Воины столетия. Дар (СИ)

Глава 9

На вокзал меня вёз отец. Ему не очень нравилась идея отпускать меня на Рождество с одноклассником в "запорошенную снегом глушь".

— Это не глушь, — сердилась я. — Туда автобус ходит. А Сашке надо отдохнуть, воздухом подышать.

— Его мать не в восторге, что ты едешь, — напомнил отец. — Прямо она мне этого не сказала, но я прекрасно понял, что она очень недовольна.

— Ну, она же согласилась, — беспечно заметила я. — Пап, не переживай, связь там есть, мы едем на три дня, Сашка уже здоров. Ему просто немного отдохнуть — и все.

— Без энтузиазма отдыхайте.

— Папа!

Сашку выписали из больницы… Хотя нет, он сам ушёл, написав отказ через три дня после Нового года. В Перехлестье мы ходили каждый день. После боя в парке аттракционов, где мы общими стараниями свалили на Спрута колесо обозрения, а потом я нашпиговала его мерзкую тушу стрелами, дух в Перехлестье не появлялся. Это настораживало. Зная теперь, что наши близкие уязвимы, мы всеми силами пытались найти Зевса, чтобы узнать у него про выход в мир духов, но безрезультатно. Изменчивость Перехлестья, его вероятная бескрайность, не оставляла нам шансов. На Ключника надежды не было — он, даже узнав о том, что Спрут использовал наших родственников, чтобы показать силу своего влияния на нас, упрямо твердил.

— Вам нечего делать в мире духов.

Мы оказались в тупике.

— Быстро он, конечно, пошёл на поправку, — рассуждал отец. — Молодой организм, но чтобы шов зажил так скоро — это в моей практике впервые. Не говоря уже о ЭЭГ… Хоть научное исследование проводи по результатам.

— Ты о чем? — раздумывая о возможных способах найти Зевса, я слушала отца вполуха.

— О своём, о рабочем.

— Что не так с его ЭЭГ? — опомнилась я.

— Все хорошо. Немногое отличается от нормы.

— Почему? Это из-за удара? Он болен?

— Нет! Не надо было тебе говорить, — недовольно ответил отец. — Здоров твой Сашка. Просто есть отличия… Мы пока не знаем, в чем причина. Сделаем контрольное обследование.

— Что-то не в норме? Какие-то осложнения?

— Ох, хватит! Ты меня слышишь? Все хорошо! Нет там признаков заболевания, прекратить разводить панику!

Я примолкла и насупилась.

— И вообще — это врачебная тайна, — спокойнее добавил отец.

— Вспомнил, — пробурчала я. — А Сашка знает, что у него что-то не то с головой?

— Все у него "то", только несколько оригинальнее… Конечно, лечащий врач ему все объяснил.

— А он что ответил?

— А ты как думаешь?

Я прикрыла глаза, чуть нахмурилась и безэмоционально, подражая Сашкиной интонации, выдала.

— Ясно.

Отец усмехнулся.

— Именно так он и ответил.

Сашка ждал нас у касс. На плече спортивная сумка — вот и весь багаж. Я же катила за собой маленький чемодан, по дороге отобрав его у отца.

— Сама что ли не докачу?

Сашка и отец пожали друг другу руки.

— Вас там встретят? — спросил папа.

Сашка кивнул.

— Глаз с неё не спускай.

— Не буду, не беспокойтесь.

Отец замялся. Посмотрел сначала на Сашку, потом на меня.

— Если вдруг что — сразу звоните.

— Обязательно, пап. Все будет хорошо.

— Ну… Давайте до вагона провожу.

Я спорить не стала. Если ему так спокойнее, пусть делает, как хочет.

Сашка уступил мне место у окна. Электричка тронулась, а папа остался стоять на перроне. Я прилипла носом к окну и махала до тех пор, пока из виду не скрылась крыша станции.

— Первый раз уезжаешь одна? — спросил напарник.

— Нет, но оставлять папу всегда тяжело.

Сашка достал из кармана наушники. Я проследила за его движением и опомнилась.

— У меня же тебе подарок есть!

