Владыка морей ч.1

Глава 18

Июль 638 года. Константинополь.

Тихий стук в дверь дома удивил патрикия Александра. Он был не у дел, и жил в бывшем имении своих родителей, наслаждаясь покоем. Хотя нет, не наслаждался он им. Покой мучил его, изводя бессмысленностью пролетающих дней, словно зубная боль. Покой этот оказался бесконечной мукой для того, кто много лет жил в бурлящем котле, решая вопросы мировой важности, манипулируя императорами и знатью, стравливая их между собой и разводя в стороны. Он упивался властью, которая дарила единственно возможное наслаждение его искалеченной душе и телу. А теперь все! Ему нужно найти рецепт огненного зелья, иначе он так и сгниет заживо в этом прекрасном саду, любуясь видом цветущих яблонь. Он возненавидел эти проклятые яблони, хотя раньше любил смотреть на них, наслаждаясь их видом в те редкие часы, когда можно было урвать на это толику времени. Как найти этот рецепт? Он не знал.

— Господин, к вам гость, — старый раб стоял у двери, ожидая распоряжений.

— Кто? — удивился Александр. Как только он попал в опалу, у него больше не стало друзей. Обычная история. Все обходят стороной неудачников, как будто они становятся прокаженными.

— Он назвался Вацлавом… дальше я не запомнил. Простите, господин, — развел руками раб. — Он сказал, что пришел с миром.

— Зови, — патрикий подобрался, словно рысь перед броском.

Он не боялся, напротив, в голову ударила кровь, смывая всю тоску и печаль последних месяцев. Чего ему бояться? Смерти? А кому она нужна? Он же опальный евнух, изгнанный из дворца. Ни от его жизни, ни от его смерти нет ни малейшего толка.

— Здравствуй, патрикий, — Вацлав спокойно смотрел на него, как будто и не было той последней встречи, когда он угрожал порезать на куски его родителей, брата, сестру и племянников.

— Проходи, — махнул рукой патрикий. Он тоже вел себя так, словно они расстались вчера. — На улице жара. Налить тебе вина со льдом?

— Не откажусь, — благодарно кивнул Вацлав, отметив, как искусно опальный вельможа прячет любопытство под маской равнодушия. — Я смотрю, ты совсем не удивлен?

— Почему? — пожал плечами Александр. — Удивлен. Не понимаю, зачем я понадобился князю Самославу. Убивать меня бессмысленно, я ничего не решаю. Помочь вам я тоже не смогу. Так говори, зачем пришел. Мне и, впрямь, интересно, зачем это я мог бы понадобиться.

— Ты сам по себе нам ни зачем не надобен, — честно признался Вацлав, — но есть кое-что, что будет полезным для вас и для нас. Император как-то обещал отдать одну из своих дочерей за кагана тюрок, но не заладилось. Помнишь?

— Еще бы, — кивнул Александр. — Продолжай.

— Пообещайте одну из дочерей императора Ираклия в жены самому сильному из ханов хазар и отдайте в приданое запад Ирака и кусок Сирии до Дамаска. Вы подарите им новые земли, а мы прижмем их с запада и востока. Болгары, венгры и наши всадники ударят по ним одновременно.

— Ты хочешь, чтобы они перешли Кавказ и пошли в Персию… Но там же арабы, — удивился патрикий. — Ах, вот оно что… Ну, и зачем вам это?

— Нам невыгодно ослабление империи, — спокойно ответил Вацлав, потягивая ледяное вино. На улице стояла жара, а в доме царила прохлада, так что вино было весьма кстати.

— Не слишком ли много вы на себя берете? — прямо спросил Александр. — Я помню слова вашего архиепископа. Двух государей разделит море и начнется большая война. Нужен третий для баланса между ними. И вы хотите, чтобы мы стали этими третьими! Вы варвары, назначаете римского императора на роль, словно лицедея в ярмарочной пантомиме. Да что вы о себе возомнили?

— Вы сами виновны в своих бедах, — спокойно ответил Вацлав. — Ваше высокомерие и нежелание видеть, что мир вокруг вас изменился, и привело к такому печальному результату. Не вы решаете, теперь решают за вас.

— Вы сначала ограбили нас, отняв Египет, а теперь хотите прикрыться нами от арабов, словно щитом? — патрикий обиделся, но не признать правоту этих слов не мог.

Да, римляне сами наделали кучу ошибок. Ну что им стоило не убивать императора Маврикия? Что стоило Маврикию не снижать жалование воинам? Одно решение безымянного евнуха из казначейства развязало чудовищную войну и разрушило римский мир. Эта ошибка позволила окрепнуть новой силе, которая вышвырнула старые империи с земель Востока так, как выбрасывают перепившего забулдыгу из таверны. А вдвойне обиднее было патрикию то, что на эти ошибки ему указывает варвар, дикарь, еще недавно бегавший по лесу, вооруженный копьем с костяным наконечником. Какой позор!

