкую тройку. Потом Пусильон снова отсиживался, теряя по двести пятьдесят евро за кон, снова сыграл с очередным «стрэйтом» против тройки и пары, потом взял банк на тройке против двух пар. Потихонечку, не спеша, стопка банкнот возле толстяка уменьшалась, а рядом с ним — росла. Щеголь с «перстнявым» игроком то и дело, ругаясь, лезли за бумажниками.

На некоторое время удача от Луи отвернулась, и он потерял примерно две тысячи из выигранных семи с половиной, а потом… Потом, разворачивая сданные ему карты, он увидел тройку, четверку и пятерку бубей, подпорченные парой девяток. Поскольку играть с парами Пусильон никакого смысла не видел, то девятки он скинул, добавив в банк очередную сотню, получил от щеголя две карты, мельком на них глянул… и, с огромным трудом сдержав крик восторга, сунул их в стопку к остальным. Это были двойка и туз бубей.

Двойка и туз!

Двойка и туз!!!

Он собрал флеш-стрэйт!!!

Флеш-стрэйт, стрэйт, стрэйт…

Пусильон мгновенно вспотел, старательно сдерживая эмоции — чтобы не выпустить их на свет, наружу, не показать никому своей удачи, своей победы, успеха, бешеного восторга! Он выиграл, он снова выиграл! Теперь самое главное — развести лохов, заставить их задрать ставки как можно выше, и дело сделано. Луи будет при деньгах на добрый год вперед.

— Пятьдесят, — предложил щеголь, кидая в кучку на середине стола сотню, и вытягивая на сдачу чей-то полтинник.

— Несерьезно это, не по-взрослому, — поморщился толстяк и зашелестел остатками своей пачки: — Пятьдесят и тысяча сверху.

— Пятьдесят, тысяча, и четыреста пятьдесят сверху. Для ровного счета, так сказать, — добавил со своей стороны «перстнявый».

— Выходит, полторы? — Пусильон сделал серьезное, очень задумчивое лицо, постучал пальцами по столу, даже скрипнул зубами, всячески изображая сильное сомнение в собственных возможностях, глянул на свой расклад еще раз, мучительно простонал и выдавил: — Не оставь меня, пречистая праматерь, своей милостью… Ладно, попробуем рискнуть. Полторы и две сверху!

Щеголь цыкнул зубом и молча сбросил карты.

— Две с половиной и еще пятьсот, — немедленно отреагировал Бежеваль, ополовинивая остаток своей пачки.

— Две с половиной и еще пятьсот, — пожал плечами «перстнявый».

Внутри Пусильона все пело, взрывалось и клокотало, он готов был заорать от восторга: партнеры втянулись в торг и остановиться теперь смогут с большим трудом. А на столе, в банке уже сейчас лежало двенадцать тысяч евро! Из которых восемь — его чистый выигрыш!

— Тысяча и еще пятьсот, — внешне невозмутимо поднял он ставку еще немного.

— Тысяча и пятьсот, — ответил толстяк.

— Тысяча и пятьсот, — эхом отозвался «перстнявый».

— Тысяча и пятьсот, — невероятным усилием воли сохраняя спокойствие поддразнил их Луи.

— Да ну, это дурдом какой-то! — зло зарычал, не выдержав Этьен Бежеваль. — Так и будем сопли жевать? И вообще, засиделись мы тут, пора и честь знать. Покончим с этим разом. Играю на все!

Он пересчитал деньги на столе, кинул их в общую кучу, достал бумажник, вытянул из него еще заметную пачку, перелистал, положил сверху:

— Тысяча и еще пять пятьсот!

— Ну, смотри, Этьен… Отвечаю… — «Перстнявый» тоже полез за бумажником, пересчитал, чертыхнулся: — У меня только четыре. Полторы в долг поверишь? Или мне перстень с изумрудом снять?

— Э-э, перестань, — отмахнулся толстяк. — Долги всегда к ссоре. Давай, как с Жаном. На нем пятьсот повисло? Значит, на тебе будет три ужина со шлюхами.

— Я знаю, зачем ты это затеял, Этьен, — рассмеялся «перстнявый». — Чтобы пожрать на халяву!

Луи веселья партнеров не разделял. На столе в банке лежало двадцать пять тысяч евро. Но чтобы их получить, нужно было добавить в кучу еще пять с половиной тысяч. А у него осталась только одна.

— Мсье… — сквозь зубы выдавил он, холодея от неминуемого отказа. — Я тоже прошу поверить мне в долг. Вот тысяча, за мной еще четыре с половиной.

— Нет, мы так не играем, — мотнул головой «перстнявый». — Только на реальный интерес. Деньги на стол!

— Но вам же в долг поверили! — тут же напомнил Пусильон. — Я же не спорил! А рискуем мы одинаково, мой голос от голоса мсье Бежеваля ничем не отличается.

— Вот это ты видишь? — Недовольный картежник поднес свой сверкающий золотом кулак к его лицу. — Если твоя карта перебьет мою, ты можешь забрать мою печатку, либо я оставлю ее Тильону в залог и через час привезу деньги. А чем заложишься ты? Или, может статься, за тебя кто-то поручится?

Пусильон посмотрел по сторонам. Оказывается, вокруг их столика, забросив развлечения, собрались все мужчины, что заглянули этим вечером в подпольное, но известное всем окрестным кварталам казино. Тильон тоже был здесь и покачал головой:

— Нет, я поручаться за него не стану. Но обламывать парня так жестоко, по-моему, тоже нехорошо. Одно дело проиграть, и совсем другое — не добрать ставки для банка.

— Правила известны всем, — упрямо стоял на своем «перстнявый». — На ставку нужно ответить. Или не мешать играть другим.

— Я отвечаю! — ощутив поддержку, торопливо напомнил Пусильон. — Просто у меня нет при себе всех нужных денег. Если я проиграю, то отдам. Отдам все до сантима!