Сашка недоуменно посмотрел на меня.

— Подарок? По поводу?

— Ну, на Новый год! Мы же без Переброса ещё не виделись!

Я вытащила из сумочки коробку и протянула Сашке. Он вскинул брови.

— Хм… Спасибо…

— Это наушники. Что, не нравится?

— Нет… В смысле, да… То есть…, - он поднял глаза к потолку и снова посмотрел на меня. — Проблема в том, что для тебя у меня подарка нет.

— Неважно. Ты в больнице лежал. Из-за меня же. Вот, возьми.

Сашка, наконец, забрал коробочку, повертел её в руках.

— Мне как-то неудобно.

— Ну, сделаешь мне потом подарок. Какую-нибудь мелочь, — я тараторила, не останавливаясь. — Они недорогие.

Сашка, рассматривавший коробку, резко вскинул голову и в упор посмотрел на меня.

— Никак не успокоишься? — холодно поинтересовался он.

Я открыла рот, чтобы спросить, что опять не так, но тут до меня дошло. Я смутилась и уставилась в пол. Красноречие меня вмиг покинуло. Сашка чем-то зашуршал, завозился и, наконец, тронул меня за плечо.

— Держи.

— Извини, — не шелохнувшись, прошептала я.

— Возьми, пожалуйста.

Я посмотрела на напарника — он притягивал мне правый наушник. Уже успел поменять старые на новые.

— А что за музыка? — спросила я, вставляя наушник в ухо. — А… Ооо…

Я замолчала и, прикрыв глаза, откинулась на спинку сидения. Металлика. Nothing Else Matters.

Это намёк или он просто решил смягчить свой наезд? Я вздохнула и отвернулась от напарника. Человек-головоломка, черт возьми.

За окном частный сектор сменила промзона, за ней потянулись склады и бесхозные пустоши. И, наконец, начавшись с низеньких деревцев, за насыпью взметнулся в небо лес.

Я вытащила наушник из уха и обернулась к Сашке.

— Как твоя мама?

— Не разговаривает со мной.

— Вот как, — я расстроилась. — Мне жаль.

— Ей всегда нужно на что-нибудь злиться. Иначе она не может.

— Поэтому бабушка так далеко забралась?

— Они ещё до меня не очень ладили, — Сашка пожал плечами. — А как дед умер, стали скандалить по любому поводу. Могли месяцами не разговаривать. Потом квартиру деда продали и разъехались.

— Вы где раньше жили?

— На Набережной, за парком Свободы. Мне лет восемь было, как мы переехали.

— Парк Свободы… Ого… Там огромные квартиры, профессорские, если не ошибаюсь.

— Не ошибаешься. Дед был деканом факультета иностранных языков. Квартиру даже смог выкупить.

— Ничего себе!

Сашка усмехнулся.

— Он умел со всеми находить общий язык. Они при нем никогда таких концертов не устраивали, как после.

Мы помолчали, думая каждый о своем. Сашка скрестил руки на груди и вытянул ноги.

— Я посплю.

Я снова отвернулась к окну. Оттуда на нас смотрел угрюмый темный лес.

Ехали мы почти четыре часа. У меня уже начала ныть поясница, и в животе заурчало, а Сашка спал как ни в чем не бывало. Картинка за окном нервировала своим однообразием. Лес сменялся разве что редкими селами, запорошенными снегом по самые крыши. Из труб поднимался дым, на станциях голосили собаки и иногда, проникая через открытую форточку, летел вслед за электричкой запах чего-то печеного, сдобного и домашнего.

Объявили нашу станцию. Я тронула Сашку за плечо.

— Это наша же?

— Да, — он потянулся и зевнул. — Давай свой чемодан.

— Я сама покачу, он маленький.

— Не покатишь.

— Это еще почему?

А потому, что снег здесь не счищали. Вообще. Нигде. Лестницы походили на снежные горки, мусорных бачков не было видно под сугробами, а дорожки угадывались только по цепочке следов.

Когда мы сошли с электрички, Сашка перекинул ремень сумки через плечо и, взяв мой чемодан, решительно, словно мы высадились на Северном полюсе, произнес.

