Варяг III

Глава 3

Сознание возвращалось нехотя, словно выныривало из древесной смолы. Первым пришло чувство глухой и размытой ломоты во всем теле. Затем — холодный липкий пот на затылке и огненная нить боли в ноге.

Я лежал на широком ложе в покоях Бьёрна. Полуденные лучи солнца, пробивавшиеся сквозь щели в ставнях, били мне прямо в глаза и заставляли жмуриться.

Я проспал целые сутки. Цикл дня и ночи. И никто не посмел меня потревожить. Не посмел или… понял. Понял, что чаша переполнена, что ресурсы даже «Дважды-рожденного» не безграничны.

С трудом усевшись с краю, я почувствовал, как боль вонзилась в виски. Слабый, но противный озноб пробежал мурашками под кожей. Меня лихорадило… Слабенько, но предупреждающе…

Я принялся осматривать свои раны. Повязка на икре сочилась желтовато-кровянистым пятном. Запястье, поврежденное в схватке с воином Харальда, распухло и горело, как раскаленный уголь.

Я размотал пропитавшиеся потом и сукровицей тряпки и сморщился от противного запаха. Промыл раны остатками кипяченной воды из глиняного кувшина, стоявшего на табурете. Потом достал из-под подушки маленький, тщательно завернутый в ткань сверточек — мой личный неприкосновенный запас полезностей: мед, смешанный с толчеными травами, ивовая кора и клюквенная кашица.

Я сдобрил раны медом и клюквой, затем перевязал их свежими лоскутами, сорванными с края простыни. Движения были выверенными, автоматическими. Уже давно успел набить руку.

А когда я принялся старательно пережевывать ивовую кору, скрипнула дверь. В проеме, окутанный утренним полумраком коридора, возник Эйвинд. На его лице играла знакомая ухмылка, а в руке он держал большой резной рог.

— На, вот выпей, конунг! — протянул он мне рог, шагнув в комнату. — Сладкий сон и хворь отгонит. Гарантирую!

Я поморщился, пытаясь встать. Каждая мышца в теле отзывалась пронзительной болью.

— Пить с самого утра? — хрипло проворчал я. — Не самая лучшая затея, знаешь ли…

— Ну, если ты не хочешь… — Эйвинд сделал театральное движение, будто отводя рог, но в его глазах прыгали чертики. Он знал, что я не откажусь.

— Давай сюда… — я сдался, взял тяжелый рог и сделал несколько долгих глотков. Янтарная бражка обожгла горло, но тут же по телу разлилось блаженное обманчивое тепло, на миг отогнав озноб. Так себе панацея, но сейчас ничего лучшего под рукой не было.

Положив рог на сундук, я подошел к большой деревянной бадье с водой, щедро зачерпнул и начал умывать лицо, шею, грудь, смывать с себя остатки сна и болезненного пота. Холод обжег кожу, заставив вздрогнуть и прочихаться, но голова прояснилась.

Из открытого окна, выходящего во внутренний двор, донеслись приглушенные голоса. Я выглянул. Астрид, моя красавица, стояла рядом с Вёльвой. Они о чем-то тихо, но оживленно беседовали. Астрид оживленно жестикулировала, ее лицо было серьезным, Вёльва внимательно слушала и периодически кивала.

Мое сердце сжалось от странной смеси грусти и нежности. Мы не спали эту ночь вместе. Она осталась с другими женщинами, помогая готовить тела к погребению, омывая их, облачая в чистые рубахи, а я рухнул здесь, в одиночестве, как подкошенный. И что удивительно — я не спешил торопить события. Не рвался в ее объятия, как изголодавшийся зверь. Сейчас мне было достаточно просто знать, что она здесь, рядом. Что она жива.

Девушка, словно почуяв мой взгляд, повернула голову. Ее лицо озарилось слабой, но желанной улыбкой.

— Рюрик! Наконец-то ты проснулся! Мы уж думали, ты заболел.

Я вышел к ним на крыльцо, опираясь на косяк, стараясь не хромать слишком явно. Благо Эйвинд не пытался мне помочь. Я не хотел выглядеть слабым в глазах любимой женщины, и мой друг это прекрасно понимал.

— Так и есть. Но это мелочи…

Астрид нахмурилась, ее тонкие брови сдвинулись, в сапфировых глазах мелькнула тревога.

— Что случилось?

— Ерунда… — махнул я рукой, стараясь, чтобы это выглядело убедительно, — Просто раны ноют. Ничего страшного. Пройдет.

Вёльва медленно перевела на меня свой мутный белесый взгляд.

