Варяг III

Глава 17

После битвы всегда наступает тишина… Не та благословенная тишь, что стелется над заснеженным полем на рассвете. А иная. Тёмная, с мелодией смерти и горечи… Она входит в уши тонкой иглой, заглушая недавний грохот, и от этого становится еще громче…

Я стоял и слушал эту тишину.

Она была переполнена звуками… Треском догорающих балок. Хрипом раненого коня где-то в темноте. Приглушенным плачем — не знал, детским или женским. Шепотом людей, которые еще не верят, что могут дышать. Но все вместе это сливалось в один сплошной давящий реквием.

Вдали, передо мной, желтела полоска леса — темная беспорядочная стена из елей и сосен. Она поглотила армию Торгнира — оборванную тень былой силы. Они ушли туда, в привычную для них темень, и лес принял их, как принимает всё — без радости и сожаления.

Я чувствовал, как Эйвинд опирался на мое плечо, пытаясь перевязать рану одной рукой. Слышал его сдавленное ругательство, когда узел не поддавался.

— Надо бы добить гада… — пробубнил он не в первый раз. Голос был плоским, лишенным обычной едкой живости. — Пока они не ушли глубже в чащу. Пока страх не превратился в злобу. Он ведь вернётся. Такие всегда возвращаются…

Я вспомнил холодный и насмешливый взгляд Торгнира на поле, перед воротами. Вспомнил, как он смотрел на горящие знамёна своего рода. Такой враг не прощает поражений. Он их коллекционирует, изучает, а после готовит ответ.

— Мы его достанем, — сказал я с уверенностью. Хотя внутри всё было иначе. Мне хотелось только одного — увидеть и обнять Астрид. — Но сначала нужно убедиться, что наш дом крепко стоит на фундаменте. Что стены ещё держатся. И что у нас хватит лошадей, чтобы догнать альфборгцев.

— Лошадей? — Торгрим появился из дыма, как древнее, покрытое сажей божество кузни. В руках он сжимал обломок железного наконечника, изучая излом. — В лесу кони бесполезны. Они там себе все ноги переломают и нас похоронят…

— Мы не полезем в чащу, — раздраженно буркнул я. — Мы помчимся по старому тракту в обход. И будем быстрее их. В лесу остались наши подарки — волчьи ямы, шипы, верёвки. Не хочу, чтобы мои люди гибли от нашей же хитрости. Я уже не помню, где что зарыл и подвесил… И уверен, Торгнир — тоже…

Асгейр медленно кивнул, будто массивный камень прокатился по склону.

— Главное — мы победили, а они бегут…

— Главное — теперь догнать и закончить начатое… — проворчал Эйвинд, наконец затянув узел. — Нельзя медлить.

Все понимали это, поэтому сразу пошли в город и занялись делом.

Повсюду смердело гарью. Это был запах влажного, упрямого и дымного тления. Пахло вещами, которые сдались огню, но не до конца.

Мы шли по улицам, и город открывал мне свои раны одну за другой.

Дом кожевника сложился внутрь. Из-под обгоревших балок торчала чья-то рука, застывшая в последнем, тщетном жесте. Рядом сидела женщина, уставившись в тлеющие угли, и качала на коленях что-то завёрнутое в плащ.

Затем взгляд приклеился к колодцу… Его сруб был опален, но цел. Вокруг мелькали десятки вёдер, бурдюков и горшков. Люди в молчаливой, отлаженной цепи передавали их от колодца к ещё дымящимся домам. Лица были пусты. Руки двигались с марионеточной точностью. Они ещё не понимали, что выжили и битва за стеной окончена…

Затем мы молча прошли мимо склада. Дверь была выломана, а часть стен почернела от языков пламени… Внутри царил аккуратный разгром. Кто-то распорол мешки с зерном, и их содержимое смешалось с золой и грязью на полу. Мародеры были везде… Даже среди своих…

— Асгейр… — бросил я с натугой и откашлялся, выплеснув ком сажи. — Собери тех, кто ещё может отличить друга от недруга. Распредели их по способностям. Одни пусть собирают наших павших. Отдельно и аккуратно… Другие — пусть уберут в сторону тела альфборгцев. Потом со всем разберёмся. И, пожалуйста, найди тело Торгильса… Я сам его похороню, когда все успокоится… И… Всё, что валяется — железо, дерево, кожа — складывайте в общую кучу у твоего дома. Ничего в карманы не кладем. Ничего в сундуки не прячем. Всё должно быть на виду.

