Волк и конь

Воины Девы

— И да оградит нас Богиня от стрел и мечей, от умысла злого и вражьих чар, от чужого бога и зловредных служителей его. И да укрепит она град сей от псов Утреда безаконного и не даст ему пасть от рук нечестивцев, прежде чем последний воин Ее с мечом в руке, да не упадет бездыханным...

Высокий волхв, в зеленом шелковом одеянии, расписанном серебряными узорами в виде стеблей и листьев, ловким движением перерезал горло могучему вепрю со связанными ногами. Смочив в хлынувшей из раны крови пучок зеленых ветвей, он двинулся вдоль выстроившихся перед ним воинами, окропляя их лица кровью. Для служителя богов Дивагость был молод — ему не исполнилось еще и тридцати, а темно-русая борода, с вплетенными в нее резными фигурками костяных сов и медведей, едва доставала до груди. Более старшие волхвы, убеленные сединами и умудренные годами, не торопились покидать богатые святилища Руяна, Волина и других славянских городов, ради малознакомых земель на западе, населенных народами чужой крови, чужого языка и чужой веры. Лишь Дивагость рискнул отправиться с князем Собеславом, что со своей дружиной примкнул к британскому походу Редвальда. И здесь же в Британии, нежданно-негаданно, Дивагость стал верховным служителем богини, которую сами саксы и примкнувшие к ним даны называли Гефьён, а славяне — Деваной или Дзеванной. Это имя оказалось созвучным Деве, которую чтили римляне и чье имя еще помнили местные жители. По совету волхва, князь достал из заброшенной римской каменоломни чудом сохранившуюся статую древней Богини, с копьем и совой на плече. Бывший Дева Виктрис легионеров, считавшийся одним из главных римских святилищ Британии, даже сейчас, став Девином, почитал свою покровительницу. Ее святилище стояло на месте римского храма, да и для его постройки использовались кирпичи и мраморные плиты, взятые из остатков римских зданий.

Сейчас перед изваянием богини стояли славяне, саксы, даны, в доспехах из вареной кожи или стеганой шерсти — лишь самые богатые и знатные носили кольчугу и шлем. Все они вооружились мечами, копьями и боевыми топорами. Некоторые имели еще и луки, а у пояса носили два колчана: один со стрелами, с оперением из орлиных или соколиных перьев, второй — с дротиками-сулицами. Те же из воинов, кто происходил из краев, соседствующих с аварами, по тамошнему обычаю также вооружились булавами и кистенями. Но, несмотря на разницу в вооружении, языке и происхождении, каждый из собравшихся в святилище видел в римской Деве свое божество и был готов умереть, чтобы не отдать его на поругание разрушителям святынь.

Князь Собеслав стоял впереди воинства, склонив бритую, по славянскому обычаю, голову с клоком русых волос на макушке. Мускулистое тело облегала чешуйчатая кольчуга, с наброшенным поверх нее сине-зеленым плащом отороченным мехом горностая. С широкого пояса, расшитого золотом и украшенного фигурками бронзовых медведей, свисал длинный меч и нож-скрамасакс. Собеслав был еще моложе волхва — младший сын князя либушан, несколько лет назад он покинул родные края, став во главе дружины, собранной чуть ли не со всех городов венедского Поморья. Вскоре он примкнул к походу Редвальда, а потом — и к Энгрифледе, вместе с ней участвуя в кровавом замирении бывших владений Эдмунда Уэссекского. В награду за усердие молодая королева пожаловала князю земли по реке Ди, вместе с городом который кельты звали Дивердоу, саксы — Легикастер, а славяне, составившие большинство переселенцев, переименовали в Девин. Вместе с вендами здесь расселялись даны, фризы и континентальные саксы — Энгрифледа, не доверяя бывшим подданным Эдмунда, старалась создать себе в западных областях Британии новую опору из самых убежденных язычников. Собеслав, взяв в жены Эльфрит — знатную вдову из числа оставшихся верными Одину англосаксов, — обязался оберегать новые владения от нападений Утреда, валлийских мятежников или набегов ирландцев из-за моря.

Собеслав казался полностью погруженным в себя — даже капли жертвенной крови, попадавшие на его лицо, не выводили его из самосозерцания. Губы его, вслед за волхвом шептали воззвания к Дзеванне, однако мысли его были на востоке острова, откуда приходили все более дурные вести. Утред, король пиктов, англов и скоттов, как он себя именовал, заключил союз с морскими разбойниками-норманнами и напал на владения Энгрифледы. Вероломный король умело подгадал время — как раз когда молодая королева отправилась на континент. Эоворуик, главный оплот Энгрифледы на севере, пал атакованный с суши и с моря, после чего, ворвавшиеся в город победители устроили дикую резню, разрушая святилища и сжигая в них тех, кто не принял Распятого. Захватчики разорили и всю округу, угоняя скот и выгребая все мало-мальски ценное. В считанные дни север владений Энгрифледы оказался в руках захватчиков.

Кроме Девинграда.