— Я могу осмотреть тебя, Рюрик. Правда, не сейчас. — бросила она. — Души не могут ждать. Им нужен путь. Нам нужно идти к побережью и провести обряд.

Эйвинд, стоявший поодаль, кивнул, и его лицо стало серьезным.

— Да-да! Пока ты спал, мы всех своих выволокли на берег и подготовили погребальные плоты с ладьями. Бьёрна, Ингвильд, мальчишек, Сигурда… всех, кого смогли опознать. Нам нужно попрощаться с героями. Проводить их до врат Вальхаллы.

Мне ничего не оставалось, как молча кивнуть и последовать за ними. Спускаться к побережью пришлось, преодолевая каждый шаг. Нога горела, словно в нее вставили раскаленное лезвие, но я стиснул зубы и шел, опираясь на посох, который мне любезно подсунул Эйвинд.

Берег представлял собой душераздирающее и одновременно величественное зрелище. Десятки плотов и несколько настоящих ладей, уцелевших в бою или поднятых со дна бухты, стояли на отмели, готовые к своему последнему плаванию. Они были убраны еловыми и сосновыми ветвями, а на них, уложенные на щиты, покрытые лучшими плащами, шкурами и кольчугами, лежали тела павших. Воздух был густым и тяжелым от запаха смолы, хвои, морской соли и смерти. Сотни людей столпились на берегу — бледные, закопченные, с пустыми от горя или застывшими в суровой решимости глазами. Тишина стояла гнетущая, нарушаемая лишь мерным плеском волн, криком чаек и сдержанными всхлипами.

Вёльва, поднявшись на большой валун, поросший скользким зеленым мхом, воздела руки к небу, где медленно плыли рваные, свинцовые тучи. Ее голос ритуальным ножом вспорол эту тишину.

— Один! Всеотец! Прими в свои чертоги могучих воинов! Они пали с мечом в руках, их кровь оросила эту землю, а ярость ослепляла врагов! Пусть валькирии проводят их в золотые палаты Вальхаллы, где их ждут бесконечные пиры, песни скальдов и вечная слава! Фрейя! Богиня любви и битвы! Возьми к себе тех, кто пал с честью! Чьи сердца были чисты, а руки крепки! Пусть их души найдут покой в твоих зеленых, тенистых лугах Фолькванга! Духи земли, моря и ветра! Примите их тела, верните плоть кругу бытия, а дух — великому потоку, что течет через Мидгард!

Она говорила долго, обращаясь к богам, к стихиям, к самой судьбе — Урдр. Люди слушали, затаив дыхание, их лица были обращены к ней, словно к источнику последней надежды. Затем она повернулась ко мне, и ее палец, костлявый и прямой, указал на меня.

— Рюрик, Дважды-рожденный! Наследник дела павших! Скажи свое слово. Они шли за тобой. Они видели в тебе будущее. Проводи их с честью.

Все взгляды устремились на меня. Комок подкатил к горлу. Я подошел к самому краю воды, к тому месту, где на огромном, почерневшем от крови и гари драккаре, убранном щитами и рваными знаменами, лежали Бьёрн, Ингвильд, их сыновья и Сигурд. Я видел их лица, будто заснувшие, но не обретшие покоя, и не находил слов. Все, что я знал — заученные речи из учебников, пафосные цитаты из саг, сухие строчки летописей — казалось мелким, ничтожным, картонным перед лицом этой подлинной, всесокрушающей трагедии.

Но молчание было бы предательством…

— Они не умерли! — мой голос сорвался на хриплый, надрывный крик, но его было слышно до самого конца берега, до самых скал. — Они ушли в легенду! Бьёрн Веселый, чей топор пел песню ярости! Сигурд Крепкая Рука, чья честь оказалась крепче стали! Ингвильд, чья любовь согревала очаг этого города! Аксель и Олаф, чья кровь была невинна, а смелость — велика! И многие другие! Наши братья, сестры, мужья, жены и дети! Их имена будут петь скальды, пока стоят эти скалы и шумят эти моря! Пока потомки наших потомков будут рождаться под этим небом! Они защищали свой дом, свой очаг, свою честь! Они показали нам, что такое настоящая ярость и настоящая верность! Они пали, но их дело живет! В каждом из нас! В каждой поставленной стене, в каждом поднятом мече, в каждом вздохе свободного человека! Мы будем помнить! Мы будем строить! Мы будем жить! И каждый раз, поднимая рог с медом, мы будем вспоминать их! Мы будем говорить: «За них!» Пусть огонь очистит их души, пусть вода унесет их к берегам вечности, пусть ветер развеет их прах в звездной пыли! Вальхалла ждет! Фолькванг ждет! Они уходят в бессмертие!