Асгейр посмотрел на меня своими светлыми спокойными глазами и улыбнулся.

— Будет сделано, конунг.

— Эйвинд. — обратился я к другу. — На тебе огонь. Нужно добить его. Если бревно тлеет — залей его. Если целая стена дымится — разбери её. Возьми кого угодно: стариков, молодняк, скальдов. Но чтобы через несколько часов ни одного красного уголька здесь не было. Я не хочу просыпаться в поту от нового зарева.

— Скальдов, говоришь? — осклабился Эйвинд. — Думаешь, ваша братия может тушить огонь сложными куплетами?

— А вдруг? — сказал я, уже отворачиваясь.

— Торгрим, ты пойдешь со мной. Мне понадобится твоя помощь…

Мы двинулись к большому дому, минуя людей, которые молча расступались перед нами. Их взгляды цеплялись за меня неприятным репейником. Искали в моих глазах уверенность и хоть какие-то поручения. Я их не расстраивал и делал то, чего от меня ожидали — демонстрировал силу духа и отдавал приказы… Но внутри была только одна навязчивая и бесконечная мысль: Найти её. Увидеть её. Услышать её голос…

Когда мы с Торгримом подошли к моему ярловскому дому, запах ударил в ноздри ещё на пороге. Смердело кровью, слезами и горькими травяными настоями.

Внутри горели факелы. Их свет прыгал по стенам, оживляя страшные тени. Люди лежали везде, где было хоть немного места. На столах, на скамьях, просто на полу, либо на соломе.

Одни стонали, другие кричали сквозь стиснутые зубы, третьи лежали безмолвно, уставившись в потолок.

Мой взгляд пронесся над всем этим хаосом и зацепился за «рыжий пожар на маковом поле»…

Астрид стояла на коленях рядом с молодым воином. Мальчишкой, судя по мягкому, безбородому лицу. Его рука от локтя до запястья была превращена в кровавое месиво. Она, не отрывая взгляда, промывала рану водой из деревянной чаши. Потом, быстрыми, точными движениями, начала стягивать края разорванной плоти полосками чистого полотна. На лбу выступили капельки пота. Кончик языка, розовый и влажный, виднелся в уголке рта в глубоком сосредоточении.

Она была грязная. Запачканная кровью и пеплом. Волосы выбились из косы, рыжие пряди прилипли ко лбу и щекам. Но при этом она оставалась самой прекрасной женщиной, которую я видел за всю свою жизнь. За обе жизни…

Она почувствовала мой взгляд. Её пальцы замерли на мгновение. А потом она медленно подняла голову.

Это было похоже на тишину после грома. Собранность, усталость, эта маска хладнокровной валькирии — всё в ней рассыпалось в тихом блике хрусталя… И в мир полились могучие чувства…

Её лицо вспыхнуло, как первый солнечный луч после долгой ночи. Оно засияло таким беззаконным светом, что у меня в груди оборвалась струна, на которой держался весь этот день и вся эта война. Она вскочила… Слабый стон раненого, пузырёк, летящий со стола, темное пятно, растекающееся по полу — всё это стало фоном и тенями на стене. Она летела через комнату, спотыкаясь, и весь её путь был немой молитвой, которую я читал в каждом её вздохе.

Я поймал эту огненную бурю. Она врезалась в меня, и её руки обвили мою шею с силой утопающей, что нащупала камень среди пучины. Она вжалась в мою грудь, в кровь, в копоть и железо, будто пыталась втереться в саму мою кожу. Мелкая дрожь бежала по её спине, как рябь по воде от упавшей слезы. Я обнял её, прижал и зажмурился, уткнувшись лицом в изгиб её шеи. Запах любимой женщины вскружил голову…

