Варяг III

Глава 16

Сегодня ветер казался мне предателем.

Вместо привычных запахов моря и хвойной свежести, он приносил с собой мертвую тишину. Такую, что ложится на землю перед мором или грозой.

Я стоял на восточной стене Буянборга, вцепившись ладонями в шершавые бревна. Под пальцами чувствовалась влага утренней росы и мягкость отсыревшего дерева…

— Слышишь? — хрипло спросил Эйвинд, стоявший в полушаге позади.

Я кивнул, не отрывая взгляда от черно-желтой прорези леса. В чаще, где вчера еще кричали сойки и стучал дятел, теперь царила эта проклятая тишина.

— Птицы замолчали еще на рассвете, — добавил он, и я услышал, как друг сделал большой глоток из бурдюка. — Даже вороны улетели. Кто-то там топает… Кто-то очень большой…

Предрассветный мрак отступал, освобождая место безрадостному свету. Небо было низким и свинцовым, — будто я смотрел на крышку котла, а не вверх… Воздух мелкими трассерами прошивали капли дождя. Из-за этого он казался тяжелее и гуще. Даже дым от ночных костров не поднимался в небо — пелена мороси быстро припечатывала его к земле.

Я на секунду закрыл глаза. Вспомнил запах аудитории колледжа, мерцание ламп, гул кондиционера и суету мегаполиса… Сейчас пластиковый мир выглядел не таким уж и паршивым… Как правило, смерть в нём приходила тихо, под шипение капельницы. Как я тогда мог мечтать об этом? О «настоящем»? О «железном и суровом мире чести»?

Ведь теперь эта реальность смердела кровью не хуже лавки мясника…

— Вон, — прошептал Эйвинд. — Посмотри!

Я открыл глаза.

На опушке шевельнулась какая-то тень. Потом — еще одна. И еще. Из чащи без единого звука, без звона железа и бряцания кольчуг, начали вытекать люди. Медленно и неумолимо, как черная смола — из дырявой бочки.

Щиты, тускло блестевшие в первых лучах солнца, были выкрашены в зеленые цвета Альфборга. Копья стояли ровным лесом, наконечники смотрели в небо единой зубастой пастью… Они шли ровным и неспешным строем.

Странное дело, но я не видел хромых. Не было повозок с ранеными. Не было пустых мест в рядах. Ни следов паники, ни окровавленных повязок, ни усталой, спотыкающейся поступи…

Наши ловушки не сработали. Но почему?

Холодная пустота заползла мне под ребра и сжала горло. Я невольно сглотнул.

— Какие-то они все свеженькие… — недовольно проворчал Эйвинд. — Они как-то смогли пройти сквозь все препятствия…

Где Торгильс и остальные парни? Где его засады, где следы от его болезненных «укусов», которые должны были обескровить врага еще в чаще? Где хаос, который должен был встретить Торгнира? Неужели они все… погибли?

Ответ набатом кричал из ровных рядов противника. Их было очень много… Около двух с половиной тысяч, что по местным меркам приравнивалось к огромной армии… И эта армия прошла через лес, будто прогуливалась по собственному тракту…

На поле они разворачивались в осадный порядок — методично, без суеты, словно выполняли давно отточенное упражнение. Они не орали и не били мечами в щиты, не пели боевых песен. Их тишина была страшнее любого клича. Она давила на уши, на разум, высасывала мужество, как пиявка — кровь.

— Это предательство. — выдохнул я. — Кто-то из наших помог им… Иначе… я даже не знаю, как Торгниру это удалось…

— Согласен, брат… — мрачно бросил Эйвинд и залпом допил содержимое бурдюка.

— Всем лезть на стены! — крикнул я. — Лучники — занимаем позиции! Готовьте рогатки к бою! Тащите камни к машинам! Пусть женщины и старики где-нибудь спрячутся!

В городе поднялся испуганный ропот, но приказ был услышан. Люди побежали, застучали сапоги по бревнам, зазвенело железо.

Я остался на вышке. Эйвинд держался рядом.

— Мы умрем сегодня? — спросил он спокойным тоном, будто спрашивал о погоде.

— Возможно, — ответил я так же просто. — Большинство из нас — точно. Но мы заберем с собой столько, что Торгнир еще лет сто будет видеть этот день в кошмарах. Если выживет, конечно…

Эйвинд хмыкнул.