— Ты просто не все знаешь, — спокойно ответил Вацлав. — У нас с ними будет своя война, патрикий. Она пойдет на многих фронтах, но ты не увидишь всей картины. Мы просто никогда не покажем тебе ее. Ты можешь увидеть ее кусочек, и сделать какие-то выводы, но ты ошибешься. Ты увидишь ровно столько, сколько мы будем готовы тебе показать.

— Вы убьете халифа Умара? — жадно впился в него взглядом патрикий.

— Это возможно, но это ничего не изменит, — покачал головой Вацлав. — Поэтому нет, не убьем, это не имеет смысла. Великий человек сделал великое дело, и оно живет после его смерти. Разве казнь римлянами апостолов Христа остановила распространение христианства?

— Ты богохульствуешь! — нахмурился патрикий. — Как ты можешь это сравнивать?

— Я язычник, мне простительно, — пожал плечами посланник князя. — Я верю в высшую справедливость, и ей я служу.

— В Палестине началась чума, — пробормотал про себя Александр. — Сорок тысяч всадников могут переломить ход войны. А ведь это может сработать! Мне нужно попасть к императрице! Но как? Меня же не пустят во дворец. Есть приказ василевса!

— Она тебя уже ждет, — улыбнулся Вацлав. — И запомни! Все, что мы обсуждали, целиком и полностью твоя идея. Она думает, что это ты сам добиваешься встречи с ней. Мартина выслушает тебя. У нее сейчас хорошее настроение, ведь она только что сделала своего старшего сына Ираклона третьим императором! Три императора сразу! С ума сойти!

— Вы смогли договориться с самой госпожой? Но как вам это удалось? — изумился патрикий, который о назначении Ираклона был уже оповещен.

— Тебе лучше не знать, — еще шире улыбнулся Вацлав. — А то еще проболтаешься. Но, скажу тебе откровенно, ваш дворец тот еще проходной двор. У вас здесь все продается и все покупается, потому что у ваших людей совершенно нет чести. Если бы в Братиславе так же несли службу, то начальник охраны уже растил бы репу в ближайшем селе. Но у вас тут, наверное, репа растет плохо, и поэтому вы продолжаете кормить кучу бесполезных дураков. Мне даже интересно становится, сколько еще провинций вы должны потерять, чтобы в ваши головах поселилось хоть немного здравомыслия.

На следующий день патрикий, вилла которого была всего-то в пяти милях от стены Анастасия подъехал к дворцу Буколеон, куда вошел, осторожно оглядываясь по сторонам. Дворец находился на возвышении, и патрикий, слегка поотвыкший от изысков, по-новому разглядывал мраморных львов и быков, статуи которых украшали лестницу. На этот дворец в свое время не пожалели золота. Его коридоры и залы были выложены мраморными плитами разных сортов. Из мрамора же были и колонны, в капителях которых усматривалось множество фигурок львов, в честь которых этот дворец и назвали. Да… Когда-то империя могла себе это позволить, не то, что сейчас, когда то в одном месте, то в другом вспыхивают бунты голодных воинов.

Появление патрикия вызвало умеренное любопытство, и встречные раскланивались с ним. Кто-то по привычке, а остальные на всякий случай, думая, что он снова смог вернуть себе милость василевса. Веститор императрицы, который вел его по привычным коридорам, не оглядывался. Он ни секунды не сомневался, что патрикий идет за ним, и это многое значило на беззвучном языке дворцовых евнухов. Такое отношение служило тонким завуалированным оскорблением, которым ему, некогда одному из самых могущественных лиц государства, указывали его место в новом раскладе.

— Кирия! — склонился он перед той, кого всей душой ненавидел. — Я безмерно счастлив лицезреть вашу красоту. И я поздравляю вас с тем, что молодой цезарь Ираклий возвышен до титула августа…

— Давай договоримся сразу, Александр, — Мартина смотрела на него изучающе, без тени дружелюбия. — Я выслушаю тебя, но то, что ты скажешь, должно принести пользу лично мне. Твои собственные интересы не учитываются, у тебя их больше нет.

— Да госпожа, — склонился Александр, который сразу же понял, к чему все идет.

— С этого дня ты служишь мне, — брезгливо посмотрела на него Мартина. — И если я почувствую, что ты играешь свою собственную игру, то удалением в поместье тебе не отделаться. Я прикажу сослать тебя на острова в тот же день, когда узнаю об этом. А теперь давай рассказывай, что ты там такое придумал.

Сентябрь 638 года. Эмесса. Сирия.