В нем прятался дым от пожарищ, горькие травы и запах горячего воска. Но под всем этим скрывался тонкий, как старинная мелодия, аромат её кожи. Запах чистого полотна, сушеных яблок, спокойного дыхания в объятиях. Шлейф цветочной пыльцы у крыльца, холодок родниковой воды в глиняном кувшине… Возможно, так пахла сама принадлежность. Как пахнет старая книга, которую перечитываешь тысячу раз, зная каждую закладку и каждое пятнышко на страницах. Это был не яркий, кричащий аромат… Это был фон, основа, тихая песня, под которую спится без кошмаров. Так пахла моя любовь…

Я молчал и касался губами ее гладкой кожи… Да и к чему все эти слова? Они казались мне жалкими монетами для такой торговли. Мы просто стояли, как две слитые воедино скалы в бушующем море. Стоны, ругань, крики — всё это отдалилось, стало похоже на шум дождя за толстыми стёклами хорошего окна. Существовало только магнитное пространство между нашими телами.

Но как и все хорошее, это не могло длиться вечно. Астрид отодвинулась. Её глаза, синие, как вода в ледниковых трещинах, вобрали в себя весь неровный свет факелов и теперь светились изнутри.

— Слава богам, ты цел! — сказала она. — Клянусь тенистыми садами Фрейи… Ты цел.

— Цел. — я улыбнулся и провёл большим пальцем по её щеке, смазав дорожку из пыли и крови. — Никуда я от тебя не денусь…

Она сделала глубокий вдох, и я видел, как маска снова наползает на её лицо. Не спеша. Кусочек за кусочком. Вернулись тени под глазами, напряглись уголки губ, собранных в тугой узел. Хозяйка лазарета. Та, что держит смерть за полу плаща…

— У нас сотня раненых, Рюрик… — голос её стал шероховатым и сухим, как щепка. — И треть из них дышит на ладан. Стены продолжают приносить нам новые дары. Обрывки людей. Трав не хватает. Рук не хватает. Знаний…

Она запнулась.

— Знаний не хватает так, что сердце разрывается, Рюрик. Я леплю из грязи и памяти. Делаю то, что помню из твоих рассказов у очага. Но некоторые… — она перевела дух, — некоторые уже смотрят в чертоги Вальхаллы. И их глаза уже там.

Я взял её руку, зажал между своими ладонями и попытался согреть.

— Пойдём со мной.

— Я не могу. Они…

— На пять минут, — сказал я тихо. — Тебе нужен глоток воздуха, в котором нет запаха крови. А мне… мне нужна ты. Только ты. Всего на пять минут.

— Соглашайся, Астрид! — бухнул Торгрим в дверях. — Рюрик прав! Тебе нужно немного отдохнуть.

Мы вышли на площадь. Воздух здесь был холоднее. Но свежести не наблюдалось — пахло пеплом, мокрым деревом и далёким, неуловимым обещанием дождя. Я всё ещё держал её руку в своей. Она была маленькой и горячей.

Я отпустил её, поднёс ко рту сомкнутые пальцы и свистнул. Резко, пронзительно, как учили меня когда-то дворовые мальчишки. Звук заставил людей вздрогнуть и обернуться.

— Короткий тинг! — мой голос прокатился по площади без особой силы, но с той чёткостью, что не терпит возражений. — Все, кто свободен и может слышать, — бегом ко мне!

Люди стали подходить ко мне поодиночке. Через минуту они образовали вокруг нас неровный круг. И этого было достаточно.

Я положил руку на плечо Астрид. Другую — на могучую, неподвижную глыбу плеча Торгрима, который встал рядом, молчаливый и незыблемый, как один из менгиров в священной роще.

— Слушайте! — я заговорил так, как когда-то говорил в переполненной аудитории, ловя взгляд самого невнимательного студента. — Пока меня не будет в стенах города, за главных останутся моя жена, Астрид, в чьих жилах течёт кровь Бьёрна Весельчака. И мастер Торгрим, чьи руки ковали мечи и топоры, что нас сегодня защитили. Их слово — моё слово. Их приказ — мой приказ. Все всё понятно?

Многие в ответ кивнули. Кто-то буркнул что-то нечленораздельное. Но главное — меня услышали.

— А ты это куда собрался? — голос Астрид прозвучал у меня за спиной, как удар кинжалом. Она вырвалась из-под моей руки, встала передо мной. Её глаза вспыхнули синим огнём. — Ты только что вернулся! Ты весь в крови, и ты едва на ногах стоишь! А теперь снова в бой?