Я схватил горящий факел, который протянул мне Эйвинд. Рука дрожала. Я шагнул в ледяную, обжигающую воду и поднес огонь к смоляной пакле, густо уложенной под бортом драккара Бьёрна. Пламя с сухим, жадным треском схватилось, поползло вверх по потемневшему дереву. Вслед за мной десятки и сотни других факелов коснулись погребальных костров.

Вскоре весь берег озарился очищающим заревом. Жар бил в лицо, заставляя отступать, дым щипал глаза и застилал горизонт. Ладьи и плоты, подхваченные течением и попутным ветром, медленно поплыли в сторону открытого моря, превращаясь в плавучие погребальные костры. Это было и ужасно, и прекрасно. Смерть и возрождение. Конец и начало.

Астрид стояла рядом, беззвучно плача, ее плечи мелко дрожали. Я обнял ее, прижал к себе, чувствуя, как ее слезы просачиваются сквозь ткань моей рубахи. Она прильнула ко мне, и мы молча смотрели, как уплывают в последний путь те, кто был нам семьей, опорой и прошлым.

Люди вокруг начали тихо, на низких нотах, напевать древнюю погребальную песнь. Голоса сливались в единый гул, полный скорби, тоски и торжественной силы. Я чувствовал их поддержку, их общую боль и их молчаливое согласие нести это бремя вместе…

Когда последняя горящая ладья скрылась в утренней морской дымке, а пепел начал оседать на воду, наступила пора возвращения к жизни. Которая, как оказалось, никуда не делась и требовала к себе немедленного, сурового внимания.

Я собрал вокруг себя тех, на кого мог положиться. Их оказалось немного.

— Ладно, — начал я, переводя дух и чувствуя, как лихорадочная дрожь снова пробивается сквозь усталость. — Почести мертвым отдали, а теперь надо позаботиться о живых. Все наши люди должны быть сыты, одеты и ночевать в теплых домах, не переживая, что враг нагрянет в любой момент. План такой…

Я повернулся к коренастому и крепкому Торгриму.

— Дружище, на тебе — все, что связано с деревом и камнем. Это основа нашего выживания. Возьми пленных, раздели их на группы под присмотром наших людей. Первая пусть валит лес на северных склонах. Нам нужны бревна для новых домов. Вторая пусть таскает камни с восточного карьера. Мы усилим основание стен, наберем снарядов для рогаток. Третья пусть расчищает завалы в порту, разбирает обломки драккаров. Нам нужны хоть какие-то временные причалы, чтобы хоть какая-то ладья могла пришвартоваться. Смотри за ними в оба. За малейшую провинность, за саботаж жестоко наказывай, но без фанатизма. Труд должен быть тяжелым, каторжным, но не смертельным. Они — наш ресурс. Вот пусть и отрабатывают свою жизнь.

Торгрим, погладив свою темную смоляную бороду, кивнул.

— Будет сделано, Рюрик. У меня уже есть кое-какие мысли по новым укреплениям. И земляной вал не помешает. Поставлю своих, самых злых и беспристрастных парней надсмотрщиками. Сделаем из этих выродков работяг.

— Асгейр, — мой взгляд перешел на рыжего великана. — Твоя забота — скот и продовольствие. Полный живот — основа духа. Обойди все уцелевшие загоны, пересчитай каждую корову, каждую овцу, каждую свинью. Организуй охрану для пастбищ. Мало ли, голодные волки или… другие «охотники» объявятся. Найди тех, кто разбирается в копчении и засолке мяса, в вязке вяленой рыбы. Зима близко, нужно делать запасы, пока не ударили морозы. И сгоняй на рыбалку всех, кто может держать весло и сеть — стариков, пацанов, женщин. Рыба сейчас — наше все.

Асгейр улыбнулся и щелкнул пальцами.

— Не переживай. Мой собственный хутор почти уцелел, а скот невредим. Поделюсь со всеми, без лишних слов. И рыбаков соберу — старики знают лучшие места, а молодежи силы некуда девать. К зиме будем с запасом, клянусь бородой Тора!

— Благодарю! — бросил я.

— А что мне делать? — недоуменно спросил меня Лейф.

— А твоя задача прежняя, мой друг. И это безопасность. Организуй постоянное дежурство на всех подступах к Буянборгу. На этот раз — по широкому периметру. Выставь дозоры на холмах, чтобы ни один враг не подошел незамеченным. И присматривай за пленными вместе с Торгримом. Если кто-то вздумает поднять мятеж или бежать — действуй быстро и жестоко. Твои воины пусть будут костяком охраны, ее стальным хребтом.

