Вернуться домой

19 мая 2010 года, Хаден. Клаус Оттерсбах, частный детектив.

История моей семьи ничем не отличается от истории большинства других немецких семейств. Собственно, вспоминаю я о ней, только когда общаюсь с дедушкой Францем. Не знаю, грустно это или наоборот, так лучше, но скоро не станет и таких, как он, и мы окончательно забудем такой предмет, как история. Он превратится для нас в академический, в тягомотину, которую проходят в школе, чтобы немедленно после экзамена навсегда забыть.

Дедушке уже 87. У нас сейчас не принято иметь много родственников. С материнской стороны, а моя мама переехала с востока - я вообще никого не знаю, разве что по именам. С отцовской стороны - две тетки, и вот дедушка Франц, бабушка умерла недавно. Да и дедушка, если смотреть правде в глаза, вряд ли проживет еще долго. До недавнего времени он жил у одной из моих теток, но в конце концов мобильная служба, которая ухаживала за ним на дому, настойчиво посоветовала переезд в дом престарелых - тетка Бригитта уже никак не справлялась с таким объемом ухода, да и у дедушки начались закидоны. Он все еще сохранял здравый ум, но иногда в голове наступало помутнение , однажды он попытался заколоть тетю Бригитту оборванным карнизом от шторы, решив, что она - русский солдат; после этого с тяжелым сердцем мы на семейном совете решили доверить дедушку профессионалам.

Решение оказалось правильным. В пансионе дедушка повеселел, стал лучше выглядеть, начал общаться с соседями, свое новое положение принял спокойно. Мы распределили дни недели так, чтобы навещать его почти ежедневно; мне досталась среда.

По дороге я заскочил в "Лидл", купил кошачьего корма, пива, орешков и для дедушки - пачку чипсов. Любит он чипсы, ничего тут не сделаешь. Кто скажет, что это нездоровая пища - пусть сам попробует дожить до 87 лет, а там решает, чем ему питаться.

Я поздоровался с приветливой сестрой на посту и прошел к комнате с табличкой "Франц Губерт Оттерсбах". Дедуля, как обычно, сидел у себя в комнате, только дверь на балкон распахнута по случаю хорошей погоды. Инвалидная коляска подвинута к столу, на столе - журналы, ваза с конфетами (а вот конфеты дедуля не очень-то любит, но теткам это не объяснишь), еще какой-то старый фотоальбом - у дедушки куча таких альбомов, он их обожает рассматривать.

- Привет, дедуля! - я обнял его и чмокнул в щеку. Вытряхнул пачку чипсов в тарелку, поставил перед ним. Из скомканной сети морщин на меня испытующе-недоверчиво уставились голубые дедушкины глаза.

- Клаус? Ты-то какими судьбами?

Видимся каждую неделю, но каждый раз он удивляетс я так, как будто я уже год здесь не был.

- Да вот решил зайти ,навестить тебя, - ответил я покорно, - как жизнь?

- Да так себе! - обиженно ответил дедушка. И принялся рассказывать про нехорошую сестру, которая утром забыла вставить ему челюсть. И его отвезли на завтрак без челюсти! А как он должен, скажите пожалуйста, жевать хлеб? И потом он еле дозвался эту сестру, чтобы она принесла ему челюсть. Кроме того, кофе был очень жидкий, ну кто так варит кофе?

Я кивал и поддакивал. Потом спросил, как его здоровье, как нога, которая вроде бы опухала. Он сказал, что лучше, но что на спине у него появились какие-то красные точки, и он переживает, что это за точки такие... И если так будет дальше, то должен прийти доктор и посмотреть! И выписать мазь в конце концов. Я согласился, что конечно, надо мазь выписать.

С годами дедушка совершенно перестал интересоваться отцом и тетками, внуками, нашей семьей и жизнью. То есть он был в курсе семейных событий, как-то реагировал на них, но в целом все больше погружался в свой личный, особенный мир. И этот мир по большей части был чисто физиологическим. Состоял из всяких прыщиков, опухолей, болячек. Слов нет, дед и вправду болен, после инсульта вот уже пять лет ездит в инвалидке, стоять может только на правой ноге, и левая рука у него скрючена. Но порой так странно видеть, как он из-за банального насморка или прыщика лезет на стену и ругает всех вокруг последними словами. И этот человек когда-то воевал под Сталинградом в 40-градусный мороз и был там тяжело ранен?!

