Волна мозга

Глава 6

Коринф понимал, что город – это организм, но он никак не мог предположить, что равновесие его окажется столь хрупким и ненадежным. Утратив свое прежнее равновесное состояние, Нью-Йорк стремительно несся навстречу гибели.

Работало всего несколько линий подземки, так называемая аварийная сеть, поддерживавшаяся в рабочем состоянии группкой энтузиастов своего дела, ни в какую не хотевших расставаться со своей работой. Пустые темные станции поражали немыслимой прежде грязью, колеса вагонов пронзительно скрипели, поселяя в сердце смертельную тоску. Коринф стал ходить на работу пешком, стараясь не обращать особого внимания на грязь, царящую на улицах.

Воспоминания пятидневной давности:

Дороги запружены, стальная баррикада в десять миль длиной, рев клаксонов и крики, повсюду отворяются окна – нечем дышать, слепая паника, толпа, пытающаяся покинуть умирающий город, средняя скорость – пять миль в час.

Две машины сцепляются бамперами, водители бьют друг друга до тех пор, пока их лица не превращаются в кровавое месиво. Полицейские вертолеты застыли над улицами беспомощными чудовищными мухами. Печально сознавать, что многократно усилившийся разум бессилен изменить природу людей.

Те, кто решил остаться; а таких было, наверное, три четверти городского населения, пытались как-то выжить и в этих условиях. Вступил в действие закон о жесткой экономии газа, воды и электроэнергии. Какое-то снабжение города продуктами питания пока сохранялось, но цены были таковы, что купить что-либо стало практически невозможно. В любую минуту, ситуация в городе могла окончательно выйти из-под контроля.

Воспоминания трехдневной давности:

Второй бунт в Гарлеме, страх перед будущим и горькая память о прошлом переполняют сердца, разум уже не в силах совладать самс собой. Зарево бушующих повсюду пожаров в ночном небе. Тысячи потных черных лиц, тысячи тел, одетых в лохмотья, – черные толпы, безумствующие на улицах. Блеск ножа, вонзившегося в чье-то горло. Рев пламени и вой толпы. Визг женщины, упавшей под ноги многотысячной процессии. Перегретый колышущийся воздух. Снующие по небу вертолеты. И, наконец, утро – пустынные улицы, горечь белесого дыма, плач…

И все же город пока был жив. Пока…

Оборванный мужчина с всклокоченной бородой обращался с речью к собравшейся на углу толпе. Несколько десятков человек слушали его необычайно внимательно. Коринф прислушался:

– …Все это происходит с нами только потому, что мы, предав забвению вековечные устои, доверились ученым, всем этим высоколобым… Жизнь наша имеет смысл только пред тем Единым, в котором все мы – одно, которое одно – все. Слушайте, я принес вам весть…

Коринф вздрогнул и поспешил свернуть за угол. Уж не посланник ли это Третьего Ваала? Впрочем, вопрос этот его интересовал лишь постольку поскольку. Нигде поблизости не было ни единого полицейского, которому бы он мог сообщить о том, что происходит за углом. Если эта новая религия обретет достаточное количество приверженцев, беды не миновать. Увидев женщину, входившую в католическую церковь, что стояла неподалеку, Коринф несколько успокоился.

Из-за угла на дикой скорости вырулило такси, тут же скрывшееся в клубах пыли. По другой стороне ехала машина, пассажир которой сжимал в руках дробовик. Повсюду царил страх. Практически все магазины были закрыты, работала только бакалейная лавка, владелец которой был вооружен пистолетом. Возле грязного парадного многоквартирного дома сидел старик, читавший кантовскую «Критику чистого разума», для которого, казалось, в мире кроме этой книги ничего не осталось.

– Господин, вот уже два дня как я ничего не ел. Коринф посмотрел на мужчину, вышедшего из-за дерева.

– Мне очень жаль, – сказал он, – но у меня всего десять долларов. Только-только на обед, сами понимаете.

– Я никак не могу найти работу…

– Отправляйтесь в муниципалитет, дружище. Они вам и работу предложат, и накормят. Им люди очень нужны. В ответ раздалось презрительное:

– В эту контору? Мести улицы, собирать мусор и развозить продукты? Да я лучше сдохну, чем туда пойду!