Я улыбнулся холодной и публичной улыбкой конунга, который объявляет о своём решении и повернулся обратно к людям.

— Я с дружиной отправляюсь по следам Торгнира! — мой голос звякнул булатом. — Чтобы добить змею, пока она не уползла в свою нору и не отрастила новые клыки! Чтобы никто больше не посмел поднять руку на Буянборг! Отомстим за наших! За каждого раненого! За каждого павшего!

Молчание повисло на волоске. Потом кто-то в первом ряду хрипло выкрикнул:

— Слава конунгу Рюрику!

Потом эта фраза слилась в едином хоре.

А один из молодых парней и вовсе шагнул вперёд с просьбой.

— Конунг! Возьми меня с собой! Я хочу пойти!

Я поднял руку, и крики стихли.

— Твоя храбрость делает честь тебе и твоему роду. Но твой долг сейчас быть тут и защищать то, что осталось. Нужно потушить огонь и похоронить павших. — я обернулся к Астрид, схватил её за плечи и поцеловал. — Я вернусь, — сказал я ей прямо в губы. — Обещаю. Как только смогу.

Она промолчала, но в её взгляде я читал целую вселенную: безумную любовь, животный страх, ярость от того, что её снова оставляют одну, и горькое, взрослое понимание. Она только что получила меня обратно из когтей смерти. И вот я снова лезу в её пасть.

Я отпустил её и обернулся к Торгриму, схватив его за предплечье…

— Ты уж береги её, пока меня не будет…

— Можешь не сомневаться, конунг. — улыбнулся кузнец. — Ни один волос с её головы не упадёт. Обещаю!

Когда Эйвинд закончил дела с огнем, мы тут же собрали всех коней из того, что не сгорело, не пало и не разбежалось в панике. Получилось триста с небольшим голов. В седлах, в основном, сидели самые матерые и верные викинги, у которых за спиной уже была крепкая воинская репутация.

Я повёл свой отряд через пролом в воротах. Теперь это был просто дырявый край стены, обрамлённый почерневшими брёвнами.

За пределами города лежало то, что когда-то было полем. Теперь это был ландшафт из другого сна. Асгейр и его люди работали в молчании, похожем на ритуал. Тащили тела, волокли их, сваливая в раздельные, растущие кучи: наши, не наши. Собирали оружие, щиты, шлемы — всё, что ещё могло пригодиться. Иногда раздавался короткий и сухой звук, похожий на выдох. Некоторых добивали без злобы, как забивают искалеченное животное…

Мы уже готовы были тронуться дальше, когда на нашем пути встала дюжина северян.

Это были бывшие воины Харальда.

Среди них я не увидел здоровяка с синими татуировками. Того, чей кивок тогда, на вышке, был для меня знаком, что игра стоит свеч. Его просто больше не было…

Вместо него вперед с холодным достоинством человека, исполнившего свою часть уговора, выдвинулся седой воин.

— Я Астор… — сказал он и махнул рукой себе за спину. — А это всё, что осталось от нашего отряда. Все условия нашего соглашения мы выполнили. Теперь твой черёд, конунг.

Я слез с коня. Земля под ногами была мягкой и тёплой.

— Вы свободны, — сказал я, стараясь встретить взгляд каждого. — Вы получили назад своё оружие. И вы доказали своей кровью, что ваша честь — не пустой звук. Что вы теперь с нами.

Астор кивнул, не опуская глаз. Он ждал продолжения.

— Сейчас мы едем по следам Торгнира, — сказал я. — Чтобы положить конец этому дню. Вы можете войти в город. Вам дадут кров, хлеб и серебро. Можете уйти своей дорогой, куда глаза глядят. Или… — я сделал паузу. — Или можете сесть на коней и поехать со мной.

Мужчины переглянулись, и шепот растянулся между ними, как натянутая веревка.

— Я поеду. — спустя минуту сказал Астор. — Долг есть долг. Начали вместе — вот закончим вместе.

За ним вызвались ещё пятеро. Остальные, семеро, молча покачали головами.

— Хорошо. — сказал я, вскочил в седло и подъехал к Асгейру, который как раз приказывал куда-то тащить тяжёлый щит. — Асгейр!

Рыжебородый великан обернулся.