Узнав о падении Эоворуика Собеслав хотел оставить город и отступить к Люнденбургу. Однако тут восстали валлийцы, во главе с вернувшимся из изгнания в Эйре Кингеном ап Мануганом — потомком королей Поуиса. Южнее Девина его войска перешли Ди соединились с войском, посланным Утредом. В город устремились беженцы со всей округи: матери с серыми от горя лицами, ведущими за собой или несущим на руках плачущих детей, усталые мужчины в окровавленных одеждах. А затем поток беглецов иссяк — и Собеслав сразу понял, что случилось с теми, кто не успел. Оставалось запереться в городе и ждать штурма — без надежды на чью-либо помощь.

Его мысли прервало хлопанье множества крыльев — это совы и вороны, священные птицы Девы, слетались в святилище, чтобы насытиться жертвенным мясом. Священнодействие закончилось и воины, покинув храм, начали занимать место на крепостных стенах. Князь собирался встать рядом с ними, когда к нему подбежала молодая женщина в красном платье, расшитом золотыми нитями. Светлые волосы венчала серебряная диадема, на груди виднелось ожерелье из черного янтаря в золотой оправе. К груди она прижимала ребенка, не больше года от роду.

-Это ведь конец, — серые глаза внимательно, но без страха взглянули на мужа, — я слышала, что говорят беженцы с востока. Город падет.

-На все воля богов, люба, — князь крепко обнял жену и тут же отпустил, словно устыдившись своего внезапного порыва, — что бы не случилось сейчас, они не дадут нам расстаться.

-Да, — кивнула Эльфрит, — я знаю, что нужно делать. И все же...наш сын ведь только родился. Может...все таки хоть что-то можно еще сделать?

Она с такой отчаянной надеждой посмотрела на князя, что тот на миг не нашелся со словами, чтобы утешить супругу. Собеслав погладил по голове сына, тут же успокоившегося от прикосновений отцовской руки и указал на статую богини.

-Она дарует нам все, — сказал он, — жизнь и смерть в ее руках, Дзеванна и Морана — есть два ее лика. И если мы с благодарностью принимаем один ее дар — вправе ли мы отворачиваться от второго?

-Нет, — спокойно произнесла Эльфрит, — конечно, ты прав, муж мой. Все в руках Норн, но знай — какую бы пряжу не сплели они на этот раз, мы с сыном будем ждать тебя, чем бы не закончилась эта битва. Здесь...или там.

Собеслав потянулся вновь обнять жену, когда с вершины стены прогудел рог и князь, бросив ободряющий взгляд на Эльфрит, поспешил встать средь защитников Девина. Едва оказавшись на стене, Собеслав сразу понял, о чем предупреждал трубач — вдоль реки к городу, с севера и с востока, приближалось вражеское войско. Над ним реяли знамена с ликами Христа и иными символами, не знакомыми князю. Впереди шли эйринцы в своих ярких плащах, обряженные в килты или штаны, одни лишенные доспехов, вооруженные короткими копьями, дротиками и луком со стрелами, другие же, имевшие железные шлемы и кольчуги, потрясали длинными мечами и боевыми топорами на длинной ручке. За ирландцами следовали скотты и альтклутские бритты, вооруженные и снаряженные примерно также, как и их противники. Среди наступавших особенно выделялись пикты — их сложно было спутать с кем бы то ни было из-за синих татуировок, которым они, по стародавнему обычаю покрывали все тело. Отдельно держалось валлийское войско, шедшее под стягом с красным драконом Уэльса. Под ним, на рыжем коне, ехал угрюмый чернобородый воин, против кельтского обычая, надежно укрытый доспехами — сам Кинген ап Мануган, король Поуиса. Бок о бок с ним двигался и иной предводитель воинства — рыжеволосый молодой человек в круглом плаще расшитым зеленым, красным и голубым. Судя по стягу с красной ладонью на белом фоне, это и был Эохайд мак Дуналл, сын короля Улстера, командир ирландских наемников, пришедших на помощь Утреду.

Вражеское войско подходило все ближе, выстраиваясь вокруг расположенного рядом с городом римского амфитеатра, использовавшегося славянами для праздничных и учебных боев. Вот ряды кельтов расступились и вперед шагнул сухопарый мужчина в монашеской рясе и большим крестом на груди.

-Я брат Фергус, духовник Эохайда мак Дуналла, — крикнул он на ломаном саксонском, — могу ли я говорить со здешним королем?

Собеслав переглянулся с волхвом и Дивагость, кашлянув, шагнул вперед.

-Князь говорит только с равным себе, — сказал он, — если ваши короли желают переговоров через тебя, значит и отвечать будет Дивагость, волхв Дзеванны.

Фергус с трудом сдержав гримасу отвращения повернулся к Эохайду с Кингеном и, дождавшись ответного кивка, ответил.

-Король Утред хочет, чтобы Дивердоу возвратили его законному владельцу — королю Поуиса, — крикнул монах, — а вы, те кто заняли эти земли незаконно, должны уйти на юг. Это позволят всем, кто откажется от своих идолов и примет святое Крещение, — и, с некоторой паузой, явно пересиливая себя ответил, — даже тебе, жрец.

