Веледар

Глава 23

— Ай, полегче, женщина! — Митя прогнул спину как кот, который не желал, чтобы его гладили. Впрочем, то, что Селена делала, было, видать, далеко от ласки. По крайней мере, Вель за этим следил.

— Терпи! — прикрикнула она. — Надо обработать. Мало ли какая дрянь в кровь могла попасть.

— Можно подумать, то, что ты на меня намазываешь, не дрянь. Пахнет как старые лапти, в которых нигде, кроме скотного двора, не хаживали.

— Ты откуда такой изнеженный? — усмехнулся Вель. — Или в могилах, которые ты раскапываешь, цветами благоухает?

Он сидел по другую от них сторону костра и иглой, которую у ведьмы выпросил, зашивал прореху в своей рубахе. Селена порывалась и его раны осмотреть, но он отмахнулся, доподлинно зная, что от них к утру почти ничего не останется, и она занялась бугровщиком.

— Скажи спасибо, Митя, что у меня нужное снадобье в сумке оказалось, — бормотала ведьма, пальцем забирая из склянки густую, жирную мазь.

— Спасибо… — невнятно простонал бугровщик, закусывая кулак.

— Вот и все, — она вытерла руки какой-то тряпицей и принялась над Митиным позвоночником что-то тихо шептать. — Теперь болеть должно меньше. На спину не ложись пока.

— Спасибо, — снова буркнул он, морщась и одергивая свою рубаху.

Они втроем покинули проклятое село ни лошадей не подковав, ни запасы не пополнив, и теперь, отъехав подальше, пытались зализать свои раны и просто прийти в себя.

— Любопытно, Агвид-то знает, что у него на границе такое творится? — задумчиво проговорил Вель, зубами перекусывая нитку.

— Узнает, если я живой в столицу вернусь, — в словах Селены будто рокотали отголоски давешней грозы.

— А что будет с теми дарами, что у идола лежать остались? — спросил Митя, устраивая себе постель из ельника.

— Не знаю, — покачала она головой. — Всеволод говорил, что они там все православные. И кумира Велесова прятал за руной. Придет ли им вообще в голову туда идти?

— Рано или поздно наткнутся. Тем более, колдун упоминал, что дары с ними делит. Да и не выглядели они удивленными, когда он, медведем перекинувшись, сожрать нас пытался, — вздохнул Вель, натягивая на себя зашитую одежду.

— Раз знали они о его истинной сути, то дары трогать и Велеса гневить побоятся, — в голосе Селены не было уверенности. — Да и не важно это. Главное, что мы живыми выбрались оттуда… — на последней фразе она замялась, рвано выдохнула, вспоминая, видимо, пережитый ужас.

Они скакали из того села галопом, во весь опор, и, когда достигли этой опушки, ведьма спрыгнула со своего коня и бросилась Велю на шею. Он поймал ее, непонимающие хмурясь, а она буквально растеклась по его груди и заревела так тихо, что он понял это только по трясущимся плечам.

Тогда наемник легко оторвал ее от земли, беря на руки, и принялся неловко утешать и шептать какие-то глупости, которые разве что ребенка малого успокоить были способны. Осознал всю тщетность своих стараний и уже молча обнимал, гладил дрожащую спину.

Бугровщик в кои-то веки проявил несвойственный ему такт и убрел в подлесок за валежником, а Селена еще некоторое время сидела на руках у наемника. Потом словно очнулась, вывернулась ловко, как кошка, и принялась его осматривать и ощупывать. Разве что в рот не заглянула, будто сомневалась, он ли перед ней.

Вель даже противиться не стал, позволил ей все: и руками над ним водить, и шептать что-то, и линии на своих ладонях рассматривать. После этого Селена немного успокоилась, Митя с валежником вернулся, и они занялись устроением ночлега. Но все то время, что Велемир коней поил и стреноживал, кострище делал или зашивал свою рубаху, ведьма держалась рядом, и он постоянно ловил на себе ее косые взгляды, словно она все еще опасалась, что наемник в воздухе растворится.