— Тебе нечем!

— Подожди, не горячись, — неожиданно остановил приятеля Бежеваль. — Мы же по чести играем, а не просто бабки из людей вытряхиваем! Нешто тебе его фортуна не интересна?

— Я реальным баблом рискую, а он словами пустыми раскидывается! Какой мне в этом интерес? На пустых словах я и миллион поставить могу! Интересно то, что на столе, а не в обещаниях.

— Луи, — перевел взгляд на Пусильона толстяк. — У тебя есть эти деньги? Только не ври мне! Они у тебя есть?

— Есть.

— И ты их сегодня же вернешь, если проиграешь?

— Да.

— Хорошо, коли так. Тогда клади на кон твою руку.

— Что? — не понял Пусильон.

— Руку, — повторил Бежеваль. — Я оцениваю твою руку, которой ты несколько раз меня обыграл, в четыре с половиной тысячи евро. Я хочу засушить ее и повесить у себя над столом. Проиграешь — она моя. И либо ты выкупаешь ее до заката, либо… Либо ты идешь в одну сторону, а она остается в другой.

— На кой черт мне его рука? — не понял «перстнявый».

— Если он врет про деньги, я ее у тебя выкуплю, — пообещал толстяк. — Я могу позволить себе потратиться на маленький сувенир?

— Ну, коли так… — Картежник пожал плечами. — Тогда все по-честному. Я при интересе. Думай, парень. Рука твоя.

В окружающей толпе повисла мертвая тишина.

— Ой, не делай этого, приятель, — громким шепотом попросил бакалейщик Фрэнк и опасливо перекрестился. — Не делай.

В душе Луи Пусильона зашевелился холодный червячок ужаса, сердце дрогнуло от неприятного предчувствия…

Но это были всего лишь предчувствия. Опыт же подсказывал, что толстяк Бежеваль при всех своих дуболомах-телохранителях — всего лишь самодовольный лох, что перебить одномастный флеш-стрэйт практически невозможно. И что на столе лежат двадцать пять тысяч евро, которые уже практически принадлежат ему — достаточно всего лишь открыть карты.

Пусильон повел плечами, кинул в банк оставшиеся деньги и наложил сверху левую пятерню:

— Отвечаю!

— Беги за деньгами, пацан! — расхохотался «перстнявый» и развернул карты веером: — У меня «каре»!

— Бывает, — громко выдохнул Луи и перевернул свой расклад: — Бубновый «флеш-стрэйт»!

— А-а-а, проклятье!!! — в ярости вскочил «перстнявый», несколько раз пнул ножки стола, саданул по стулу, растолкал собравшихся зрителей и ринулся прочь.

— А как же долг, дружище?! — весело крикнул ему вслед счастливый Пусильон.

— Я за него поручусь, Луи, — сказал толстяк. — Ты мои карты посмотреть не хочешь? Нешто совсем не интересно?

— А чего там у вас? — улыбнулся парень.

— Да все как положено… — Бежеваль начал выкладывать карты одну за другой: — Десятка червей, валет, дама, король, туз. Эта комбинация называется «флеш-рояль».

В глазах Пусильона заплясали радужные круги, и очнулся он уже на полу, рядом со стулом.

— Эк тебя разморило-то, парень, — сочувственно произнес Бежеваль откуда-то из-за головы. — Первый раз вижу, чтобы из-за «флеш-рояля» сознание теряли. Будет чего послезавтра Жану рассказать, дабы впредь слишком рано не убегал. Ну, поднимайся, пойдем. Я тебя до дома подвезу, деньги отдашь и в постельку ляжешь. А лучше вина горячего выпить, чтобы гемоглобин повысился. Паш, помоги ему, а то даже не шевелится.

Сильная рука подцепила Луи под мышку, буквально понесла к выходу, подняла наверх, вывела на воздух через заднюю дверь и через минуту забросила в просторный салон автомобиля. Вскоре туда же сели толстяк со вторым мордоворотом, машина тронулась, выкатилась со двора на улицу и стала быстро набирать ход.

— Ну что, Луи? — обернулся к нему Бежеваль. — Оклемался? Что же ты так нервничаешь? Ты же не душу дьяволу проиграл, а всего лишь деньги. Куда едем? Где я могу их забрать?

— Я… Мне нужно время… Собрать…

— Ты поклялся мне, что они у тебя есть. И что ты можешь их отдать прямо сегодня вечером. Я тебе поверил, — напомнил толстяк. — Так где они?

— Они есть, Этьен, — как можно искреннее ответил молодой игрок. — Я завтра принесу.

— Наверное, мы друг друга не понимаем, — с горечью признал толстяк. — Жо, притормози в тихом месте.

Тихое место нашлось уже через минуту — возле длинного забора строительно-торговой базы. Машина притерлась ближе к стене в промежутке между фонарями, Бежеваль вышел из своей дверцы, бугай вытолкал Луи через заднюю.

— Паш, поясни, — попросил толстяк, и на спину Пусильона внезапно обрушилась такая страшная боль, что он невольно упал на колени. — Еще разик…

И молодой игрок опять вскрикнул от боли.

— Объясняю, — все тем же тоном продолжил Бежеваль. — Мы сейчас поедем за деньгами, но при каждой остановке Паша станет бить тебя «телескопом». И если искать ты будешь медленно, он опять тебя станет бить. И бить до тех пор, пока деньги не найдутся. Поэтому ты не думай, что скажешь: «Подождите здесь, я сейчас принесу», — и сдернешь вдаль, оставив нас с обвисшими ушами. Паша будет ходить с тобой и подгонять. Если его помощь тебе не поможет, то тебя привезут ко мне домой, и мы отрежем тебе руку. Паш…

Луи опять вскрикнул от удара раскладным железным ломиком.