Наверное, это стариковское. Я к этому отношусь спокойно, просто очень уж странно, как меняется человек в течение жизни.

За распахнутой балконной дверью свиристели птицы. Хорошо здесь в пригороде, такая тишина... Самое подходящее место для спокойной старости. Я придвинул фотоальбом, раскрыл на первой странице. Ага, это прадед и прабабка, ясно. Родители дедушки Франца. Прадед в приличном костюме, все же профессор. Прабабушка в длинном патриархальном платье, похожем на балахон. А вот и мальчик в матросском костюмчике - наверное, он сам?

- Дедушка, это ты?

- Да, - буркнул он, не глядя на фото. Я перевернул страницу.

- Дедуль, расскажи про детство, интересно же! Вот это - кто? Твой брат?

Это, кстати, странная штука. Я знаю, что у дедушки Франца был брат - но знаю чисто случайно, по таким вот оставшимся фотографиям. Их было в семье двое. Но об этом брате никто ничего мне не рассказывал. Не то, что скрывали, я спрашивал несколько раз, и мне отвечали что-то невнятное. Да, был. Но рано умер. От чего он умер - от какой-нибудь детской инфекции? До Гитлера или уже при нем? Ничего этого я не знаю.

Два очень похожих, почти одинаковых мальчика, оба светлоглазые, с льняными головками. Я указывал на младшего пацанчика.

Дедушка всмотрелся в фотографию.

- Нет, - сказал он, - это я. Я младший.

- А, вон как! Я и не знал, что ты младший брат.

Я затаил дыхание - а может, удастся что-то выяснить наконец и про моего рано умершего двоюродного деда?

- Да, я младше, - он ткнул заскорузлым пальцем в фото, - на пять лет.

Я вздохнул. Спрашивать или не спрашивать? Практика показывает, что все равно толком ничего не говорят.

- Дед, а отчего умер твой брат? Он тоже воевал?

- Нет, - ответил дедушка Франц, - он сидел в тюрьме.

Я молча уставился на него. Но дедушке уже не требовались наводящие вопросы - дедушку подхватил мощный поток воспоминаний и понес.

- Он был против Гитлера... да кто его любил, Гитлера этого? Миллионы! Миллионы людей погибли! Если бы ты знал, какая это была страшная война!

Мысли дедушки грозили ринуться по привычному руслу. Каждый раз, когда речь заходит о войне - он заводит одну и ту же шарманку: миллионы людей! Ужас! Зачем нацисты устроили все это?! Зачем погибло столько народу?

Неплохо было бы нашим молодым нацикам послушать дедушку. Особенно с их лозунгами "мой дед был героем".

Но сейчас меня интересовало другое.

- Деда, ну а что твой брат?

- Он в тридцать шестом ушел из дома. Я еще был пацаном, а он-то уже взрослый, студент. С тех пор мы с ним не общались. Мать с отцом не встречались совсем, а я потом его видел... Перед тем, как меня забрали на фронт. Да вот, подожди...

Дедушка перевернул страницы фотоальбома, раскрыв последний форзац, и из-за обшлага обложки выпало еще одно древнее черно-белое фото. Двое молодых людей. Один в форме гитлеровской армии, в пилотке набекрень - это, конечно, дедушка. Я такое же фото видел увеличенное - и там он один. А второй - повыше дедушки, в обычной тужурке и с выпущенным белым воротничком рубашки, но очень похожий... Те же серые, бескомпромиссно глядящие глаза, чуть встрепанные светлые волосы, черты лица наши, фамильные.

- Он очень высокий.

- Он здоровенный был, наш Вернер, - подтвердил дедушка, - был студент. В подполье ушел. Потом его посадили, он тут и сидел, в Хадене. В конце войны расстреляли.

- Да, - сказал я. На что-то более членораздельное я сейчас был не способен. Вот так и узнаешь на третьем десятке страшные семейные тайны. Интересно, а почему никто не рассказывал про этого Вернера? Моя семья - простые обыватели, очень далекие от всякой политики, почему бы и не вспомнить о том, что вот был у нас в роду настоящий антифашист, член Сопротивления. Может, он коммунистом был, потому и помалкивают?