— Ну, это уже кое-что…

Тем временем враг закончил построение. Море щитов и копий растянулось по всей кромке леса.

Строй расступился, пропуская вперед всадника на резвом вороном жеребце. Торгнир щеголял в позолоченном шлеме и в чешуйчатой броне поверх кольчуги. Он выглядел не как предводитель северной орды, а как римский полководец на древней фреске — холодный, расчетливый, уверенный в своей победе еще до начала битвы.

Сын Ульрика замер на идеальной дистанции — там, где даже лучший из наших лучников мог лишь мечтать достать до цели. На излете, где стрела теряет и ярость, и веру. Чуть в стороне неподвижными статуями стояли его щитоносцы. Их строй был живым барьером, доспехом из плоти и дерева, нарочито безупречным, словно они и не ждали битвы, а демонстрировали саму идею неуязвимости.

И всё это вместе — неподвижный воин на вороном коне, сверкающий позолотой шлем, эта каменная «черепаха» — было похоже на первый аккорд перед сложной симфонией. Торогнир уже видел развязку и теперь не спеша, с холодной точностью мастера, расставлял фигуры на доске. Даже ветерок здесь, у наших стен, казался частью его спектакля — недостаточным, чтобы развевать плащ, но достаточным, чтобы мягко шевелить гриву его коня, пока сам он изучал крепость спокойным, почти отстраненным взглядом дирижера, проверяющего строй оркестра перед увертюрой.

Рядом с ним плелся связанный Торгильс. Голова охотника была опущена, а в глазах плескалась горькая обреченность…

У меня перехватило дыхание. Раньше походка Торгильса была легкой и крадущейся… Но теперь она была сломлена. Он шел, еле волоча ноги, как медведь, угодивший в капкан…

Торгнир поднял костяную трубку, которую поднес ему оруженосец, и его усиленный голос донесся до каждого на стене.

— Смотри, Рюрик! Смотри! Вот, какая цена твоему коварству! Вот какой награды стоит твоя выжженная земля в Гранборге!

Он, не оборачиваясь, кивнул. Два берсерка, стоявшие рядом с Торгильсом, двинулись. Один здоровенный бугай, сплошь покрытый татуировками, схватил охотника за волосы, оттянул голову назад и обнажил грязную исцарапанную шею. Другой — буднично провел лезвием ножа по кадыку.

Через несколько секунд голова Торгильса упала в грязь и покатилась… Берсерк с татуировками поднял отрубленную голову за спутанные волосы и с грубой демонстративной силой насадил ее на острие поднятого копья. Голова охотника, искаженная последней мукой, замерла над полем, мутными глазами глядя в сторону наших стен. Этакое ужасное знамя из плоти и крови…

Затем, с коротким, глухим рыком, хладнокровный викинг воткнул древко в землю. Оно вошло с мокрым шёпотом, качнулось раз-другой и застыло, превратившись в уродливый, немой обелиск. Наши взгляды прилипли к нему, как мухи к смоле. Мы видели всё: и багровый срез, и знакомые черты, искажённые болью. Голова друга была так близко, что казалось, мы могли разглядеть каждую пору, и так далеко, что нас разделяла целая пропасть бессилия.

Тишина пролилась густым бульоном ярости по нашим стенам. Это было хуже, чем яростнаяатака или залп из всех орудий… Это было спокойное глумление…

Потом юная лучница сдавленно вскрикнула, и ее вырвало.

В горле у меня встал ком. Глаза загорелись ломким сухостоем… Пальцы на руках хрустнули от напряжения…

— Огонь! — в животном крике зарычал я. — Всем лучникам! Огонь!!!

Луки скрипнули. Сотня стрел описала дугу… и посыпалась вниз, не долетев до Торгнира добрых два десятка шагов, беспомощно воткнувшись в землю. Он даже не пошевелился. Только ухмыльнулся шире. Его щитоносцы даже не понадобились.

— Видишь? — снова прогремел его голос из импровизированного рупора. — Твоя хитрость кончилась. Теперь здесь будет только моя воля! Открой ворота, и я пощажу женщин и детей. Не сделаешь этого — и вы все сдохните, как ваш друг…

Я сделал шаг вперед, к самому краю башни…

— Твой выбор… — мой голос сорвался с высоты неожиданно ровно. — Пахнет тухлой рыбой. Ты принес нам голову моего друга и называешь это торгом? Ты показываешь мне цену моей земли, а потом сулишь милость? — Я медленно покачал головой. — Нет. Ты не предлагаешь жизнь. Ты предлагаешь отсрочку. Еще несколько дней в грязи, прежде чем твои берсерки найдут повод перерезать и этих женщин, и этих детей. Потому что таков твой способ. Он прост, как камень. И так же глуп.