— Поэтому подумай старательно, парень, какой вариант тебе нравится больше: отрезанная рука и сломанные ребра — или просто отрезанная рука? Подумай и ответь честно: у тебя есть деньги?

— Я все отдам, — всхлипнул Пусильон. — Клянусь, Этьен, отдам все… Нужно просто чуть подождать… Я все отдам, это не так много!

— Ты знаешь, что такое репутация, Луи? — присел перед ним на корточки Бежеваль. — Если завтра кто-нибудь увидит тебя с рукой, то меня сочтут человеком, не способным исполнять свои обещания. Если же ты обманешь меня и уйдешь — я и вовсе стану выглядеть идиотом. Как по-твоему, что важнее — твоя рука или моя репутация?

— Рука… — простонал Пусильон и вскрикнул от новой боли в спине.

— На самом деле, не такие уж большие деньги эти четыре с половиной тысячи, Луи, — погладил его по голове Бежеваль. — Зато пример однорукого должника будет очень полезен для воспитания дисциплины среди клиентов, взявших куда более существенные суммы. Но я очень честный человек и не могу просто взять и откромсать… Паш…

Дубинка опять обрушилась на его спину, выбивая из легких воздух с кровью.

— Ответь мне честно, Луи. У тебя есть эти деньги? Тебя придется бить до утра — или ты ответишь нам сразу?

— Они у меня дома…

— Посмотри мне в глаза, Луи. Ты понимаешь, что говоришь? Сейчас мы тебе поверим, поедем к тебе домой и станем бить до рассвета, чтобы ты выдал бабки, в существовании которых признался. Бить по уже сломанным ребрам, ногам, пальцам. На рассвете срок возврата будет считаться законченным, и тебе отрежут руку. И это будет честно. Это будет твой выбор. Паш… Либо мы обойдемся без промежуточных воздействий. Поэтому подумай хорошо и ответь еще раз: у тебя есть эти деньги? Паш…

Пусильон вскрикнул и заплакал, хлюпая носом и подтирая сопли рукавом.

— Нет-нет, так не пойдет. Я человек с понятиями, я беспределом не занимаюсь. Вместо тебя я ничего решать не стану. Ты должен ответить сам. Паш…

Луи свалился на асфальт, скуля от боли и бессилия.

— Видимо, это придется делать все равно, — пожал плечами толстяк. — Паша, врежь ему «телескопом» по коленям.

— Нет! — поддернул ноги Пусильон.

— Не ерепенься, все равно придется ломать, — чуть ли не ласково попросил его Бежеваль. — Или отвечай, наконец, внятно: у тебя есть эти деньги?

— Нет! — всхлипнул паренек. — У меня ничего нет! Но я отдам, я соберу.

— Не беспокойся, нет такой необходимости, — облегченно вздохнул Бежеваль. — Не в деньгах дело. Руку проиграл — ею и заплатишь. Грузи его, Паш. Поехали.

Пусильон больше не протестовал. После признания в его душе что-то сломалось, и теперь он безвольно болтался на заднем сиденье. Из его глаз продолжали катиться слезы, но он больше не плакал. Это происходило как-то само собой, помимо его воли.

Его привезли в загородный дом, в углу двора засучили рукав, резиновым жгутом туго перетянули руку. Толстяк вернулся от дома с секатором-сучкорезом с длинными, полутораметровыми ручками. Луи покорно стоял у газона, где приказано, и даже послушно поднял руку, чтобы палачам было удобнее ее резать.

— Он совсем никакой, Этьен, — взяв секатор, пожал плечами Паша. — Ладно бы брыкался — там хоть как-то заставляешь. А тут и вовсе не по-людски получается.

— Сам проиграл, вот и не брыкается.

— Может, ты ему отыграться дашь?

— Ему играть не на что. Режь.

— А если… — Бугай что-то шепнул ему на ухо.

— Это твои деньги, — предупредил толстяк.

— Я слишком заметный, Этьен, а работать придется в городе. Он щуплый, непримечательный. Как все. Никто не опознает. Чего зря рисковать? Пусть мальчик заработает.

— Ладно. — Бежеваль забрал секатор, опуская его вниз. — Луи, ты хочешь сохранить свою руку?

Паренек торопливо закивал.

— У меня есть работа. Простенькая, но рисковая. Тысяч на пять. Сделаешь — долг будет закрыт, и пять сотен получишь сверху. Будешь потом жить, как раньше, и даже приходить в наш подвальчик. Можешь даже попробовать играть со мной еще.

— А репутация? — дернуло за язык Пусильона.

— А чего с ней будет? Если ты не прячешься и имеешь деньги: значит, смог расплатиться. Я же не садист, Луи. Не в том уже возрасте, когда куски тел и лужи крови доставляют удовольствие. Когда можно обойтись — обхожусь.

Луи наконец-то опустил руку — хотя все еще плохо воспринимал реальность и словно смотрел на себя со стороны.

— На Замковой улице есть парикмахерская, хозяйка которой не желает подписывать купчую. Нужно навестить ее и тупо шлепнуть. Ее саму, клиенток, служащих… В общем, всех, кто попадется на глаза. Чтобы это заведение закрыли раз и навсегда с длинным шлейфом дурной славы. Без контрольных выстрелов можно обойтись. Главное: побольше пальбы и крови.

— Хорошо… — произнес Пусильон, продолжая наблюдать за собой со стороны и не испытывая ни малейших эмоций.

— Только мне светиться в этом несчастном случае никоим образом нельзя, — предупреждающе покачал пальцем Бежеваль. — Чтобы никаких подозрений! Поэтому мы нарядим тебя здешним арабом в парусиновых штанах и платке, а прежде чем стрелять, крикни погромче, что она не хочет трахаться. Пусть думают, что это ее любовник завалил. Паша это дело уже запланировал, так что привезет и увезет, и все пути укажет. Паш, отведи его в дом и дай пару бутылок вина. Какой-то он странный, пусть встряхнется.