Лейф мрачно кивнул.

— Мои воины уже на позициях. Ни одна ворона без моего ведома не пролетит. А что касается пленных… — он сжал кулак. — Будут послушны, как овцы.

— Вот и отлично! Эйвинд! — я повернулся к своему другу, к его худощавой, жилистой фигуре и вечно насмешливому взгляду. — Ты — мои глаза и уши. Моя тень и мой голос. Ходи среди людей, слушай, о чем говорят у колодцев, у костров, в новых землянках. Узнай, кто в чем нуждается, у кого болит душа, кого гложет обида. Любые слухи, любое недовольство, любой шепоток — сразу мне. И присмотри за нашим «другом» Берром и его свитой. Мне очень интересно, чем он дышит, куда смотрит и какие монеты пересчитывает в своем уцелевшем доме.

Эйвинд усмехнулся, и в его глазах блеснули знакомые озорные огоньки.

— Будет тебе полный отчет, конунг! Разнесу уши во все стороны. Стану тенью каждого, от последнего бонда до самого жирного Берра. Все тайное станет явным.

Они разошлись, каждый по своему делу, а я остался стоять на берегу, глядя, как кипит работа. Пленных уже вели в лес. Слышались мерные удары топоров, скрежет волокуш по камню, отрывистые команды. Буянборг потихоньку, с болью и скрипом, словно тяжелораненый зверь, начинал шевелиться, подавать признаки жизни.

Следующей моей задачей была точная и беспристрастная оценка наших ресурсов. Голодная холодная зима могла добить тех, кого пощадили топоры Харальда. Я нашел Астрид, которая как раз заканчивала распределять последние запасы зерна из полуразрушенного амбара.

— Пойдем со мной, — сказал я ей, беря ее за руку. Ее пальцы были холодными и шершавыми от работы. — Нужно понять, на что мы можем рассчитывать.

Она кивнула, вытерла руки о грубый передник, и мы отправились в обход уцелевших амбаров и кладовых на окраине поселения. Картина была пестрой, как лоскутное одеяло. Один амбар, принадлежавший одному из верных хёвдингов Бьёрна, был полон наполовину — ячмень, рожь, овес лежали в крепких бочках и мешках. Другой, поменьше, оказался почти пуст, лишь на дне зияли жалкие горстки зерна. Мы обошли все уцелевшие хранилища, и Астрид, знавшая, как свои пять пальцев, каждую семью, каждое хозяйство, тихо комментировала:

— Это закрома Асвальда. Он всегда держал самые большие запасы, торговал с южанами и ботландцами. Вон те бочки с рожью — с его восточных полей. А это — амбар старого Вермунда. Он беден, земли у него каменистые, ему самому на зиму едва хватит. Отбирать у него — все равно что убивать.

Затем мы осмотрели загоны со скотом, разбросанные по защищенным долинам вглубь острова. Большую часть стад, как я и надеялся, успели угнать от греха подальше. Мычали коровы, блеяли овцы, хрюкали свиньи. Их было меньше, чем до набега, много меньше, но все же стадо было внушительным. Это вселяло надежду.

Вернувшись в дом Бьёрна, я сел за грубо сколоченный стол, взял заостренную палочку и начал наносить на бересту черточки, зарубки и римские цифры — все, что помнил. Складывал, вычитал, делил. Астрид сидела рядом, наблюдая за моей работой с тихим изумлением.

— Итак, — подвел я итог, отложив палочку, — зерна, если распределить строго по-минимуму и ввести твердые нормы, хватит, возможно, до середины зимы. Мяса — дольше, особенно если будем активно ловить рыбу и не будем брезговать дичью. Но это — идеальный расчет. Без учета порчи, воровства, без учета того, что Берр и ему подобные могут отказаться делиться своими личными запасами. И без учета возможного падежа скота.

Астрид смотрела на мои закорючки с любопытством и легкой улыбкой.

— Ты считаешь, как самый жадный сборщик податей из саг о конунгах-тиранах, — сказала она.

— Выживание — это всегда расчеты, моя любовь, — вздохнул я, потирая переносицу. — Грубые, беспощадные и очень скучные. Никакой романтики. Но вывод таков: мы выживем. Если будем действовать сообща и если нам хоть немного улыбнется удача.

Астрид молча встала, обошла стол и взяла меня за руку.

— Пойдем, я хочу тебе кое-что показать. Нужно отвлечься от этой скуки, иначе сойдешь с ума.