– Что ж, тогда подыхайте, – хмыкнул Коринф, ускорив шаг. Револьвер приятно оттягивал ему карман. От таких людей, как этот прохожий, можно было ждать чего угодно, Коринф знал это по опыту.

И разве можно было рассчитывать на что-то иное? Типичный американец, работающий на заводе или в офисе, обладает скорее не разумом, но набором вербальных рефлексов, он способен думать только о хлебе насущном, все прочее замещается телевизором. Американский Образ Жизни диктует все его потребности и желания – автомобиль новой марки, модная одежда и прочее. Еще до начала сдвига сознания многими ощущалась бессмысленность и пустота западной цивилизации, люди смутно осознавали то, что помимо эфемерного «я» в жизни должно присутствовать нечто куда большее и куда более реальное, при этом понималось и то, что общество движется совершенно в ином направлении.

И тут, практически в одночасье, человеческое сознание достигло немыслимых высот. Перед человеком раскрылся целый мир поразительных по своей глубине мыслей, образов и идей. Он сполна осознал всю мелочность и бессмысленность своей жизни, тривиальность совершаемых им дел, узость и абсурдность своих верований и убеждений, и – и он отверг их.

Разумеется, так поступили далеко не все и даже не большинство, но этого количества людей тем не менее оказалось достаточно, для того чтобы поставить под сомнение само существование технологической цивилизации. Если шахтеры перестанут добывать уголь, сталелитейщики и механики останутся не у дел, как бы им ни хотелось при этом продолжать свою работу. Добавьте сюда всевозможные проявления разгулявшихся эмоций, и картина станет более или менее полной.

По улице шла голая женщина с корзинкой. Видимо, после долгих раздумий она пришла к выводу, что носить летом одежду нелепо, полиции же сейчас было совсем не до нее. Этот факт сам по себе не был таким уж страшным, но он позволял судить об общем состоянии умов. Коринф поежился. Любое общество основывается на системе достаточно произвольных законов и ограничений. Названная произвольность была внезапно осознана слишком большим количеством людей, которые, не задумываясь, приступили к ее искоренению.

Возле двери, раскачиваясь из стороны в сторону, сидел юноша. Коринф остановился.

– Что-нибудь случилось? – спросил он.

– Мне страшно. – Глаза его горели. – Я только что все понял… Я – один.

Коринф хотел было что-то сказать, но тут юноша разразился целой речью:

– Все, что я знаю, все, что меня составляет, находится здесь – в моей голове. Для меня существует только то, что мне ведомо. И еще – в один прекрасный день я умру. – Из уголка его рта потекла слюна. – Наступит бесконечная беспросветная ночь, меня уже не будет, как не будет и всего остального. Возможно, вам будет представляться, что вы все еще существуете, хотя, возможно, вы – не более чем плод моей фантазии… Абсолютная пустота, в которой ничего не будет – и не будет уже никогда!

Из глаз юноши потекли слезы. Коринф вздохнул и зашагал прочь.

Безумие – вот что может привести мир к катастрофе. Для миллионов людей ноша разума может оказаться непосильной. Они не смогут вместить его, не смогут совладать с ним и, как следствие, сойдут с ума.

На улице стояла жара, но Коринф почувствовал, что внутри у него все похолодело.

На общем фоне Институт походил на тихую гавань. Когда Коринф вошел вовнутрь, он увидел сидевшего на вахте человека – рядом с его стулом лежал автомат, на коленях – какой-то химический трактат. Охранник спокойно посмотрел на Коринфа.

– Привет.

– Что-нибудь случилось, Джим?

– Пока что нет. Но от этих бродяг и фанатиков можно ждать чего угодно.

Коринф кивнул, чувствуя, что начинает потихоньку приходить в себя. В мире еще оставались здравомыслящие люди, которые не воспаряли к облакам, едва завидев звезды, но продолжали заниматься своим делом.

Лифтом теперь управлял семилетний мальчик, сын одного из сотрудников Института. Все школы к этому времени уже были закрыты.

– Здрасьте, сэр! – радостно поприветствовал он Коринфа. – Я вас как раз дожидаюсь. Откуда Максвелл взял эти самые уравнения?

– Что? – Взгляд Коринфа упал на книгу, лежавшую на сиденье. – О, я вижу, ты решил заняться радио… С Кадогана начинать сложно, ты должен найти…

– Я смотрел принципиальные схемы, господин Коринф, и хотел понять, как все эти устройства работают. А у Кадогана об этом ни слова – одни формулы.