Для того, чтобы встряхнуться, Пусильону не хватило даже трех бутылок вина и всей ночи. Он так и не заснул, до одиннадцати часов глядя в окно.

Утром, после подробного инструктажа, Луи оделся в свободные серые штаны и рубашку, завязал на шее белый, в черную клетку платок и послушно лег в багажник темно-синего «Бентли».

Примерно через полчаса багажник открылся.

— Не дергайся, — предупредил его бугай. — Сейчас вколю тебе кое-что для бодрости. Чего-то совсем ты плохо выглядишь.

Паша вогнал шприц ему в бедро, выпустил лекарство, помог выбраться наружу, развернул платок, накинул его Луи на голову, расправил, завернул край через лицо, оставляя видимыми только глаза, и заколол булавкой.

Между тем, Пусильон и вправду ощутил себя намного лучше, в его душе стремительно разлилось веселье, необычайная легкость и беззаботность. Он ощущал себя ясно и бодро, как никогда, чувствовал себя всесильным и всесокрушающим, ему хотелось сорваться с места, куда-нибудь ринуться, хотелось рвать и метать…

Бугай вложил ему в руку пистолет и хлопнул по плечу:

— Иди!

Пусильон развернул плечи и решительно направился через проходной двор…

Мария Ардо как раз заканчивала укладку и даже не повернулась на звоночек, предупредивший, что дверь открылась.

— Не хочешь со мной трахаться, сука?! — крикнул кто-то за спиной.

Стекла зазвенели от грохота, ее спину что-то резко обожгло — и только тогда она наконец-то обернулась, чтобы узнать, в чем дело. Мария увидела араба с пистолетом, судорожно палящего во все стороны, в визжащих женщин и девочек, кинулась было к нему, но не дотянулась, потеряла равновесие, рухнула плечом на банкетку, перевернулась, заметила глазок видеокамеры и подумала о том, что стрелка теперь наверняка поймают. Потом она увидела длинный светлый тоннель — но думать в этот миг больше уже ни о чем не могла…

Когда пистолет перестал стрелять и только сухо защелкал бойком, убийца метнулся к двери, промчался по улочке до близкого проходного двора, распугивая оружием редких встречных прохожих, пробежал через пару ворот и ловко нырнул в открытый багажник. Паша захлопнул крышку, быстро сел за руль, и машина, вывернув на соседнюю улицу, величаво покатилась прочь.

К тому моменту, когда полицейские и «скорые» домчались до места трагедии, «Бентли» уже одолел половину пути до усадьбы, и в половину первого Луи Пусильон уже вошел обратно в комнату, на ходу избавляясь от платка.

— Что теперь? — спросил он.

— Сиди, смотри телевизор. Вино в шкафу. Захочешь есть — на первом этаже кухня. Одежду всю снимай, сейчас отправим в печь.

— А ловко я это провернул, да? Ловко? — Химическое веселье и бодрость все еще гуляли по жилам наемника. — Быстро, четко: бац, бац, бац!

— Отличная работа, — согласился бугай, помогая ему раздеться. — Сможешь получать неплохие бабки. Но зря из комнаты все же не высовывайся. Подождем дня три. Посмотрим, что флики накопают.

— А чего они накопают?! Ничего! Никто даже понять ничего не успел! — гордо продолжал бахвалиться Пусильон. — Надо выпить. Мне надо малехо выпить. За успех!

После первой бутылки вина Луи начал успокаиваться, меньше хвастаться и метаться по комнате. А после второй — просто отключился и проспал до вечера следующего дня.

На третий день, уже ближе к вечеру, к нему заглянул Этьен Бежеваль, положил на стол пять купюр по сто евро и предложил переключить телевизор на новостной канал. Пусильон послушался — и вскоре смог увидеть себя со стороны, снятым камерой в парикмахерской. В записи можно было разглядеть только то, что нападавший был мужчиной, и то, что его лицо закрывал «арафатовский» палестинский платок.

— Зверское убийство в Лавале так и остается нераскрытым, — пояснял за кадром повторяющейся записи диктор. — Напомним, что три дня назад один из арабских эмигрантов посреди рабочего дня расстрелял владелицу небольшой парикмахерской за отказ с ним переспать. Эмигрант пребывал в такой ярости, что убил еще трех присутствовавших там женщин и четырех ранил. Чудом выжившие несчастные вспоминают, что араб громко проклинал убитую за отказ вступать с ним в интимные отношения.

— Как видишь, все получилось чисто, против нас никаких подозрений, — подмигнул ему толстяк. — Надеюсь, тебе хватит ума не хвастаться своим подвигом? Жорж отвезет тебя в город. Паша умчался на моей машине к племяннице, так что придется тебе довольствоваться огородным «Ситроеном». Завтра загляни в подвальчик. Пусть все увидят, что с тобой все в порядке. А то уже бродят всякие слухи, что я тебя хрюшкам у себя на заднем дворе скормил. Удачи. Еще увидимся.

Толстяк протянул руку, и Луи, чуть поколебавшись, ее пожал.

— Хорошо, когда все конечности на месте, — подмигнул ему Бежеваль и довольно расхохотался.

«Огородным Ситроеном» был белый старенький грузовичок, местами облезлый, сильно ржавый и громыхающий на каждой неровности. Сколько было этой колымаге лет, Пусильон даже представить себе не мог, и потому ничуть не удивился, когда на окраине города тот зачихал и остановился.

— Похоже, приятель, дальше тебе придется идти самому, — развел руками второй бугай Бежеваля после того, как на попытки заводки грузовичок ответил лишь частыми оглушительными хлопками. — Теперь придется часа два ждать, пока остынет. Контакты, наверно, где-то отходят.