Дедушка тем временем продолжал.

- Мать, твоя прабабка. Она ходила к Шеферу, сама ходила, просила.

- К Шеферу? - я вздрогнул.

- Ну да. К начальнику-то тюрьмы. Шефер же тогда и был начальником! Йозеф Шефер. Он и после войны выслужился... его вроде сначала посадили, а потом сразу выпустили, и он одно время был в Хадене бургомистром. Детей у него четверо было... Две девочки, два мальчика.

- Хайнц, - прошептал я.

- Да, Петер и Хайнц. Петер, тот инженер. По машинам инженер. А Хайнц, младшенький, тот пошел по банковскому делу.

- Хайнц Шефер, - повторил я.

- Да... а прабабка твоя - она к Шеферу тогда ходила. Может, говорит, как-нибудь отдадите, я бы его дома держала, не выпускала бы...А Шефер ей - ты что, дура, тебе надо сидеть тише травы, ниже воды... Он-то ведь знаешь, что учудил? Он Гиммлера хотел взорвать. И чуть не взорвал. Ко мне на фронте и то гестаповцы приезжали... да я что мог сказать - я понятия не имел, что он и как. Родители. Родители потом выкинули из дома все,что ему принадлежало. Фото выбросили, тетради его. Вот это у меня с собой на фронте было, потому сохранилось. А так - ничего, будто не было сына. Боялись. Тогда все боялись, внучек! Ты этого себе представить не можешь.

- Наверное, ты прав, дед, - сказал я, - мне этого всего действительно - не представить.

Я распрощался с дедом, сел в свой Ниссан. Меня колотила мелкая дрожь, идти так к Шеферше было нельзя. Да и время еще есть. Я оставил машину на стоянке у парка и решил дойти до места назначения пешком. Сумку с ноутбуком - на плечо, и вперед. Благо, погода располагает.

По дороге я снова позвонил Максу - по-прежнему никаких известий от него. Это очень странно и нехорошо.

Что-то изменилось сегодня в нашем деле. Наверное, разговор с Шварцем можно назвать переломным моментом. Во всяком случае, сейчас я уже четко понимал две вещи: во-первых, я буду заниматься этим делом , даже если мне за него совсем не заплатят.

Во-вторых, когда я найду девочку - а я, конечно, ее найду, я трижды подумаю, стоит ли возвращать ее Шеферше. И даже сообщать о том, где она.

Нет, про отца и Лауру я понял все еще вчера. Но вчера это было на стадии прозрения, догадки, внезапной гипотезы, изменившей мою точку зрения на взбалмошную пресыщенную девчонку, которая от жира бесится.

А сегодня я уже знал это совершенно точно.

Наверное, мотивы отца с начала были более благородными. Он искренне хотел воспитывать дочь. Но появилась новая семья, сын... а девочка оказалась непростая, начались проблемы в школе, пришлось обращаться к специалистам, и все равно. Учителя вызывали родителей в школу, ходил туда обычно сам Шефер - жена от попыток воспитывать падчерицу самоустранилась, видимо, неудачными были эти попытки.

Он обещал учителям, что побеседует с дочерью. И в самом деле беседовал. Конечно, он не наказывал ее физически, мы же не в средние века живем. Вызывал к себе в кабинет, обсуждал ее поведение в школе. Иногда, возможно, накладывал какое-то наказание - вроде домашнего ареста или недели без мороженого. По правде сказать, Шефер не знал, что делать с этой девочкой. Если бы она плохо училась, безобразничала - тут было бы проще, это он мог понять. Но она вела себя слишком вызывающе, говорила слишком по-взрослому правильно... Она раздражала, если сказать откровенно. И может быть, больше всего раздражало то, что ее и не за что было ругать. Получалось, что Шефер вынужден в школе выслушивать всякую ерунду, а претензии даже предъявить некому. Нельзя же всерьез требовать "а ну немедленно начинай интересоваться шмотками и общаться с девочками, как все нормальные подростки". А когда он начинал про участие в уроке, Лаура вполне резонно напоминала, что она - одна из лучших учениц класса, и что бОльшая часть работает на уроке значительно меньше, чем она.