Мы вышли из дома и стали подниматься по узкой, известной лишь местным тропе на один из высоких холмов, что кольцом окружали Буянборг. Подъем давался мне тяжело. Рана в икре горела адским огнем, и я несколько раз вынужден был останавливаться, чтобы перевести дух. Астрид терпеливо ждала, ее рука была моей опорой. Наконец мы вышли на вершину.

Открывшийся вид перехватил дыхание и заставил на мгновение забыть о боли. Весь Буянборг лежал как на ладони. С одной стороны — синяя, бескрайняя, усыпанная белыми барашками волн морская гладь. С другой — желтеющие осенние леса, рыжие вересковые пустоши, холмы, уходящие в лиловую дымку на горизонте. А в центре, в чаше бухты — наш город. Черные ребра сгоревших домов торчали к небу, но вокруг уже кипела жизнь: люди, словно муравьи в разоренном муравейнике, сновали среди стройплощадок, со склонов доносился стук топоров, с пастбищ — спокойное мычание скота. Это было полное противоречий зрелище — смерть и возрождение, отчаяние и надежда, хаос и зарождающийся порядок.

— Красиво, — прошептала Астрид, глядя вдаль. Ее рыжие волосы, распущенные по ветру, трепались, как живое пламя, а глаза отражали высокое осеннее небо.

— Да, — согласился я, глядя на нее. На тонкий силуэт, на упрямый подбородок, на полные губы. — Очень красиво.

Я повернул ее к себе. Сердце заколотилось где-то в горле, напрочь заглушая боль, и усталость.

— Астрид, — робко начал я. — У меня нет ничего, что полагается иметь мужу, когда он делает такое предложение. Ни богатого хутора с полными закромами, ни полных амбаров, которые гарантировали бы сытую жизнь, ни гор золота и серебра, чтобы осыпать тебя подарками. У меня есть только этот разрушенный город, куча нерешенных проблем, рана в ноге, которая, кажется, никогда не заживет, и… темное прошлое, о котором никто, кроме тебя, не должен знать.

В ее глазах светилось что-то безмерно теплое, терпеливое и сильное.

— Но у меня также есть одна безумная мечта, — продолжил я, и слова полились сами, будто я наконец-то нашел нужную речь. — Мечта отстроить все это заново. Сделать лучше. Сильнее. Справедливее. Чтобы никакой Харальд не смел сюда сунуться. Чтобы дети могли спокойно играть на этих улицах. И я хочу, чтобы ты была со мной. Не позади, не впереди, а рядом. Всегда! Астрид, стань моей женой. Дай мне право называть тебя своей, перед людьми и перед богами.

Я не стал опускаться на колено. Это было бы не по-здешнему, это был бы жест чужака. Я просто стоял перед ней и смотрел ей прямо в глаза, вкладывая в свой взгляд все, что было у меня на душе — всю свою неуверенность, всю свою надежду, всю свою любовь.

Девушка какое-то время помедлила с ответом. Затем ее губы дрогнули, в сапфировых глазах сверкнули счастливые искорки.

— Я думала, ты никогда уже и не спросишь, — выдохнула она и кинулась в объятия, крепко обхватив меня за шею. — Конечно, да! Тысячу раз да! Я буду с тобой. В горе и в радости. В разрухе и в созидании. Всегда!

Я обнял ее, прижал к себе и поцеловал. Долго и нежно, чувствуя, как ее губы отвечают мне с той же страстью, что таилась под слоем усталости и печали. Ветер свистел вокруг нас, забираясь под одежду, а внизу, у наших ног, лежал город, который нам предстояло отстроить вместе. Наша общая судьба.

— Я объявлю об этом на тинге, — сказал я, когда наши губы наконец разомкнулись. — Перед всем народом. Пусть все знают, что у их будущего ярла есть не только долг, но и сердце.

Она улыбнулась, сияя, как само солнце, пробивающееся сквозь тучи.

— Я буду ждать. И готовить свой лучший наряд…

Мы спускались с холма, держась за руки. Мир вокруг казался чуть менее жестоким, а будущее — не таким уж беспросветным. Но иллюзии, как это часто бывает, развеялись быстро, едва мы ступили на первую, еще не расчищенную улицу Буянборга.