— Ну, ладно, пока, — не стал спорить с очевидным Луи, пожал охраннику руку, выскочил на проезжую часть и перешел на тротуар.

Когда он отдалился на десяток шагов, водитель достал из-под сидушки тот самый пистолет, с которым Пусильон посещал парикмахерскую, высунулся из дверцы, трижды выстрелил убийце в спину, нырнул обратно за руль, завелся с первой попытки и покатил дальше по темной вечерней улице, на ходу запихивая пистолет в узкую щель между сиденьями.

Этьен Бежеваль был предусмотрительным человеком. Он хотел, чтобы извлеченные из спины молодого игрока пули эксперты могли сравнить с пулями из парикмахерской и сделать однозначный вывод…

Надпись на экране привлекла внимание Филиппа Дюпре, и он указал на нее своим друзьям.

— Громче сделай, громче! — потребовали они от бармена, и тот, разумеется, постоянных клиентов послушался.

«Арабские эмигранты Лаваля продолжают уничтожать коренное население Франции, — поглядывая на бумажку, прочитала диктор. — Сегодня утром в арабском квартале этого города, где три дня назад исламист расстрелял посещавших парикмахерскую женщин, найден труп двадцатидвухлетнего Луи Пусильона, убитого тремя выстрелами в спину. По сообщениям полиции, Луи Пусильон никогда не попадал в криминальные сводки, подозрений в участии в криминальных или националистических группировках никогда не вызывал. По словам соседей, он был тихим и законопослушным человеком. По всей видимости, вся его вина состояла в том, что он забрел на улицу, которую населяют выходцы из Северной Африки, в темное время суток».

— Вот, твари, — от ненависти у Дюпре сжались кулаки. — Стрелять их всех нужно, уродов! Гнать назад в их поганую Африку!

— Не боись, брат, — похлопал его по плечу Артур. — Мне сейчас племяш звонил, полиция как сумасшедшая на окраину только что умчалась. Там кто-то из наших арабские дома бутылками с «коктейлем Молотова» закидал. Пожаров, говорят, уйма, «скорые» одна за другой уезжают.

— Так им и надо, — кивнул Филипп. — Нечего на нашей земле свои порядки устанавливать! Ну что, еще по пивку — и расходимся? Сегодня все равно поздно. Давайте завтра тоже чего-нибудь против уродов придумаем?

— Надо тоже «коктейлей» понаделать!

— Проще подловить парочку в стороне от квартала и рожи начистить! Чтобы знали, кто тут хозяин!

Посвятив еще полчаса мечтаниям о том, как можно наказать арабов за их поведение, участники «Чести и свободы» разошлись по домам. Трое из них жили на Рыжей аллее и потому сразу за пивнушкой свернули направо. Филипп же с Артуром обитали на Старом проезде, причем даже в одном доме. Их улица, несмотря на название, была вполне современной, застроенной панельными пятиэтажками и разбитой на узкие скверики.

Разумеется, ближе к центру такая роскошь была невозможна — друзья обитали на окраине, в рабочем квартале, отстроенном муниципалитетом еще лет сорок назад и считающемся «социальным жильем». То есть — платить за квартиры приходилось раз в пять меньше, чем за такие же в центре, или вдвое меньше, чем в соседних, но «доходных» домах.

— А арабы, кстати, в старых, французских окраинах засели, — почему-то вспомнилось Филиппу. — Почему нас из города вышибли, а их поселили?

— Ничего, завтра им покажем, — пообещал Артур.

Приятели на прощанье обнялись и разошлись по своим парадным.

После пива Дюпре отключился моментально, едва только добрел до постели, и когда отовсюду послышались крики, далеко не сразу пришел в себя и сумел выглянуть наружу. Под окнами, в слабом свете редких фонарей, с трудом различались мечущиеся фигуры, слышался звон стекол. А потом припаркованные у подъезда машины начали вспыхивать одна за другой.

— Моя машина!!! — Филипп кинулся к двери, спохватился, метнулся назад, сгреб со стула и натянул джинсы, из ящика стола выдернул кастет, выскочил на лестницу, помчался вниз, перепрыгивая целые пролеты, и, не успев вовремя остановиться, врезался в толпу соседей.

— Что там?! — в ярости завопил он.

— Снаружи подперто! — не менее зло ответили спереди.

Дюпре дернулся назад, застучал кулаками в квартиру первого этажа.

— Решетка у меня на окнах! Десять лет от воров стоит! — Хозяин оказался здесь же, в общей толпе.

Филипп, ругаясь, побежал выше, зазвонил в квартиры. В одной ему открыли. Он отпихнул пожилую женщину в нижнем белье, забежал на кухню, распахнул окно и, не давая себе времени на раздумья, прыгнул вниз.

Машины уже пылали вовсю, весь ряд, запаркованный у дома — от помойки до выезда на улицу. Дюпре кинулся к парадной, выбил ногой нижний клин. Дверь заскрипела, заходила ходуном, затрещала и распахнулась, разбрасывая белые щепки. Оказывается, поджигатели не ограничились для закупоривания двери одним только клином — они еще сверху и сбоку несколько саморезов вкрутили!

К жарко полыхающим машинам подойти было невозможно, пришлось смотреть на них издалека. «Опель» Филиппа на глазах владельца четыре раза вздрогнул и осел на лопнувших шинах. Молодой человек болезненно поморщился: седану было всего два года, а кредит выплачивать предстояло еще три. И страховая компания, разумеется, ни единого цента не даст. Ведь случай умышленного поджога в полисе никто не предусмотрел.

У Дюпре невольно сжались кулаки. Хотелось убивать. Но, к сожалению, он не знал — кого?

