Внедрение в ЦК 2

Глава 11

Каждый всадник имел вторую лошадь и мы могли переменным аллюром двигаться со скоростью около пятнадцати километров в час. Якутский тракт только от города Иркутска до Жигаловской пристани допускает езду в телегах, а далее сообщение по нем возможно не иначе как верхом, за исключением зимнего времени, когда езда производится по люду р. Лены. Таким макаром мы проходили за двенадцать часов около ста восьмидесяти километров. До Витима добрались за пять дней. Витим, вытянувший своё длинное, как у змеи, тело вдоль берега Лены, производил совсем другое впечатление. Его старые, пыльные, потемневшие от времени деревянные избы были словно пришиблены кулаками веков. Мрачный, хмурый, угрюмый Витим обладал каким-то совсем другим менталитетом — тревожным и нездоровым.

Определив казачков и инженеров на постой по домам сельчан и устроившись на ночлег, я слушал рассказ хозяина дома, занимавшегося ловлей рыбы — Наш поселок знаменит! В Витим были сосланы и жили в нём четыре декабриста. Витим пережил настоящую золотую лихорадку в девятнадцатом веке — с кабаками, разбоем и многочисленными убийствами. Ещё до открытия золотоносных месторождений на Бодайбинке через Витим проходили возвращавшиеся с приисков Олёкминского округа рабочие, получившие расчёт. В основном это были ссыльнопоселенцы и крестьяне Петропавловской волости. Вот тогда-то впервые, в начале 1850-х годов, ушлые витимские кабатчики и сообразили, насколько выгодно для них спаивать и обирать приискателей. Количество золотых приисков за полвека золотой лихорадки выросло и перевалило за сотню. В 1855 году было образовано «Ленское золотопромышленное товарищество почётных граждан Павла Баснина и Петра Катышевцева» (сокращённо «Лензото»).

Трудно сказать, какой была бы дальнейшая судьба Витима, если бы не открытие богатого месторождения золота на Бодайбинке. В русский Клондайк хлынули тысячи людей, одержимые одной мыслью: разбогатеть. Все грузы на прииски шли по Лене, потом по Витиму. И не было лучшего места для их перевалки, для сбора старательских артелей, для отправки их домой, чем у слияния двух рек. Витим превратился в перевалочную базу, жилой пункт для всего прибывающего на прииски рабочего люда. Работа в Бодайбо была сезонной. Добывали золото вручную — с наступлением талой воды и до замерзания. После того, как наступали заморозки, старатели получали расчёт. На прииски люди отправлялись за свой счёт. После окончания работ администрация вывозила их до Витима, дальше они должны были ехать дальше опять за свой счёт. Но транспорта не хватало, и рабочие надолго застревали в Витиме, пускаясь в загулы. На период начала золотой лихорадки в Витиме было тридцать пять крестьянских дворов, около четырехсот человек населения, а рабочих освобождалось три-четыре тысячи. В зимнее время вся застрявшая в Витиме приискательская братия ютилась во всех пригодных для жилья помещениях: банях, поварках, хотонах, флигелях и домах. Теснота, скученность и попойки приводили к конфликтам, дракам, воровству и поножовщине. Обуздать их было некому. Спившаяся за зиму масса старателей в летнее время расползалась кто куда. Жили на плотах, лодках, в шалашах и землянках, спали под открытым небом. До открытия золота на речке Бодайбо Витим рос медленно, а за пятнадцать лет золотой лихорадки количество домов здесь увеличилось втрое.

Развитие золотопромышленности оказало огромное влияние на жизнь края, на развитие земледелия, скотоводства, торговли, речного и гужевого транспорта, распространение образования, здравоохранения, демографию населения, благотворно сказалось на повышении уровня жизни, хотя имело и разлагающее действие, особенно на коренное население: распространение азартных игр, пьянство, рост преступности.

Рабочие мечтали об удовольствиях, которые их ждут в Витиме. Ходила даже поговорка: «На Еловке жить неловко, Пеледуй — мимо дуй, а в Витим — сами полетим».

Сельчане встречали партии рабочих необычайно шумно и широко: село иллюминировалось, навстречу пароходу выходил оркестр. Приискателей поклонами встречали бабы и девки. Содержатели кабаков тащили их по домам. Люди, бывшие на приисках на положении рабочего скота, в Витиме встречали такое «радушие и любовь», что у них кружилась голова.