Селена будто услышала мысли Веля и подняла голову, встречаясь с ним взглядом. Он даже не улыбнулся ей, как обычно. Смотрел пристально, испытующе и пытался на встревоженном лице прочесть ответ на вопрос, который задавал ведьме еще тогда, в трактире: что с ним не так? С тех пор, кажется, сто лет прошло…

— Ладно, драгоценные мои. Вы себя так ведете, как будто всем все понятно. Но мне ни черта не понятно, так что спрошу, — бугровщик все еще вертелся на своей лежанке, ерзал животом, пытаясь устроиться поудобнее. — Вель, а как так вышло, что тебя ножичком пырнули, а ты жив-здоров остался?

— Ты как будто не рад, Митя, — прищурился тот, скрывая за язвительностью собственное замешательство.

— Я-то рад как никто другой. Не оживи ты, так я бы сам вскорости следом за тобой отправился, но… как?

Вель только рот открыл, но так и не нашелся, что ответить. Он не знал. Последним воспоминанием наемника был ведьмин голос, который ласково убаюкивал его в доме у знахарки. А потом он очнулся, как от кошмара, на голой земле от яркой вспышки молнии, заливаемый потоками дождя. Сел резко, чувствуя, как из груди рвется сердце, огляделся… Мысли диким табуном носились в голове, ударяясь в череп изнутри, пахло паленой плотью и дождевой водой, ночь уже настала, и никого живого рядом не было. Одному богу ведомо, сколько бы еще он приходил в себя, сидя во тьме на мокрой траве, но тут грозовой воздух прорезал крик Селены, и все остальные мысли, кроме той, что она в опасности, начисто вымело из головы…

Бугровщик сверлил Велемира взглядом еще какое-то время, но, поняв всю бесполезность этого занятия, перевел глаза на ведьму.

— Селена?

— Заговор один есть. Очень сложный, — уверенно заявила она, копаясь в своей сумке.

Брови наемника взлетели к вискам, но он смолчал.

— Блеск! — Митя плюхнулся на ельник животом, будто у него совсем уже сил не осталось на поиск более удобной позы для сна. Впрочем, скорее всего так оно и было. — А меня так сможешь?

— Вряд ли, Митя. Не обижайся, там трава одна нужна, редкая, — кажется, она сочиняла на ходу. — У нас не растет, только из-за границы привозят…

— А чего ты тогда перепугалась так, когда его пырнули? — голос у бугровщика уже сонный был, но любопытство так и сквозило. — Я ж поверил!

— Хватит разговоры разводить, — вступился Велемир. — Рассвет скоро, надо хоть чуток поспать.

— Да не могу я так спать! — неожиданно разозлился Митя. — Я на спине привык!

— Ох, горюшко-то какое, — Селена пересела поближе к нему, погладила по плечу, и, узрев это, Вель почти до боли сжал зубы. — Не кручинься, я тебе помогу.

— Песенку споешь? — он скосил на девушку глаза, сонные, но хитрые.

— Спою.

— А если не поможет?

— Если не поможет, тогда дело за мной будет, — зыркнул на него Вель. — Есть такое место на голове — тюкнешь, и срубает сразу.

— Но-но! — возмутился Дмитрий. — Свои методы на себе и применяй!

Они поцапались еще немного, но уже больше по привычке, без огонька. Нельзя было не признать, что Митя спас их всех. Смекнул, как колдуна лишить поддержки его бога. Трепаться он сколько угодно мог, но мозги у мужика на месте были. Вель это признавал и был благодарен.

После ведьминой «колыбельной» бугровщик заснул сладким сном младенца, несмотря даже на неудобную позу. А они с Селеной сидели некоторое время в тишине, сверля друг друга взглядами.

— Поговорим? — он первым нарушил молчание.

— Не здесь. Мне к реке надо, если я утром на ноги встать хочу.

— Так пошли, — он живо поднялся, подал ей руку.

— Митю страшно одного оставлять, — вздохнула Селена, хватаясь за его ладонь. — Дай хоть какую защиту поставлю…

Следующие несколько минут наемник наблюдал, как она палкой линию чертит вокруг места их ночлега, как шепчет заговор. Поддержал ее под тонкие локти, когда ведьма, дочитав, покачнулась от слабости.

А потом они двинулись к реке. Точнее, Вель двинулся, неся девушку на руках, не обращая внимания на ее исключительно устные протесты.

— Чего ты шумишь, ведьма? — добродушно усмехался он. — В тебе весу-то как в кошке.

— Вот я тебе глазенки твои и повыцарапываю, — эта угроза смешно звучала, с учетом того, что голова ее покоилась на его плече, а руки перебирали светлые, вьющиеся у виска волосы.