Грамота халифа оказала волшебное действие. Эмира Сокотры принимали по высшему разряду, а он щедро, не скупясь, одаривал старейшин племен. Шейхи оценивали богатый наряд Надира, прикидывали стоимость его меча и рукояти кинжала, который в бою не бывал ни разу. Им невозможно было биться, уж слишком много камней пошло на украшение рукояти и ножен. Не меньше стоила и брошь, привезенная из Индии. Она скрепляла чалму, свернутую из пестрого китайского шелка. В общем и целом, Надир хотел произвести впечатление на бедуинов северной Аравии, и он его произвел. Множество молодых парней, не горящих желанием идти в Палестину, где бушевала чума, внезапно воспылало стремлением принести свет истинной веры в долину Инда, где проклятые язычники до сих пор поклоняются жутким демонам. А почему бы и не воспылать, если недавний, как шептались люди, раб из бану Тамим, стоявший перед ними, был просто усыпан золотом и драгоценными камнями.

Две тысячи воинов смог собрать Надир, все пополнение, что должно было уйти на север, в армию Абу Убайды. Еще две тысячи шейхи дадут, если удастся закрепиться в землях Синда. И это было именно тем, чего добивался князь Самослав, пытаясь оттянуть свежие боеспособные силы от Египта и римской Анатолии. Воины будут ждать в портах Бахрейна, куда весной придут корабли. Они тронутся в путь, когда ветры сменят свое направление и задуют в сторону Индии. А пока…

А пока Надир должен рассчитаться за ту милость, что оказал ему халиф. Послание повелителя правоверных должно было дойти до руководства армии именно сейчас, когда почти вся Сирия лежала у ног мусульман. Первая вспышка чумы практически сошла на нет, и отряд Надира прошел через Палестину без потерь. Муэдзин Билал ибн Рабах, один из самых уважаемых людей мусульманской уммы, так и не раскрыл ему тайну послания халифа, и Надир просто потерялся в догадках. И вот, наконец, когда он прибыл в ставку Абу Убайды, тайное стало явным. Билал, эфиоп по происхождению, и бывший раб, выкупленный за огромные деньги Абу Бакром, возвещал волю халифа вождю многих тысяч воинов. И то, что услышал Надир, поразило его, словно гром среди ясного неба.

— «Поставь Халида перед общиной, свяжи ему руки его же чалмой, сорви с него его шапку. Спроси у него, из каких таких средств он дарил деньги аль-Аш’асу, из своего кармана или из трофеев, захваченных во время похода? Если он признается, что взял их из военной добычи, он виновен в растрате. Если он признается, что давал их из собственного кармана, он виновен в расточительности. В любом случае, отстрани его и прими на себя его обязанности». — Билал свернул свиток и приложил его к сердцу. — Такова воля халифа, Абу Убайда. Ты готов исполнить ее?

— Да что б мне провалиться! — простонал Надир. — Нас же на копья поднимут! Что же ты, старик, сразу не сказал, что мне придется вытаскивать тебя из этого дерьма? Я бы свернул в Никополь и спокойно подох там от чумы!

— Халид дал поэту десять тысяч дирхамов за хвалебный стих, который тот сочинил про него. Ты знал об этом?— муэдзин Пророка твердо и прямо смотрел на того, рядом с которым прошел столько битв. Он не обратил внимания на слова Надира. — Ты знал о подарках, которые он дарит нашей знати из воинской добычи? Ты понимаешь, что воины воюют за этого человека, а не за Аллаха милосердного? Ты осознаешь, что Халида обуял грех гордыни? Ты готов исполнить волю повелителя, Абу Убайда?

— Я исполню волю величайшего!

На Абу Убайду было больно смотреть. Он в одно мгновение постарел и осунулся, словно от тяжелой болезни. Он долго смотрел куда-то вниз, словно боясь поднять глаза, а потом выдавил из себя.

— Я вызову Халида сюда. Он сам ответит за свои дела.

Множество мусульман собрались на суд, но лишь трое знали, что здесь на самом деле происходит. Смуглый, совершенно непохожий на араба Билал, Абу Убайда, который отводил глаза в сторону, не зная, куда деваться от невыносимого стыда, и Надир, который и вовсе смешался с толпой, прикидывая, как он будет уносить отсюда ноги и спасать упрямого муэдзина, если Халид откажется признать его власть. Да этого чернокожего мусульманина просто разорвут на куски, стоит лишь прославленному полководцу повысить голос.

— Что же, начнем! — негромко сказал Билал, который вопросительно посмотрел на Абу Убайду. Тот, впрочем, сделал вид, что не услышал вопроса и старательно смотрел куда-то в сторону и вверх. Его явно больше интересовал полет птиц, чем то, что происходило прямо перед ним.