Возле одного из полуразрушенных домов стоял сам Берр. Он был окружен кучкой своих дружинников — сытых, хорошо вооруженных парней с надменными лицами. Рядом с ним толпились несколько бондов, выглядевших нерешительными и запуганными. Берр, улыбаясь своей масляной, самодовольной улыбкой, что-то говорил им, похлопывая одного по плечу, словно старший добрый родственник. Затем один из его людей, грузный детина с бычьей шеей, всучил бонду небольшой, но явно тяжелый кожаный мешочек. Тот, не глядя, быстро сунул его за пазуху, кивнул, испуганно оглянулся и поспешно ретировался в сторону своих развалин.

— Видишь? — тихо сказала Астрид, сжимая мою руку. — Он не теряет времени даром. Скупает голоса за серебро и пугает тех, кого не может купить. Он уже не скрывает своих намерений.

— Вижу… — процедил я сквозь зубы. Меня это откровенно бесило, вызывая в душе холодную, ядовитую волну гнева. Пока я ратовал за благополучие народа, один неприятный тип пытался обеспечить себе место на теплом троне…

Мы вернулись в дом Бьёрна, и я немедленно послал гонцов за своими людьми. Вскоре в большой горнице, пахнущей дымом и прокопченным деревом, собрались Эйвинд, Лейф, Торгрим и Асгейр. Я кратко, без прикрас, описал им ситуацию.

— Наш уважаемый сосед Берр ведет то, что на моей прежней родине называлось «предвыборной кампанией», — сказал я, используя знакомый мне термин. — Он не полагается на волю богов или мудрость старейшин. Он покупает лояльность, как покупают скот. Мы должны действовать тоньше. Мы должны играть на его поле, но по нашим правилам.

Я повернулся к Эйвинду.

— Братец, мне нужно, чтобы ты отправился Гранборг и в его окрестные хутора. Собери всех бондов и свободных людей, которым я когда-то помог — лечил их детей, выручал в спорах, защищал от голода своим провиантом. Напомни им об этом. Скажи, что их голос нужен мне лично. Уговори, упроси, заклинай — но добейся, чтобы они пришли на тинг и отдали свои голоса за нас.

Лицо Эйвинда растянулось в хитрой ухмылке.

— Что ж, тогда слежка отменяется. Я все равно ничего не успел выведать… Отправлюсь на рассвете на своем самом быстром скакуне. Что до уговоров… Не переживай. Они тебя помнят, Рюрик. Помнят твою доброту и помощь. Для многих ты — не просто чужак.

— Твои слова — бальзам на душу. — сказал я другу и перевел взгляд на кузнеца. — Торгрим, твоя сфера — ремесленники. Кузнецы, плотники, кожевники. Поговори с ними. Ты свой, тебе доверяют. Объясни, что при Берре, чьи интересы — исключительно торговля и скот, кузнечное, плотницкое и иное ремесло будет не в почете. Будет, в лучшем случае, придатком. А при мне… — я сделал паузу, глядя ему в глаза, — будут новые технологии. Новые виды оружия, новые инструменты, новые укрепления. Будет уважение, развитие, выгодные заказы. Пусть они влияют на свои семьи, на соседей, на всех, с кем водят дела.

— Они и так в большинстве своем за тебя, Рюрик, — уверенно сказал Торгрим, скрестив могучие руки на груди. — Твоя бездымная печь и ножной молот говорят лучше любой речи. Но я повторю. Пройдусь по всем мастерским. Напомню. На всякий случай.

— Спасибо, друг. — кивнул я и обратился к Асгейру.

— А на тебе, старина, бонды и хёвдинги, не связанные напрямую с Берром. Ты уважаемый и почетный житель этого места. Тебе доверяют безоговорочно. Поговори с ними на их языке — языке чести, долга и простой выгоды. Напомни, что Берр, наверняка, отсиживался в своем укрепленном имении, пока они проливали кровь на скалах и причалах. А я был с ними в самой гуще. Наша победа — это и их победа тоже. Пусть проголосуют за того, кто делил с ними опасность, а не за того, кто отсиживался в тылу.

— Конечно, скажу! — буркнул Асгейр. — И про «долг чести» напомню, и про то, что ты не бросил раненых, и сам чуть не отдал концы ради них. Многие это видели. Многие обязаны тебе жизнью. Стыдно будет отказать.

— Вот и славно! — улыбнулся я и посмотрел на Лейфа.

— Твои воины — наш главный козырь. Их авторитет после недавней битвы высок, как никогда. Пусть они, просто находясь среди людей на тинге, своим видом, своей выправкой, своими краткими, весомыми словами дают понять, на чьей стороне Альфборг. Но — и это важно — без угроз! Только уважение, уверенность и спокойная сила. Они должны быть живым воплощением нашего будущего союза.