Таков уж есть промысловый мужик, рассуждали ушлые витимцы, что, когда в мошне его мало-мало загремит, своим деньгам счёта не знает. Случайно разбогатевший на подъёмном золоте крестьянин, простой сермяга, до тех пор не угомонится и будет неспокоен, пока не порешит всё дочиста. Витимцы знали это и пользовались, не стесняясь. Зачем сеять хлеб в поте лица и промышлять пушного зверя, если можно припеваючи жить за счёт приискового люда, который сам готов спустить нажитое непосильным трудом богатство под пьяную лавочку? За золото в Витиме можно было получить всё: выпивку, угощение, женщин. Витимцы на эти доходы отстраивались, одевались, обувались, держали скот и нещадно эксплуатировали дармовую рабочую силу из числа спившихся приискателей.

В 1878 году Витим насчитывал сто двадцать четыре дома, сорок кабаков, публичный дом, четыре винных склада и множество торговых лавок, где продавались товары чуть ли не со всего света и, разумеется, спиртное. Каждый дом принимал у себя приискателей. Их поили, кормили и обирали в пьяном виде. Золотая лихорадка развратила Витим. Он погряз в кабачных склоках и пьянстве, местные врачеватели не успевали лечить проституток и их клиентов от сифилиса. Через год число питейных заведений в Витиме выросло до рекордной отметки — семидесяти шести, удвоилось количество винных складов и погребков. Это не замедлило сказаться на росте преступлений, несчастных случаев и пожаров, ведь водка и беда всегда идут рядом, рука об руку.

Представляете, товарищ, сразу за мостом, стоял «хитрый домик» — кабак «Аконак», где радушно принимали разбогатевших приискателей, обильно угощали их вином. Опьяневшего рабочего подзывали к прилавку выпить за хозяйский счёт, тот подходил — и «почва» внезапно уходила у него из-под ног. Хитро сработанные на шарнирах створки крышки подполья приводились в действие владельцем кабака — приискатель падал в яму, где его обирали и, прикончив, через подземный ход оттаскивали к берегу и сбрасывали в Лену, такие опасные места имелись и в других питейных заведениях Витима, вот так и жили!

Я покачал головой — у иного рабочего, особенно из крестьян, при выходе из тайги наверняка роились в голове радужные мечты. Он нёс зашитые в мошне триста, четыреста, а то и тысячу рублей. Строил планы. Вот он вернётся к своей семье, к своей жене, детям, к своей невесте, выстроит новую избу, прикупит скота и заживёт…А дома, где-нибудь в далёком сибирском селе, в маленькой деревушке ждали своих кормильцев жёны, дети, невесты. Но они не возвращались в положенный срок.

— Вот скажи, товарищ, сколько ваших комиссаров нас агитировали, что с приходом Советской власти нам, простым людям, станет жить лучше — хозяин дома налил в большие чайные чашки из самовара чая и поставил на стол меду и варенья, затем продолжил — До революции у нас, как в крупном волостном центре, располагались: сельский врачебный участок — по существу, больница, обслуживающая огромную территорию, превышающую размеры волости; почтово-телеграфная контора четвертого класса; Киренское отделение Иркутского Епархиального училищного совета; управление Ленского горного округа; Витимский сельский банк, народная библиотека. Здесь проживали благочинный второго округа Киренского уезда, крестьянский начальник третьего участка Киренского уезда и мировой судья, обслуживающие Витимскую, Мухтуйскую, Ичёрскую, Петропавловскую и Сунтаро-Олёкминскую волости; помощник надзирателя Управления третьего акцизного округа, окружной инженер Витимского горного округа. При самой крупной в округе школе работали две библиотеки — учительская и ученическая, первая содержала около двух тысяч томов учебной литературы, вторая — около полуторы тысяч. С приходом Советской власти Витимский врачебный участок был преобразован в банальный фельдшерский пункт; почтовая контора — в обычное почтовое отделение, а сам Витим, перестав быть волостным центром и центром разных условных округов, утратил многие свои привилегии и учреждения и, видать, надолго остановился в развитии. Как так то?

Я допил чай и обнадежил мужика — Страна только закончила гражданскую войну, только выперла последних интервентов. Немного окрепнет — и сюда вернется нормальная жизнь.

— Хорошо бы! А то золотишка мало добывают, жизнь села совсем загибается.

Еще пару дней дали отдохнуть лошадям и опять вперед, еще неделя и наконец-то добрались до Якутска! Устали прилично, зато надеялись в Якутске помыться в настоящей бане. В городе проживало около десяти тысяч человек, казачество составляло большую часть русского населения. Если честно, Якутск — малоприятный город, не отличающийся ни красотой, ни уютом. Квартал у Тёплого озера, — длинной узкой старицы, зимой превращавшейся в каток, — в Якутске отвечал за образование: с четырех-классным училищем на Большой улице соседствовали на Полицейской мужская прогимназия и каменное реальное училище, самое современное здание дореволюционного города (было даже водяное отопление!), построенное на средства мецената Федота Астраханцева. Дальше по улице были деревянное здание полиции с пожарной каланчей, в котором разместился отдел милиции. В городе был каменный Гостиный двор.