Я обернулся к своим. К лучникам с белыми от напряжения костяшками на пальцах. К ополченцам, прижимавшим к груди старые топоры. Их лица были бледны, но в глазах не было трусости или желания сдаться. Напротив… Там бурлила та же холодная ярость, что и у меня. Тишина на стенах сменилась другим звуком — низким, едва слышным гулом. Гудением тетивы, которую вот-вот отпустят.

Я повернулся обратно к Торгниру и закончил свою речь:

— Единственное, что ты получишь у этих ворот, — это смерть своих людей! Я клянусь тебе!

Ухмылка сползла с его лица, он опустил костяную трубку. Всего этого было достаточно.

С той стороны раздался короткий окрик командира, и в серое небо взмыл уже их залп. Тысячи стрел! Они слились в черную тучу, затмив собой свет. На их наконечниках алыми всполохами помигивала пакля.

Первые огненные «пчелы» с противным шипением впились в бревенчатые стены, во влажную дранку крыш и в сложенные у стен бочки со смолой. Стреляли намеренно большим навесом, чтобы поджечь наши тылы…

Влажное дерево встретило огонь с трескучей и хрустящей радостью… Через мгновение над Буянборгом затанцевали целые факелы жирного дыма. Запахло жженым волосом и паленой кожей.

— Бегом тушить пожар! — заорал я, но мой голос потонул в нарастающем гуле паники. — Эйвинд! Собери всех безоружных! Стариков, подростков, женщин — всех! Тащите воду из колодцев! Мочите тряпки! Нельзя допустить, чтобы город запылал, как Гранборг!

Но настоящий хаос уже рождался у нас за спиной. Город, который мы защищали, начинал пожирать сам себя. Крики «Пожар!», «Там дитя!», «Помогите!» — всё это сливались в один протяжный и мучительный стон.

А снаружи, из-за стены доносился разъяренный гул орды, готовящейся идти на штурм.

Мне срочно нужно было найти Астрид… Я приказал лучникам не сбавлять темп, а сам бросился к Эйвинду — помочь с организацией тушения. Хотелось быть везде и сразу…

Но в какой-то момент я нашел жену в узком проходе между амбаром и кузницей. Она стояла, прислонившись к бревну, и смотрела, как трое подростков тащат огромную бочку с водой к горящей стене дома. Её лицо было белым как свежевыпавший снег, но на скулах горели два ярких, лихорадочных пятна. Пламенные волосы выбились из косы, сажа черными мазками лежала на лбу и щеках.

Я схватил её за плечи и повернул к себе.

— Почему ты здесь⁈ — выдохнул я, глядя прямо в её расширенные зрачки. — Твой пост — это раненые и главный дом. Тебя не должно быть здесь!

Она попыталась вырваться, её тело напряглось, как тетива.

— Рюрик, я могу стрелять! Я…

— Нет! — жестко отрезал я. — Ты — моя жена. Ты — сердце этого места. Сейчас каждая спасенная жизнь — это наша победа. Гораздо большая, чем десяток убитых там, на стенах! Ты умеешь останавливать кровь. Ты умеешь давать надежду. Я же сейчас умею только отнимать. Поклянись мне Одином, Фрейей, и всеми богами, что не поднимешься на эту стену! Что сделаешь всё, чтобы выжить!

Она замерла, вглядываясь в мое лицо. Наверное, она искала там ложь, слабость или очередной повод для спора. Но увидела лишь приказ конунга, которого нельзя ослушаться. Увидела мольбу загнанного в угол зверя, умоляющего спасти самое дорогое. Увидела мой страх, который я никому больше не покажу.

Она скрипнула зубами от бессилия и резко кивнула.

— Клянусь.

Потом она встала на цыпочки, обвила руками мою шею, мы слились в горячем и страстном поцелуе. Он вышел жестким и отчаянным. В нем смешался вкус дыма, соли, и железа…

Но не успел я насладиться им, как Астрид отпустила меня и, не сказав больше ни слова, развернулась и побежала, крича что-то женщинам у колодца, увлекая их за собой к большому дому Бьёрна, который мы превратили в «центральный госпиталь».