— Ох, боюсь не получится.

— Почему это?

— Да так… Обстоятельства такие открылись. Смею предположить, что, если ты мне глаза выцарапаешь, у меня новые вырастут…

Она хмыкнула. Потом хихикнула. А потом и вовсе залилась хохотом от этой незатейливой шутки.

— Кому-то нервы лечить пора, — Вель дошел до реки, поставил девушку осторожно на берег и взирал теперь, как она от смеха пополам сгибается. — Что вы там, ведьмы, в таком случае пьете? Пустырник?

— Ага, — простонала Селена, утирая слезы. — И валерьяну. Или медовуху. Знаешь, тоже неплохо помогает.

— Ведьма-пропойца — горе в селе, — он отошел от нее немного, стал рубаху через голову стягивать.

— Ты что это делаешь? — ведьма тут же перестала смеяться и с подозрением на него покосилась.

— А на что похоже? — он принялся аккуратно одеяние свое складывать по швам.

— Не смей, наемник!

— То есть тебе мыться надо, а мне нет? — фыркнул он. — Тем более, чего я там у тебя не видел?

— У меня видел, а теперь и свое решил показать?! — она отвернулась резко, когда он закончил снимать сапоги и за штаны принялся.

— Ох, какие мы нежные, — разулыбался он. — Не бойся, ниже по течению отойду. Тем более темно уже, так что ничего ты там не увидишь, если нарочно разглядывать, конечно, не будешь…

— Мы же разговаривать собирались, забыл? — она раздраженно передернула плечами, игнорируя его шутовство.

— Не забыл, — Веля такая реакция не устроила, и он подкрался к ней ближе, неслышно ступая по речному песку. — Давай искупаемся сперва, а потом поговорим. Не знаю, как ты, а я точно в эту ночь не усну. — Наемник замер в полушаге от Селены, разглядывая ее точеную шею. Не удержался — провел кончиком пальца по гладкой коже, которая тут же покрылась мурашками от этого прикосновения. Она снова плечами передернула, будто от озноба, но отодвигаться не стала, скомандовала только:

— Отвернись!

Он усмехнулся бархатно и также тихо отошел от нее, двинулся к реке. С удовольствием зашел в воду, окунулся сразу, чувствуя, как мышцы, наконец, расслабляются, как смывается с плеч усталость. Удивительно, но река казалась теплой, как парное молоко, даже после прошедшей грозы.

Дождь давно закончился, но небо еще было облаками затянуто. Велемир неплохо видел в темноте, чего нельзя было сказать о Селене. Она постояла еще какое-то время в задумчивости, затем стала раздеваться, и наемник смотрел, как завороженный, без сомнений давя в себе остатки совести.

Ведьма тем временем пошла к реке, слепо вглядываясь в темноту, ища Веля. Приблизилась к кромке воды, ступней тронула.

— Селена?

— М-м-м?

— Я тебе рассказывал, что в темноте отлично вижу? — это была единственная уступка собственной совести, на которую Велемир пошел скрепя сердце.

— Брешешь! — она дернулась, прикрывая рукой молочно-белую грудь, и он рассмеялся, подтверждая свои слова.

— Отвернись! — снова скомандовала Селена. — А то и при солнечном свете видеть не сможешь!

— Люблю, когда ты такая грозная, — не унимался он, а девушка уже стремилась в воду, быстро, будто за ней снова бесы колдуна гнались.

Он поймал ее, когда она уже по грудь в воду зашла. Коснулся тонких плеч, и Селена шарахнулась в сторону, чуть не ныряя с головой.

— Тише, — зашептал Вель, ловя, притягивая ее, обнимая.

— С ума сошел?! — она уперлась ладонями в его плечи, попыталась оттолкнуть.

— Не бойся, не трону. Пока сама не попросишь, помнишь?

— Чего тогда руки распускаешь?

— Я соскучился, — Вель пальцами провел по ее шее, зарылся в волосы на затылке. — Ты пахнешь так…

— Как лошадь после пашни? — фыркнула ведьма.

— Как летний луг, — он уткнулся носом в светлую макушку, втянул сладкий воздух, жмурясь от удовольствия.