— Эти люди свободны. Каждому, кто войдёт в Буянборг, дай серебра. Столько, сколько сочтёшь справедливым. И обеспечь кровом. Отнесись к ним с честью. Они её заслужили.

Асгейр бросил на Астора и его людей долгий, оценивающий взгляд.

— Будет сделано, Рюрик. Но если они чудить вздумают… Я им кишки выпущу…

— Разумеется… — бросил я ему на прощание и пришпорил коня. Эйвинд тенью последовал за мной.

Старый тракт вился вдоль леса, как потускневшая серебряная нить на тёмном бархате. Мы гнали коней, но не до изнеможения. Они были нашей единственной надеждой на скорость, и я не собирался губить их раньше времени.

Первый день прошёл в гулком, утомительном молчании. Мы останавливались только чтобы попоить лошадей и проглотить по полоске сушёной рыбы. Спали, не разжигая костров, завернувшись в плащи прямо на сырой земле. Никто не жаловался. Все жалобы остались там, на пепелище Буянборга.

На второй день мы стали натыкаться на следы. Оборванный штандарт Альфборга, брошенный в придорожной канаве. Разбитый деревянный щит. Клочья окровавленной ткани. Они бежали. И сбрасывали с себя всё, что мешало бежать быстрее.

К вечеру второго дня Эйвинд, скакавший впереди в дозоре, резко взмахнул рукой. Мы замерли, как одно целое.

Впереди, у подножия огромного поваленного бурей дуба, копошились люди. Человек двенадцать. Они вели с собой высокого и массивного пленника. Его руки были туго стянуты за спиной. Даже с расстояния не было сомнений, что такой комплекцией мог обладать только Лейф.

Его вели на верёвке, как быка на убой. Голова была опущена, но спина оставалась прямой. Рядом с ним, что-то говоря, шёл пожилой воин в добротной кольчуге. Остальные окружали их, держа копья наготове, но без особого энтузиазма.

Мы, не сговариваясь, растворились по сторонам тракта, скрывшись в молодой поросли ольхи. Подпустили их совсем близко, а потом раскрылись.

Шума было немного. Топот копыт, фырканье коней, лязг уздечек. Но для этой дюжины он прозвучал как раскат грома в ясный день.

Они вжались в землю, сбившись в кучку, подняв копья. Их глаза, широкие от ужаса, метались от одного нашего воина к другому. Лишь старый викинг, тот, что вёл Лейфа, выдохнул, как человек, увидевший неизбежное.

Лейф поднял голову и кровожадно оскалился.

— А я всё думал, где ты прохлаждаешься, старый медведь! — крикнул Эйвинд со своего фланга. В его голосе звенела дикая, радостная злоба. — Решил погулять с конвоем? Как какой-нибудь важнецкий ярл? И как? Гостеприимные ребята?

Лейф хрипло рассмеялся.

— Да вот, прогуливаюсь. Ребята — не очень… Но виды тут, знаешь ли, открываются особенные, когда тебя ведут на верёвке. Правда, Снори?

Старый воин побледнел. Его пальцы с такой силой вцепились в древко копья, что, казалось, вот-вот раздавят дерево.

— Кто ты? — спросил он меня.

Конь подо мной сделал один шаг вперёд, затем фыркнул, выпуская струйки пара в холодный воздух.

— Я конунг Рюрик.

По лицам стоящих людей пробежала судорога. Один из них, юнец с пухом на щеках, не выдержал:

— Не может быть… Ярл Торгнир… он же должен был… должен был победить! Взять город!

— А я вам что говорил⁈ — рявкнул Лейф, дёргая верёвку. — Говорил же, слепые щенки! Не в того вы вцепились! Теперь отпускайте, пока я в настроении миловать!

— Да… Отпускайте, — сказал Эйвинд. Его голос стал тихим, почти ласковым. Он медленно, с ленивой грацией вытаскивал меч из ножен. Длинный, сочный звук залил тишину. — Щенки.

Снори кивнул одному из своих. Тот, с трясущимися руками, подошёл к Лейфу и начал рвать узлы.

— Его оружие, — приказал я. — То, что у него было.

Снори молча отстегнул от пояса массивный меч в обычных, потертых ножнах и бросил его к ногам Лейфа. Едва руки освободились, тот поднял клинок и провёл большим пальцем по лезвию, проверяя остроту.