Вообще она была очень рассудительная, возражала логично, резонно. И в то же время она была виновата. Это раздражало. Шефер ощущал, как в горле поднимается страшный, неконтролируемый ком ярости - еще немного, и он не выдержит, хлестнет по этой наглой, самоуверенной девкиной роже. Но конечно, трогать ее было нельзя, у них же приличная семья, и Шефер отходил к столу, пил минералку, успокаиваясь и приводя мысли в порядок.

Но однажды в нем что-то сломалось.

Ей исполнилось тринадцать. И вот опять начался этот тягостный разговор, это исполнение родительского долга, доводящее до исступления... Шефер перечислял учительские претензии, Лаура возражала. Он не выдержал и взревел. Девочка испуганно замолчала, отшатнувшись, схватившись за край стола.

И тогда он вдруг увидел ее в другом свете.

Наверное, был включен только торшер. Шефер очень устал на работе, была планерка, встреча с клиентами, голова гудела, как чугунная. Лаура стояла перед ним навытяжку - маленькая, испуганная. И вдруг он увидел, что под ее блузкой уже выделяются вполне заметные полушария. Наверное, она была в мини-юбке, в очень легкой одежде - дома ведь. И возможно, как раз было жаркое лето.

Шефер был как раз в том состоянии, когда хочется избить дочь, сделать все, что угодно, лишь бы она заткнулась... прекратила бы выкрутасничать. Была бы нормальной, как все. Темная ярость поднялась и захлестнула его - но вдруг новый взгляд преобразил ситуацию.

Это был не мерзкий ребенок - а маленькая стерва, маленькая, но уже расчетливая и умная женщина.

И Шефер не выдержал.

Наверное, в первый раз, после того, как он получил удовлетворение, он был уверен, что небо обрушилось, и все кончилось для него.

Но однако все шло своим чередом. Заплаканная Лаура (которой было проведено соответствующее внушение) шмыгнула в свою комнату. Он, как частенько бывало, спал прямо в кабинете, отдельно от жены. Кровь на аккуратно подстеленной простынке он застирал самостоятельно, запершись в ванной. И никто ничего так и не узнал о случившемся.

Это развязало ему руки. Эпизоды стали повторяться. Шефер уже не ждал вызова в школу и беседы с учителем, чтобы найти повод выругать Лауру. Дочь стала по требованию подниматься в его кабинет. Конечно, ей это не нравилось, но, голубушка, мысленно говорил Шефер, тут уж ничего не поделаешь. Ведешь себя плохо - будь добра расплачиваться. Скажи еще спасибо - в старые времена розгами бы секли. А тут - пять минут удовольствия и свободна.

Впрочем, может быть, настолько цинично он не рассуждал - я не знаю. Не понять мне мыслей этих инопланетных чудовищ.

Запугать девчонку, чтобы не дай Бог не сказала кому-то - оказалось несложно. Легко представить эти угрозы: Лаура уже вполне могла поверить, что после такого отец может ее и убить. И не просто так - смерти она уже перестала бояться - а как-нибудь очень уж изощренно. И если даже ее донос увенчается успехом - то ее запрут в исправительный интернат и будут держать на нейролептиках, дальнейшую жизнь можно перечеркнуть. А так - да, бывают эти ужасные, непереносимые моменты, но зато она свободна, ходит в школу, скоро сможет даже отделиться от родителей и зажить самостоятельно, не так уж долго осталось.

И может быть, со временем отомстить им за все.

Мачеха - глава городской службы по делам молодежи, и собственно, как раз и решает судьбу таких, как Лаура. Именно она, единолично. Главный городской судья, полицмейстер - все это друзья дома, закадычные приятели Шефера по городскому отряду стрелков... кто поверит Лауре, проблемному, психически нездоровому подростку, если она начнет нести такую дичь про отца, всеми уважаемого и любимого, одного из самых приличных людей в городе?

Лаура пыталась решить проблему своими способами. Два раза убегала. Один раз пыталась покончить с собой.

Можно предположить, что через некоторое время она просто смирилась с происходящим. Отец добился своего. Лаура поняла, что терпеть ЭТО - ее единственный шанс, только так она сможет как-нибудь закончить школу и уехать подальше от родителей. Сразу же. Только бы закончить. Или хотя бы дожить лет до 18.