Казаки при прибытии батальона своих собратьев первым делом стали выспрашивать новости, которые сюда долго доходили. Командование батальона обратилось ко мне с просьбой — Казачки решили на Вилюйском тракте, на горе Чочур Муран, до которой от города было около семи километров, построить военный городок, благо на сопке рос хвойный лес, который можно было использовать для строительства. До начала зимы оставалось мало времени, поэтому нужно решить вопрос о выделении батальону необходимого инструмента. Пока же батальон разместился в Спасском монастыре.

Часть инструмента выделили местные казаки, часть удалось купить у местного населения. Осмотрев сопку, я согласился с казаками — место действительно было замечательным! Удивительно смотреть на Якутск с макушки священной горы Чочур Муран. На синее озеро внизу, протоки.

Когда я проверял как разместились в монастыре казаки, ко мне подошел епископ Софроний с жалобой: в марте прошлого года Якутский ревком закрыл все духовные учреждения. В этом году по приказу командующего белогвардейским гарнизоном Якутска капитана Владимира Каменского у обители отобрали «весь живой и мёртвый инвентарь», а также семенной хлеб и запасы продуктов, оставив монахам ровно столько, сколько хватало на то, чтобы не умереть с голоду. После восстановления советской власти монахи обратились в Якутский исполком с просьбой об оказании им помощи, чтобы весной следующего года суметь начать хотя бы сев хлеба, но в помощи им отказали. Я пообещал помочь.

Для начала решил познакомиться с местными чекистами. Председателю губернской коллегии КГБ Альперович Иосифу Борисовичу было всего девятнадцать лет, он возглавил работу чекистов по предотвращению заговора бывших белых офицеров и золотопромышленников в Олекминске, Мухтуе, Нохтуйске, Витиме и Киренске. Проверив бухгалтерию я сильно удивился — при рыночной цене картошки около одной с лишним тысячи рублей за килограмм оклад у главного чекиста был три тысячи восемьсот рублей. У заведующего секретного оперативного отдела Тахватулина Габидуллы оклад был три тысячи рублей. Как сотрудники выживали при таких зарплатах мне было непонятно. получается, люди работали не за материальные блага, а за идею. Но первое впечатление оказалась обманчива — по оперативным сведениям, полученным от местного населения, Альперович покрывал преступную деятельность начальника оперативного отряда Якутского отдела КГБ Александр Синеглазов, который добрым нравом не отличался и натворил много бед во время гражданской междоусобицы в Олекминске, Витиме и Вилюйске. Его обвиняли в расстрелах, порках и избиениях. Известно, что в Витиме по его приказу был расстрелян богатый крестьянин Николай Яныгин, позже его сыновья организовали белый отряд и начали мстить большевикам.

В камере отдела обнаружился бывший полицмейстер Якутска Илья Александрович Рубцов, в феврале семнадцатого года полицмейстер прошёл врачебную комиссию. Медики поставили диагноз: Рубцов страдает хронической диспепсией (нарушение пищеварения), ревматизмом и приступами грудной жабы — из-за хронического переутомления. А посему нуждается в лечении на курорте. После Февральской революции вице-губернатор области Тизенгаузен и полицмейстер Рубцов сложили свои полномочия и передали власть Якутскому комитету общественной безопасности. В апреле главный полицейский столицы губернии, теперь уже с приставкой «экс» выехал из Якутии. Ему удалось добраться до Италии, где он смог подлечиться и почти полностью восстановить здоровье. Узнав из газет о замирении красного правительства с бывшими классовыми врагами и возвращении потерянных было Лениным земель, Рубцов решил вернуться на родину.

Я навел справки и удивился — почти все отзывались о бывшем полицмейстере без негатива. Строить карьеру наш герой начал в шестнадцать лет. Женился рано, его избранницей стала дочь верхоленского мещанина Василия Кирекского Серафима. В 1901 году в семье Рубцовых родился первенец Иннокентий, а спустя пять лет, сын Виктор. В 1905 году Илью уже произвели в хорунжие, и через некоторое время он уже дослужился до сотника. В послужном списке Рубцова работа полицейским надзирателем, приставом и секретарем Якутского окружного полицейского управления. В мае 1913 года он стал полицмейстером столицы. До отставки Рубцов показал себя настоящей «полицейской ищейкой». Он активно собирал доказательства, находил улики, лично опрашивал свидетелей, гонялся за бандитами. А контингент у него был еще тот. В те времена в Якутию ссылали не только за инакомыслие и «игры в политику», но и за вполне реальные преступления — убийства, кражи, разбои. В должности полицмейстера проработал пять лет.