— Мои воины прикроют тебя. — сказал Лейф. — Их молчание будет услышано громче, чем крики подкупленной толпы.

Мы разошлись. И теперь оставалось только ждать и надеяться, что наша «агитация» окажется сильнее берровского серебра.

Тинг был назначен через три дня. За это время Эйвинд успел вернуться из Гранборга, приведя с собой целую толпу бондов — людей суровых, независимых, с мозолистыми руками и ясным, цепким взглядом, с которыми я когда-то имел дело. Лагерь вокруг Буянборга разросся до размеров небольшой деревни. Воздух гудел от споров.

Место для тинга выбрали на традиционном, освященном веками месте — на большом ровном поле у Священной Рощи, где старые дубы и ясени перешептывались пожелтевшими листьями. В центре поля лежал огромный, поросший зеленым мхом валун. Вокруг него столпились сотни людей — воины в кольчугах и со щитами, бонды в практичных одеждах, ремесленники, женщины, старики, даже дети. Шум стоял, как в огромном улье накануне роения.

Первыми выступили Вёльва и Ставр. Они поднялись на камень, и народ, как по команде, затих, впиваясь в них взглядами.

— Боги говорили с нами в пламени и дыму! — провозгласила Вёльва. — Древо Иггдрасиль содрогалось, когда пал старый могучий корень! Но из пепла и крови пробился новый побег! Дважды-рожденный прошел через смерть и пепел и явил свою силу! Боги наблюдают за этим полем! Они ждут вашего выбора! Пусть он будет мудрым!

Колючий, как терновник, взгляд Ставра скользнул по толпе, задерживаясь на самых важных лицах, а затем устремился ко мне.

— Вопрос, который я задал тебе у погребального костра, остается в силе, Рюрик. Готов ли ты принести себя в жертву? Не на алтаре из камня, а на алтаре власти? Свою душу, свои идеалы, свою «истину»? Ради них? — он обвел рукой всех собравшихся.

Я молча кивнул, глядя ему прямо в глаза. Ответ был не в словах, а в той крови, что я пролил за этих людей.

Затем слово взял годи, старый жрец с длинной белой бородой. Он ударил посохом о камень.

— Кто из достойных, чья кровь горяча, а дух крепок, жаждет взять на себя бремя власти? Кто поведет народ Буяна в грядущую зиму и в будущее, что лежит за ней? Кто осмелится?

Я сделал шаг вперед из первого ряда. Мои раны горели, но я держался прямо, чувствуя на пристальные взгляды.

— Я, Рюрик, претендую на эту честь и на это бремя! — мой голос прозвучал громко и четко.

Следом, как и ожидалось, раздвигая людей, тяжелой уверенной поступью, вышел Берр. Он был в дорогих мехах рысей, поверх которых была накинута роскошная синяя накидка, испещренная сложной серебряной вышивкой. Его лицо сияло самодовольством и непоколебимой уверенностью в своей победе.

— Я, Берр, владелец восточных земель и стад, чьи корабли бороздят все моря, тоже не откажусь от этой чести! Буян нуждается в сильной и опытной руке!

Годи кивнул, его старые глаза были непроницаемы.

— Пусть народ решит! Пусть каждый свободный человек, чья грудь дышит свободно, положит свой камень к ногам того, кого он желает видеть своим правителем! Камень за Рюрика — в правую корзину! Камень за Берра — в левую! Да свершится воля народа и богов!

Началось голосование. Это был медленный, торжественный, почти священный процесс. Люди, один за другим, подходили к двум большим плетеным корзинам, поставленным перед Берром и мной, и бросали в них камни. Маленький, гладкий, подобранный в ручье камушек — голос за меня, за новое, за неизвестное будущее. Грубый, необработанный кругляш — голос за Берра, за стабильность, за богатство, за известное прошлое. Я стоял, стараясь не показывать волнения, и наблюдал.

Подходили бонды, приведенные Эйвиндом — их гладкие камушки доброй музыкой падали в мою корзину. Шли ремесленники во главе с Торгримом — их выбор был очевиден. Проходили воины Лейфа и Асгейра, бросая свои камни с твердыми, решительными лицами. Но и к корзине Берра шел нескончаемый поток грубой гальки — его торговые партнеры, зависимые от него арендаторы, те, кого он купил или запугал своими дружинниками.

Корзины наполнялись почти равномерно. Напряжение росло, становясь почти осязаемым. Подсчет голосов был долгим, публичным и прозрачным. Старейшины и жрецы пересчитывали камни, откладывая их в отдельные, растущие кучки. Шепот пробегал по толпе.