Раз в две, может быть, в три недели - "беседа" с отцом; конечно, ей было больно, Шефер при этом, вероятно, плотно зажимал ей рот. Но длилось это не очень долго.

Лаура решила терпеть. И терпела, куда же ей было деваться. Вот только психика все больше расшатывалась, и без того не слишком устойчивая и благополучная... Ну да учителям и психологам было не привыкать.

Ей уже было четырнадцать. Однажды она познакомилась с человеком, который представился как американец - американский немец из фонда Фьючер. Он нашел ее, очевидно, через психолога. Предложил неслыханно прекрасные условия, стипендию, жизнь в Америке - покажите немецкого подростка, который не грезит хотя бы поездкой в Штаты!

Но Лаура не без оснований полагала, что родители не согласятся. Для внешнего наблюдателя избавиться от нелюбимой дочери, трудного, создающего массу проблем подростка - да еще избавиться таким лестным способом - кажется просто счастьем. Но папочка не отпустит дочь, и не потому, что лишится лакомого кусочка - но и потому, что боится. С того самого дня, вот уже полтора года его непрерывно преследовал страх. Если бы он мог - переиграл бы все назад и не стал бы трогать дочь, лучше бы уж выпорол ее разик в конце концов для разрядки...

Но переиграть все назад он не мог, поэтому продолжал регулярно насиловать. Раз уж так сложилось, не отказываться же - да и закрепить в Лауре трепет и послушание не помешает.

Но одновременно его мучил страх. Никогда еще на Лауру не сыпалось столько подарков и удовольствий, как в эти годы. Ее школьные успехи и социализация начисто перестали волновать родителей, ее перестали ругать, ей, правда, не разрешали выходить из дома, гулять и пользоваться интернетом. Судя по всему, Шефер открылся жене, или она догадалась сама, но все делали вид, что ничего не происходит, жена отнеслась с пониманием и запретила Лауре интернет - а вдруг девочка что-нибудь ляпнет ТАМ? Даже к психологу Лаура ходить перестала, ведь существуют тесты, доказывающие пережитое насилие...

А отпустить ее за океан? Да там ситуация вскроется в считанные дни! И вся налаженная устоявшаяся жизнь Шеферов, их маленького ребенка, их приличной крепкой семьи - рухнет в одночасье. Из-за чего - из-за какой-то мелкой слабости, из-за балованной девчонки, которая не может ради родного отца подержать язык за зубами.

Подумаешь, какая цаца - в исламских странах в ее возрасте выходят замуж и рожают детей, а она живет на всем готовом, как сыр в масле катается, ее пальцем никто не трогает - а она чем-то еще недовольна.

Представитель фонда Фьючер побывал у Шеферов, и конечно, Лауре ехать в Америку запретили.

Девочка не ожидала ничего другого, и потому не очень расстроилась.

В один из светлых майских вечеров ей снова приказали подняться наверх. Очевидно, так ей и передавали - папа хочет с тобой поговорить. Лаура сцепила зубы и пошла.

Скорее всего, перед "сеансом" отец некоторое время ругал ее - чтобы распалить себя, оправдаться в собственных глазах, а может быть, это его возбуждало.

Это можно предположить, так как между входом Лауры в комнату и началом действий прошло, по моим прикидкам, двадцать минут.

Лаура стояла у рабочего стола, опустив голову, и выслушивала лекцию о том, какая она неблагодарная тварь, вся в мать, видимо, иностранные крови сказываются, как ее всем обеспечивают и создают ей такие условия, и всегда их создавали, о которых могут только мечтать все дети Германии, сколько всего у нее есть, как тяжело родители работают, чтобы обеспечить ей эти удовольствия, и как она смеет быть хоть чем-то недовольной, так безобразно вести себя в школе и дома, быть такой хамкой, такой нелюдимой, неприветливой тварью, позором семьи... Лаура при этом вертела в пальцах единственный предмет, попавшийся под руку, короткую линеечку с отцовского стола.