В числе благодарностей, выданных губернатором, у Ильи Рубцова есть особенная — за поимку изготовителя липовых денег Иоганна Вильгельма Фрейдлера. Фрейдлер был личностью в своем роде легендарной. Искусству подделывать деньги он научился во время работы на Петербургском монетном дворе. Несколько раз «липача» брали с поличным, судили и, наконец, отправили в ссылку в далекую Якутию, где он продолжил заниматься своим преступным ремеслом. Уже здесь Илья Александрович вновь поймал неутомимого фальшивомонетчика с поличным, обнаружив в его квартире целую фабрику по изготовлению денег… Но прочих «печатников» это, увы, не остановило. В четырнадцатом году якутская полиция задержала крестьянина Крылова и его сожительницу с липовыми кредитками, коих они успели сбыть на огромную по тем временам сумму в одну тысячу триста пятьдесят рублей.

Среди подвигов главного полицейского Якутска также предотвращение ограбления сборщика денег в казенных винных лавках и арест воров, утащивших сейф епископа Якутского и Вилюйского Мелетия. Несгораемая касса, в которой было четыреста пятьдесят рублей и семьдесят тысяч именных документов, исчезла из архиерейского дома. Рубцов выехал на розыски, смог найти и задержать двух главных виновников кражи, затем нашел в лесу сломанную кассу и арестовал остальных участников преступления.

Рубцов лично задержал грабителей Покровского сельского управления, похитивших одну тысячу двести рублей и четыреста двадцать паспортных книжек.

Так же Рубцов поймал грабителя, обнесшего магазин купца Силина Пеньковского, а через двадцать дней — его подельника Сорокина. Эти товарищи, сделав подкоп, выкрали из магазина золотых и серебряных вещей на шесть тысяч рублей.

Илья Александрович обнаружил и лично взял преступников, убивших и ограбивших двух скопчих (русская секта скопцов) и мужчину.

Столичный полицмейстер Рубцов славился своими либеральными взглядами. Вот что мне рассказал о нем революционер Емельян Ярославский, секретарь Пермского губкома, член Сибирского областного бюро ЦК РКП(б):

«Иркутскому жандармскому управлению стало известно, что в Якутске существует организация для устройства побегов ссыльных. Как на главаря этой организации указывали на меня. Это, конечно, было не совсем так — я не был главарем организации по устройству побегов. Правда, все побеги происходили через меня, и у меня было паспортное бюро. Хранил я это паспортное бюро в этнографическом естественно — историческом музее, в котором выполнял обязанности чего-то вроде директора”. С обыском явился полицмейстер Илья Рубцов с околоточным надзирателем и несколькими городовыми. Они очень поверхностно посмотрели у меня в квартире, тут же во дворе музея и затем предложили мне пойти в музей показать, где я работаю. Я решил, что дело пропало: кто-то, по видимому, указал на место хранения паспортного бюро, и я буду сейчас арестован вместе со всеми бланками и книжками паспортов, десятками печатей различных правительственных учреждений и некоторыми другими нелегальными документами. В большом письменном столе было три ящика, и в третьем находилось паспортное бюро. Я открыл один ящик с краю, и он был осмотрен, открыл другой, крайний ящик, который тоже был осмотрен. А к третьему встал спиной и не стал его открывать. Я видел, как околоточный надзиратель косится на этот ящик, но не решается сказать в присутствии полицмейстера, чтобы я отошел. А полицмейстер посмотрел как-то загадочно сначала на ящик, потом на меня и сказал: «Ну, здесь больше искать нечего. Идем в другие комнаты». Паспортное бюро было спасено…»

Были у Ильи Александровича и враги. В своё время он разоблачил продавца винной лавки Пастернакова, продававшего вино, разбавленное водой. Произведя дознание, страж порядка дал делу законный ход. В ответ торгаш написал донос аж иркутскому генерал-губернатору с ложными фактами, которые при расследовании не подтвердились.

Была и ещё одна анонимка. Подозревали, что её написал местный богач Федот Астраханцев. Почему? Буквально перед этим Рубцов забраковал гнилую муку, которую купец и меценат хотел поставить в казну для северных народов. Впрочем, в отставку Рубцов вышел не из-за опалы, а по состоянию здоровья.

Не сомневаясь, я, переговорив с Рубцовым, назначил его начальником отдела КГБ, поручив ему подобрать кандидатуру на должность начальника губернской милиции.