— Теперь на автобус.

Мы прошли станцию и остановились у лестницы. Я не без содрогания глянула вниз.

— И как по ней идти? Скатываться?

Сашка задумчиво смотрел на лестницу.

— Можно кое-что сделать, — тихо произнёс он.

— А? — я обернулась. Глаза напарника блеснули — платформа под нами дрогнула, и снег с лестницы вихрем разлетелся в разные стороны.

Сашка встал на первую ступеньку.

— Скользко, но идти можно, — он обернулся. — Пошли. Держись за перила.

— Не. Делай. Так. Больше, — медленно, с нажимом, выделяя каждое слово, произнесла я и гораздо мягче добавила. — Пожалуйста.

— Почему?

— Мы не знаем природу твоих возможностей, их предел, их… последствия. Ты же сам говорил…

— Ясно, — Сашка отвернулся. — Спускайся.

Я пожала плечами и, цепляясь за перила, преодолела эту чертову лестницу. Догнав Сашку, который чуть ушёл вперёд, я услышала какой-то невнятный шум. Не без испуга обернулась.

— И зачем ты это сделал? — лестница снова превратилась в большой сугроб с той лишь разницей, что снег теперь выглядел рыхлым, всклокоченным, словно его сюда специально покидали. Ну, собственно, так оно и было.

— Чтобы без последствий, — бросил Сашка, не оборачиваясь.

Я недовольно цокнула языком, но ругаться не стала.

— С тобой в снежки лучше не играть, — только и пробурчала я.

Автобус мы ждали почти час. Я продрогла до костей и решила побегать вокруг остановки, чтобы хоть как-то согреться. За сооружением времён советской эпохи, монументальным, хоть и сельским, тянулась белая гладь, от которой болели глаза, а вдалеке штрихкодом чернел лес. Глядя на это уныние, я прыгала и махала руками — и грелась, и разминалась после долгой поездки. Вдруг совсем рядом раздался протяжный тоскливый вой. Я так и замерла с согнутыми коленами и раскинутыми руками.

Сашка выглянул из-за остановки.

— Это собаки? — тихо спросила я.

— Волки. И лучше не отходи далеко.

Я вернулась под козырёк.

— А они могут напасть?

— Могут.

— Кошмар. Так спокойно говоришь. Забросаешь их снегом?

Сашка едва заметно усмехнулся.

— Нет, буду отбиваться сумкой, а ты чемоданом. Ты же против… Как?

— Телекинеза.

Сашка хмыкнул.

— Пусть так.

— Как ты это делаешь? — я продвинулась ближе. Прижиматься к Сашкиному плечу было и спокойнее, и приятнее, чем подпирать заледеневшую стенку остановки. — Представляешь все в голове?

— Нет. Все происходит машинально, как если бы я передвигал предметы руками. Автобус едет.

Я обернулась. На горизонте маячила чёрная точка, которая вскоре выросла до размеров автомобиля непонятной наружности. С виду — буханка, внутри — как газель, холодно — как в морозильной камере. Встряхивало так, что надумав я поесть в электричке, здесь лишилась бы завтрака вместе с душой.

Когда мы вышли… в поле, у меня гудело все тело.

— Мы где?

Сашка указал на торчащий из снега металлический штырь.

— На перекрестке.

— И нас должны встретить?

— Ну да. Отсюда до села еще километров пять.

— Ндааа, — протянула я, оглядываясь. — Далеко бабушка от вас сбежала.

В этот раз мы топтались на морозе всего минут десять. К нам, летя через сугробы, подрулил фургон. С водительского сидения высунулся пожилой мужчина — голова лысая, борода седая, на носу огромные очки. Он улыбнулся и издал непонятный звук.

— Ых-гы-гы! Привет, городские. К Кирсановой, да? Саша, да? Как вырос! А это я, дядя Кеша! Узнал? Добро! Ну, залезайте!

Дядя Кеша, не переставая болтать, закинул наш багаж в кабину, в которой как-то не очень приятно пахло. Когда мы уселись, а водитель пошёл "проверить колёса, чтоб по дороге не отвалились", я спросила.