Наконец кто-то из жителей догадался вызвать пожарных: сразу три машины с мигалками промчались по улице и затормозили возле дворового выезда. Филипп отвернулся и прочитал на стене крупные буквы, намалеванные красной краской на стене дома, по обе стороны парадной двери:

— Твари! — прошептал Дюпре. — Уничтожать! Всех и каждого, пока весь корень поганый из Франции не вытравим!

В этот раз горящий местью Дюпре не рискнул говорить с друзьями в баре, где случались посторонние люди, и предложил посидеть у черного хода старой больнички. Затарившись пивом, они разместились на ступенях, обсуждая недавние события.

— Нельзя этого так спускать, братья! Никак нельзя! — горячо убеждал Филипп товарищей. — Жестко нужно ответить, жестко! Чтоб муслимам навсегда отбить охоту в наши районы соваться. Чтобы кровью умылись!

Артур кивал, играя желваками — в ночном пожаре сгорела машина его отца.

— Бутылки нужно оставить, — вытряхнув в рот последние капли пива, предложил рябой Николя. — Зальем бензином.

— Бензина мало, — мотнул бритой головой Белуха. — Туда фосфор добавлять надо, иначе не загорится. А где ты его возьмешь?

— Можно фитилем…

— Ага! Пока подпаливаешь, тебя десять раз повяжут. Спалить арабов мало, нужно еще и смыться. А у нас даже машины теперь нет!

— Я могу у матери попросить… — неуверенно предложил Николя.

— Тихо! — предупредил Белуха, увидев ковыляющего по тропе мимо крыльца жирного старикашку, тяжело опирающегося на поблескивающую лаком палку.

Бойцы «Чести и свободы» замолчали, дожидаясь, пока неожиданный прохожий уберется, но тот остановился рядом и навалился на трость обеими руками, глядя на них исподлобья блеклыми бесцветными глазами.

— Чего надо, старый?! — отхлебнул пива Филипп.

— Верно подсказали, где вы посиделки сидите… — медленно прошамкал тот.

— Кто подсказал?

— Друзья у меня есть. Хорошие… — Старик опять пошамкал. — Я ведь во Вьетнаме три года обезьянок желтоглазых гонял, было веселье. Ныне же не тот, не тот…

— Тебе чего, пива дать, старый? — догадался Николя.

— А ныне… — Старик вскинул руку, вытер глаза. — Ныне дочь мою и жену какой-то подонок в парикмахерской застрелил — и плевать всем, даже не ищут. В полиции посылают подальше и смеются только. Они там повязаны все. Диаспоры их бабками подкармливают, вот фликам до простых людей и дела нету.

Николя вздохнул, сунул руку в пакет с бутылками, но Филипп, начиная о чем-то догадываться, его остановил, спрыгнул со ступеней:

— Говори, зачем искал?

— Силы у меня ныне не те, и руки дрожат… — Старик закашлялся. — Но мозги еще остались. Вы, ребята, коли помочь согласны, душу мою можете успокоить. Пошли, чего покажу…

Странный прохожий развернулся и поковылял по тропинке. Дюпре оглянулся на друзей, торопливо допил содержимое бутылки, отбросил ее к кустам и пошел следом.

За углом на растрескавшейся асфальтовой дорожке обнаружился сверкающий синий «Бентли». Старик посмотрел по сторонам, пискнул сигнализацией, открыл багажник, в которой оказалась большая белая коробка с нарисованной на ней спутниковой антенной.

— Силы у меня не те, мальчики, — сказал толстяк. — Но знакомых все еще в достатке…

Он приподнял картонный край, крышку деревянного ящика под ней, и Филипп увидел четыре черные винтовки с деревянными прикладами, аккуратно уложенные в прорезиненные деревянные гнезда. Он потянулся было вперед, но старик ударил его по руке:

— Куда?! Отпечатки оставишь!

— Сколько ты за них хочешь? — теперь уже его голос сорвался на сип.

— Мне не деньги нужны, мальчик. Мне молодость нужна, чтобы за жену и дочку отомстить.

Дюпре оглянулся на друзей. Он никогда не был в их компании главным, но все еще клокочущая после ночной подлости ярость заставила ответить за всех:

— Ты нас нашел! Что дальше?

— У меня нет сил. Но у меня есть деньги. Я заплачу за каждого дохлого араба две тысячи евро.

— Заметано! Давай!

— Подожди! — опять остановил его толстяк. — Сил у меня нет, но навыки остались. Я хочу отомстить, а не отправлять вас прямиком за решетку. Поэтому слушайте внимательно и исполняйте потом до мелочей! В каждой обойме по два патрона. Два быстрых выстрела, и не больше! Иначе вас заметят. Поставьте в сотовых таймер на общее время и начинайте стрелять одновременно. Иначе поднимется тревога, люди начнут смотреть по сторонам, и последнего из вас повяжут. Руками оружие не трогать, только в перчатках. Понимаете, почему? Купите плотные спецовки и сразу после дела выкиньте. Пороховая гарь въедается в одежду, ее не отмыть. Обычное мыло от «парафинового теста» тоже не спасет, нужно хорошо распариться и несколько раз помыться. Поэтому сразу после дела езжайте в сауну. Оружие с собой не таскайте — спалитесь. Сегодня найдите и приготовьте место, куда его можно быстро спрятать. Завтра сразу после выстрела суйте в тайник и сматывайтесь. Не подставляйтесь зря, я не хочу, чтобы вас посадили! Но если повяжут, ничего не признавайте. Тогда будет проще вытащить.

— Почему завтра? — спросил Белуха.

— Завтра на площади Шарля Тутена, возле бульвара Монсалье арабы соберутся на митинг. Мишени лучше не бывает.

— Я знаю это место, — впервые за утро подал голос Артур. — Там новое здание комиссариата.

— Верно, — согласился старый толстяк. — Сегодня полицейские двух муслимских грабителей повязали. Арабы через фейсбук сговариваются идти требовать их освобождения. Но их писульки умеют читать не только муслимы. Так что, поможете? Или мне искать французов посмелее?

