Варяг III

Глава 11

Бархатная ночь отступила перед натиском рассвета, а затем и вовсе исчезла в ярких лучах полуденного солнца. Впервые, по собственному желанию, я спал так долго…

Сознание всплывало из глубин беспамятства, как топленое сало на поверхность остывающей похлебки — медленно, тяжело, но неотвратимо.

Тело отзывалось на этот процесс приятной тяжестью — каждая клеточка помнила и веселый, оглушительный пир, и пляску огненных факелов, и последующую брачную ночь…

Особенно — ночь…

Она стала для нас с Астрид настоящим падением в котёл страсти, где не было никаких условностей, никаких табу, никаких недомолвок… Мы варились в нем до тех пор, пока не стали единым целым — вытяжкой спрессованной любви. Сколько всего нового я узнал о себе в эту ночь! Сколько всего я узнал о Ней! И это было прекрасно!

Я лежал несколько долгих минут, прислушиваясь к ритму нашего с ней дыхания — к его тихой, интимной музыке. Ноздри щекотал запах ее тела, аромат дымка и мёда из свадебного кубка, что мы с собой прихватили.

Потом я, преодолевая приятную слабость в мышцах, повернул голову.

Астрид спала, повернувшись ко мне, одна рука была изящно подложена под щеку, другая — лежала на моей половине ложа, будто и во сне, на ощупь, она искала опоры и защиты. Рыжие волосы раскинулись по оленьей шкуре настоящим рассветным пожаром, затмевая бледный жиденький свет, что робко просачивался сквозь щели в дубовых ставнях. На ее лице застыло выражение детской, безмятежной чистоты. Сейчас она казалась мне воплощенной сагой о женской красоте и покое.

Как же мне повезло, чёрт возьми!

В горле у меня раскалился уголек щемящей нежности и болезненной ответственности.

Я ласково, с почтительным трепетом, прикоснулся губами к ее виску, почувствовав тёплую и гладкую, как лепесток, кожу.

Затем аккуратно поднялся с кровати. Шершавый деревянный пол холодил босые ступни. Я потянулся, расправляя затекшие плечи и спину. Заживающие раны отозвались глухой привычной болью.

Странно, но больная нога, что еще вчера горела адским огнем, теперь лишь ныла мягким неприятным ощущением… Во всяком случае, это уже было терпимо.

— Кхм… А говорят: «женщины губят мужчин!» — тихо прошептал я себе под нос. — Какая чепуха…

В грубой деревянной бадье я зачерпнул горсть родниковой воды и плеснул себе в лицо. Колючий холод обжег кожу. Я решительно смыл последние отголоски сладкой истомы и липкого сна. Быстро оделся в простую льняную рубаху и потертые кожаные штаны, накинул сверху безрукавку из толстой воловьей кожи. Прицепил фибулой плащ из зеленой шерсти.

В горле неприятно першило, а в животе бушевал самый настоящий голод — то была неизбежная плата за ночь, без остатка отданная страсти и чувствам. Тело, истратившее все свои силы на любовь, теперь требовало простой сытной пищи.

В главном зале картина предстала поистине эпическая и в своем роде даже величественная. Последние гости вчерашнего пира, те, кто не смог или не захотел добраться до своего угла, застыли в самых причудливых, почти скульптурных позах на дубовых лавках, на грубо сколоченных столах, даже прямо на пледах и шкурах, разбросанных по полу. Их храп, хриплый, разноголосый и оглушительный, создавал мощную симфонию победившего хаоса. Вокруг смердело перегаром, потом и жаренным мясом, которое долго не разогревали. Так себе аромат…

Мои верные дружинники стояли в дверях на своих постах. Некоторые «бдили» у несущих столбов. Помятые красные морды и полопавшиеся капилляры в глазах говорили жесточайшем похмелье. Но они держались, впиваясь в окружающее пространство воспаленными зоркими взглядами. Орлы! Не иначе!

Эта многолюдная давка откровенно раздражала меня. Понятное дело, тут это было привычным явлением… Но в прошлой жизни я успел привыкнуть к одинокому комфорту.

«Отдельные казармы для дружины построю, — мысленно отметил я. — И большую общую баню поставлю. А лучше римские термы… С густым паром, березовыми вениками и ледяной купелью. Этакий сплав русского и римского зодчества! Как только отвоюемся, сразу займусь инфраструктурой и культурным просвещением».

Прямо за центральным столом, склонив голову на скрещенные руки, спал Эйвинд. Он уткнулся лицом в пустую деревянную тарелку, измазанную засохшими остатками жира и темными каплями пролитого пива.

Я тихо подошел и уселся на лавку напротив. Помахал рукой одной из снующих по залу служанок — худой бледной девчонке, дочери какого-то окрестного бонда.