— И бабушка Кирсанова?

Сашка кивнул.

— Отца у меня по бумагам нет, мать дала свою фамилию.

Я открыла было рот, но водитель, ввалившись в кабину и дыхнув перегаром (так вот чем всё провоняло!) выдал.

— А че вам дома не сидится, бестолочи?

От такого обращения растерялся даже Сашка

— Кхм… Ну… У бабушки давно не был.

— Ха! Хорошая она баба, твоя бабушка! — водитель рыгнул и дал руля. Нас мотнуло в сторону, колёса забуксовали, но фургон, покряхтев, рванул вперёд.

Я без вопроса пристегнула ремень. Сашка последовал моему примеру.

— Так ты, значит, внук…

— Внук.

— Нагуляный который?

Сашка закатил глаза.

— Я к вам два года назад приезжал, вы то же самое спрашивали.

— А… Да? Ну, ты не обижайся на старика! — дядя Кеша хлопнул Сашку по колену. — Памяти нетуть. Бабка твоя говорит, это от зелёного змия. В башку, говорит, бьёт.

Я тяжело вздохнула, начиная чувствовать себя декабристкой, отправившейся за мужем в ссылку.

Слишком уж большие надежды я возлагала на эту поездку. И, кажется, очень зря.

Когда мы подъехали к деревне, выглянуло солнце, и снег заискрился так, что заболели глаза.

Наш водитель обругал погоду ("не видно же ни фига!"), кое-как вырулил у первого дома — такой деревянной избы как положено со ставнями, крыльцом, кирпичной трубой, из которой валил дым, и холодным коридором с маленьким окошком — и остановился у калитки.

— Вылазьте, приехали.

Сашка помог мне спуститься и полез за багажом. Я заглянула через забор — помимо избы во дворе располагались сарай с плоской крышей, часть которого закрывала металлическая сетка, загон с треугольным… вигвамом и, кажется, туалет.

— Здесь туалет на улице? — тихо спросила я.

Меня услышал дядя Кеша.

— Да в ведро можно, чего в такую погоду жопу морозить.

Меня пробрало на смех.

— Истерика? — выдохнул Сашка мне на ухо. — Я же говорил — тут глухо.

Наш провожатый отогнул дощечку забора, засунул за нее руку и, щелкнув замком, распахнул калитку перед нами.

— Пожалуйте, гости дорогие.

На крыльце, под навесом, спал небольшой рыжий пёс. Поднял голову, лениво тявкнул и, поднявшись, повилял хвостом.

— Привет, Мартын, — наш проводник потрепал пса между ушей и, открыв дверь, пропустил вперёд. — Иди, грейся.

Пёс шмыгнул внутрь, где, кажется, было холоднее, чем на улице.

Из коридора мы вошли в кухню. Вот здесь стояла жара, и умопомрачительно приятно пахло чем-то вкусным. В животе тут же заурчало. Дядя Кеша, обернувшись, ухмыльнулся.

— Рождественский ужин нам готовят. Разувайтесь, верхнюю одежду мне давайте.

Скинув сапоги и куртку, я прошла вперёд и огляделась. На электрической, очень новомодной плите, которая на фоне старой мебели, древнего холодильника и умывальника с пипкой, смотрелась как инопланетянка, стояли две сковороды. На одной жарилась картошка с грибами, на другой шкворчали шматы мяса.

Мне стало очень голодно.

Псу тоже. Он печально, вторая урчанию в моём животе, заскулил.

— Кеша, сколько раз говорить, не пускай Мартына в дом! — Сашкина бабушка выглянула из соседней комнаты. Точно такая, как в Перехлестье — с пучком, строгая, величественная, даже в фартуке, даже в старом вязаном платье. И глаза у нее оказались светло-голубыми, как у Сашки.

— Здравствуйте, — поздоровалась я, и женщина, неожиданно мягко улыбнувшись, вытерев руки о передник, протянула мне сухую ладонь.