Я остался один и обрек её на пытку ожиданием и ужасными слухами, которые обязательно будут доноситься со стен. Обрёк на пытку перевязывать раны, глядеть в глаза умирающим и не знать, жив ли я.

Но мне сразу стало как-то спокойнее… Я встряхнулся и вновь отправился на стены.

Над головой не смолкал агрессивный свист… Наши лучники и стрелки Торгнира вели изматывающую дуэль через завесу дыма и пламени. Удачные попадания всегда срывали джекпот: крики боли, ругань и чьи-то жизни.

А внизу к главным воротам уже ползли первые тараны — огромные, окованные железом бревна, подвешенные на цепях под деревянными навесами. Их тащили десятки людей. Они укрывались за щитами и подвижными стенами из досок. Среди них чувствовалась суетливая спешка. Но оно и понятно! Требуется большое мужество и хладнокровие, чтобы четко выполнять свою задачу под ливнем стрел.

Я отдавал приказы, кричал, подбадривал, но часть моего сознания висела над другими далями. Там, где должен был появиться Лейф.

Его удар в спину Торгниру пришелся бы сейчас очень кстати.

Но мои надежды на этот козырь были жестоко разбиты юношей, что взобрался ко мне на башню. Он истекал кровью. Глубокая рана на его боку зловеще алела, а сам он слегка пошатывался… Я сразу узнал в нем Асбьёрна. — молодого паренька, что решил отправиться с Лейфом за славой.

— Ох! Конунг… — он закашлялся и упал на колени, хватая ртом воздух.

Я опустился перед ним и схватил его за плечи. Очередная стрела просвистела над головой и вонзилась в деревянный столб.

— Асбьёрн! Что случилось? Почему ты здесь?

— Нас накрыли… — выдавил он, и кровь выплеснулась у него изо рта на мои руки. — Они подошли с моря… целый флот! Торгнир, оказывается, послал дюжину драккаров вдоль северной части острова. Он хотел ударить нам в тыл…

— Они заметили наш лагерь и сразу направились к нам. Лейф построил всех ветеранов на холме и дал им бой. Но перед этим он приказал мне предупредить тебя. — потирая скулу, сказал Асбьёрн. — Наши братья бились очень храбро! Я успел увидеть конец той схватки. Практически все погибли. В живых остался только Лейф — его почему-то пощадили.

Он закашлялся, его тело содрогнулось в спазме боли. Из раны на боку прыснула новая струйка крови.

— А что с силами врага? Вы их крепко потрепали? — задал я самый логичный вопрос в данной ситуации.

— Могу сказать… — захрипел парень. — Что будь у меня такие силы, я бы уже точно никуда не сунулся… Остался бы сторожить флот… Всё-таки там больше дюжины драккаров вместе с нашими!

Тем не менее мой план рухнул окончательно и бесповоротно. Лейф попал в плен, либо был уже мертв… Но он сумел отвести от нас еще одну угрозу…

Я силой сжал кулаки и громко выругался. Да так гнусно и так изощренно, что даже видавшие виды ветераны вокруг на миг отвлеклись от стрельбы и посмотрели на меня с диким удивлением.

Страх сгорел дотла, как солома на горящей крыше. В душе остались только справедливый гнев и мрачная ясность. Придется справляться с врагом только своими силами…

Я осторожно встал и помог Асбьёрну спуститься вниз, под стену, и крикнул двум ополченцам:

— Отведите парня в главный дом! Пусть вёльва и остальные поставят его на ноги!

Потом я повернулся к горнисту, что стоял у меня за спиной.

— Труби сбор всех резервов! Пусть все переходят к этому направлению! Основная битва свершится здесь!

Викинг повиновался, и над городом взвился протяжный звук тревоги…

Я тем временем прошел дальше, ко внутреннему двору, где на специальных платформах стояли наши рогатки. Торгрим явно ждал моей отмашки и не рисковал принимать решение об атаке врага. Вот и дождался!

— Чего встали⁈ Полный огонь! Залп ВСЕМИ снарядами! Каменные глыбы — по таранам! Горшки с «Пламенем Сурта» — по плотным строям у ворот! Сейчас! Пока они не проломили наши стены!

Это был наш последний шанс. То, что мы берегли на самый черный час. Тайное оружие. Аналог греческого огня, который мы назвали в честь огненного великана. Липкая, маслянистая смесь из смолы, селитры, серы и бог знает чего еще, что горела даже на воде.