— Девушка! Эй, девушка! — тихо позвал я. — Принеси мне жаренного мяса, с кровью. Целую ковригу хлеба… И большой кувшин родниковой воды, самой холодной, что найдешь. Не медовухи, слышишь? Только воды.

Она испуганно кивнула, скосила глаза на моих бесстрастных охранников и пулей скрылась в глубине дома, за грубой тканой занавеской, ведущей на кухню. Спустя несколько минут все было готово.

Мясо, покрытое румяной корочкой, дымилось на дубовой доске, а огромная хлебная краюха пахла зрелым зерном, золой и самим солнцем. Я, не сдерживаясь, накинулся на еду, как голодный волк после долгой, голодной зимы, с наслаждением разрывая волокна мяса крепкими зубами и запивая его большими жадными глотками ледяной живительной влаги. Она была в тысячу раз вкуснее и желаннее любого, даже самого старого вина.

Утолив голод, я опустил пальцы в почти пустой кубок и, метко прицелившись, брызнул несколькими каплями холодной воды прямо в лицо своему верному другу.

Эйвинд дернулся, как от удара током, громко крякнул, но не проснулся. Второй, более точный выстрел вызвал недовольное сонное ворчание. Ну, а третий уже сработал как надо…

Мой друг с трудом оторвал голову от стола. Его лицо было помято, как после доброй драки, глаза блестели крошечными, заплывшими щелочками. И в них плескалось отчаяние жестокого похмелья…

— Проснись… и… пой! Проснись… и… пой! — с легкой насмешкой пропел я куплетик из своей старой жизни, чувствуя, как и сам понемногу оживаю, наполняясь силой от сытной еды и холодной воды.

Эйвинд несколько раз моргнул, с трудом фокусируя на мне свой затуманенный взгляд. Его сознание медленно, с явным усилием, возвращалось из небытия, плывя сквозь густые, непроглядные туманы вчерашних возлияний.

— А-а… Рюрик… — прохрипел он. — Поздравляю с женитьбой… Ну, и всё такое прочее… Искренне. Будьте счастливы. Желаю вам много детей. Сильных. Здоровых. Чтобы… чтобы продолжили твои безумные дела…

— Ага… Спасибо за добрые слова, — я отломил большой кусок душистого хлеба и протянул ему через стол. — Давай, приводи себя в порядок, друг. Умывайся, ешь, протрезвляйся. Скоро пойдем к беженцам из Гранборга. Проведаем да посмотрим, как они устроились. Авось, кого-нибудь в пехоту завербуем… Или на стройку… Здоровых мужиков они с собой пригнали, не одни старухи да дети. А им без дела скучно, могут начать буянить и проблемы создавать.

Пока Эйвинд нехотя приходил в себя, я попросил слуг принести ему плотный завтрак и большой кувшин воды. Аппетит у друга оказался поистине зверским. Он молча, но с явным удовольствием умял полную глиняную миску густой, наваристой похлебки с кореньями и мясом, заел ее доброй половиной краюхи хлеба и солидным фунтом холодной, сочной говядины, и запил все тем же огромным кувшином ледяной воды, после чего с наслаждением вытер свое потное лицо и пышную бороду мокрым рукавом рубахи.

— Ну, теперь я почти человек, — проворчал викинг, с трудом поднимаясь со скамьи. Затем он с удовольствием потянулся и хрустнул всеми суставами… — Почти. Только вот голова трещит, будто по ней гномы работают… Своими тяжеленными молотами…

— Это пройдет, обязательно пройдет, — успокоил я его, похлопывая по плечу. — Свежий воздух и пара дел — лучшее лекарство от такой напасти.

Когда он окончательно пришел в себя, я подозвал к себе двух дружинников из тех, что были построже да посолиднее.

— Слушайте сюда, братья… — сказал я тихо. — Охраняйте покой моей жены. Никого не впускать и не выпускать, пока она сама не проснется и не соизволит выйти. Ни-ко-го, поняли? Даже если сам Один, Отец Павших, постучится в эту дверь и потребует аудиенции, говорите, что конунг Рюрик лично приказал не беспокоить Астрид ни под каким предлогом.

Те синхронно кивнули, в глазах вспыхнули огоньки безоговорочной ответственности.

Мы с Эйвиндом вышли на улицу. Воздух был свеж и упруг, как стан молодой девицы… Пахло морем, дымом и серебряной росой. Солнце уже давно висело над темными грядами гор, но его осенние лучи еще не успевали как следует прогнать ночной холод и высушить лужи на утоптанной земле.