Коринф посоветовал мальчику прочесть учебник по векторному анализу.

– Когда закончишь – поговорим. Понял?

Он улыбнулся и сошел на своем седьмом этаже. Однако стоило ему оказаться одному в пустом коридоре, как улыбка тут же сползла с его лица – радоваться было нечему.

Льюис поджидал его в лаборатории.

– Поздно, – буркнул он.

– Шейла, – ответил Коринф.

Можно было подумать, что они говорят на новом, неведомом прежде людям языке. Когда твой разум становится вчетверо развитее, достаточно одного слова или жеста, для того чтобы тебя могли понять твои знакомые, – они скажут им больше, чем все правила английской грамматики, вместе взятые.

– Что-то ты сегодня припозднился, – хотел сказать Льюис. – У тебя все в порядке?

– Все дело в Шейле, – ответил Коринф. – Знаешь, Нэт, мне не нравится то, что происходит с ней в последнее время. Но что я могу с этим сделать? Психологию людей понять стало невозможно – она слишком быстро меняется. Мы стали чуждыми друг другу, друг другу и самим себе… Это ужасно.

Льюис подошел к двери.

– Идем. Россман здесь. Он хочет посовещаться с нами.

Они вышли в коридор, оставив Иохансона и Грюневальда в лаборатории – те занимались определением постоянных и перекалибровкой инструментов, пытаясь восстановить то грандиозное по важности основание, без которого наука перестает быть наукой.

Во всем здании занимались примерно тем же – изучали преобразившиеся лики своих дисциплин: химии, кибернетики, биологии и, более всего, психологии. Сделать нужно было так много, что люди буквально забывали обо всем остальном, даже о сне.

Руководители отделов собрались за одним длинным столом в главном конференц-зале Института. Во главе стола восседал сам Россман, высокий, худощавый, седовласый; суровое его лицо казалось застывшей маской. Справа от него сидела Хельга Арнульфсен, слева – Феликс Мандельбаум. Коринф было удивился тому, что на совещании присутствует профсоюзный деятель, но тут же понял, что тот представляет здесь городские власти.

– Добрый день, джентльмены. – Россман старался неукоснительно следовать всем требованиям этикета, и это никому не казалось смешным, все понимали, что это отчаянная попытка опереться на что-то реальное, что-то хорошо известное всем и каждому. – Займите свои места.

Похоже, что собрались все, и Россман тут же перешел к делу:

– Я только что вернулся из Вашингтона. Я собрал вас вместе для того, чтобы мы – вы и я – могли поделиться информацией и идеями. Я в общих чертах попытаюсь представить вам целостную картину происходящего, вы же объясните те или иные феномены с научных позиций. Такое обсуждение даст нам возможность разумной координации наших действий.

– Что касается объяснений, – заметил Льюис, – то нам, сотрудникам Института, представляется достаточно близкой к истине теория доктора Коринфа. В ней постулируется наличие силового поля с заметным электромагнитным потенциалом, генерируемого гиромагнитными явлениями в атомных ядрах, находящихся вблизи центра Галактики. Оно образует некий конус, имеющий в нашей части Галактики сколько-то световых лет в поперечнике. Эффект, производимый этим полем, заключается в том, что оно замедляет некоторые электромагнитные и электрохимические процессы, не последнее место среди которых занимает активность определенных типов нейронов. Мы полагаем, что Солнечная система, вращаясь вокруг галактического центра, много миллионов лет тому назад – примерно в меловой период ~ вошла в это поле. Вне всяких сомнений, многие виды, жившие в то время, должны были вымереть, однако жизнь как таковая все-таки продолжилась. При этом компенсировать наложенную извне силу могла только нервная система. В каком-то смысле все формы живого на момент, предшествующий сдвигу, уже обладали всей полнотой возможного для них развития.

– Я понял, – кивнул Россман. – Теперь Солнце и планеты вышли из этого поля.

– Да. Оно должно было иметь достаточно четко очерченную границу, ведь сдвиг произошел всего за несколько дней. Ширина края поля – от области с нормальной интенсивностью до области, в которой интенсивность равна нулю, – составляет, судя по всему, не более десяти миллионов миль. Можно считать, что мы из него уже вышли – вот уже несколько дней физические постоянные не изменяются.