— Ангелина Николаевна. А вы — Анна? Очень рада. Не представляете, как рада. Кеша, я сказала, убери собаку, — она снова посмотрела на нас. — Саша, странное ты выбрал время для визита. Я, конечно, безмерно рада, но если начнётся метель, вы тут застрянете до самой весны.

— Прекрасно, — бросил Сашка, отодвинул ногой мой чемодан и, шагнув к бабушке, обнял её.

— Ах, милый мой… Как же ты вырос… И все такой же угрюмый? — через Сашкино плечо она глянула на меня.

Я, усмехнувшись, кивнула. Со двора вернулся Кеша, и нам пришлось потесниться.

— Проходите, проходите, — заторопилась бабушка. — Мы уже поставили стол, скоро принесу горячее и пироги. А пока, пожалуйста, переодевайтесь, умывайтесь, располагайтесь.

Сашка унес наш багаж, Иннокентий — верхнюю одежду. Я умылась тёплой водой над тазом, вымыла руки, прошлась мокрой ладонью по волосам, распушив их.

— Значит, вы — одноклассники? — Ангелина Николаевна протянула мне полотенце. — Саша о вас никогда раньше не рассказывал.

— А о многих он рассказывает? — я улыбнулась. — Пожалуйста, давайте, вы будете ко мне на "ты". Мне и так неудобно.

— Очень зря, — Ангелина Николаевна положила руку мне на плечо и чуть сжала. — Ты себе представить не можешь, как я рада, что у Саши есть ты. Он — замкнутый человек, бирюк по натуре. И мне…

— Я в маленькую комнату вещи поставил, — сказал Сашка, возвращаясь на кухню.

Ангелина Николаевна, отвернувшись от меня, посмотрела на внука.

— В одной комнате спать будете? Анечка, вас… тебя это не стеснит?

У меня щеки полыхнули красным, и я, наклонившись к тазу, решила умыться еще раз.

— Ничего страшного. Мне бы самой кого не стеснить.

— Просто в зале ночью прохладно, — продолжала Ангелина Николаевна. — А мы спим в большой комнате, с печкой. Маленькая — тёплая и кровати там две. Как раз по вам.

— Хорошо. Спасибо.

Ангелина Николаевна снова улыбнулась мне. Теперь я залилась краской по самые уши. Застенчивостью я никогда не страдала, но перед Сашкиной бабушкой почему-то хотелось вести себя, как тургеневская барышня.

— Идите в зал, садитесь за стол.

Меня в гостиную пропустили первой, и я застыла на пороге, разглядывая очередной непривычный интерьер. Ковры на стене и полу, огромный телевизор в нише огромной стенки, рядом шкаф до потолка и сервиз, из-за стеклянных дверец которого выглядывает начищенный до блеска самовар. А стол… Стол! Кажется, такие называют "книжкой". На столе — белая, клеенчатая скатерть, а на скатерти — столпотворение еды.

— Почти все наше, — похвалялся Иннокентий, расхаживая вдоль стола. — Помидоры маринованные, бочковые огурчики, капустка квашенная, грибочки, баклажаны, лечо вот, аджика. Колбаска, сыр, рыбка — из моего магазина. Один на все село продуктовый, вот!

Я прикрыла глаза. Мне почему-то стало так радостно.

Потому что все тут просто и по-душевному?

Потому что Сашка взял меня за руку и потянул к дивану занять, по мнению Иннокентия, самые лучшие места — для гостей?

Пахло печеным, жареным, сдобным, мандаринами и хвоей — маленькая ёлочка топорщила свои веточки в углу, и на игрушках, раза в два старше меня, играли блики от вполне себе современной неоновой гирлянды. Вот так, наверное, надо встречать Новый год.

Я шлепнулась на диван. В тепле и уюте меня как-то быстро начало клонить в сон. Ангелина Николаевна принесла горячее, Сашка разливал сливовый сок по гранёным стаканам, о ноги терся огромный серый кот. Иннокентий принёс бутылку самогона и, предложив Сашке, получил нагоняй от Ангелины Николаевны.

— Не смей спаивать моего внука! С тебя самого хватит. Вон, наливки возьми.