— Это очень мило с твоей стороны. — сказал Лейф, не глядя на Снори.

— Убирайтесь… — бросил я остальным. — Куда хотите. Но если я узнаю, что вы повернули не к Альфборгу, а бросились вдогонку за своим ярлом с вестями…

Объяснения были излишни. Они уже отступали, пятясь, не поворачиваясь к нам спиной. Потом развернулись и почти побежали, растворяясь в синих сумерках.

— В сторону Альфборга? — тихо спросил Эйвинд, провожая их взглядом.

— В сторону Альфборга, — подтвердил я. — Другой дороги у них нет.

На третий день бешеной скачки лес слева от нас начал редеть, и в какой-то момент деревья расступились, открыв широкую и унылую долину.

На холме стоял лагерь. Жалкое подобие стоянки: горстка дымящихся, чахлых костров, несколько полуразваленных палаток, больше похожих на похоронные саваны. Люди сидели на земле, стояли, прислонившись к повозкам с разбитыми колёсами. Их было мало. Гораздо меньше, чем я мог предположить.

Мы остановились на соседнем холме, в пределах видимости, но вне досягаемости даже для самого сильного лука. Я приказал разбить лагерь.

Лейф стоял рядом со мной, не отрывая взгляда от холма противника.

— Всего три сотни, — прошептал он. — Не больше… Жалкие оборванцы, потерявшие душу. У нас — столько же. Но мы — на коне. Мы — в ярости. Рюрик, давай нападем сейчас же! Пока они не подготовились. Пока страх не сменился отчаянием, а отчаяние — дикой храбростью. Мы сомнём их за полчаса!

Я перевел взгляд на Эйвинда, который раздавал команды суровым парням, затем снова посмотрел на унылый холм. Я не видел там воинов: остались лишь тени от былой отваги. Видел, как один из них, пытаясь починить порванный ремень на поножах, вдруг швырнул его в грязь, сел и уронил голову на колени. Видел, как двое других просто стояли, уставившись в пространство перед собой, их плечи были ссутулены под невидимым грузом отчаяния.

— Нет, брат… — сказал я. — Не сейчас…

— Что? — Лейф обернулся ко мне, и в его глазах вспыхнул настоящий огонь. — Как это нет? Ты видел, что они натворили? Ты видел стариков Гранборга? Ты видел, как они казнили Торгильса? Эйвинд мне всё рассказал в дороге! Они держат моего отца, Рюрик! Они…

— Я это всё знаю Лейф… — перебил я его. — И я не намерен это забывать. Но мы не мясники… Наша цель — не перерезать глотки. Наша цель — сломать хребет этой войне. И сделать это так, чтобы наши люди, которые уже истекли кровью у стен Буянборга, не истекли ею и здесь. Каждая жизнь на этом холме — уже на вес золота. Я не собираюсь платить этой ценой за резню кучки загнанных в угол крыс.

Лейф тяжело задышал, его кулаки сжимались и разжимались. Жилы на шее надулись, как канаты.

— И что же? Мы будем просто ждать? Дадим ему время собраться с мыслям и придумать новую низость?

— Мы дадим ему время понять, что выбора у него не осталось, — сказал я и обернулся, поймал взгляд самого юного и быстрого из наших воинов. — Вот ты… Скачи назад в Буянборг. К Астрид и Торгриму. Скажи им, чтобы прислали всех, кто может держать оружие. Нам нужно численное превосходство, чтобы окружить этот холм таким кольцом, чтобы сама мысль о прорыве показалась им кощунством…

Молодой викинг кивнул, а через миг он уже летел вниз по склону, поднимая за собой фонтан мёрзлой земли.

— Осада… — с отвращением выдохнул Лейф. — Долгая, грязная и нудная осада.

— Не обязательно долгая, — сказал я, не отрывая взгляда от темнеющего холма противника. — Иногда достаточно просто показать капкан, чтобы мышь от безысходности или по дурости сама в него юркнула…

Сумерки спустились быстро, укутав оба холма синим, почти фиолетовым покрывалом. На нашем холме зажглись костры — скупые и неяркие. Люди молча чистили оружие, ели вяленое мясо, не глядя друг на друга. Все взгляды так или иначе тянулись к жалким огонькам в лагере Торгнира.