Держась на почтительной дистанции, за нами последовали мои хускарлы — молодые, крепенькие, как дубы. Так… для моего же спокойствия и для видимости. Времена были смутные, непредсказуемые, и даже в собственном, казалось бы, городе, среди своих людей, расслабляться и терять бдительность было непозволительной роскошью. Слишком уж много глаз смотрело на меня сейчас с немой завистью, а то и со скрытой ненавистью…

По пути Эйвинд поподробнее решил рассказать мне о беженцах.

— Большинство Гранборгцев разместили в пустующих домах на восточном краю города, поближе к старой стене. После прошлого налета Харальда многие семьи полегли, а их жилища остались нетронутыми. Селили по три-четыре семьи в один большой дом. Кое-кто сам себе шалаш сколотил прямо у подножия стены из досок, веток и того, что под руку подвернулось. В общем, как-то живут, ютятся.

— Последнее — не очень хорошо… Все необходимое им предоставили? — спросил я, оглядывая постройки, некоторые из которых все еще несли на себе следы недавней битвы. — Дрова, еду, одеяла? В моем Буяне не должно быть голодных, замерзающих и брошенных на произвол судьбы людей.

— Дрова — да, из городских стратегических запасов велел раздать, — кивнул Эйвинд. — С едой пока туже, напряженка… Но пока, вроде, хватает. Опять же… Твой свадебный пир накормил всю округу! Берр тоже свою лепту внес, правда, скрипя сердцем, но внес. Раздал теплые шерстяные одеяла всем нуждающимся. Наверняка, чует, что иначе ты его на кол посадишь за ту историю с берсерком на тинге.

Я кивнул. Мы вышли на широкую площадь, где уже вовсю бурлила обычная дневная жизнь Буянборга. Люди спешили по своим неотложным делам, вели разгоряченные споры у торговых лавок, чинили инструменты и телеги, вели на веревках упрямых, блеющих коз. Многие, завидев меня, останавливались с теплыми искренними улыбками. Они от всей души радовались за своего нового конунга, за его прекрасную жену, за тот маленький лучик надежды и чистой радости, что пробился сквозь кромешную тьму вечной войны, смерти и разрухи. Я ловил эти открытые добрые взгляды, кивал в ответ, и на мгновение мне становилось легче, теплее и спокойнее на душе. Я давно стал частью этого сурового народа…

Но были, конечно, и другие. Те, кто при моем появлении хмурился, демонстративно отворачивался и бормотал себе под нос что-то невнятное и злое…

Я тяжело вздохнул…

Недовольные и завистники найдутся всегда, чтобы ты ни делал и как бы хорошо ни правил… Старая истина не менялась и здесь…

— Эйвинд, — тихо сказал я, глядя на группу женщин, тащивших к морю плетеные корзины с бельем. — Пусть дружинники соберут здесь всех беженцев, всех, кого смогут найти. И моего «старого друга» Берра — тоже. Скажи, что конунг Рюрик хочет поговорить с ними.

Пока наши молодцы выполняли поручение, разбегаясь по узким, извилистым улочкам, мы с Эйвиндом ненадолго присели отдохнуть на краю каменного колодца. Я достал из-за пояса небольшой нож и начал неспешно чистить им ногти, чтобы хоть чем-то занять дрожащие руки…

— Как думаешь, скоро Торгнир со своей веселой компанией подтянется к нашим стенам? — спросил я, не отрывая взгляда от своей кропотливой работы.

Эйвинд громко хмыкнул и с силой потер виски, будто пытался таким образом вправить на место собственный мозг.

— Думаю, дня три, не раньше, — ответил он, нахмурившись. — Если он, конечно, не полный идиот, то обязан дать своим воякам передохнуть после долгого марша… Но слухи ходят, что он далеко не глупый человек. Хитрый, как лис. И мстительный, как раненый кабан.

— Хитрости как раз нам сейчас и не хватает, — улыбнулся я. — С тем же Харальдом было все куда проще. Он давил числом и грубой силой. А этот… этот будет изворачиваться, подкупать, посылать лазутчиков и строить козни. Я бы так и делал на его месте…

— Зато в честном бою мы порвем его, как тухлую, вонючую селедку! — уверенно, с привычным задором заявил Эйвинд, и в его налитых кровью глазах вспыхнул знакомый, боевой огонек. — Наши парни злы, голодны до славы и по-настоящему верят тебе. А его орда — это же просто сброд, собранный на скорую руку из обозных воришек, голодранцев и всякого отребья. Коренные Альфборгцы все равно больше ценят Ульрика Старого, нежели его самого.

— Не обольщайся, друг мой, не обольщайся, — сурово предостерег я его, с силой вкладывая нож в ножны. — Сброд, ведомый умным, харизматичным и по-своему отчаянным предводителем, порой куда опаснее самой что ни на есть дисциплинированной, но равнодушной армии. Они будут драться с диким остервенением, за свою долю, за свою единственную призрачную надежду выжить и поживиться. А это, поверь мне, один из самых сильных мотивов в мире. Сильнее любого долга и самой громкой чести.