— Понятно, — коротко сказал Билал и сделал приглашающий взмах рукой, повинуясь которому Халид ибн аль-Валид сделал шаг вперед. Он ничего не понимал, и терялся в догадках, для чего его вызвали сюда.

— О Халид! — громким, хорошо поставленным голосом спросил первый муэдзин ислама. — Давал ли ты аль-Аш’асу 10 000 дирхамов из своего собственного кармана или из военной добычи?

— Чего? — выпучил глаза Халид ибн аль-Валид и замолчал, медленно наливаясь кровью.

Он явно не ждал такого. Он думал, что объявят новый поход, и уже приготовил предложения по будущим путям наступления. Но он совершенно точно не мог представить себе, что ему суждено пережить такой позор. Собравшиеся мусульмане тоже были поражены до глубины души, и по рядам людей покатился недобрый гул. Тут многие знали, что независимый без меры полководец не слишком ладит с халифом правоверных, и этот холодок между ними пробежал отнюдь не вчера. Халид так и не сказал ничего. Он просто не мог подобрать правильных слов, а потому Билал спустился с возвышения, на котором сидел, снял с Халида его собственный тюрбан, распустил его и связал ему руки, словно вору. Шум в рядах нарастал, послышались негодующие крики, но Билал не обращал на них ни малейшего внимания. Он выступал проводником воли повелителя правоверных.

— Смирись! — сказал он.- Так повелел сам халиф Умар ибн аль-Хаттаб.

Собрание молчало, перекатывая по рядам волны гнева, который был готов вот-вот прорваться наружу.

— Отвечай на вопрос! — громко спросил Билал. — Давал ли ты аль-Аш’асу 10 000 дирхамов из своего собственного кармана или из военной добычи?

— Из собственного кармана, — выдавил, наконец, Халид, который до сих пор не мог осознать, что всё это происходит с ним наяву.

Билал спокойно встал, освободил ему руки и повязал тюрбан. И все присутствующие гадали, пытаясь понять, что является более унизительным — то, что величайшего полководца связали его собственным головным убором, или то, что этот самый убор таким образом поместили на свое законное место.

— Мы слушаемся и повинуемся нашим правителям, — нравоучительно сказал Билал, возвращаясь на свое место. — Мы почитаем их и служим им. — Муэдзин снова повысил голос. — Слушайте, люди, волю повелителя правоверных. Он сказал: «Я сместил Халида не из-за того, что сердился на него, и не из-за того, что он совершил какой-либо недостойный поступок, а из-за того, что люди прославляли его и становились на дурной путь. Я боялся, что люди начнут полагаться на него, а не на Аллаха милостивого. Я хочу, чтобы они знали, что все в руках Аллаха и что в стране не должно быть беды».

— Суд окончен! Идите с миром! — сказал Абу Убайда, и мусульмане разбрелись, так и не понимая, чем все это закончилось.

— Ты пожертвуешь половину своего имущества в казну уммы, Халид, — спокойно сказал муэдзин Пророка, — раз у тебя его так много, что ты раздаешь его направо и налево. Исполнение этого решения возлагается на тебя, Абу Убайда. Ты пересчитаешь и оценишь все, чем он владеет.

И Билал ибн Рабах удалился в свой шатер, оставив полководцев наедине друг с другом. Халид долго смотрел на товарища, а потом спросил.

— Аллах да смилостивится над тобой, — горько сказал он. — Почему ты так поступил со мной? Ты скрыл от меня то, что мне следовало бы знать раньше.

— Именем Аллаха, я знал, что это причинит тебе боль. Я никогда бы не стал причинять тебе боль, если бы это зависело от меня, — грустно ответил Абу Убайда(1).

— Ну, что ж! Половину, так половину, — зло усмехнулся Халид. — У меня десять пар туфель. Сделай милость, забери все левые и отошли в Медину. Пусть наш халиф порадуется, как тщательно ты выполнил его распоряжение.

Он развернулся и вышел, а Надир, который стоял у входа и слышал всё, что было сказано, погрузился в глубокие раздумья. Он говорил сам с собой.

— К демонам пекла это все! В Синд! Как только подует попутный ветер, я отплываю в Синд! Там меня хрен кто достанет. Я скормлю рыбам любую сволочь, что приедет пересчитывать мои деньги. И жертвовать теперь я буду ровно столько, сколько положено, и не дирхамом больше. Вдруг, кто-то посчитает, что я тоже стал слишком богат!

1 Диалоги цитируются по ат-Табари. История с отсылкой в Медину половины туфель Халида ибн аль-Валида признается достоверной не всеми авторами. Но, тем не менее, это вполне могло быть сделано как проявление несогласия Абу Убайды с этим решением. А Абу Убайда был с ним совершенно точно не согласен, и в этом сходятся все авторы.