Оглядев напоследок город и убедившись в том, что пожары тушатся, а люди выполняют свои задачи, я вновь отправился на свою вышку.

Оттуда я уже заметил, как Торгрим грозно рявкнул, и его люди рванули к деревянным рычагам и вороткам. На их суровых лицах мелькнуло священное благоговение: они любили свои машины, как родных детей.

— Заряжай первую! Клади камень! — орал Торгрим, его могучая фигура мелькала среди дыма. — Во вторую грузите «Пламя»! В третью — тоже камень! Цель — центральная зона за стеной!

Первый каменный блок, размером с голову взрослого быка, с противным скрежетом и стоном дерева взмыл в небо. Он описал высокую, почти невозможную дугу, на мгновение замер в серой дымке, а потом обрушился вниз.

Он пришелся не в сам таран, а чуть впереди, в самую гущу людей, его тащивших.

Звук был невыразимый. Глухой, влажный, сокрушительный УДАР — вот как это слышалось… Хруст ломающихся костей, раздавливаемых тел. Многочисленные крики обрывались на самых высоких нотах. Центральный таран на какое-то время остановился и накренился. Людей вокруг будто смело невидимой гигантской метлой. Щиты, кольчуги, тела — всё смешалось в кровавое месиво.

Следом, почти сразу, полетели глиняные горшки со второй машины. Они разбивались о поднятые щиты «черепах», о шлемы передовых отрядов, о саму землю.

И ярко вспыхивали!

Липким, жирным, бело-желтым адом! Огонь растекался и назойливо прилипал к воинам, вгрызался в дерево, в кожу и плоть. Он не гас, когда его пытались залить водой — только шипел и брызгал во все стороны. Запах паленого мяса, горящей шерсти и серы ударил в нос даже тут, на стенах.

Войска Торгнира впервые за день охватил настоящий, неконтролируемый хаос. Их строй дрогнул и попятился. Дисциплинированное молчание сменилось воплями ужаса, боли и отчаяния. Человеческие факелы метались, падали, поджигая других. Строй рассыпался.

Я видел, как где-то на своем холме, Торгнир отчаянно метался, отдавая приказы. Он отводил охваченные пламенем отряды, пытался тушить огонь землей, бросал вперед свежие, еще не тронутые паникой шеренги. Он платил кровью за каждый шаг к нашим стенам. Реками крови. Горами тел.

Но он мог себе это позволить. У него было почти три тысячи рубак…

Я невольно оскалился:

«Хотя теперь, наверняка меньше…»

Но викинги не были бы викингами, если бы не проявляли чудеса героизма!

Правый таран, тот, что находился подальше от всего нашего огня, уцелел. Его команда, обезумевшая от страха и вида гибели товарищей, с диким рёвом рванула вперед под прикрытием усиленной «черепахи». Они побежали, подхваченные отчаянием и безумием.

Удары тяжелого, окованного железом бревна вонзились в дубовые створки главных ворот и стали отдаваться по всей стене, и даже — в наших костях.

БУМ!

ПАУЗА.

БУМ!

ПАУЗА.

БУМ!

С каждым ударом казалось, что бьют по моим ребрам. По тому последнему оплоту спокойствия и разума, что еще теплился внутри. Я сжимал зубы до боли, чувствуя, как вибрация проходит сквозь подошвы сапог.

Я стоял на башне прямо над воротами и понимал, что скоро свершится кульминация этой битвы. Я потянул меч из ножен и достал из-за пазухи свернутое белое полотнище. Пора было применить последнюю уловку…

Створка ворот треснула, и этот звук тяжкой скорбью прошелся по моему сердцу. Потом раздался ещё удар. И ещё. Дуб, выдержавший десятки зимних вьюг и летних зноев, не выдержал ярости отчаявшихся людей.

С оглушительным ТРЕСКОМ правая створка ворот рухнула внутрь. Левая, покосившись, замерла, держась на одной петле.

В залитом пылью и дымом проеме возникла фигура какого-то смельчака. Он указал мечом вперед, и все его воины с могучим ревом хлынули в брешь.

Время для разума, тактики и хитростей закончилось…

Наступил час для стали, крови и честной схватки…

Я взбежал на самую высокую точку полуразрушенной башни и развернул белое полотнище. Я взмахнул им над головой, описывая в воздухе огромные дуги, будто сеял смерть.