— Давай свой ящик, старый, — хмуро потребовал Дюпре. — Сочтемся.

Толстяк снова открыл багажник, позволил Филиппу и Артуру вытянуть тяжелую картонную коробку, захлопнул крышку, доковылял до водительской дверцы. Покрякивая, забрался за руль.

— Подождите! — спохватился Белуха. — А как мы его найдем, чтобы деньги получить?

— К черту деньги, — сплюнул Филипп. — Главное, я смогу пристрелить хотя бы пару африканских тварей!

Советы толстяка пригодились. Съездив на бульвар Монсалье, друзья обнаружили, что ближайшие к комиссариату дома — низкие, с железными двускатными крышами. Пришлось побродить вокруг, выискивая удобное место, и в итоге друзья решили разбиться на пары. Артур с Филиппом открутили петли у люка на крышу пятиэтажки примерно в трехстах метрах в направлении к центру, а все остальные решили залечь на супермаркете, с обратной стороны которого имелась грязная, явно давно никем не пользованная, пожарная лестница. В том же маркете они купили перчатки, плотные автоспецовки и резиновые маски клоунов. А вечером на машине привезли замотанные в оберточную бумагу винтовки и подняли их к намеченным местам.

У Дюпре просто руки чесались осуществить задуманное как можно раньше — но пришлось проявить терпение. На место они поехали только к полудню. Возле дома дождались, пока у двери не окажется местных жителей, нырнули внутрь, поднялись наверх. Уже на крыше облачились в спецовки, натянули перчатки, на головы надели маски — тоже для защиты от пороховой гари. Только после этого достали винтовки, сняли с предохранителей, передернули затворы. Подобрались к краю крыши, залегли. Филипп покосился и увидел на крыше магазина — в стороне и чуть ниже — две фигурки в коричневых куртках. Всего две. Кто-то из друзей, похоже, струхнул. Но сейчас это было не важно.

За кварталом, в просвете между кирпичными двухэтажками, была видна густая толпа, самое меньшее, из двух сотен муслимов, возбужденно размахивающих руками. Дюпре сладострастно облизнулся и прильнул щекой к ложу, ловя самую крупную жертву в колечко диоптрического прицела.

В кармане пискнул сотовый, и он, затаив дыхание, плавно нажал на спусковой крючок. Винтовка дернулась, он поправился, выстрелил снова, метясь в соседнего араба, тут же откатился назад, сдернул маску, перехватил ружье, отбежал к вентиляционной трубе, зацепил крючок веревки, привязанной к колпаку, за цевье, опустил оружие в шахту, кинув следом маску, вернул в обычное положение. Рядом, пыхтя, уже стягивал спецовку Артур. Одежду вместе с перчатками они туго скатали, сунули в полиэтиленовые пакеты, спрыгнули с ними на лестницу, с невозмутимым видом спустились вниз, вышли из двери и отправились к автобусной остановке. По пути — метнули пакеты в мусорный контейнер.

— Такси! — вдруг увидел машину Артур. — Филипп, давай сюда!

Желтенький «Пежо» затормозил. Молодые люди спешно забрались в салон и хором скомандовали смуглому сухонькому арабу за рулем:

— Улица Боне!

Через пятнадцать минут молодые люди уже раздевались в прихожей заказанной накануне сауны. Вскоре сюда подтянулись остальные мстители.

— Ну что, по пивку? — предложил Белуха. — У меня есть хороший тост! Круто мы их сегодня сделали, а?

Они чокнулись бутылками и довольно рассмеялись. Напряжение все еще не отпускало — но это было ненадолго.

Старик появился снова через два дня — в баре «Крот». Взял у стойки стакан вина, подсел к их столику, расстелил газету. Молча указал пальцем на заметку с репортажем о трагедии у полицейского участка, в строку, где говорилось о двух погибших. Выложил небольшой сверток. Ткнул пальцем в упоминание о трех раненых, поместил рядом еще конверт. Причмокивая, выпил вино. Оставил рядом с опустевшим бокалом пакет и предупредил:

— Только бога ради, не держите дома или при себе. И не доставайте без перчаток… — Он закашлялся в кулак, поднялся и, опираясь на палку, побрел к выходу.

Белуха тут же подтянул свертки, заглянул сбоку и сделал большие глаза.

— Бабки… — бесшумно произнесли его губы.

Филипп прибрал пакет. Он, и не заглядывая, знал, что находится внутри, и его душа запела от восторга: теперь у них есть патроны!

Взяли Дюпре утром, по пути на работу. Отвезли в хорошо знакомый теперь комиссариат, долго держали в комнате с огромным зеркалом на одной из стен. Только около полудня к нему вошли двое полицейских в штатском, сели по сторонам:

— Мы все знаем, — сказала женщина. — Тебя видели возле того дома. Сейчас будет опознание, и тебе предъявят обвинение.

— Ты идешь по первому сроку, поэтому есть шанс, — добавил полицейский. — Напишешь признание — пойдешь по облегченной процедуре судопроизводства, получишь вдвое меньший срок. Свидетельницу привезли, сейчас готовится помещение для опознания. После опознания пойдешь уже по сумме доказательств, признания побоку.

— Десять лет — или двадцать пять, — продолжила женщина. — Решать тебе. Тебе дать бумагу, или ты идешь с нами?

У Филиппа по спине пополз гаденький холодок. Попался! Его все-таки поймали.

Двадцать пять лет! Это почти что вечность. Дюпре даже не мог себе представить, что это такое — двадцать пять лет. Целая его жизнь от начала до конца, и еще немного! Но десять лет — были столь же непостижимым кошмаром.

«А может, не узнают?» — шелохнулась в его душе слабая надежда.