— На котором пасется лошадь после пашни…

— Вот ты язва! — Велемир бережно перехватил тонкие запястья и развел их в стороны, потянул на себя, и Селена поддалась, обнимая его. — Все девки радуются, когда им приятные слова говоришь, а ты… — его ладони легли на стройную спину, чуть ли не всю ее покрывая, и по нежной девичьей коже вновь побежали мурашки.

— Ну, извини, что я не как все девки.

— Ты гораздо, гораздо лучше их всех вместе взятых, — он прижал ее крепче, ощущая своей грудью ее — теплую и мягкую.

— Мы теперь все в девках мерить будем? — хихикнула Селена.

Вель не счел нужным отвечать. Просто обнимал ее, гладил спину, грел своим теплом, ощущая, как ток воды огибает его тело, не в силах даже покачнуть. И ему казалось, что это не он держит ведьму, а она его, не давая воде унести наемника куда-то дальше, в русло, в пучину. И Вель радостно цеплялся за хрупкое девичье тело, врастал в него все больше с каждым днем, даже не задумываясь о том, что будет дальше, когда они из Веледара вернутся. Если вернутся…

— Почему ты… такая? — прошептал он, опуская голову и касаясь губами ведьминого плеча, от которого пахло дикими травами даже больше, чем от волос.

— Какая?

— Такая ведьма. Ведь твой дар… скрыть можно. Жить спокойно.

— Нельзя. Если мы силу свою долго не используем, то… болеем. Да и будь ты скакуном породистым, стал бы блеять, если б тебя к овцам на скотный двор занесло?

— Так вот какими ты нас, людей, видишь? — усмехнулся он, ничуть, впрочем, не обижаясь.

— Люди разными ремеслами могут владеть. Кузнец оружие делает, гончар — посуду. Ты, воин, убиваешь… Чем мое ремесло хуже?

— Я убиваю, и меня за это уважают. А тебя за твои способности боятся и презирают даже.

— Ты тоже презирал.

— Это от незнания, — кажется, Селена впервые смогла его смутить. Какое новое чувство… Лишь бы небо на землю не обрушилось.

— А люди и не спешат узнавать. Им гораздо проще пальцем ткнуть и заклеймить. И я их не виню. Они просто боятся того, чего не разумеют. Я, может, больше народу вылечила, чем ты на тот свет отправил. Но все равно, ты понятен им, а я… зло.

— Ошибаешься, Селена. Я ведь тоже… не такой, как все, — он отстранился, посмотрел на нее. — Что там было, у идола?

Ведьма вздрогнула от этого вопроса, и он почувствовал, как ее острые ноготки впиваются в поясницу, но не поморщился даже, продолжил выжидающе на нее смотреть.

— Я думала, ты понял уже… Янина нож тебе вонзила в сердце.

— Почему же я жив до сих пор? Даже раны не осталось. У меня синяки дольше заживают…

— Я не знаю, Вель. Но… я могу попытаться узнать.

— Так давай, — встрепенулся он.

— Сперва следы колдовские с меня смыть надо. А то потеряю опять сознание, и ты меня снова в какую-нибудь яму змеиную затащишь.

— Прости, — второй раз смутила. Ведьма, она и есть ведьма. — Подожду тебя на берегу.

Он отпустил ее, нырнул и поплыл к берегу, а она хохотнула ему вслед:

— Ну вот. Кто, спрашивается, меня за язык тянул? Обидела мужика…

Велю смешно стало, но он сдержался, снова нырнул, ощущая, как пузырьки из его носа стремятся вверх и щекочут щеки. Когда они с ведьмой последний раз лаялись? Вечность назад, хотя всего-то несколько дней прошло. Да и не обижался он сроду на нее, а на любой словесный яд ядом похлеще отвечал. Она часто спрашивала, как наемника с таким характером другие люди терпят. Любого убили бы уже давно, но… Веля убить не так просто. И возможно ли вообще?

Он вышел из воды, растер тело ладонями и принялся одеваться, погруженный в собственные раздумья. Натянул исподнее, штаны, рубаху. Уселся на песок, взялся за сапоги и тут только заметил, что ведьмы нигде на поверхности реки нет.

— Селена! — Вель отбросил обувь, кинулся к реке. — Селена!

— Я иду уже, — ее светлая голова вынырнула где-то на середине, руки пригладили мокрые волосы.