— Да тути же мой самогон!

— Так, Кеша. Либо наливка, либо в свой дом иди.

Кеша поворчал, поворчал, но пошёл за наливкой, спрятав самогон под стол.

И тут меня осенило. Вспомнив, где находится туалет, я неуверенно огляделась и поднялась.

— Ты куда? — Сашка, откинувшись было на спинку дивана, тут же сел.

— Сейчас приду.

Спросив про туалет, я, кажется, смутила и Ангелину Николаевну.

— Туалет на улице, но там так холодно

— Да не замерзну, думаю, — нарочито весело отозвалась я. Ведро меня пугало больше, чем возможность отморозить пятую точку.

Когда я вернулась, стуча зубами и решив вообще ничего не пить, дабы сократить число забегов до этого ужасного сооружения, все уже сидели за столом. И как Сашкина бабушка, эта женщина дворянской наружности, отважилась уехать в такую дыру?

— Кушайте, поговорить еще успеем, — скомандовала Ангелина Николаевна. — Анечка, руки помыла? Молодец. Сашенька, ты как себя чувствуешь?

— Отлично.

— Хорошо. Ешьте.

Ася готовила очень хорошо, но блюда от Ангелины Николаевны оказались вне конкуренции.

— Так вкусно! Я бы все съела!

— Кушай-кушай.

— А как вы так научились?

— В городе жили — готовить не любила. Решила — совершенно не мое. А сюда переехала — и огородом занялась, и курами, закатывать, солить, печь в печке, — Ангелина Николаевна пожала плечами. — Здесь все так живут. Кешина мама, Царство ей небесное, помогала, учила.

Иннокентий перекрестился.

— Учиться, как говориться, никогда не поздно!

— Закусывай, Кеша.

Ангелина Ивановна включила телевизор. Сходу объевшись, я откинулась на услужливо подложенные думки. Сашкина рука, лежавшая до этого на спинке дивана, скользнула мне на плечо.

— Переключи на Шурика, — нудел дядя Кеша. — Видеть не могу этих паразитов расфуфыренных.

— Сколько можно смотреть одно и то же?

— Классика бессмертна, женщина! Александр, выпьем!

— Саша, ты что пьёшь? Сок? — Ангелина Николаевна недоверчиво покосилась на его стакан.

— Сок, мне после травмы алкоголь нельзя.

— На таблетках?

— Нет, но все равно.

— А тех упырей так и не нашли? — спросил дядя Кеша, качнув рюмкой.

— Мы выпить хотели, — напомнил Саша, меняя тему.

— Геля, переключи на Шурика. И самог… Наливочка в горло не лезет от их свистоплясок.

От еды и тепла меня развезло. На улице стемнело, под тихие разговоры и позвякивание приборов я начала засыпать. Ангелина Николаевна тронула меня за плечо.

— Анечка, пойдём, уложу тебя.

Я поежилась, огляделась.

— А мужчины где?

— На крыльце курят. Наелась?

— Очень. Даже дышать тяжело.

В комнате было тепло. Из открытой форточки струились морозный воздух и снежная тишина.

— Спи, Анечка, — Ангелина Николаевна убрала покрывала с кроватей, расстелила одеяла, взбила подушки. — Если вдруг что, ты сразу буди, не стесняйся.

Я кивнула. Ангелина Николаевна прикрыла дверь, а я, зевая, полезла в чемодан, искать домашнее платье. Написала отцу, что уже сплю и как здесь хорошо, потом вспомнила, что он сегодня дежурит, и убрала телефон, не дождавшись ответа.

Растянувшись на кровати, я обняла руками подушку и зарылась в нее лицом. Еще несколько минут я прислушивалась к невнятному бормотанию телевизора и голосам из гостиной, а потом меня сморил сытый сон.

Я проснулась от волчьего воя. Протяжный и тоскливый, он пробирал до костей. Поежившись, вспомнив, где нахожусь, осторожно потянулась за одеялом, скомканным в ногах.

Было темно и тепло. На соседней кровати завозился Сашка. Я закусила губу. А почему бы нет?