— Ну, что решил? — Женщина стала подниматься.

— Пошли, — пожал он плечами.

— Теряешь шанс, — опустилась она обратно.

— Так, я ничего не понимаю! — Распахнулась дверь, внутрь шагнул спортивного вида седовласый мужчина в твидовой паре и с кожаной папкой в руке. — Комиссар, почему мой клиент еще здесь?

— Мсье Корпузи? — поднялся мужчина. — Вы ведь адвокат Этьена Бежеваля, если не ошибаюсь?

— Спасибо, я помню, — кивнул адвокат. — Но сегодня по просьбе матери Филиппа Дюпре я представляю его интересы. Ему уже предъявили обвинение? Какое?

— Мсье Дюпре подозревается в убийстве двух человек в воскресенье днем на площади перед комиссариатом.

— Вы сделали «парафиновый тест»? Я могу увидеть отчет эксперта? На оружии есть отпечатки моего подзащитного? У вас есть основания для обвинения, господин комиссар? Хочу напомнить, что мой клиент был задержан три часа назад. Если через минуту он не будет отпущен, я обращусь с жалобой на ваши действия в надзорные органы. Это произвол!

— Ваш подзащитный не имеет алиби на момент убийства!

— Он был с любовницей у нее в спальне. И не обязан посвящать вас в подробности своей личной жизни. Обязанность доказательства вины лежит на вас, господин комиссар! Вы отпускаете моего подзащитного — или мы общаемся через надзорные органы?

Комиссар Фарси тяжело поднялся из-за стола и подошел к зеркалу. Полюбовался мешками под глазами.

Последние две недели дались ему нелегко. Сперва какой-то урод устроил пальбу в парикмахерской. Такое иногда случалось, и он надеялся, что маньяка удастся быстро найти… Но потом в арабском квартале появился вообще непонятный труп молодого игрока, и комиссар уже не удивился, когда какие-то идиоты на белом грузовом «Ситроене» проскочили на всем ходу по одной из улиц мусульманского квартала, разбрасывая по сторонам бутылки с «Молотовым». От шального набега никто не пострадал. Только краска на нескольких домах обгорела, тротуары подкоптились, и одна машина все-таки занялась. Но после этого арабы напрочь перестали общаться с полицией. Просто разучились понимать французский язык, и все!

Комиссар уже тогда почувствовал неладное и обратился в департамент Нанта с просьбой прислать усиление из корпуса жандармерии, но ему ответили, что все силы заняты в Париже, Тулузе и Лилле, где начался очередной бунт исламских эмигрантов. Потом был поджог на Старом проезде, потом арест Мустафы Валлема, которого пришлось забирать буквально с боем, под градом камней собравшихся арабов. На Валлема, как на убийцу из парикмахерской, указал один из осведомителей. Но его не опознала ни одна пострадавшая, и парня пришлось отпустить. Однако еще до этого кто-то успел стрельнуть в толпу, собравшуюся перед комиссариатом, когда арабы требовали отпустить Валлема. Им ведь плевать на вину, они всегда защищают своих… в отличие от полицейского департамента.

После стрельбы эмигранты поначалу разбежались, потом попытались ворваться в комиссариат. Разгонять их пришлось слезоточивым газом. Арабы побежали — но вскоре стали нападать и избивать первых попавшихся на пути местных жителей. И вместо того, чтобы искать стрелка, Фарси сперва сидел в обороне, а затем наводил в округе порядок, не имея ни одного свободного человека. Какое уж тут расследование!

В итоге теперь его ненавидят жители за то, что он отпустил убийцу парикмахерши — ведь все уверены, что комиссар испугался арабской диаспоры. Его ненавидят арабы за то, что их убивали, а виновник неизвестен. И даже отпущенный Мустафа Валлем прямо в камеру перед участком открыто заявил, что намерен зарезать десять неверных в отместку за своего брата, оказавшегося одним из застреленных. Только за это в любой нормальной стране виновнику влепили бы лет пять. Угроза убийством — преступление. Но Валлема трогать не рискнули. Хотя все понимали — он не шутит. Этот — пойдет убивать.

Последней надеждой были местные нацики. Кому еще может прийти в голову наугад стрелять по мусульманской толпе? Мелкие местные «фюреры» все наперечет имелись в картотеке департамента. Взять, надавить, получить признание…

Но адвокат был прав: ни на кого из задержанных у полиции не было никаких улик. Тест на пороховую гарь — нулевой, найденная винтовка — без отпечатков. «MAS-36» стояла на вооружении тридцать лет — нашлепаны сотни тысяч штук, и поставлялись по всему свету от Вьетнама до Намибии. Никаких зацепок…

Тут даже с чистосердечным признанием запросто в суде оправдают.

Комиссар Фарси отлично понимал, что случится дальше. Но поделать ничего не мог. Из его тупика никаких разумных выходов не имелось.

— Филипп Дюпре, вы можете быть свободны, — наконец выдавил он. — У полиции нет к вам больше никаких вопросов.

— Прекрасно, — обрадовался адвокат. — Филипп, пойдем. Надеюсь, комиссар, ваши слова относятся и к остальным задержанным?

Буквально волоча молодого человека за руку, адвокат вывел его на свет, и уже за дверьми комиссариата чуть задержался, повернувшись к подзащитным:

— Если что, звоните. Ничего не бойтесь, закон сильнее фликов. Я поехал, у меня еще много дел.

Быстрым шагом он направился к приземистой «БМВ», а Белуха громко выдохнул:

— Ничего себе, приключение! А ведь я чуть не поддался! Уже и вправду думал, что проще признаться.

— Ну и дурак, — ответил Филипп. — Руки у них коротки нас достать. Пошли. Нужно выпить. И пораскинуть мозгами над нашим главным вопросом… Кому всадить еще сорок оставшихся в коробках пуль?