Спустя какое-то время, под громкие крики дружинников и недовольное ворчание, на площади собралась большая пестрая толпа Гранборгцев. Они стояли тесными нервными кучками. В их запавших глазах читалась усталость и скорбь по родной земле.

Разумеется, прибыл и сам Берр со своей неизменной свитой из двух приземистых молчаливых здоровяков. Он неспешно подошел и без тени раболепия склонил голову в почтительном поклоне. Его умные и цепкие глаза забегали по моему лицу, выискивая хоть какой-то намек на предстоящие задачи… Он с плохо скрываемой опаской поглядывал на меня, уже подсчитывая в ужасе, сколько золотых колец, мешков с зерном и бочонков с медом потеряет сегодня из-за моих новых безумных авантюр.

Мой опыт публичных выступлений за все те долгие годы, что я провел, стоя перед скучающими студентами, сейчас сослужил мне поистине бесценную службу. Я уверенной походкой вышел на середину площади, взобрался на импровизированную трибуну — обычную опрокинутую бочку из-под соленой сельди — и медленно обвел взглядом собравшихся, стараясь встретиться глазами с каждым человеком…

— Здравствуйте, добрые люди! — начал я, и мой голос набатом разлетелся по всей площади. — Я — ваш конунг Рюрик! Вы прибыли сюда, на Буян, по моему личному приказу, чтобы не пасть под мечами узурпатора Торгнира и его приспешников. И сейчас я хочу узнать обо всех ваших нуждах и проблемах! Я хочу сделать ваше пребывание в нашем городе максимально сносным и безопасным, пока эта проклятая война не закончится. Так говорите же! Не таите в сердце обиду и гнев!

Люди неуверенно переглядывались, перешептывались, но никто не решался начать, боясь быть первым, боясь навлечь на себя гнев правителя. Но в какой-то момент из самой гущи толпы, грубо расталкивая людей, вышел рослый широкоплечий викинг. Он держал на могучей руке маленького спящего ребенка.

— Ты по что наши дома спалил, изверг⁈ — гневно выкрикнул он. — Весь наш город, всю нашу жизнь сжег дотла! Мой дом… Лавка моего покойного отца… Все, что мы с семьей строили и обустраивали долгими годами, все, ради чего жили и трудились! Один лишь пепел остался!

— Да! Зачем ты это сделал⁈ — грозно, как эхо, подхватила толпа, и по площади зашелестел нарастающий ропот. — Где нам теперь жить⁈ На что надеяться⁈

Эйвинд, Берр и мои дружинники невольно схватились за рукоятки боевых топоров, с тревогой глядя на это зрелище. Но я лишь спокойно поднял руку, властно требуя тишины. И дождался, пока нестройный ропот не стих, сменившись напряженным молчанием.

— А вы бы предпочли, чтобы ваши дома, ваши теплые очаги, остались целыми и невредимыми для Торгнира из Альфборга? — спросил я, и в моем голосе зазвенела холодная, неумолимая сталь. Я обводил их взглядом, одного за другим, стараясь пронзить каждого до самого сердца сутью своего страшного вопроса. — Вы бы лучше приютили у себя на пороге его голодных, озлобленных воинов? Да? Уверяю вас, они доставили бы вам массу куда более серьезных неудобств, чем просто потерянное жилище… Они подчистую съели бы все ваши последние запасы. Переспали бы с вашими женами, даже не спросив разрешения. А тех, кто посмел бы возмутиться, кто поднял бы голос в защиту своего крова и своей чести, попросту убили бы. Без всякой строгой дисциплины, а откуда ей взяться, если Торгнир взял свою власть совсем недавно и правит в основном страхом и жестокостью? Впрочем, как и я… — я позволил себе короткую, горькую усмешку. — Разница лишь в том, братья и сестры, что мой страх — это страх за вас. А его страх — это страх за свой, шаткий трон.

Тут люди крепко призадумались. Они были викингами. Они рождались, жили и умирали с оружием в руках. Они прекрасно понимали, что такое «голодная», озверевшая от долгого и тяжелого похода армия мужчин, выпущенная на просторы мирного, беззащитного города — грабежи, беспредел, воровство, бессмысленное насилие и полное, тотальное беззаконие были бы гарантированы в таком случае. Они видели это не раз, бывало, и сами в подобном участвовали.