— Ты спишь? — шепотом спросила я.

— Нееет, — тягуче прозвучал ответ.

— Долго ещё сидели?

— Я только лёг.

Отлично.

Отпихнув ногой теперь уже не нужное одеяло, я поднялась и, чтобы не раздумать, быстро перебежала комнату и замерла у Сашкиной кровати.

— Подвинься.

Сашка лежал на спине, закинув руку за голову. Мгновение он смотрел на меня, а потом отодвинулся к стене, не меняя позы.

Я устроилась у его бока.

— А мы сегодня не пойдём в Перехлестье?

— Нет.

— Думаешь, там так же тихо?

— Уверен.

Мне стало неуютно. Сашка закрыл глаза, всем видом показывая, что готов уснуть.

— Бабушка у тебя классная. С ней же ничего не случилось из-за духа?

— Нет, все хорошо. На мигрень только жаловалась.

Я повернулась на бок, поставив локоть на подушку, подперла щеку кулаком и посмотрела на Сашку. Он надел тонкую футболку и укрылся до пояса. Я чуть подвинулась и, забравшись под одеяло, ногой коснулась его ноги. Напарник, не открывая глаз, нахмурился.

Это меня выбесило окончательно. Разозлившись, я резко поднялась с кровати и в сердцах бросила.

— Ты достал уже хмуриться, Кирсанов. Я тебя вообще понять не могу.

Сашка открыл глаза и, едва заметно усмехнувшись, спросил.

— Серьезно? А так?

Он вскинул руку и, в своей обычной манере схватив меня за запястье, потянул к себе. Меня зазнобило от этого прикосновения, но я уперлась.

— Опять скажешь, что ты не Арес и психанешь.

— Ты сама пришла, — напомнил Сашка.

— Так волки воют, — я посмотрела на светлый прямоугольник окна. — Мне страшно.

— Тебе? — он качнул головой и снова потянул к себе. — Тебе разве бывает страшно?

Я сдалась и снова опустилась на кровать. Сашка повернулся ко мне. Его рука с моего запястья скользнула на талию, потом на бедро, и он наклонился так низко, что я ощутила его дыхание на губах.

— Тебе нельзя курить, — прошептала я.

— Мне всё можно.

Как хорошо выпендривается.

Я подалась вперёд, прижимаясь к Сашке всем телом, а он, обманув меня и не коснувшись губ, поцеловал в шею раз, другой, потом в плечо. Я не выдержала и, откинувшись на подушку, притянула его к себе и поцеловала в губы. Каждое его движение приносило такое сумасшедшее ощущение счастья, что мне казалось, я просто схожу с ума, и так хорошо быть не может. У него такие тёплые, мягкие губы, и как он хорошо целуется! Уж мне есть, с чем сравнивать.

А ему? Так мастерски на первых порах не выйдет.

Значит, у него уже были девушки?

Гладя мое бедро, он добрался до края платья и ущипнул меня.

— Ай.

— О чем задумалась?

— А…, - я отмахнулась и снова потянулась к нему. Но вдруг замерла. — Ты мысли, случаем, не читаешь?

Сашка отстранился, но продолжал поглаживать мое бедро, все выше задирая платье.

— Нет, но очень подходящее время для этого вопроса, — он снова потянулся ко мне.

Я прикасалась к нему, словно видела впервые. От поцелуев немели губы, а мы никак не могли оторваться друг от друга.

Заскрипел пол в гостиной. Сашка уронил мне голову на грудь, и мы притихли.

Мгновение — и Сашка, завозившись, лёг на спину и притянул меня к себе.

— Бабушка встала, — едва слышно ответил он.

— Зачем?

— Так светает уже.

Я поднялась.

— Куда ты?

— На свою кровать.

— Зачем? — Сашка поймал меня за край платья.

— Неудобно.

— Мне — нормально.

— А мне неудобно!

— Раньше надо было думать. Теперь спи здесь.

Я улыбнулась и, вернувшись напарнику под бок, притихла.

— Хорошо.

— Дааа, — задумчиво протянул Сашка. — Хорошо.