Возможно, что Лаура что-то отвечала и даже кричала на отца в ответ. Но при этом она тоже не касалась самой болезненной темы - того, чем, как они оба знали, закончится вся эта сцена. Об этом говорить было нельзя, тем более - кричать. Они пока оба играли в "скандал отца и дочери-подростка".

Наконец отец коротко приказал ей - или витиевато предложил - или просто толкнул, и Лаура оказалась на низеньком диване. Как обычно. Отец стянул с нее штаны (или она, возможно, сняла их сама). Свои брюки Шефер аккуратно повесил на кресло. Он вообще был аккуратистом (презерватив он тоже надел, несомненно). Нагнулся над дочерью и начал движения, сминая вскладку диванное покрывало.

Тут произошло непредвиденное и невероятное. Дверь была заперта, окна тоже. Но каким-то неясным, совершенно непонятным образом в комнате возник человек.

И отец, и дочь знали, кто это такой - и поэтому скорее всего можно предположить, что это был тот самый американский немец из фонда Фьючер. Но это мог быть также и его посланец.

Он не обратил на себя внимание распаленного Шефера - тот уже кончал (это разрушает предположение о том, что человек заранее спрятался - в этом случае он сразу воспрепятствовал бы насилию. А он появился тогда, когда в презервативе Шефера радостно забулькала сперма). Зато первой его заметила измученная Лаура. И первое, что она сделала - протянула руку (расстояние позволяло) и схватила со стола ту самую короткую линейку. Линейкой она ударила тяжело сопящего Шефера в глаз.

(Я мог предположить и другой вариант. Шефер увидел чужака и тут же схватил Лауру за шею, угрожая ее задушить, если тот хоть что-нибудь сделает. Линейка лежала рядом, и девочка извернулась и изо всех сил двинула Шеферу в глаз острым краем).

Так или иначе Шефер вскрикнул, отскочил и изо всех сил швырнул девочку вправо - она ударилась головой о край стола, разбив голову. Теперь он стоял посреди комнаты без штанов и с болтающимся мокрым презервативом между ног, тяжело дыша. Лаура, очевидно, держалась за кровоточащую ссадину на голове. А незнакомец стоял у окна.

Только из этой позиции он мог попасть Шеферу в грудь. И не колеблясь, не размышляя, он выстрелил - из оружия с глушителем, разумеется.

Что происходило дальше, я не знаю. Очевидно лишь одно - Лаура питала доверие к таинственному убийце, он помог ей одеться, и они вместе куда-то скрылись. Дальнейших следов борьбы в комнате не было.

Фрау Шефер, поднявшись наверх, моментально оценила обстановку и прежде, чем вызывать полицию, стянула с мертвого мужа презерватив. Пятнышко спермы, правда, осталось на ковровом покрытии. А копам даже не пришло в голову проанализировать это пятно, они его, видно, и не заметили.

Но штаны мужу надеть фрау Шефер не смогла - то ли уже началось трупное окоченение, то ли просто побрезговала.

Жанин была категорична.

- Я понимаю ваше стремление проверить все, господин детектив. Но теперь уже достаточно. Вы поняли меня? Уже хватит!

Я задумчиво отпил немного кофе, глядя в ее красивое, хотя и несколько перезрелое лицо.

Она знала обо всем, несомненно. Но стоит ли говорить с ней об этом? Есть вещи, о которых говорить не принято; фигуры умолчания - оба собеседника хорошо знают об этих вещах, все о них понимают, но никогда не говорят. Мы, немцы, достигли совершенства в этом искусстве.

Но я позволил себе все же пройти по самому краю.

- Видите ли, фрау Шефер, в России находится мой помощник, я ему доверяю, и он ведет там расследование. Но поймите правильно... мой личный метод работы состоит в том, что я вначале выясняю все возможное о ситуации прямо на месте. Это необходимый сбор информации. Ведь вы же хотите, чтобы мы нашли девочку?

- Я не хочу, чтобы вы копались в грязном белье, господин Оттерсбах, - агрессивно произнесла дама, уставившись мне прямо в глаза. Вот не люблю я этой прямой агрессии. Я отвел взгляд.

- Ну почему же в грязном белье... Кстати, вы не должны беспокоиться, я связан долгом молчания, вы ведь знаете. Так что все, что я могу узнать о вашей семье, останется между нами - в противном случае вы можете привлечь меня к ответственности.