Воспользовавшись их минутным смятением и нерешительностью, я сменил интонацию и продолжил задушевным голосом, как если бы я говорил с самыми близкими друзьями у горящего домашнего очага:

— Молчите… Значит, в глубине души вы понимаете, зачем я это сделал… Я лишил Торгнира укрепленной базы, теплого крова и обильного пропитания в этой войне. Я заставил его армию голодать и мерзнуть в открытом, сыром поле, под осенними дождями и ветрами, пока мы с вами сидим за крепкими, надежными стенами, у горящих, щедрых очагов. К тому же, помните! Это он решил на нас напасть! Слепая и ненасытная жажда власти ведет его к нашим стенам! Я же хочу лишь одного — мира для всего нашего острова! Мира и процветания для всех нас!

Я сделал небольшую, но выразительную паузу…

— И я даю вам слово! Клянусь своим будущим местом в Вальхалле, клянусь светлой памятью всех павших героев! Мир будет! Мы обязательно отстроим ваш Гранборг заново! Вместе! Он станет еще лучше, еще краше и еще сильнее, чем был прежде! Ваши новые дома будут больше, прочнее и просторнее! Мы не бросили вас на произвол судьбы сейчас. И не бросим — после нашей общей победы! Мы — один народ, дети одних и тех же суровых богов и одной земли! И мы разделим все тяготы и лишения вместе! Я обещаю вам, что очень скоро, жизнь на Буяне круто изменится к лучшему! Мы построим такие города, такие быстрые и надежные корабли, такие теплые и чистые бани, что всем нашим морским соседям станет завидно! Но для этого! Нам нужно сначала победить Торгнира из Альфборга! Для этого! Мы должны стать настоящими героями, о которых скальды потом сложат самые прекрасные, самые долгие и славные песни!

Я выкрикивал эти последние слова, вкладывая в них всю свою страсть, всю веру, всю ярость и надежду, что клокотали в моей груди…

— И мне нужно знать, что вы со мной в этом начинании! Что мы смотрим в одном направлении! Что в грядущей битве, когда сталь сцепится со сталью, мы сможем опереться друг на друга, как родные братья!

Из толпы снова вышел тот самый викинг. Ребенок на его руке уже проснулся и тихо, испуганно хныкал, уткнувшись личиком в отцовскую шею.

— Наши старики… наши отцы и деды… все они погибли, — сказал он. — Сражаясь с Торгниром на том холме… Они сделали свой последний, сознательный выбор в твою пользу, Рюрик! Они предпочли славную, достойную смерть в бою позору бегства и рабства. Они купили нам, живым, драгоценное время своей старой, но еще горячей кровью. И кто мы такие теперь, чтобы нарушать последнюю волю наших отцов и матерей⁈ Я, так точно, пойду за тобой! Не опозорю светлую память моих родичей! Моя секира будет биться рядом с твоей! Я буду рядом до последнего вздоха, пока в моих жилах течет кровь!

Эти слова стали той самой искрой, что упала в бочку с порохом. Толпа взорвалась ликующим одобрением. Люди сжимали кулаки, трясли в воздухе своим оружием, поднимали маленьких детей на плечи, чтобы и они видели своего конунга.

— Да! Мы с тобой, Рюрик! Встанем в один строй! Как скажешь, так и будет!

— За Гранборг! За наших павших стариков! За жизнь!

Я слушал эти оглушительные крики и чувствовал, как по моей спине бегут крупные мурашки. Это было настоящее рождение чего-то нового и большого. Общей судьбы. Единого народа.

— Отлично! — крикнул я, перекрывая общий шум, и снова высоко поднял руку, призывая к порядку. — Я бесконечно рад вашему решению! Но, увы, у меня сейчас совсем мало времени… Мне нужно срочно готовить город к обороне, ковать новое оружие и укреплять стены. Поэтому мой дорогой друг и уважаемый человек… — тут я чуть усмехнулся и повернулся к Берру, который стоял чуть в стороне, бесстрастно наблюдая за всем происходящим, словно хищник, оценивающий огромное, непуганое стадо. — Добрый и невероятно щедрый человек Берр выслушает все ваши жалобы, все ваши нужды и постарается решить все ваши насущные проблемы в кратчайший срок. Он поможет вам и с жильем, и с дровами, и с оружием, и с едой для всех остальных. У него для этого есть и необходимые ресурсы, и умная, расчетливая голова на плечах. Верно же, Берр⁈

Делец перевел свой взгляд с возбужденной толпы на меня. Его глаза сузились до бусинок-щелочек. Он мгновенно понял, в какую изящную, но железную ловушку я его только что поставил. Отказаться сейчас — значило показаться в глазах всех этих людей жадным, бессердечным скрягой, недостойным звания викинга и уважения. Согласиться же — значило добровольно потратить свои кровные, нажитые непосильным трудом и обманом сокровища на каких-то чужаков-беженцев. Он с пониманием оскалился и символически склонил голову. И в этой его улыбке, в этом поклоне, было что-то поистине змеиное… Но мне было все равно… Его долг передо мной еще не был закрыт.