— Ты не пугай так! — разозлился он. — Я уже подумал, что ты топиться собралась!

— Вот еще! Не дождешься, — ведьма уже брела к берегу, на ходу отжимая волосы и скручивая их в узел на затылке.

— Очень остроумно, — фыркнул наемник, возвращаясь обратно, подбирая по дороге брошенные в песок сапоги. А потом с мстительной улыбкой принялся наблюдать, как Селена, чертыхаясь, бредет по колено в воде, спотыкается и не видит судя по всему дальше собственного носа.

Видимо, ей это надоело, потому что в следующее мгновение на ее ладони вспыхнуло пламя, освещая лицо и грудь, отражаясь в тысяче мелких капелек, которые теперь искрились на ее коже, как самоцветы.

Сапоги снова полетели в песок.

— Ты дыру на мне протрешь, наемник, — Селена вышла на берег и пересадила огонь с ладони на подвернувшуюся корягу. Он покачнулся слегка, вытянулся струной, но потом заполыхал тепло и ровно, освещая небольшой пятачок вокруг себя.

— Ведьма, — только тяжело вздохнул он, вкладывая в это слово все свое мнение по поводу таких вывертов с ее стороны.

Селена же одевалась не спеша, что-то мурлыкала себе под нос и будто даже красовалась. Будто чувствовала жадный взгляд Веля, которым он провожал каждую каплю воды, сбегающую по ее груди, ребрам или животу. Наверное, такой взгляд сложно не чувствовать…

— Вель?

— М-м-м?

— Я хочу дары твои посмотреть. Не знаю, увижу ли чего… Но попытаться стоит.

— Стоит, — согласно кивнул он, перебираясь поближе к горящей коряге. — А ты можешь вот так запросто в человека влезть и увидеть, что он умеет?

— Чувствовать дары каждому дарокраду под силу, — принялась объяснять Селена. — Дар, заключенный в камень, проще всего рассмотреть, потому что он там один. А вот когда нас к умершим зовут их родственники, обязательно сообщают, что достать нужно.

— А почему так? — он склонил голову к плечу, испытывая искреннее любопытство. В его землях таких жгли, и о дарокрадах наемник прежде только слышал, причем ничего хорошего.

— Потому что даров в человеке видимо-невидимо. Люди всю жизнь чему-то учатся: ходить, говорить, ложку держать, землю пахать… Заглянуть, не знаючи, в человека, — все равно что смотреть на горсть рассыпанного проса: каждое семечко чем-то от другого да отличается, но поди разбери. Ведь их очень много, и найти одно-единственное, нужное тебе, практически невозможно.

— То есть, чтобы забрать дар у человека, тебе обязательно знать нужно, что он умеет?

— А ты думал, чего к тебе в том селе кузнец под кожу лез да дармовым мечом соблазнял? — усмехнулась Селена. — И Янина Митю нашего не просто так о его умениях расспрашивала. Выведать пыталась, чем бугровщик может быть полезен. Конечно, некоторые дары и так забрать можно. Например, умение ходить или говорить. Согласись, такое вряд ли кто скрывать станет.

— И теперь ты на мое «просо» взглянуть хочешь? — почему-то развеселился он.

— Иногда в людях среди проса попадаются зерна покрупнее, — задумчиво протянула ведьма. — И их довольно легко заметить можно. А твоя… особенность — это нечто… Я с таким никогда не сталкивалась. И если я права окажусь, если это действительно дар, то среди других он сиять будет, как луна среди звезд.

— Ну, хорошо, — вздохнул Вель. — Попытка не пытка. Смотри.

— Я никогда прежде с живым человеком этого не делала…

— Мертвым человеком я стать не могу, как мы недавно выяснили. Придется рискнуть.

— Скорее всего это будет неприятно. Возможно, больно.

— П-ф-ф, напугала. Потерплю, не кручинься.

Селена помялась еще какое-то время, но затем подошла ближе, опустилась перед ним на колени в песок.

— Дай руку…

Их пальцы переплелись, а взгляды встретились поверх пламени, которое раскачивалось плавно и подсвечивало лицо Селены, отчего глаза ее казались золотыми.

Вель ждал, что ведьма будет читать очередной заговор, но она молчала, не шевелилась и не моргала даже, и его будто утягивало в ее медовые радужки, засасывало, увлекало… Где-то на грани сознания возникло тревожное чувство, но Велемир отмахнулся от него, полностью доверившись ведьме.