– Чего, увы, не скажешь о наших головах, – мрачно буркнул Мандельбаум.

– Я это знаю, – тут же отреагировал Льюис. – Об этом мы поговорим немного попозже. Выход Земли из поля-ингибитора не мог не сопровождаться резкой активизацией работы мозга у всех обладающих им форм живого, ибо демпфирующая его работу сила исчезла.

Естественно, резкое исчезновение этого воздействия вызвало чрезвычайный дисбаланс. Нервная система в настоящее время стремится к обретению нового равновесного состояния, чем и объясняется нынешняя нервозность и неустроенность. Физически мозг приспособлен к одной скорости или набору скоростей нейронных сигналов; теперь, при сохранении прежней физической структуры, эта скорость вдруг возросла. Говоря простым языком, привыкнуть к этому нам будет весьма непросто.

– Почему же мы не умерли до сих пор? – спросил химик Грахович. – Ведь и сердце, и все остальное должны работать теперь куда интенсивнее, верно?

– Вегетативная нервная система не претерпела значительных изменений, – ответил Льюис. – Видимо, все определялось типом клеток. Как вы, наверное, знаете, существует множество видов нервных клеток, но существенно изменились лишь те, что составляют кору головного мозга. Скорость на деле увеличилась на доли процента, но процессы, связанные с работой сознания, настолько тонки, что это тут же отразилось на наших мыслях.

– Но сможем ли мы выжить?

– Да. Я уверен в том, что большинству людей удастся справиться с подобным воздействием. Конечно, многие сойдут с ума, но причины этого будут уже не гистологическими, а чисто психологическими.

– А если мы вновь окажемся в подобном поле? – поинтересовался Россман.

– Вряд ли, – отозвался Коринф. – Теоретически в Галактике возможно существование только одного такого поля. Солнце совершает свой оборот вокруг галактического центра за двести миллионов лет. Должна пройти как минимум половина этого времени, чтобы у нас могла появиться причина для беспокойства. Так что поглупеем мы еще не скоро.

– Гм… Все понятно, джентльмены… Благодарю вас. – Россман склонился над столом, сцепив свои тонкие пальцы. – Теперь пришла очередь говорить мне, но, увы, порадовать вас я вряд ли смогу. Вашингтон превратился в сумасшедший дом. Многие ключевые фигуры уже оставили свои посты. Они, похоже, решили, что в жизни есть и более важные вещи, чем надзор за соблюдением тех или иных законов…

– Я, пожалуй, готов согласиться с ними, – мрачно усмехнулся Льюис.

– Да, вы правы. Но, джентльмены, давайте посмотрим в лицо фактам. Нынешняя система далека от совершенства, но за одну ночь ее не изменишь!

– А что слышно из-за океана? – поинтересовался математик Веллер. – Как дела у России?

– Напади они на нас, мы не смогли бы оказать им сопротивления, – ответил Россман. – Но по данным разведки, у советского режима хватает своих проблем. – Он вздохнул. – Давайте уж будем последовательными, джентльмены. Вашингтон стремительно теряет свое влияние: указы и воззвания президента никого не трогают, реальной власти у него практически не осталось. Многие регионы формально живут по законам военного времени, ибо находятся на грани гражданской войны. Потребна реорганизация власти, основанная на самоуправлении. Вот, собственно, и все, что я хотел вам сообщить…

– Здесь, в Нью-Йорке, мы уже вплотную занялись решением этой проблемы, – сказал Мандельбаум. Он выглядел крайне усталым, ибо теперь отдавал работе все дни и ночи. – Нам удалось найти общий язык с профсоюзами. Будут приняты все меры для доставки и распределения продовольствия. Возможно, нам удастся сколотить из добровольцев отряд милиции, который займется поддержанием порядка в городе. Он повернулся к Россману:

– Вы – умелый организатор. Все, чем вы занимались до последнего времени, пошло прахом – разумеется, не по вашей вине… Нам предстоит решать совершенно иные задачи. Готовы ли вы помочь нам?

– Разумеется, – кивнул старик. – Институт же…

– Он будет работать так же, как и прежде. Если мы не поймем происшедшего, мы не будем знать того, как вести себя в будущем. Дел, я полагаю, хватит на всех.

Они принялись обсуждать организационные детали. Коринф молчал, ибо думал совсем о другом – его тревожило состояние Шейлы. Этой ночью ее опять мучили кошмары.