Лейф сидел у самого большого костра и точил свой меч. Камень проходил по лезвию с ровным, гипнотическим шипением. Его взгляд был прикован к стали, но я знал, что он видел в ее отблесках усталое мудрое лицо отца и тёмные, насмешливые глаза Торгнира, который в детстве (по словам самого Лейфа) всегда умудрялся стащить у него из-под носа самый сладкий кусок на пиру.

Именно в этот момент из нейтральной полосы и вышел одинокий человек.

Он шёл неторопливо, не пытаясь скрыться. В одной руке он нёс простой шест, на котором трепетало белое полотнище. На нём была простая, но добротная кольчуга, и носил он её с таким достоинством, с каким конунг носит корону. Это был берсерк. Я видел это по глазам. По той особой мёртвой тишине, что исходила от него, как холод от льдины. В его взгляде таились пустота и чувство долга, ставшего единственной осью, вокруг которой вращалась его жизнь.

Его привели ко мне. Он остановился в двух шагах, его взгляд скользнул по моему лицу, а затем и по Лейфу, чья точилка застыла на полпути.

— Ярл Торгнир, сын Ульрика, вызывает Конунга Рюрика на хольмганг. — спокойно сказал незнакомец.

Уши будто пробкой заткнули — так тихо стало. Даже треск поленьев в костре теперь казался святотатством.

— На рассвете завтрашнего дня, — продолжил старый берсерк, не меняя интонации. — Посредине, между холмами. Кровь одного из вас всё и решит. Кто победит — получит власть, земли и жизнь своих людей. Кто проиграет — его дело умрёт с ним. Так хочет ярл. Так требует его честь и честь его воинов, не желающих бесславно сгнить в вашей ловушке…

Древний поединок вождей… Самый простой выход из тупика. И самый дурацкий. Стратег во мне сразу закричал, что это безумие. Что у нас есть все козыри на руках. Что время — наш союзник. Что незачем рисковать всем, когда победа уже почти созрела, как яблоко на ветке.

Но я посмотрел в пустые глаза этого храброго воина и увидел в них отражение всех законов этого мира. Законов чести, гордости и отваги. Торгнир, загнанный в угол, бил в самую суть. Он предлагал традиционный суд богов. Последнюю ставку отчаявшегося игрока.

И прежде чем я смог открыть рот, вперед шагнул Лейф.

— Нет. Рюрик не пойдет с ним биться! — сказал силач. — Это моё право!

Он повернулся ко мне. Его синие глаза горели холодным, ровным внутренним пламенем.

— Он мой брат по крови. Он предал нашего отца. Он опозорил наш род. Он заковал в цепи землю наших предков. Его кровь должна литься от моей руки. Его вызов — ко мне. — Лейф повернулся к посланцу, и его голос стал гулким, как звук большого колокола. — По нашим законам, право кровной мести за род — выше права конунга на поединок! Я, Лейф, сын Ульрика, законный наследник Альфборга, принимаю вызов Торгнира. Я буду биться с ним!

И он был прав. И по писаным законам тинга, и по неписаным, но куда более важным законам крови и семьи. Это была их битва. Их семейная драма, вынесенная на всеобщее обозрение. Их последний, страшный разговор, который можно было вести только клинками.

Я медленно кивнул. Потом перевёл взгляд на старого берсерка.

— Передай своему ярлу. Завтра на закате он встретится не с конунгом Буяна, а со своим братом. Пусть боги решают, кто из них достоин жизни.

Посланец кивнул и пошёл обратно. Его белое полотнище медленно растворилось в синей мгле молочным миражом.

Все смотрели на Лейфа. Он стоял несколько мгновений, сжав кулаки, глядя туда, где скрылся вестник. Потом, не говоря ни слова, вернулся к костру. Сел. Взял точильный камень. И снова начал водить им по лезвию своего меча.

Вжик-вжик…. Вжик-вжик…

Мы сделали всё, что было в наших силах. Отстояли город. Доскакали досюда. Послали за подмогой… Теперь всё зависело от воли богов, которых, быть может, никогда и не существовало. И от стали, которая существовала несомненно…

Вжик-вжик….Вжик-вжик…