Затем мой взгляд скользнул в сторону — туда, где на опушке небольшого перелеска, должно быть, уже много часов в смертельной тоске ждали пленные воины Харальда. Те, кому я предложил сделку: свобода и земля за один бой. За удар в нужный момент…

Я увидел, как на опушке что-то шевельнулось. Как из-под набросанных веток, из неглубоких ям, из самой земли, будто восставшие мертвецы, начали подниматься фигуры. Они были в наших трофейных кольчугах. В руках они держали наше трофейное оружие.

Один из них, с каменной маской воина и перебитым носом, коротко махнул рукой.

Его отряд стремительно и с холодным молчанием ринулся вглубь растянутого строя альфборгцев — туда, где на низком холмике виднелись повозки с припасами, а главное — где на воткнутых в землю древках трепетали на ветру зеленые боевые знамена Альфборга. Их удар был направлен в самое сердце тыла для отвлечения внимания от главных ворот города. Отчаянная и шальная попытка…

Атака вышла короткой, яростной и смертоносной. Они врезались в бок штурмовой колонне, но их главной целью были знаменосцы и охрана штандартов. Один из горшков с «Пламенем Сурта», брошенный с отчаянной дистанции, угодил в кучу древков. Священные знамёна, символы власти и удачи рода, вспыхнули жирным, жадным пламенем. Для некоторых суеверных викингов это был знак страшнее смерти — боги отвернулись от них…

В то же мгновение я заметил движение на другом фланге армии Торгнира. Там, где стояли его «союзники» — ненадежный сброд с восточных фьордов, нанятый за обещание добычи. Увидев, что штурм забуксовал, а священные знамёна горят, они стихийно кинулись грабить собственный же обоз, завязав стычку с личной стражей Торгнира, пытавшейся остановить мародерство.

Строй альфборгцев, уже предвкушавших грабеж и победу, смешался на глазах. Крики триумфа сменились воплями паники, непонимания и ужаса. Натиск в проеме ослаб. Часть воинов Торгнира обернулась, пытаясь понять, откуда исходит новая угроза и почему горит их «честь».

Это дало нам драгоценные секунды.

Я спустился со стены. Время слов, приказов и хитростей закончилось. Остался только долг конунга и воина.

Я крутанул мечом… Сейчас он был невероятно тяжел и нужен в этой руке, привыкшей когда-то к мелу и компьютерной мышке. Лезвие ловило отсветы пожаров и отливало багровой и оранжевой каймой.

— Эйвинд! Торгрим! Асгейр! Все ко мне! — мой голос пробился сквозь грохот и рев, сквозь всеобщий хаос. — Все, кто хочет умереть сегодня вместе со своим конунгом — за мной! Держим этот проход! Не пустим их дальше этой черты! Ни шагу назад! Здесь наш дом! Здесь наши женщины и дети! Здесь наша честь!

Сотни луженных глоток подхватили мой крик. И ко мне, спотыкаясь об обломки бревен, о тела первых павших товарищей на стенах, стали сбегаться люди.

Эйвинд тут же возник рядом. Его лицо было покрыто кровью и сажей, но в глазах пылал безумный блеск предвкушения последней битвы. Могучий, как медведь, Торгрим, тяжело топал в нашу сторону с идеальным топором в каждой руке. Старый Асгейр сиял рыжей шевелюрой и держал в руке длинное копье. Ополченцы, хускарлы и лучники, отбросившие в сторону колчаны — все собрались для решающей схватки.

Мы образовали живую стену из воли и ярости прямо посреди обломков ворот, на самой грани между нашим горящим миром и их яростным натиском.

Перед нами выросла ревущая, беснующаяся толпа альфборгцев. Они рвались внутрь, как вода в прорванную плотину. В их глазах читалась жадность, злоба, страх и дикое упоение близостью победы.

Я поймал взгляд Эйвинда. Он кивнул мне и ухмыльнулся кривым оскалом, в котором не было ни капли веселья. Только спокойная, ледяная решимость умереть правильно. Как воин.

Я повернулся к городу, за который мы стояли, и поднял меч высоко над головой.

— За Буян! За наш дом! Мертвые сраму не имут!!!