— Конечно, мой конунг! — произнес он наигранно сладким голосом. — Я сделаю все, что в моих скромных силах, чтобы помочь этим добрым людям. Чем смогу, тем и помогу. Вся моя скромная казна, все мои небогатые запасы — отныне к их услугам. Мы же теперь, как я понимаю, одна большая семья, не так ли?

— Совершенно верно! Лучше и не скажешь! — бросил я на прощание, легко спрыгивая с бочки. — Я ни секунды не сомневался в твоей знаменитой щедрости и дальновидности, Берр! Поверь, Буян и лично я тебе этого никогда не забудем!

И, не оглядываясь на него, не давая ему ни малейшей возможности что-либо возразить или уточнить, я решительно заковылял в сторону, противоположную от моей резиденции — по направлению к берегу фьорда. Эйвинд сразу смекнул что и как и пошел следом, как и моя немногочисленная охрана.

Мы отошли на приличное расстояние, прежде чем Эйвинд нарушил молчание. Мы неспешно шли по узкой грязной улочке, где с обеих сторон теснились неказистые дома. Терпкий запах дыма смешивался здесь с душистым ароматом свежеиспеченного хлеба.

— Надо признать, хорошо ты их переобул. — заметил он, старательно выковыривая ногтем остатки утренней трапезы. — От практически гневной толпы, готовой тебя на части разорвать, до верных, готовых в огонь и воду сторонников, и все это — за одну, пусть и длинную, речь. Настоящее мастерство, не иначе. Теперь они с нами по-настоящему. Но с Берром ты зря так… По-хамски… Дай теперь ему волю, и он тебя самого с потрохами продаст, если цена за твою голову будет подходящей.

— Ничего не зря… — проворчал я в ответ, переступая через гнилое бревно. — Он же открыто пытался меня прикончить. На том самом тинге. Его берсерк чуть не разорвал меня тогда на мелкие кусочки. Он поставил не на ту лошадь и с треском проиграл. Теперь пусть расплачивается по полной чарке. Таков закон войны.

— Ты его, между прочим, пощадил тогда! — Эйвинд с сомнением покачал своей лохматой головой. — Он добрый викинг! Ну, в своем роде, конечно. Не садист, не маньяк и не отъявленный негодяй. Просто хотел для себя славы, власти и всеобщего признания. Как и любой мужчина! И у него в итоге не вышло, а у тебя — сладилось. И сейчас он, к слову, пользуется немалым уважением среди торговцев и зажиточных бондов… И это все нужно учитывать, брат. Нельзя же просто взять и уничтожить всех своих врагов: некоторых из них приходится терпеть, как вшей в собственной бороде. Иначе очень скоро останешься в гордом одиночестве.

— Я все это учитываю, поверь… — я на мгновение остановился, глядя на медленно проплывавшие в вышине облака. Они походили на клочья грязной ваты. — После того, как все это закончится, и мы наконец победим, я его обязательно щедро отблагодарю. Верну все до последней монеты, и даже, возможно, больше. Думаю, он это чувствует… А пока я хочу и дальше проверять его на вшивость. Хочу видеть, на что он готов ради общей цели, как далеко может зайти его пресловутая «щедрость». Думаю, он уже начинает понимать меня с полуслова… Пока что ему все же выгоднее и безопаснее быть со мной, чем против меня. Он, в первую очередь, прагматик. А с прагматиками я всегда умел находить общий язык.

— Ну, хорошо, если ты так считаешь, — Эйвинд не очень убежденно вздохнул, с силой плюнув на землю. — Ладно. Что дальше? Беженцы вроде успокоены, город на взводе, все только и ждут начала большой битвы. Что там теперь в твоей гениальной голове крутится?

— Дальше я хочу осмотреть нашу бухту, — сказал я, возобновляя движение и уверенно направляясь к пологому спуску к воде. — Оценить ее текущую обороноспособность.

Эйвинд удивленно, почти комично хмыкнул, тут же догоняя меня.

— Зачем? Торгнир-то по суше идет, пешим порядком… У него флот, если и есть, то вряд ли будет наносить основной удар. Все его драккары, наверное, сейчас в Альфборге простаивают…

— Ну не верю я, что настоящий викинг, имея в своем распоряжении хотя бы пару быстрых драккаров, не попытается использовать их в этой войне, — отрезал я, чувствуя знакомый холодок беспокойства в животе. — Хотя бы второстепенным, отвлекающим ударом. Он мог бы высадить пару сотен у нас в тылу, пока основные силы будут драться у главных ворот. Он может отвлечь часть наших сил от главного направления атаки. Или подплыть под покровом ночи и попытаться поджечь город с моря, пуская стрелы с горящей паклей… Я своим нутром чую, что без участия флота в этой битве точно не обойдется!