Дивагость вновь посмотрел на Собеслава, тот же, усмехнувшись, махнул лучникам — и множество луков, с наложенными на тетиву стрелами, поднялись над крепостной стеной. Все было ясно без слов — и Фергус, отступил за спины воинов, давая возможность им начинать бой. Переговоры кончились — валлийские и эйринские лучники шагнули вперед, также поднимая луки, и воздух наполнился смертоносным пением стрел. Послышались крики и проклятия, с обеих сторон падали сраженные люди, однако воинство кельтов, много превосходящее числом защитников Девина, все же сумело засыпать их стрелами, дротиками и камнями из пращи. Летели, в том числе и зажженные стрелы — и по всему Девину вспыхивали пожары, охватывавшие одно за другим строение. А к стенам города уже тянулись воины с осадными лестницами и грубыми таранами, наспех сооруженными из срубленных в лесу древесных стволов. Сверху лился кипяток, но ирландцы и скотты, прикрываясь щитами, все же подобрались к стенам и ворота затрещали под тяжестью ударов. Рядом по приставленным лестницам лезли другие осаждающие — сходу вступая в жестокий бой с вендами и саксами. Лязг стали, свист стрел, воинственные вопли и стоны умирающих смешались в один протяжный звук, разносящийся над погибающим городом.

В этом бою никто не просил и не давал пощады — свирепость язычников столкнулась с религиозным фанатизмом кельтов которые, совсем не с христианским смирением кидались на врага, будто вспомнив собственных диких предков, что умирали с именами кровавых богов на устах. Да и какая разница, кто призывает умереть во имя высшей цели — священник, друид или волхв! Славяне и саксы отчаянно сопротивлялись, но враг, не уступавший им в храбрости, но много превосходивший числом, постепенно брал вверх — и под крепостными стенами, с обеих сторон, росла груда людских тел.

В святилище Девы, княгиня Эльфрит, последний раз утерев слезы с лица плачущего малыша, подняла его над головой — и что есть силы приложила о камень, вышибая детские мозги под ноги богине. Тут же она сорвала с пояса короткий нож и одним взмахом перерезала себе горло. Эти две смерти стали сигналом — и другие женщины, искавшие укрытия рядом с Деваной, в едином жестоком порыве, убивали себя и своих детей, принося последнюю, самую страшную жертву богине в ее самом суровом обличье Владычицы Смерти. Совы и вороны, встревоженные шумом, с громкими криками вылетали из храма, и обезумевшие женщины видя в птицах души своих соплеменниц, уносящихся в объятья Мораны, спешили присоединиться к ним.

Под ударами тарана, наконец, с грохотом рухнули ворота и тут же послышалось громкое конское ржание: это князь Собеслав, верхом на вороном коне, устремился в толпу врагов, ожесточенно рубясь мечом. За ним ринулись и остальные его воины — славяне, саксы, даны, — рыча что-то нечленораздельное и в ярости грызя край щитов, они обрушились на врага с такой силой, что кельты на миг отшатнулись, смешав ряды. Впрочем, они тут же опомнились, сомкнувшись вокруг врубившегося в их строй клина. Кровавый водоворот закружился под стенами Девина, защитники которого уже не искали ни побед, ни спасения — одной лишь славной смерти.

Собеслав, раздавая удары направо и налево, рубился, уже не замечая, кому он несет смерть, не разбирая своих и чужих. На миг кровавая пелена спала с его глаз — когда перед ним вырос всадник на белом коне, с развевающимися рыжими волосами. Славянский меч со звоном ударил о щит, расколов его надвое, и пропахав кровавую борозду по груди едва успевшего отпрянуть Эохайда. Собеслав снова занес меч, но тут же выругался, почувствовав острую боль и холод стали вонзившейся ему в бок — один из пиктов, прорвавшийся к вражескому вождю, вонзил копье меж ребер. С воплем ярости Собеслав, развернулся, одним ударом раскалывая голову врагу и тот же миг клинок наследника Улстера отсек князю руку вместе с мечом. Но не успел Эойхайд порадоваться победе, как Собеслав, не обращая внимания на хлеставшую из обрубка кровь, левой рукой сорвал с пояса скрамасакс и в последнем рывке вогнал его в распахнутый в победном крике рот ирландца. Истекая кровью, оба рухнули под копыта собственных коней, что отчаянно ржали и дергались в предсмертной агонии, пронзенные сразу несколькими копьями. Но, несмотря на гибель князя, воины его продолжали биться — и их враги прорвались в город не раньше, чем умер с оружием в руке последний из защитников Девина. Сам город уже пылал, по улицам валялись мертвые тела, а на входе в горящее святилище Девы, с факелом в руке, стоял волхв Дивагость распевая славу своей богине и всем ее воинам. Волхв замолчал лишь когда сразу несколько стрел вонзились в его тело и в тот же миг полыхающее святилище рухнуло, словно погребальный костер служителю Дзеванны.