Торгнир наблюдал за кровопролитием с невысокого холма. Сначала, несмотря на все потери от огня и камней, всё шло… хоть и не по плану, но с поправкой на неизбежные издержки. Ворота пали. Его воины, заплатив чудовищную цену, которую он, в глубине души, считал приемлемой, ворвались в город. Гнев и холодное предвкушение стянули его лицо.

Вот сейчас! Сейчас он возьмет этого выскочку-трэлла за горло!

Потом он увидел взмах белого флага на башне. И из перелеска, точно выпущенная из лука стрела, вылетел малый, но яростный отряд. Они рванули к его знаменам. И там, в эпицентре отчаянной рубки, Торгнир увидел, как заполыхал зеленый стяг с Древом и Ладьей — тот самый, под которым когда-то дрался его прадед. Пламя скрутило его, словно осенний лист, и он рухнул. По полю пронесся глубокий и суеверный стон — будто погасло солнце.

И это был первый такт в музыке распада.

Далее, с правого фланга донесся уже иной звук — нестройный звон и яростные крики. Его «союзники» передрались с его же стражей из-за добычи, которой еще не существовало. Его армия перестала быть единым монолитом. Она рассыпалась на три жалких осколка: фанатиков, мелющихся в кровавой пробке у ворот, паникующую толпу вокруг пылающих знамен и банду мародеров, терзающих собственный тыл.

Он только сейчас увидел эту проклятую цену… Каждый третий его воин лежал в грязи, и все ради этого жалкого, дымящегося городишка, который даже и не думал сдаваться. Это был ощетинившийся ёж. А на его носу, у самых ворот, стоял Рюрик…

Конунг, который должен был прятаться в тереме, рубился в первых рядах, как простой хускарл. И его люди дышали с ним в унисон, гибли, прикрывая его плечо, стояли за него насмерть…

От этого зрелища мир под его ногами потерял твердость. Все стало зыбким и ненастоящим, как в затяжном штиле посреди океана.

Торгнир хотел было взять ситуацию под контроль, он сделал шаг вперед, но каменная глыба из дымящегося города с оглушительным хрустом разбила ось простой крестьянской телеги у подножия его холма. Она накренилась и рухнула на бок, и из-под нее, вместе со стоном раздавленного дерева, донесся другой стон — отцовский…

Старый ярл Ульрик вывалился в грязь, беспомощный и жалкий, с ногой, придавленной бортом. Его седая борода была в крови и земле. Один из двух стражников лежал рядом, с пробитым горлом. Второй тупо смотрел на своего бывшего повелителя, ползающего в черной жиже.

Горящие знамена, бунт, кровавая каша у ворот — всё вдруг сошлось в этой одной точке — в фигуре отца, которого он заковал, чтобы доказать, что цепи — это и есть власть.

— Сын! — хрипло выкрикнул Ульрик, выплевывая слюну и кровь. Его голос был тих, но резал по-живому… — Ты слышишь? Это явно не песня победителя. Твое войско теперь — обыкновенное стадо! И когда оно побежит, оно растопчет тебя первым. Ты уже не ведешь их! И вряд ли вёл по-настоящему… Труби отступление, пока не стало слишком поздно!

Торгнир хотел закричать, приказать, заткнуть эту старую глотку землей. Но язык прилип к небу. Он обвел взглядом поле и увидел не победу, а великолепную и очень дорогостоящую ошибку. Он оказался безрассудным мясником, который перерезал горло собственному будущему, чтобы наполнить чашу, оказавшуюся дырявой…

В этот момент вся ярость, вся зависть, вся грызущая амбиция — все испарилось, оставив после себя лишь пепел стыда и понимания.

Он с медленной обреченностью поднес к губам рог, вдохнул воздух, пропитанный дымом поражения и запахом отцовской крови, и затрубил.

Звук выдался низким и печальным… Сигнал подхватили другие рога.

Давка у ворот замерла, а затем отхлынула, превратившись в беспорядочное паническое бегство. Его воины, теряя щиты и достоинство, бежали, спотыкаясь о тела тех, за кем уже некому было прийти.

Натиск испарился, оставив после себя тихий кровавый берег и гулкое молчание, в котором слышался треск пожаров да стоны раненых.

А на холме Торгнир, не глядя ни на кого, лишь кивнул в сторону телеги. Его голос безжизненным валуном прокатился по холму:

— Поднимите его и положите в другую телегу…

Единственное, что ему удалось завоевать в этот день, так это право увести с поля собственного отца… Которого он, несмотря ни на что, продолжал любить всем сердцем…