— Кхм… Не очень-то хотелось бы растягивать наши и без того скромные силы на два фронта, — заметил Эйвинд с присущей ему прямотой. — Стены — это одно. Их можно дополнительно укрепить, подвести резервы, построить внутренние баррикады. А берег — это же многие километры открытого, абсолютно уязвимого пространства. Не наставишь же частокол и башни по всему побережью. Хотя идея с цепью против Харальда сработала…

— Придется как-то выкручиваться, — уверенно бросил я, выходя на берег. Крепкий морской ветер спрятался в моих волосах и обнял разгоряченное лицо. Пахнуло солью, йодом и могучей свободой. — Погляди-ка сюда!

Я широким жестом указал рукой на нашу живописную дугу бухты. По ее периметру, на скалистых, неприступных мысах, по-прежнему гордо стояли знакомые дозорные лагеря и наши «рогатки» — тяжелые, грозные метательные машины, похожие на огромные арбалеты, все так же наведенные на узкий вход в гавань. Правда, их стало заметно меньше — значительную часть этих осадных орудий, как я и приказывал, уже перенесли в сам город, за главные стены, чтобы эффективно палить по неприятелю, если тот все же подойдет к воротам.

Я повернулся и увидел, как у подножия главной стены уже вовсю копошились люди неутомимого Торгрима. Они пока только пристреливались: устанавливали метки и отмечали нужный градус атаки, чтобы в горячке будущих боев по ошибке не попасть по своим же.

Что до «цепи»… То она была оборвана в нескольких местах. Ее стальные концы теперь бессильно свисали по краям бухты и поблескивали на солнце… Новую мы так и не сделали, было просто не до того: все силы и ресурсы уходили на укрепление сухопутных рубежей.

Несколько сожженных и потопленных драккаров Харальда по-прежнему выглядывали из-под темной воды. Их просто не успели вытащить…

— Ну, и что тут такого? — угрюмо спросил Эйвинд, уперев руки в бока. — Стоят себе наши рогатки, потихоньку ржавеют. Цепь порвана, как старая гнилая тетива. Барьер из щепок и обгорелых досок. Все в точности как и было. Ничего принципиально не изменилось.

— Цепь нужно срочно починить, — сказал я, глядя на бессильно свисающие нити троса. — И неплохо бы сделать новую порцию нашей огненной смеси… Скажи, у нас еще остались сера и нефть? Запасы не иссякли?

— Есть, но совсем немного, — Эйвинд озадаченно почесал свой затылок. — После последней битвы с Харальдом почти все истратили. Надо бы снова послать людей на восточные болота, добыть «горючки». Но времени, как всегда, в обрез.

— Значит, найдем, чего бы нам это ни стоило. И насчет флота тоже нельзя забывать… Я хочу, чтобы ты лично взялся за это дело.

Эйвинд комично взметнул свои густые брови, от неожиданности даже рот приоткрыл.

— Я⁈ Рюрик, я же воин, а не стратег! — он с недоумением потряс своей здоровенной, жилистой лапищей перед моим носом. — Мне бы в строю, в первой шеренге, с топором и щитом в руках… А не с этими дурацкими цепями и вонючей жижей возиться!

— Именно ты, — мягко перебил я его. — Ты же был здесь, в самой гуще событий, когда мы отбивали ту самую атаку Харальда с моря. Ты видел все своими глазами, ты знаешь, как это все работает на практике, что было по-настоящему эффективно, а что — пустая трата времени и сил. Ты знаешь, что именно нужно делать и куда бить, чтобы было больно. Поэтому я хочу, чтобы ты отрядил наших лучших разведчиков в море на самых быстроходных, легких кораблях. Пусть тщательно обследуют все побережье на день-два хода от Буяна. Пусть ищут флот Торгнира, следят за его перемещениями. И я хочу, чтобы ты лично организовал здесь круговую оборону. Расставил метательные машины, разметил линии обстрела, подготовил бочонки со смесью и обученные команды для них. Если возникнет такая необходимость, если флот Торгнира все же решит показаться, мы должны быть готовы повторить тот успех. Я уверен, ты справишься. Я верю в тебя, как ни в кого другого.

— Кхм… — Эйвинд снова почесал затылок, потом задумчиво погладил свою бороду. — Всё это логично, конечно… Вроде бы все сходится. Ладно, будь по-твоему, уговорил. Буду командовать чайками да рогатками, будь они все неладны!