- Да, разумеется, - она приняла мою сдачу, - и все-таки я настоятельно советую вам отправиться в Россию как можно скорее. Вы же понимаете, что девочка, скорее всего, там?

- Да, признаюсь, такое предположение я уже могу сделать, - согласился я, - но оно не стопроцентно. Вначале нужно исключить другие варианты, более простые, может быть. Скажем, влияние местной российской диаспоры...

- О чем вы говорите? Какая диаспора? Лаура на улицу не выходила. Она была крайне некоммуникабельным ребенком. И у нее не было никаких русских друзей, и слава Богу. Вы считаете, что я недостаточно знаю свою приемную дочь - или может быть, что я вам лгу?

Я заверил ее, что конечно же, нет, я вовсе так не думаю.

- Фрау Шефер... если вас это успокоит... я обещаю вам отправиться в Россию лично. В ближайшие дни. Но нам все равно нужен фоторобот!

И я мягко, но непреклонно раскрыл ноутбук. Щелкнул по значку программы составления фоторобота.

- Не понимаю, зачем вам это надо. Такое впечатление, простите, конечно, что вы играете в детектива. Осмотр места происшествия, теперь вот еще фоторобот. Почему вы не можете просто сделать так, как вас просят?

- Потому что я профессионал, фрау Шефер, - мне было трудно контролировать свой тон. Даже если бы она не была соучастницей всей этой гнуси, нет ничего омерзительнее таких вот людей, - поймите, вы не можете держать все под контролем! Есть вещи, в которых я разбираюсь лучше вас. Если вы хотите найти девочку, прошу вас довериться мне.

И все! Достаточно чуть-чуть металла в голосе - и она тут же расслабилась, сбавила обороты. Господь Кришна, как же я этого не люблю! Да, умею, научился, в нашей работе без этого нельзя. Но не люблю я такого общения на уровне иерархического выяснения отношений.

- Я не хотела вас обидеть, - заметила Шеферша, - но вы тоже должны меня понять. Ведь я беспокоюсь! Ну хорошо, давайте, что там у вас?

На следующее утро я проснулся рано, будто от толчка. Сердце внезапно забилось, и я лежал в тишине, не понимая, что произошло.

Очевидно, дурной сон - но я не помнил, что мне снилось. Вставать было влом. Я раскрыл ноутбук, лежащий на столике у постели. Полюбовался еще раз на полученный вчера фоторобот.

Программа у меня хорошая, довольно точная - особенно в сочетании с неплохой зрительной памятью фрау Шефер.

Рисунок изображал мужчину лет сорока-пятидесяти. Рубленое такое лицо, жесткое - этакий "настоящий немецкий мужчина". Странно... если бы я встретил такого, нипочем не предположил бы, что он занимается педагогикой, собирает каких-то одаренных детей. По его виду невозможно подумать, что он вообще имеет какое-то отношение к детям, кроме актов их зачатия, да и те проводит в католической позе, со строгим вдумчивым выражением лица и мыслями о работе.

Но все это, в конце концов, мои домыслы и ощущения, к которым нельзя относиться слишком серьезно. И это даже не фото, а фоторобот - в реальности одно выражение глаз может полностью преобразить человека. На рисунке выражение глаз было, конечно, нейтральным.

Я поднялся, кряхтя, и в трусах и майке проследовал к окну. Кикс уже восседал на подоконнике в позе египетской статуи, презрительно глядя на уличную суету. Я машинально погладил кота, тот даже не соизволил шевельнуться. Тогда я включил мобильник - вестей от Макса так и не было. В Зеркальске между тем, уже за полдень... совершенно невозможная ситуация. Не нравится мне это, очень не нравится...

Собственно, можно успокоить Шефершу и поехать в Россию. Хотя... я нашел массу дополнительной информации, точно установил, как произошло преступление... Но вот ответа на главный вопрос - где, собственно, сейчас девочка - у меня не только нет, я не приблизился к этому ответу ни на шаг.