По телу разливалось странное тепло, текло по жилам, устремляясь к голове, сосредотачивалось в глазах, жгло, и вскоре Вель понял, что не чувствует больше ни рук, ни ног, не слышит звуков и не видит даже лица Селены, только ее глаза. Летит в них, падая, и медовые радужки оборачиваются стенками золотистого колодца, которые сливаются в поток янтаря, проносясь мимо. А на дне непроглядной тьмой распахивается зрачок…

Пустота, черная и непроницаемая, затапливает разум сразу со всех сторон, хотя никаких сторон тут нет, нет ни верха, ни низа. Черно и гулко, хотя нет звуков, горячо и холодно, хотя нет чувств.

И вспыхивают огненные нити, текут, сплетаются, пересекаются в пламенеющую паутину, и на каждом узелке горят искры. Сеть оплетает разум, жжется, мерцает, словно дышит, как живая. И каждая ниточка, вплетаясь в другую, соединяясь желтыми огоньками и натягиваясь струной стремится в одном направлении, хотя никаких направлений не существует…

И в центре, и по бокам, и повсюду сразу сияет гигантской звездой сердце этой паутины. Изначальным узлом, из которого исходят все огненные нити, чтобы в него же потом и вплетаться. Трепещет, разбрасывая подле себя пламенные искры, исторгая их и втягивая обратно, в свое жерло…

Вель смотрел на это, видел и не видел. Глазам было больно и горячо, будто под веки залили смолу, но век не было, и отвернуться было нельзя, ибо тела не было тоже, только воспаленный разум, который заглядывал сам в себя, как уроборос, сворачиваясь бесконечным кольцом, вдыхая и выдыхая покой холода и буйство пламени, и пожирая свою суть, схлопываясь, сосредотачиваясь в одной точке. И точка эта была ни словом, ни мыслью, но знанием…

Нестерпимый свет утягивал в себя обнаженный разум Велемира, будучи этим разумом, и не было спасения от этого света: не отдернуть руку, которой нет, не закрыть веки, которые все равно выжгло бы, не оставив даже пепла. Не было в этом свете ни прошлого, ни будущего, ни жизни и ни смерти, ни сна и ни пробужденья…

А потом все закончилось, тьма схлопнулась острыми ресницами Селены, и она отпрянула от наемника, падая на спину, закрываясь руками.

Вель выдохнул шумно, заморгал, чувствуя, как из глаз катятся почему-то холодные слезы. Под веками пекло нещадно и кололо, будто стекла толченого насыпали. Он наспех утер лицо ладонями, и ладони будто обожгло, хотя уже через секунду он понял, что кожа на его щеках все такая же прохладная после купания. Вскочил, кинулся к Селене.

Она еще корчилась на песке, терла глаза ладонями, из-под которых градом катились слезы, и Велемиру стало страшно. Он схватил ее запястья, отнимая руки от лица и… Выдохнул облегченно, встречая привычную зелень ее глаз.

— Ты как? — шептал он, легко поднимая ее на ноги и притягивая к себе.

— Я… видела, — она закашлялась надрывно, утыкаясь в его плечо, дрожа всем телом. — Не могу описать, но…

— Я знаю. Я тоже видел.

Селена вскинула голову, чуть не заехав макушкой ему в подбородок, но Вель уже пришел в себя, и тело проявило привычную, за годы жизни выработанную реакцию, избегая удара.

— Ты видел то же, что и я?

— Думаю, да. Только я совсем не знаю, что это было…

— Бессмертие, Велемир, — прошептала она одними губами, глядя на него неверяще, как на чудо-юдо, и он мгновенно понял, что ведьма права.

Понял, что сам знает это. Всегда, кажется, знал. Всегда бросался в бой, на вражеские мечи. Выносил побои от таких же, как он сам, пацанов и выплевывал собственную кровь, как прокисшее вино. Видел осколки собственных костей, ослепляющих белизной сквозь прорванную кожу. И никогда, никогда не боялся смерти.

Потому что ее нет.

Они вернулись к прогоревшему костру, когда на востоке уже занималась заря, и сели на траву бок о бок. Молчали и, не сговариваясь, рассматривали бугровщика, который, свернувшись трогательным калачиком, спал на еловых ветках сном младенца.