Он ненадолго замолчал, его бойкий взгляд ушел куда-то вдаль, за самую линию горизонта, где синее море сливалось с осенним небом. Но на его лице застыла тяжелая тень.

— Я вижу, что тебя по-прежнему терзают мысли о тех стариках, Эйвинд, — сказал я, по-дружески положив свою руку ему на плечо. — О тех, что добровольно остались в Гранборге. Приняли свой последний и отчаянный бой.

Он вздрогнул как ошпаренный, а затем сердито отвернулся, делая вид, что с огромным интересом разглядывает наших дозорных на дальних скалах.

— Не кори себя, друг, не стоит, — настойчиво продолжил я. — Они сделали свой выбор. Страшный, но по-своему прекрасный в своем трагизме. Они ушли из жизни настоящими героями, приняв бой, который был им заведомо не по силам, но зато был целиком и полностью по духу, по их дикому кодексу чести. И, я уверен, сейчас они уже вовсю пируют в золотых палатах Вальхаллы, и сам Один лично наливает им мед из черепов их самых давних и заклятых врагов. А наша с тобой святая обязанность — победить. Мы просто обязаны это сделать. Чтобы их великая жертва не оказалась напрасной. Чтобы их смерть что-то да значила, чтобы она стала тем самым прочным фундаментом, на котором мы построим наш будущий, долгожданный мир.

— Да понимаю я всё! Понимаю… — прошептал он, не отрывая взгляда от белых барашков волн, что с тихим шелестом разбивались о темные камни. — Головой-то я все понимаю. Они сами выбрали свой путь воина. Самый почетный. Самый чистый. Но на душе от этого все равно паршиво, будто сожрал протухшее яйцо… Я ведь видел их глаза в тот момент. Они шли навстречу своей неминуемой гибели, и… при этом улыбались. Представляешь? Улыбались! А я… а я всего лишь отдал приказ нашим не мешать им. Фактически, я спокойно стоял и наблюдал, как они сами подписали себе смертный приговор. Я лично послал их на верную смерть…

— Ты ты уважил их последний выбор, — строго поправил я его. — Ты поступил как настоящий воин и как настоящий, порядочный человек, дав им тот самый единственный шанс на вечную славу, на красивый, достойный конец. Иначе они тихо и незаметно умерли бы в безвестности, в тоске и немощи, на холодном, чужом пепелище. А так… их будут помнить. Их имена будут звучать в сагах и песнях. Их подвиг будет согревать сердца внуков и правнуков.

— Наверное, ты прав…

— Всё пройдет, Эйвинд… Всегда всё проходит… — попытался утешить я друга. — И сейчас у нас нет времени на скорбь. Она съест тебя изнутри заживо, если ты дашь ей хоть малейшую волю. В такой ситуации лучше заняться настоящим полезным делом. Работа — это самое лучшее и проверенное лекарство от любых дурных мыслей. Вот что сделай… Встреться сейчас же с Торгримом — обсуди с ним цепь, ремни и новые снаряды для рогаток. Гони прочь все свои черные думы…

Эйвинд обернулся ко мне. В его глазах снова зажегся огонек воинского упрямства. Он резко выпрямился во весь свой богатырский рост и потянулся…

— Хорошо, будь по-твоему! Воспользуюсь твоим советом! А то расклеился, как баба! Возьмусь за дело, пока ты на берегу будешь прохлаждаться! К вечеру доложу, что да как.

Кивнув мне на прощание, он решительно отправился обратно в город, к дымящимся кузницам Торгрима, где уже вовсю кипела работа и оглушительно звенели молоты…

Я остался на берегу совсем один, если не считать мою немую охрану.

Я еще долго смотрел на бескрайнее сизое море, вглядывался в золотую, багряную листву, что украшала неприступные утесы, и с тоской думал, что, возможно, очень скоро все это великолепие вновь огласят истошные боевые крики, треск ломающихся щитов и гудящий лязг стали.

Мне предстояло еще много чего сделать, и я не имел ни малейшего права прохлаждаться… Я и так на свою собственную свадьбу убил целый день, позволив себе эту неслыханную роскошь.

Хотя в глубине души я ни капельки не жалел об этом. Одни лишь мысли об Астрид и о ее светлой улыбке согревали меня изнутри не хуже любого жаркого очага. Это и придавало мне сил для всех грядущих битв.

— Ну, что, бойцы⁈ — прокричал я своим застывшим хускарлам… — Поможете конунгу косточки размять? Поможете вспомнить телу, что такое реальный бой? Если «да», тогда доставайте мечи! Мне нужно размяться и почувствовать себя настоящим викингом! Бьемся на заточенных клинках! Смелее!!!

И я рассмеялся… Прямо как Бьёрн когда-то…