Куда скрылись девочка и убийца Шефера? Если он и человек из фонда Фьючер - одно и то же лицо (я в этом уже почти не сомневался), то он не русский. Совершенно другой тип лица. Да и Шеферша с ее национальным чутьем распознала бы не-немца за километр. Да, они могли поехать в Россию. А могли - в Америку. Или куда угодно еще. Чтобы получить хоть правдоподобную гипотезу, мне нужно гораздо больше информации, а информацию собирать следует все-таки здесь.

Например, еще раз по душам поговорить с психологиней. Прояснить ее связь с фондом Фьючер.

Колбаса и сыр кончились, в холодильнике сиротливо жалось к стенке единственное прошлонедельное яйцо. Я разбил его на сковородку, тем временем поджарил тост и поставил кофе. Все-таки надо нормализовать свое питание, этак язва мне гарантирована. Кикс с шумом спрыгнул с подоконника, запутавшись в шторе, несколько секунд я с опаской глядел на шатание карниза, но к счастью, все обошлось. Яичницу я положил на тост, и сел пить кофе с этим бутербродом, одновременно просматривая гугль-новости в ноутбуке.

Не телек же смотреть, чтобы узнать, что в мире творится.

В мире все было по-прежнему.

Россия опять собачилась с Грузией по поводу границ. На Ближнем Востоке маленькое, но хорошо вооруженное государство угрожало более крупному, но слабо вооруженному; одновременно в соседней стране шла гражданская война, и вся Европа возмущалась, как это правительство тирана (при котором вырос жизненный уровень, и женщины получили хоть какие-то права) смеет использовать в войне имеющуюся в стране армию; гремели взрывы, женщины оплакивали убитых, раненых увозили в переполненные больницы; все шло к тому, что скоро доблестные летчики НАТО внесут свою лепту в разрушения, сделав их полными и окончательными. Война шла и в Афганистане; очередной дебил расстрелял там без всякого повода две афганских семьи с женщинами и детьми; американский президент заявил, что скорбит об этом случае.

В самой Америке который уже по счету маньяк с автоматом на автобусной остановке начал пальбу и убил семерых человек, после чего застрелился сам. Во внутренних районах Африки опять возникла угроза большого голода; в связи с кризисом никто не выделял достаточных средств, чтобы спасти обреченных. На поверхности океана в Норвегии расплывалось большое нефтяное пятно; ученые предупреждали об опасностях климатической катастрофы. В Испании бастовали, в Мексике полиция расстреляла демонстрантов.

Словом, ничего особенного в мире не происходило, рутина, банальщина. Можно сказать, тишина и покой.

Я уже завершил свой завтрак, когда мобильник выдал радостный "Марш тореадора".

Номер был мне совершенно незнаком, но начинался с 007 - следовательно, звонили из России. На всякий случай я включил диктофон и только затем нажал кнопку с зеленой трубкой.

- Оттерсбах.

Голос в трубке был чужим, взволнованным, говорил он по-английски с ошибками и очень сильным акцентом.

- Господин Оттерсбах? Ваш номер был найден у некоего Макса Линда, насколько я понимаю, это ваш сотрудник?

- Да, - произнес я, холодея, - а в чем дело? С Максом что-то случилось?

- Он мертв. Вы можете нам помочь? Нам нужна информация...

- Простите, вы из русской полиции?

- Да. Мы расследуем убийство. Прошу вас оказать помощь.

- Макс - мой помощник. Я частный детектив; по моему поручению Макс в России расследовал дело о похищении ребенка. Есть уверенность, что он был убит?

- Поскольку ваш помощник был застрелен двумя выстрелами в сердце, это единственное предположение. Но вы понимаете, что я не могу дать вам информацию о деле. Какое именно поручение имел ваш помощник?

ќ- Подождите. Я расскажу вам все, конечно. Но скажите только одно - пули, которые попали в Макса... были ли они найдены?

- Нет, - после некоторой паузы ответил собеседник, - ранение не сквозное, но в теле пуль не обнаружено. Что вы знаете об этом?

Кое-как, с переспрашиваниями и повторениями, я изложил часть информации об этом деле, которая наконец устроила русского полицейского.

Затем я отключил мобильник и отправился на сайт Люфтганзы; там я, наконец-то исполняя настойчивое желание Жанин Шефер, взял на завтра билет в Россию, прямо до Зеркальска.

Мне еще сегодня кота пристраивать.