Наконец, годи поднялся, ударил посохом о камень, и наступила мертвая тишина.

— По воле свободного народа, по соизволению богов… Рюрик набирает большинство голосов!

По толпе пронесся гул. Крики одобрения, радостные возгласы моих сторонников смешались с возгласами недовольства, с ропотом тех, кто ставил на Берра. Я позволил себе выдохнуть, почувствовав, как дрожь в коленях сменяется приливом странной, оглушающей радости. Моя стратегия сработала. Подготовка, агитация, личные связи — все это дало свой результат. Я был всего в шаге от формальной власти.

Но Берр не собирался сдаваться. Его лицо, еще секунду назад сияющее уверенностью, превратилось в багровую, перекошенную яростью маску. Он резко, грубо оттолкнул стоящего рядом старейшину и шагнул вперед.

— Я не признаю это голосование! — гаркнул он. — Голоса за Рюрика куплены ложью, посулами и страхом! Есть только один суд, который я признаю! Самый древний! Самый честный! Суд богов! Суд железа и крови! Я требую хольмганг! Поединок насмерть!

Толпа затихла, а потом взорвалась — одни возмущенными криками, другие — ликующими. Хольмганг! Поединок насмерть за право власти. Самый простой, самый жестокий и, по мнению многих, самый справедливый способ разрешения любого спора.

— Ты теперь ярл, Рюрик! — крикнул мне Эйвинд, пробиваясь ко мне сквозь толпу. — По закону, ты можешь отказаться! Это твое право! Тебе не нужно доказывать ничего этому жирному торгашу!

Я понимал это. Разумом понимал. Но я также видел глаза людей. Тех, кто только что отдал за меня свой голос. Я видел в них сомнение, ожидание, вопрос. Они ждали моего решения. Даже те, кто голосовал за меня, на каком-то глубинном, животном уровне хотели увидеть, достоин ли я. Способен ли я не только считать запасы и строить планы, но и взять в руки топор и отстоять свое право в кровавой сече.

Меня снова била лихорадка. Озноб пробирал до костей. Рана в ноге пульсировала, словно второе сердце. Но я сделал шаг вперед, навстречу Берру.

— Я принимаю твой вызов, Берр. Пусть боги решают, кому править Буяном. Пусть мое право будет выковано в стали, а не в речных камнях.

Берр ухмыльнулся, его жирное, потное лицо исказилось в злобной, торжествующей гримасе. Он добился своего.

— Честно и правильно! Боги любят смелых! — провозгласил он. — Но я, как ты видишь, уже не молод, и мои кости стары для таких игр. Я выставляю вместо себя своего поединщика! Самого достойного!

Он отступил в сторону, и из толпы его людей, раздвигая воинов, как тростник, вышел… гигант. Настоящий горный тролль из саг. Ростом под два метра, плечи — как у быка, лысый череп блестел на солнце, а из-под мощной челюсти росла огромная, густая, спутанная в колтуны борода. Его тело было покрыто буграми мышц, а в маленьких, свиных, тупых глазках светилась первобытная жестокость. Он был вооружен огромным, тяжелым боевым топором, который он держал одной рукой, как тростинку. Увидев меня, он мерзко, по-хамски ухмыльнулся, обнажив кривые, желтые зубы.

Лейф, стоявший за моей спиной, наклонился ко мне, его голос прозвучал как громовой раскат прямо у уха.

— Рюрик, это Альмод Наковалья. Не знаю, где Берр на него вышел, но это один из самых опасных наемников Севера. Берсерк. Почти животное, чует кровь за версту. Сила — нечеловеческая. Отдай мне его. Ты ранен и нездоров. Это будет честно.

Я покачал головой, не отрывая взгляда от гиганта. Я видел его уверенность, его презрение. Чувствовал исходящую от него волну скрытой мощи.

— Нет, Лейф. Спасибо. Я ценю это. Но я должен сделать это сам.

В голове крутилась одна, простая и жестокая мысль. Если я, больной, раненый, но использующий свой ум и ярость, убью этого монстра, никто и никогда — ни Берр, ни кто другой — не усомнится в моем праве на власть. Мой авторитет будет закален в стали и крови. Если же я погибну… что ж, значит, боги действительно были не на моей стороне. И мне не нужен трон, дарованный ими.

Я чувствовал, как дрожь в теле сменяется холодной, стальной решимостью. Я повернулся к своему немому противнику и к ликующему Берру.

— Готовь своего бойца, — тихо, но так, чтобы слышали в первых рядах, сказал я. — Мы начинаем. Прямо здесь. Прямо сейчас…